Житие несвятой Марии. Новеллы

ГЛАВА 5

Так и катилось колесо моего детства весёлой радугой.

Случалось, конечно, всякое. На нашей же улице, в большом доме, где давно уже кого-то раскулачили, был сельсовет. А в задней комнате наладили детский садик. Тут и ели, и спали, и играли. Главной была крепкая бабка, Дарья Гавриловна с того конца деревни. Она была одна за всех. Если хотите знать, скука была в этом садике смертная. Гуляли мы во дворе, все пятеро. А двор-то без единой травинки, пылища и кучки конского навоза, потому как стояли в конюшне две лошади и бричка под навесом. Еще под навесом стоял триер, какие-то колеса и много всякой железной всячины. А ели мы то, что приносили с собой матери. Дарья Гавриловна складывала всё в кучу, потом делила на всех, и себе тоже. Очень мне этот садик не нравился и особенно наша няня. Больше некого было поставить. Ну вот, если вам интересно, расскажу, как я сбегала из этого плена. Во-первых, мы с Райкой – моей соседкой и подружкой, маленько прогребли подворотню, через которую лазили курицы и собаки. Райка-то привычная в подворотню лазить. Когда Сёма, её отец, и Сёмиха, её мать, уходили на работу, девчонка оставалась одна. А так как она даже до воротной задвижки не доставала, то чтобы ворота не расхабанивать, Сёма вставлял там палку, и бедная моя подруга на улицу ловко лазила через подворотню.

Вот во время «прогулки», когда наша няня мыла крыльцо, мы с Райкой полезли в эту дыру. Все шло хорошо, подружка уползла, а я, не умеючи, застряла на половине. Лежу на брюхе, голова на улице, все остальное в ограде. Пылью рот и нос забило, кричать боюсь. Подруга в три секунды слиняла домой в свою подворотню. Я лежу, страдаю, пока терплю. И, о счастье, мой-то родименький на своей Каурке прямо к сельсовету летит. Соскочил с коня и тут меня увидел. Я от страха и стыда глаза закрыла, а душа запела – вот оно, спасение.

Я ведь вам вроде ещё не говорила, что отец мой был председателем колхоза. В конторе-то он мало был, а тут, видно, почуял, что его любимая дочь в беде, и свернул к сельсовету. Приподнял воротину, вытащил меня обратно во двор, отряхнул от пыли и повел к Дарье. Наругал её, велел умыть меня и ушел по своим делам. Наутро, с узелком в руке меня опять свела в садик сестра Оля. Лёлькой ее звали, а по-взрослому Ольга. Она была старше меня, но на вечёрку мама её ещё не отпускала. На вечёрку у нас ходили три сестры – Раиса, Зоя и Анна, которую дома тоже звали Нюркой. Вот эти-то сестрицы и попили моей кровушки.

Ну, про них потом, а то про себя опять забуду. Да чё-то так много народу, и про всех бы написать, да вот не знаю, чё получится. А чё может получиться у семилетней девчонки, да ещё и нигде не бывавшей, кроме своей деревни. Но тогда деревня была целым огромным миром, наполненным чудесами…

Но все-таки про себя интереснее.

Значит, пришли мы с Олей в этот садик… Ворота закрыли, подворотню толстущей доской заложили. Нигде ни дырки. Пропала моя головушка…

Ладно, до обеда дотерпела, а как поели, велено было спать. Сама-то Дарьюшка посуду помыла, прикорнула на топчанчик и тут же захрапела со страшной силой, как мой родимый тятенька храпел, когда пьяный бывал. А я видно вреднющая была… Сказала, что не буду в этот садик ходить, значит, не буду. И точка. Вся в тятеньку своего.

Вышмыгнула я во двор, куда бы деваться? Пошла под навес, где старый триер стоял и разное железо. Залезла на триер, села на край бункера, да и скатилась по гладкому-то железу вниз, к валам, которые колосья протирают. А валы-то повдоль, и на них уже скопилось всякой всячины. Там и остатки соломы, и пух какой-то, и мусор разный. Даже больно нисколько не было. Так как в такой ситуации думать я ни о чем не могла, то вскоре прилегла, да и уснула. А спали дети в деревне очень крепко.

