Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

Через три дня я добрался до Новой Деревни. Утро было солнечным, начало лета, пели птицы. Я вошёл в храм, подошёл к «ящику» и попросил передать своё рекомендательное письмо священнику, отцу Александру. Пока шла служба, я вглядывался в священника, и издалека он показался мне какого-то купеческого, кустодиевского вида – плотный, бородатый. Потом служба закончилась, и народ стал расходиться. Я стоял у двери и когда в очередной раз поднял глаза, увидел, что отец Александр идёт ко мне. Он больше не был похож на купца. Более того, он смотрел на меня с такой радостью и любовью, словно встретил старого друга после долгой-долгой разлуки. Ситуация явно была искусственной – я понял, что здесь что-то не то, что это не мне, что он действительно кому-то очень рад, и что, вероятно, тот, кому он так радуется, стоит у меня за спиной. Я обернулся. Там никого не было. Его любовь и его улыбка предназначались именно мне, человеку, которого он видел в первый раз в жизни. Помню, что меня это тогда сильно поразило.

Людмила Улицкая

Познакомилась я с отцом Александром Менем в 1968 году после окончания университета, когда поступила на работу в генетическую лабораторию. Там собралась замечательная компания молодых учёных, среди которых был Саша Борисов. Вот с него-то всё и началось. Он был ближайшим другом и одноклассником младшего брата отца Александра – Павла. В некотором смысле я ощущала, что готова к встрече с отцом Александром: это были времена большой тоски и убитости, и именно желание найти какую-то вертикаль в жизни толкало тогда многих молодых людей к разного рода поискам, которые можно назвать духовными.

С отцом Александром я познакомилась в доме Павла, скорее всего, на дне рождения, но встречались мы в разных домах. Можно сказать, что это была довольно большая компания, которая постоянно собиралась около него. Был он человеком необычайно привлекательным в общении – доброжелательным, весёлым, остроумным. Светским, я бы сказала. В любом застолье держался очень свободно, создавал особую атмосферу весёлой доброжелательности. Мелкие и бытовые разговоры в его присутствии как-то увядали, естественным образом люди поднимались на предлагаемый им высокий уровень общения. Так происходило само собой. Я не хочу сказать, что дураки умнели в его присутствии, но, скажем, немного затихали.

Я не то чтобы много с ним лично общалась – больше наблюдала за тем, как он общается с другими людьми, разного образовательного и интеллектуального уровня. Это было потрясающе интересно. Среди прочих его дарований, о которых можно вести отдельный разговор, у него был огромный педагогический дар.

Однажды я спросила у него довольно резко, почему он на один и тот же вопрос разным людям отвечает по-разному. Мне казалось это каким-то умышленным педагогизмом, я исходила из того, что каждому человеку нужно всё, до последней точки. Он засмеялся и сказал, что я не права и каждому надо давать столько, сколько он может взять.

Екатерина Хмельницкая

Я встретила отца Александра у Карины и Андрея Черняков в Петроверигском. Мне было пятнадцать, и я впервые видела священника вблизи. Митрополит Антоний Блум сказал: «Чтобы поверить, надо увидеть Бога в глазах другого человека». Это не лирика и не религиозное красноречие. Потому что я совершенно точно помню, как подумала тогда (а я была совсем неверующей): «Если такой человек верит в Бога, значит, этот Бог, наверное, всё-таки есть». Позже я ещё думала: каков же тогда Христос? До того момента я никогда не видела таких целокупно красивых людей. Не видела и после.

Год спустя он пришёл к нам в школу. 67-я была первой советской школой, рискнувшей пустить на порог священника. Нашему директору обрывали телефон из самых надлежащих органов, но он выстоял. А люди выстояли лекцию, потому что яблоку упасть было негде. Потом я набралась духу, влезла на сцену и договорилась с отцом Александром о встрече в Новой Деревне. Потом я простудилась. Потом был зачёт. Потом я тянула. Потом его убили. И вот теперь, когда так стыдно и мерзость запустения, я думаю: но он же пришёл в эту Церковь, которая его гнала и позволила убить. И не ушёл. И я не уйду. А когда меня спрашивают, как я могу там оставаться, отвечаю, что цепную реакцию доверия предпочитаю цепной реакции зла.

