Русская литература XIX века. 1850-1870. Учебное пособие

Русская литература XIX века. 1850–1870: учебное пособие

Россия 50—70-х годов

Чем царь добрей, тем больше льется крови…

М. Волошин

50—70-е годы в России XIX в. были одним из судьбоносных исторических периодов. Столетие в целом, связанное с понятием русской классической литературы, отнюдь не было гармонически уравновешенным. По своей интенсивности оно не уступает катастрофическому XX в., а скорее во многом готовит его. Долгое время общественная, философская, научная, литературная и культурная жизнь XIX в. рассматривалась в связи с периодизацией литературного процесса на основе общественно-политических явлений, обозначенных В. Лениным в статье «Памяти Герцена» (1912). Отчасти это оправданно, потому что русская литература действительно была теснейшим образом связана с актуальными социальными проблемами. Главной из них оставалась судьба крестьянства и шире – народа. Однако сам демократический процесс столетия не ограничивается узким социологическим, политическим видением, свойственным Ленину и его вольным и невольным последователям в литературоведении. Корни многих процессов «освободительного» движения следует искать в духовной жизни русских людей, в квазирелигиозном мировоззрении революционеров XIX в.

Итак, разделение столетия на 40–60 и 70—90-е годы, определявшее историю литературы столетия в советской науке, является условно-социологическим. Граница между периодами искажает цельность эпохи Великих реформ. Многие видные деятели русской культуры и словесности, относимые в такой системе к разным периодам, были современниками. Например, Булгарин и Чаадаев, с одной стороны, Герцен и Бакунин, с другой.

Единство 50—70-х годов истории русской литературы XIX в. определяется царствованием Александра II. При всех переменах политической жизни стиль, дух эпохи формировался личностью царя-освободителя. Он взошел на трон после смерти Николая I в 1855 г. и правил до 1881 г., когда был убит революционерами-террористами. Члены «Народной воли» «приговорили» царя к смерти за то дело, которое он справедливо считал своей исторической миссией. В день гибели он планировал рассмотреть проект принятия в России конституции, ради которой принесли себя в жертву декабристы. Царствование Александра III стало новым культурно-историческим этапом в жизни страны.

Конец 40-х – первую половину 50-х годов иногда называют «мрачным семилетием? – . События Французской революции 1848 г. заставили Николая I усилить полицейский контроль над обществом: от чтения частной переписки до строжайшей цензуры. Это коснулось даже религиозных текстов. Из акафиста Покрову Пресвятой Богородицы цензурный комитет предлагал, например, исключить как сомнительные и неуместные следующие стихи: «Радуйся, незримое укрощение владык жестоких и зверонравных…». Очевидно, власть отождествляла эти определения с собой. Борьба с революционными силами определила негативную оценку правления Николая I в советской истории. Однако можно попытаться представить, что было бы с русской классической культурой, если бы «бессмысленный и беспощадный» русский бунт выплеснулся уже в 1825 г., а в 1848 г. получил новый, международный импульс.

Катастрофическим событием правления Николая I стала Крымская война (1853–1856). Поражение и последующее заключение мирного договора, ущемлявшего интересы России, говорили о кризисе николаевского самодержавия. Важными причинами поражения были неумелое руководство военными действиями и непродуманное обеспечение тыла армии. Даже героический дух защитников Севастополя, запечатлённый в «Севастопольских рассказал» (1855–1856) начинающего писателя Л.Н. Толстого, не смог преодолеть негативных последствий проигранной кампании. К внутренним причинам прибавлялись и внешние.

После победы над Наполеоном прошли годы, и европейский мир перестроился. Единовластно сильная Россия была никому не нужна. Турция стала инструментом ослабления Российской империи в планах европейских держав. Политическая и динломатическая самоуверенность Николая I, похожая на романтическую наивность, на философский идеализм, была жестоко наказана историей. Крымская война наглядно показала экономическое отставание крепостнической России от Франции и Англии. Ведь еще Александр I понял необходимость изменения правового статуса трудового народа, «сеятеля и хранителя» России. Умирая, Николай I сказал наследнику: «Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот».

Духовная жизнь 50–70 годов во многом определялась реформами Александра II. Одиако проблематика и стилистика интересов интеллигенции обозначилась уже в 30—40-е годы. На самосознание русской интеллигенции решающее влияние оказало увлечение немецкой философией. Труды Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Фейербаха воспринимались со славянским азартом, оказывали пьянящее, чарующее воздействие. «Русские не скептики, – писал Бердяев в «Русской идее» (1946), – они догматики, у них все приобретает религиозный характер, они плохо понимают относительное». Дух своеобразной философской горячки господствовал в появившихся общественно-филологических кружках, сформировавших атмосферу общественного свободомыслия. Самыми известными деятелями нового неформального движения стали Н.В. Станкевич (1813–1840) и Т.Н. Грановский (1813–1855).