Ни сказок тебе, ни книжек никто не рассказывал и не читал. Редко, когда баба Катя чего-то споёт тихонько. Только перед сном затащим под тулуп кота и гладим его в темноте, а из него искорки голубенькие выскакивают. Надоест коту, чтобы его гладили, цапнет кого-нибудь, выскочит из-под тулупа и удерёт на печку к бабе Кате. Она там тихонько спала и кота не трогала.

Ну, пока я сплю в триере, можно рассказать вам про дом, если, конечно, интересно. Мой-то интерес тут какой? Похвастаться, конечно… Дом-то у нас был не простой, а кулацкий, пятистенок. Не просто сени да изба, как у всех. Сени с крыльцом, само собой. Куть большая, с русской печью и большим столом, за который садилось нас одиннадцать человек. Да я уже говорила. Два окна на дорогу и одно во двор. Три широкие лавки. Крашеные. Две вдоль стен, а одна вдоль стола. Места много было.

В горницу открывалась двустворчатая белая дверь. В горнице стояла железная кровать с горой пуховых подушек. Стоял тоже большой стол, за ним деревянный диван, на который нам нельзя было садиться. Это для гостей. Еще было большое зеркало на тумбе, но оно было высоко, и я никогда не видела себя в зеркале, да и нужды в нём не имела. Да нам с Шуркой и ни к чему были зеркала. Мы и без зеркал красивые были. Когда меня кто-либо видел замарашкой да еще с соплями (случалось), говорили: «Ну, красавица…» Я так и думала, что красивее меня и нет никого. А, впрочем, мне это было всё равно.

А окон в горнице было четыре, по два на две стороны. Горница была большая, светлая, потолок крашеный белой краской, и были нарисованы лебеди и амуры с крылышками. Больше в жизни я таких потолков не видывала. В переднем углу на божнице стояли три иконы, и были на них тоже люди странные нарисованы. Баба Катя иногда долго стояла перед ними на коленях, и что-то им шептала.

Ещё маленько, и про горницу хватит писать. Из неё еще была дверь в горенку. Я там редко бывала. Это в ней спала самая старшая сестра, Раиса. А когда она вышла замуж за Яшу и ушла жить к нему, в горенке поселилась Зоя, потом Анна. Ольге не довелось поспать в отдельной комнате. Все остальные спали вповалку в горнице, на полу, под тулупами. И еще была тут же печка-голландка. Топилась она из горенки, а выступала больше половины в горницу. Весь пол устлан домоткаными половиками.

Чистота, красота, но туда дверь только на ночь открывалась, да когда старшие девки там перед зеркалом себе личики мазали. Меня туда не пускали, потому, что я много вопросов задавала, куда, зачем лицо красить? Чтобы никто не узнал? Так всё равно их вся деревня знала. Сестры смеялись и выпинывали меня не обидно в куть. Всё же секреты у них от меня видно были. И секреты эти я должна была знать. Хотя, правду сказать, мне их секреты нипочем не нужны были. Вся соль-то была в том, что очень хотелось посмотреть, что там, на вечёрке деялось. Вечерами от околицы слышались красивые песни, гармошка и звонкий смех. А нас, мелкоту, на полати… Да хоть бы одним глазком глянуть на все это веселье, на гармониста особенно. Я, конечно, даже и не просилась, да и Клавка с Лёлькой тоже были малы и разговоров про вечёрку не вели.

ГЛАВА 6

Но старшие сестры сами придумали такую вот хитрость…

Так как в наших краях, как солнце сядет, комаров тучи налетают – ну, никакого житья. Бабы на лавочках и не сидели долго-то. Ветками отмахивались, а мы-то не шибко их боялись. Привычные. А вот для вечёрок, уж не знаю кто – собирали сосновые шишки, ветки сухие, чё попало, складывали в старые дыроватые ведра, да и поджигали. Дым разгонял комарьё, и молодёжь веселилась чуть не до утра. Мы-то, конечно, спали и ничего уже не слышали. Только утром мама будила девок, а они кобенились, проснуться не могли, пока отец в избу не заходил. Тут уж не до сна. Тятя-то крут был. Скажет, бывало: «Ну-ка, девки…» Ещё не договорит, а мы, не я, враз бежать исполнять тятину просьбу. Любили его и побаивались…