Алексей Цвелик

Я познакомился с отцом Александром то ли в 83-м, то ли в 84-м году. Демонизм советской власти и человеконенавистническая сущность её идеологии были мучительно очевидны для меня. Христианство, философские аспекты которого были для меня весьма привлекательны, представлялось мне тогда, как и сейчас, единственным не половинчатым, а радикальным ответом этому кошмару. В то же время как учёного меня мучил вопрос о совместимости рационализма науки и, как мне тогда казалось, иррационализма веры. Делу совсем не помогало знакомство с женой одного моего друга, ставшей истово верующей. Слушая её, я погружался в какой-то мрак, где я под угрозой вечных мук должен был постоянно насиловать свой разум. Неужели вот это, этот мрак, и есть реальное христианство, думал я. Перспектива обменять одну форму демонизма на другую меня совсем не привлекала. Я поделился своими печалями с моим другом Сашей Орловым (сыном великого Юрия Фёдоровича[13]), и он посоветовал мне поехать в Новую Деревню к отцу Александру Меню.

Я встретил вдохновенного, весёлого и бесстрашного человека, в котором не было никакого мрака и уныния. Не было в нём и мечтательности, он имел весьма трезвый взгляд на вещи и хорошо знал людей. При этом он был открыт людям и радовался общению с ними. Как сейчас помню первую минуту нашего знакомства. Был солнечный июльский день, и отец Александр поливал цветы около храма. Я сразу начал с самого главного: «Я учёный и сомневаюсь, можно ли совместить науку с верой в Бога». «А я вот испытываю не меньшее благоговение, когда смотрю в микроскоп, чем когда молюсь в этом храме», – ответил мне отец Александр (он был по образованию биолог). На меня эти слова и непринуждённая манера, с которой они были сказаны, произвели неизгладимое впечатление. Я стал прихожанином отца Александра и оставался им до 1989 года, года своего отъезда.

Регина Чертова

Первый раз я увидела отца Александра в 1980 году на встрече группы общения, проходившей на квартире у Заваловых. Моя дочь Наташа в это время училась на втором курсе МИФИ. Физику там преподавал Владимир Николаевич Лихачёв, он организовал эту группу, куда вошла и Наташа. Вопросы религии интересовали дочь, когда она училась в школе. Несколько раз она посещала приход отца Димитрия Дудко, про которого было известно, что он не слишком лояльно относится к власти, поэтому поездки к нему представлялись мне опасными. Я очень тревожилась за Наташу и была против этих посещений. Владимир Николаевич и Наташа пригласили меня на встречу молитвенной группы, чтобы я убедилась в том, что вопросы политики там не обсуждаются, и, следовательно, у меня нет оснований для беспокойства.

В этот раз на встрече присутствовал отец Александр. В то время я очень мало знала о нём. Помню, первое впечатление о нём было как о красивом и приятном человеке, прекрасном рассказчике. Он вёл себя настолько просто, приветливо и дружелюбно, что я даже не почувствовала, какого громадного масштаба личность передо мной, а если бы поняла, то, наверное, побоялась бы вступить с ним в полемику и показать свою полную невежественность в вопросах религии. Помню, я тогда с жаром доказывала, что не обязательно верить в Бога, чтобы быть праведным человеком, и, наоборот, часто верующие совершают неблаговидные поступки. В качестве примера я приводила поведение своей бывшей соседки по коммунальной квартире тёти Зины, которая в годы войны, чтобы прокормить своих двух малолетних детей, работала в вагоне-ресторане поезда дальнего следования. В то время продукты в стране были в огромном дефиците, и задача тети Зины состояла в том, чтобы как можно больше еды урвать для себя, обманывая посетителей ресторана. Перед каждой поездкой она молилась сама и обучила свою маленькую дочь молитве о том, чтобы Бог помог как можно больше еды привезти домой. Мне казалось недопустимым просить у Бога помощи, по существу, в воровстве, и я возмущалась поведением тёти Зины.

Вспоминая этот разговор сейчас, я испытываю стыд за то, что посмела с отцом Александром обо всём этом говорить, но тогда он настолько терпеливо и дружелюбно со мной беседовал, что я не почувствовала никакого стеснения. Сама встреча группы показалась мне интересной, люди симпатичными, атмосфера – тёплой и приятной, и волноваться за Наташу я перестала.