В кружок Станкевича, который просуществовал с. 1831 по 1837 год, входили в основном воспитанники Московского университета. Среди них были В.Г. Белинский, М.А. Бакунин, К.С. Аксаков, Т.Н. Грановский, О.М. Бодянский, М.Н. Катков, В.П. Боткин, Ю.Ф. Самарин. Во время пребывания Станкевича за границей (для лечения и продолжения образования), в 1838 г. к его кружку примыкает новый студент – И.С. Тургенев. Все они были талантливые молодые люди, страстные и увлечённые, идеалисты в лучшем смысле этого многозначного слова. К.С. Аксаков впоследствии вспоминал эти собрания: «Если бы кто-нибудь вечером заглянул в низенькие небольшие комнаты, наполненные табачным дымом, тот увидел бы живую, разнообразную картину: в дыму гремели фортепианы, слышалось пение, раздавались громкие голоса; бодрые лица виднелись со всех сторон; за фортепианами сидел молодой человек прекрасной наружности; темные, почти черные волосы опускались по вискам его, прекрасные, живые, умные глаза одушевляли его физиономию». При всем оживлении друзья Станкевича спиртного не употребляли. Тот же Аксаков свидетельствовал, что «на сходках выпивалось страшное количество чаю и съедалось страшное количество хлеба». Герой романа Тургенева «Рудин» (1856) Лежнев обозначает темы разговоров этих «русских мальчиков»: «В глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьётся, и говорим мы о Боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии…» Станкевич умер в 27 лет. А его собеседники стали властителями дум следующего поколения русского общества.

Грановский был профессиональным историком, профессором Московского университета, одним из идеологов западничества. По существу, его курсы по истории западноевропейского средневековья были своеобразной историософией. Он выдвигал нравственный критерий в осмыслении исторических фактов. Историю он считал наукой революционного характера. Историческая мысль должна совершать своеобразный переворот в мире «нравственных явлений», подобно тому, как естествознание обновило представления об отношениях человека и природы. Публичные лекции Грановского начала 40-х годов высоко оценивали Чаадаев и Герцен.

Важно подчеркнуть, что увлечение немецкой философией носило не столько рациональный, сколько эмоциональный характер. Мировоззренческие, гносеологические и социальные проблемы немецких философов – от метафизика Канта, идеалиста-платоника Гегеля до материалиста Фейербаха и автора «Манифеста коммунистической партии» (1848) Маркса, претворившего библейский хилиазм и общинное финансовое самосознание еврейской диаспоры в социологию, – воспринимались русскими со страстностью неофитов. Разные идейные концепции становились на русской почве общим идеализмом, романтически оторванным от экзистенциальной действительности. Попытки применить немецкий идеализм на практике неизменно заканчивались кровавыми катастрофами. Бердяев в «Русской идее» так обозначает эту психологическую национальную черту: «Интеллигенция была идеалистическим классом, классом людей, целиком увлечённых идеями и готовых во имя своих идей на тюрьму, каторгу и на казнь».

В общественно-политической мысли России середины XIX в. сформировалось два основных направления: консервативное и либеральное.

Принципы консервативной идеологии сформулировал министр народного просвещения С.С. Уваров (1786–1855) в триаде «православие, самодержавие, народность». Стремление выстроить чёткую общественную систему, иерархию, вероятно, по-своему преломляло концепцию общества в идеалистической философии Гегеля. Отсюда её магический, гипнотизирующий эффект. При всех исторических нюансах эта триада просуществовала до эпохи Николая II включительно и продолжает пленять монархическое сознание в XXI в.

Понятие «народности» активно обсуждалось и в литературе, оно было ключевой категорией в литературной критике 30– 40-х годов. Встречается у Пушкина, Гоголя и, в особенности, у Белинского. Оппозиционные мыслители понимали «народность» социально – как демократизацию словесности, гении художественной литературы – как освоение исконных национальных корней, как коллективное бессознательное – интуитивно переживаемый русский «дух». В консервативной мысли «официальная народность» выражала идею единства народных масс и самодержавной власти, личности царя, освященной авторитетом церкви.

В журналистике пропагандистами теории «официальной народности» выступили Ф.В. Булгарин (1789–1859) и Н.И. Греч (1787–1867). Они издавали массовую газету «Северная пчела», которую поддерживала власть. Близкие идеи проповедовались и в популярном журнале О.И. Сенковского (1800–1858) «Библиотека для чтения». Здесь идея народности получала более тонкое выражение.

Самым крупным идеологом «официальной народности» был профессор русской истории М.П. Погодин (1800–1875). В его научно-литературном журнале «Москвитянин» и специальных трудах принципы народности развивались на материале прошлого России, в противопоставлении истории Запада и католической церкви. Верноподданническую идеологию активно отстаивал профессор Московского университета филолог С.П. Шевырев (1806–1864). Важно отметить, что для многих официальная идеология была не искусственно, насильно навязанной, а выражала живой религиозно-политический опыт. Она основывалась на вере, чувстве воцерковленности и мистической иерархии – символе Царя Христа, Христа Вседержителя, изображаемого в храмах на царском троне.

Тот же Погодин выступил с критикой самодержавно-бюрократической системы в период неудач Крымской войны. Свои взгляды он открыто изложил в «Историко-политических письмах», адресованных сначала Николаю I, а затем и Александру II. Для искренних монархистов идея святости самодержавной власти не препятствовала объективной оценке ошибок исторического самодержавия. Идеал усиливал чувство несовершенной реальности.

Общественные настроения и журналистика 40-х и 50—70-х годов во многом определялись полемикой западников и славянофилов. В 30-е годы «западниками» были практически все образованные люди. С Петровских времён Запад был источником научных знаний, моды, общественного устройства, художественных стилей. Эта пора ученичества в России продолжалась примерно до эпохи романтизма, когда возродился интерес к национальным истокам, когда молодой Пушкин произнес свое знаменитое стихотворное заклинание: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.