Так вот, надо бы про тятю, а я опять про себя. Ну, много ли про отца напишешь, если совсем мало видишь его. А я-то вот она, с самого утра, как волчок, целый день кручусь. Везде же успеть надо. Лето будто бы и длинное, но как-то скоро заканчивалось… А в рыжую кудрявую головёнку лезли одна за другой всякие интересные мысли. Вот, например, про Райку, подружку. Когда надо, я выходила на улицу и кричала: « Райка, выходи!» Во все времена так из дома друзей вызывали. Через какое-то время Райка показывалась, вернее, её голова в подворотне. Вот и сама подруга, с немного удивленными на мир глазами…

Странная вещь… Наши дома стояли рядом, огороды тоже. Между огородами даже нитки не протянуто, одна межа, травой поросла. Не было у нас в деревне ни заборов, ни запоров, ни замков. Может, где в других деревнях были, того не знаю, дальше околицы я не бывала. И чего бы Райке не приходить ко мне играть по задам, за баней? Нет, две умницы упорно лазили через пыльную подворотню.

Стояли жаркие летние дни… Мама собрала по стайкам цыплят и посреди двора под короб их выпустила. Всегда так делала. Под коробом цыплятам хорошо было. И на солнышке, и коршун не утащит. Писку – на весь двор. Теплынь, красота, покой… и коршун тут как тут. Расправит крылья и кружит, кружит… Покой-то, правда, у меня был только тогда, когда я спала. А так, у меня была полна голова разных идей, так что я и не успевала всё претворить в жизнь. Какой уж тут покой… Как-то так выходило, что только разыграешься, заживёшь своими мечтами, забудешь про весь окружающий мир – как тебя тут же выдернут в ихнюю жизнь: «Маруська, иди домой, мама зовёт!»

И чего бы маме меня звать домой, чего я там не видела? А, обедать пора. А я и забыла. И от того, что у меня мои мысли не выходили из головы, я то ложку уроню, то чаем обольюсь, за что и получала небольшенькую выволочку, в виде подзатыльника.

Отец редко дома обедал, бояться было некого. Прям вот уж, у кого покоя не было. Бывало, играем около нашего дома, тятя на Каурке подлетает. Красавец, весь в меня!

Снимет с головы картуз, кинет мне: «Маня, живо… побольше…» Хватаю кепку, бегу в стайку к курам…

«Кыш…» Собираю яйца в кепку, штук с десяток, несу тяте. Он ловко стукает яйцо друг об дружку, выпивает и… улетел на своём Каурке по своим делам. Тятя очень любил работать, как я играть.

Вот опять не в ту колею заехала. Я же хотела про меня, про Райку и про цыплят.

Пришло мне на ум «в дом» поиграть. Райка короб держала, он же легкий, из ивняка плетёный. А я выдернула штук пять-шесть цыпушек. Залезли на баню по углу. Дом устроили…

Опять же поясняю для особо понятливых, для чего мне цыпушки. Мама моя была хозяйкой, не сравнимой ни с кем. Отец хоть и поколачивал её за компанию с другими мужиками – ну, когда пьяные, но любил видать сильно. Не зря же мама ему шесть девчонок подарила. Ни у кого в деревне столь дочерей не было. А бабы говаривали, что девки от большой любви родятся. Не знаю, не знаю. О Господи, когда же я по порядку вспоминать-то начну…

Видела я, как мама ближе к осени ловила штук пять гусей, связывала им лапы и садила в рогожные мешки на откорм. Никуда гуси не ходили, мама их поила и кормила прямо лежачих. Давала им чистую воду из колодца, хлеб, зерно, орехи. Потом снова завязывала мешки. Гуси становились жирными, мясо нежное, не выхоженное. Потом резали. И на лёд, в ледник…

Ну вот, и мы с Райкой решили пир устроить. Перевязали цыплятам лапки, завернули в тряпочки, чтоб не шуршали тут. Ну, как водится, «дом» устроили, в гости друг к дружке ходили, из глины угощенье лепили, чай пили долго, как бабы, когда у нас собирались.