Людмила Чиркова

Первая моя встреча с отцом Александром Менем состоялась в мае 1989 года. Я тогда приехала в Москву для обследования в клинике Фёдорова. Но была у моей поездки и вторая цель, вероятно, более важная для меня – встреча с отцом Александром.

Через несколько дней после моего прибытия в столицу, по предварительной договорённости, мои друзья Сергей и Лена (Бессарабские. – Ю.П.) забирают меня и везут на своей машине к какому-то Дому культуры, где батюшка выступает с лекцией. Его день был расписан по минутам, и свободного времени, которое он мог бы выделить на беседу со мной, практически не оставалось. Вот мои друзья и придумали, что они забирают отца Александра с лекции и везут на своей машине в Новую Деревню к вечерней службе. И за то время, пока туда едем, мы сможем поговорить.

Подъехали мы к этому клубу к окончанию лекции. Стоим, ждём. Вот начали выходить люди из здания. Сейчас должен выйти отец Александр. Но его всё нет и нет… Мои друзья начинают волноваться: «Мы можем не успеть к вечерней службе…» Лена не выдержала, пошла сама в ДК искать батюшку. А Сергей говорит: «Это его задерживают слушатели своими вопросами».

Наконец выходит Лена, с ней – Мария Витальевна (Тепнина. – Ю.П.). И далеко позади них еле-еле продвигается в нашу сторону батюшка, окружённый толпой вопрошающих… А он старается ответить каждому и пытается при этом идти к машине, где уже сидит Мария Витальевна и я, а возле открытых дверок стоят, как часовые, Сергей и Лена. Наконец отец Александр произносит в толпу: «Прошу прощения, но меня ждут». И уже не обращая внимания на вопрошающих, садится в машину.

До этой встречи с отцом Александром я никогда не видела его и представляла себе внушительного роста священника с каким-то строгим выражением лица. А тут увидела пожилого (как мне тогда казалось), невысокого и очень простого батюшку, который с самого первого мгновения так располагал к себе, будто мы давным-давно с ним знакомы. Такая теплота и доброжелательность были в его глазах, что возникало ощущение, что это именно ко мне он так спешил, только меня хочет слушать сейчас, что ему действительно интересно и важно всё, что я хочу ему сказать. Его обращённый ко мне взгляд излучал такое внимание и участие, такую любовь, каких я не видела ни до того, ни после.

О чём мы тогда беседовали по дороге в Новую Деревню, я уже сейчас вспоминаю только приблизительно. Конечно, сначала отец Александр попросил меня рассказать о себе. И в процессе моего рассказа он вставлял краткие реплики. Помню, я тогда смущённо поведала, что работаю в райкоме комсомола секретарём-машинисткой, и мне претит эта обязанность печатать их откровенно лживые документы и рапорты. Но отец Александр сказал: «Это ничего. Главное, честно делать своё дело». И потом ещё что-то я сбивчиво говорила, и несколько раз получалось так, что он своим комментарием или даже вопросом как бы уже отвечал на ещё не заданный мною вопрос…

Подъехав к Новой Деревне, мы, конечно же, не успели закончить беседу (очень многое мне хотелось рассказать и спросить у него…) И тогда отец Александр пригласил меня в свою комнату при храме: «Пока я буду облачаться к службе, мы с вами ещё побеседуем». Так я оказалась в гостях у отца Александра. Но тут заглянула Мария Витальевна: «Батюшка, к началу службы звонят». И он ушёл на службу, сказав мне на прощание: «А вы мне напишите. Я вам обязательно отвечу. Адрес? Вам дадут мой адрес Сергей с Леной».

Потом мы с Сергеем и Леной стояли в храме на вечерне, где я проплакала всю службу. Слёзы лились сами собой, и я не могла их удержать. Как начала на Шестопсалмии плакать, так до конца службы не могла остановиться. Теперь я понимаю, что это начался мой катарсис.

А после службы Сергей и Лена предложили подвезти отца Александра до дома, но он доехал с нами только до электрички, ещё раз повторив мне на прощание: «А вы мне пишите».

Владимир Шнейдер

Впервые я увидел отца Александра в 1981 году, в Москве, в довольно необычном обществе «босоногих». Это была странная компания последователей Порфирия Иванова, которого они называли «учителем» и который учил, что нужно ходить босиком, чтобы питаться соками земли. Почему-то они ходили босиком и в квартире, – по-моему, мы с отцом Александром были единственными в ботинках. Я попал туда случайно и об отце Александре никогда раньше не слышал. Он был в светской одежде и показывал слайд-фильм о Христе, сопровождая его комментариями. Всё это было для меня настолько непривычно, странно… Помню, после фильма у отца Александра спросили, как он относится к «учителю». Отец Александр уклонился от прямого ответа, процитировав то место из Евангелия, где сказано: «А вы не называйтесь учителями…» – и стал говорить о Христе, но было заметно, что атмосфера была не очень доброжелательная. Вскоре он ушёл – его ждали в другом доме, и я очень удивился, узнав, что это был православный священник. То, как он выглядел и что делал, было непривычно и неожиданно для православного священника.

Сергей Юрский

Я смотрю на этот портрет, на эту улыбку. И если спросить: «А как выглядит торжество Православия?» По-моему, вот так и выглядит, как смотрит на нас отец Александр Мень с этого портрета. Я хотел бы рассказать о нашем знакомстве с отцом Александром. Мы – ровесники. Это важно, наше поколение очень плодовитое и творческое. Он – светоч нашего поколения.

В шестидесятые годы, в оттепель, была очень деятельная жизнь. Я в очередной раз приехал в Москву сниматься в кино и пришёл к моему близкому другу. Он мне сказал: «Заходи, заходи! У меня сидит мой товарищ». Там сидел Александр Мень. Мы пили чай и разговаривали. Я впервые говорил со священником, но сам этот разговор был про всякие дела: про кино, про театр, меньше всего про религию, потому что мы тогда с моим другом Симоном были людьми далёкими от религии. Отец Александр говорил о делах светских, но говорил каким-то странным образом: всё освещалось новым светом. Я не мог понять, что за свет от него исходит. Но такими высокими словами я не мог с ним говорить, поедая оладьи и закусывая чай селёдкой. Я сказал: «Как интересно, что мы с вами познакомились!» Он говорит: «А хотите, продолжим наше знакомство?» — «Да, да! Очень интересно!» Он: «Сегодня Рождество». А я удивился: «Как Рождество? Ведь Рождество ещё через две недели!» А было 25 декабря. Он говорит: «Сегодня Рождество у католиков и протестантов. Хотите пойти со мной в протестантский молельный дом?» Никогда в жизни я не ходил в церковь, вообще ни в какую, хотя был внуком священника, о чём узнал очень поздно – мой отец не только не упоминал этого, но старался забыть, потому что это было опасно. Но с этим человеком! Я сказал: «Хочу! А что там будет?» – «Что будет? Рождество будет».

Мы вошли в помещение, где сидело человек не менее пятисот, а может, и больше. И я впервые услышал слова Евангелия по-русски. И когда прорывались вдруг знакомые слова о Рождестве, о том, как это было там, в Вифлееме, и слова, которые просто обжигали сердце: «…не было им места в гостинице», я подумал: «Боже мой, как же я до сих пор этого не читал и в первый раз слышу: “…не было им места в гостинице!” Ай, как это близко, как это понятно! Как это всё по-человечески! И я спросил отца Александра: «Вы ведь православный священник?» – «Да, православный». – «А мы сейчас в какой церкви?» – «В протестантской. Я – православный, но люди празднуют Рождество Христово, и я хочу их поздравить, они пригласили меня, а я вот ещё вас привёл. А когда в ночь с 6 на 7 января будет у нас великий праздник, они придут и нас поздравят, и так должно быть».

Так я впервые услышал то, что потом долгие годы моей жизни помнил, как смысл отношения к другим конфессиям, к другим людям, к другому человеку, и как православный священник может открывать своё сердце. Мы сидели плечом к плечу в этом громадном зале, среди множества людей, которые праздновали Рождество Того же самого Господа нашего Иисуса Христа. Вот это был удар! И он сохранился на всю жизнь.

Крестился я через четверть века после этой встречи. Это была другая эпоха, другой я, всё менялось. Но во время обряда крещения я не мог не вспомнить и мысленно не помолиться за отца Александра, потому что у меня с него всё началось, с одной строчки, услышанной там, с его комментария – появилось чувство христианства как религии, не разделяющей людей, а соединяющей, не принуждающей, а дающей людям новую дорогу.

Потом мы несколько раз говорили по телефону по разным поводам, а потом случилось страшное. Чудовищное и незабываемое! Вся жизнь отца Александра была, конечно, подвигом – служением людям, служением Христу, Церкви и Слову. И когда через много лет мне предложили сделать запись, пластинку его книги «Спаситель», я взял книжку и подумал, что это мой долг. И когда был сделан диск, я понял силу его писательского дара. Это не проповедь, это литература, это введение во храм. Скольких людей из моих знакомых он либо крестил, либо ввёл в храм, либо, как меня в тот вечер, захватил с собой, и мы опознаём друг друга как люди, которые не должны терять друг друга из вида. Память о нём неизгладима, она всегда со мной и с теми, кто хоть раз общался с ним или читал его книги. Имя отца Александра вдохновляющее, это имя, дающее силы.

В храме

Он предстоял Святым Дарам с таким же трепетом

и благоговением, как Моисей – Неопалимой Купине.

Георгий Чистяков

Наталья Габриэлян

В конце июля я пошла в церковь Сретенья Господня рано утром вместе со своей соседкой Александрой Дмитриевной. Церковь была пронизана лучами солнца, народу было не очень много, и я стояла впереди, слева у алтаря. Отец Александр пел вместе с хором. Когда он начал петь «Отче наш», подхватила вся церковь. Как он пел! Какое вдохновенное у него было лицо, как сияли его глаза! Люди пели самозабвенно. Я подумала: вот это, наверное, и есть «ангели поют на небесех»! Мне не забыть его лица в те мгновения. Я видела его лицо ещё не раз. Видела его задумчивым и радостным, видела его лицо, когда он отвечал на вопросы, иногда непростые – оно становилось строгим и напряжённым. Но такого лица, вернее – лика, как тогда в храме, когда он со всеми вместе пел «Отче наш», я больше не видела никогда.[17]

Андрей Ерёмин

Отец Александр служил величественно и трепетно одновременно. В его действиях, движениях не было поспешности, но не было и стилизации. Он не затягивал и без того длинные православные службы. Но с большой болью относился ко всякому неблагоговейному поведению в храме. «Только любовь, вера и благоговение, – говорил он, – угодны Богу, всё остальное – на втором месте. Поэтому молящиеся должны беречь своё сердце, чтобы не оскорбить святыню».[18]

Особым чувством было исполнено его служение литургии. Вот где был источник сил для крестоношения – для всех тех огромных нагрузок, что он нёс в своей жизни![19]

Однажды он сказал, что каждый раз переживает Евхаристию как личную Пятидесятницу. Поэтому такой болью отзывались в его сердце театральность, статичность, магический характер некоторых моментов православного богослужения – всё то, что привнесено традицией обрядоверия. Как-то он сказал: «Я прихожу в храм на великие страдания и знаю, что не идти – нельзя».[20]

Непонятно, откуда у него брались силы. Как-то раз на моё предложение помочь ему поднимать детей он ответил, что когда держит ребёнка на руках, то думает: «Вот таким младенцем был наш Господь на руках Своей Матери». Это давало ему силы совершать таинство Крещения детей неформально, с благоговением, несмотря на усталость.[21]

Когда к нему однажды приступили с претензией, что он провожает в последний путь людей, возможно, никогда не ходивших в Церковь, батюшка ответил, что «каждый священник во время похорон, во время отпевания по-разному чувствует сердцем судьбу умершего человека. И иногда, действительно, бывает до того тяжкое мучительное ощущение, что, казалось бы, остановился и не стал совершать погребение. Однако, – говорил он, – для священников в сегодняшней России отпевание – это особый вид миссионерства».[22]

Священник Михаил Залесский

Обстоятельства не позволили мне часто бывать в Новой Деревне. За шесть лет я приезжал туда раза два-три, не больше. Запомнилась одна проповедь, тема которой была – кровь, её мистический смысл. Говоря о том, что люди иногда падают в обморок при виде крови, отец Александр подчёркивал: «Это не нервы, не малодушие, это реакция души на мистичность крови, одна из форм проявления страха Божия». В память врезались его слова о том, что кровь греет и питает человека, что стоит человеку потерять большую часть крови, и он умирает. Кто тогда мог знать, что то же самое произойдёт с ним самим?.. Проповедь эту я не нашёл ни в одном из вышедших сборников. Жаль, если она нигде не зафиксирована. Это было лучшее из того, что я когда-либо слышал с амвона.[23]

Григорий Зобин

Мы отправились в Новую Деревню. С нами в одном вагоне оказалось ещё несколько духовных детей батюшки. Эти утренние воскресные поезда на Загорск, Александров и Пушкино всегда были местом радостных встреч. По дороге мы разговорились с одним из батюшкиных прихожан. Он спросил, в первый ли раз мы едем в Деревню, и, получив утвердительный ответ, сказал: «Тот, кто в нашу церковь приходит, обычно остаётся в ней насовсем».

Мы вошли в храм. И тут я впервые в жизни, не на фотографии, увидел батюшку, его прекрасное лицо, глаза, излучающие доброту. Он был в белой рясе и выглядел в ней просто и царственно. «Какой красивый!» – шепнула мне мама. Впоследствии я узнал, что многие люди впервые приезжали к батюшке, пылая на него гневом за «совращённых» родственников, а он одной своей улыбкой мгновенно обезоруживал их… Придел, где должна была проходить исповедь, постепенно наполнялся людьми. Во всей атмосфере церкви чувствовался дух одной большой семьи. Наконец вошёл батюшка. И тут я впервые увидел, что означает на деле «духовный воин». С каким гневом, истинно христианским, праведным батюшка обличал грехи: лень, повседневную духовную расхлябанность, косность! В этот миг его устами говорил Божий гнев. И всё явственнее из его слов передо мной вставал мой собственный портрет.

Елена Кочеткова-Гейт

1975 год… Первая в моей жизни православная Пасха в Новой Деревне. Я приехала вместе с друзьями. Несколько молодых и уже пьяноватых милиционеров топтались около храма, но нас никто не остановил. Бабушки в белых платочках с куличами, крашеными яйцами, свечками. В церковном дворике толпилось много молодёжи, пожилые, не поместившиеся в маленькой церквушке, сидели на лавочках во дворе. Стоя возле открытых дверей храма и слушая возгласы священников, я пыталась узнать голос отца Александра. Спросила у всех рядом стоящих: «Это сейчас отец Александр говорил?» Темноволосый, краснощёкий юноша с живыми глазами (Олег Степурко) возмутился: «Какой же это отец Александр? У отца Александра интонации совсем другие, он – как труба в джазе, мёртвого разбудит, а этот пищит еле-еле, видно, болящий!» Всё здесь было не так, как у баптистов: меня смущали непонятный язык, иконы, непривычное пение, мерцание свечей и облачения священников (как в опере – подумала я), беспорядочное хождение людей туда-сюда, но всё это искупала атмосфера праздника, чувствовалась большая радость. Разговлялись мы в электричке, как оказалось, большинство пассажиров – прихожане.

Юрий Кублановский

Вот приезжаешь в Новую Деревню (в самом названии символический какой-то оттенок) в сочельник – после электрички и трёх километров сюда от станции изрядно прозябшим, – в церкви тепло, цветные лампады, словно огоньки на реке; икона Рождества перед солеёй под кисейным пологом; отец Александр служит смиренно, почти келейно. И вся суетня московская, страх новой повестки из КГБ, вечная запутанность житейских отношений, наконец, душу вытягивающая нищета, неустройство – всё это почти улетучивается. Мнится, что отец Александр в этом храме – всегда, что здесь ты – дома, что служение его непрерывно. И что он обережён и для властей предержащих недосягаем. В течение многих лет – вплоть до эмиграции – я только и чувствовал себя в безопасности почему-то: в дороге, в тряском вагоне, никогда внутренне не спеша добраться до цели, и вот здесь – в Сретенском храме у отца Александра. Зимой – всегда хорошо, и чем морознее, чем больше снега, тем лучше; но хорошо – и на Пасху. Приехать часа за полтора до полуночи, когда читают Часы, с крестным ходом следовать за отцом Александром; к трём ночи в духоте испытывать малодушно тяжесть; но когда уже совсем под утро, наконец, подходишь к кресту, когда энергичный, праздничный, вовсе не утомлённый отец Александр прохладную медь его придавливает к твоим губам – усталость словно рукой снимает. Или на Троицу: в храме по щиколотку свежего зелёного сена; чуть подвяленные берёзки; зелёные ризы с парчовыми стихарями.