У нас ведь изба большая, стол большой, самовар ведёрный. Мёд и сдоба, пироги и пирожки со всякой вкуснятиной в кути не переводились. Шибко-то я не ела, только сильно любила сладкое. Вот сейчас говорят: «Ой, да мы слаще морковки ничего не видели…» А я видела… Когда бедные люди у богатых всё отбирали (ну правильно, нечего богатым на свете жить), они ничего не жалели и у деда моего Максима пасеку вместе с пчёлами сожгли. А пять ульев, ради мамы и детей, оставили.

Меня-то тогда ещё и в помине не было. Вот мама и сохранила, и развела снова пчёл. Мастерица моя матушка была, умница…

Как про всю жизнь подумаю, так желание писать пропадает. Про всю-то жизнь мою дальнейшую писать никаких жизней не хватит… А так – хоть про детство свое золотое с серебром напишу, так как будто свежим ласковым ветерком повеет с тех пор, с тех мест, где осталась моя милая родина. Господи, да неужели это взаправду было?.. Сон, да и только… Иначе никак не назовешь. Но, рано или поздно, сны эти золотые кончаются…

Но я всё ж не всё ещё вам рассказала о себе. Это же моя главная задача. А что я могу про других-то написать? Я же только про себя много знаю и помню. То ли я начала про цыплят, то ли нет? Вот уж и забывать стала. Ну да, начала…

Ну, погостевали мы с подружкой в своем «доме», в «гости» друг к дружке походили, надоело… Слезли с бани, всё там оставили. Ладно бы там тряпочки-щепочки. Дождутся до другого раза. А главное, про цыпушек-то забыли. Мы же их по всем правилам, связав лапки, подвесили на жердине, где веники для бани висят. Наигрались, слезли с бани, убежали на улицу, на речку, да мало ли где мы день доигрывали. Бедные цыпушки…

И когда дня через два я услышала, как отец кричал во весь голос (с матерщиной, конечно) на маму и на девок, что-то холодной лапкой тронуло меня изнутри. Тятеньку под крышу дровяника чё-то понесло, рядом с баней, и оттуда слышался рёв: «Таку-растаку мать, чё, кошка чё ли сдохла где-то? Вонища, не передохнуть… Ищите, под амбар лезьте, в углах прошарьте…» Сильно батюшка мой сердит был, а в сердцах-то мог и огреть чем попало. Все это хорошо знали и боялись отца, и слушались безо всяких-яких. Метались девки по двору, и Сёмиха тут была, и Сёма тут же стоял, зажавши нос. Соседи всё же. Когда тятенька грозен был, даже соседи поди боялись…

Под амбар некому было лезть, все были крупные. Надо же дохлую кошку оттуда вытащить как-то. А мы с Райкой мирно играли на крыльце в камушки, подстелив старенькую ряднушку, чтобы камушки не скатывались…

И только я хотела помочь всем, хотела геройский поступок совершить, ну, хоть бы как тот Буденный, и залезть под амбар за дохлой кошкой, подбежала к маме сказать про это – гульнул ветерок близ бани, понесло оттуда вонь – и искрой в мозг: «Так это же мои цыплята…» Сразу-то не сообразила… « Чё делать?» И признаться страшно, и тятя с Сёмой сели на крыльцо, курят. Всё же я не сильно боялась родителей – лучше сказать, совсем не боялась. Просто растерялась. Райку за руку, к воротам поближе, и маму позвала: «Мам, на бане цыпушки… мы играли…» я побежала – и след простыл. Какие там разборки были – я, конечно, не знаю…

К вечеру всё и забылось, как теперь говорится, «инцидент исчерпан»… Только за ужином я, конечно, побаивалась тятеньку, как бы он не припомнил мне и не дал лёгкую затрещинку, хотя ни разу в жизни не тронул меня и пальцем… Робко повела глазами на отца, а он так хмуро глянул на меня из-под рыжих густых бровей – и подмигнул. Мое сердечко чуть не выпрыгнуло от радости… Как же я была любима, и сама всех любила!!!

ГЛАВА 7

Это ощущение радости и любви как легким облаком обволакивало меня. Играла я всегда где-то выше земли – на бане, на сеновале, на сараях, ловко лазила на заборы и ворота, легко с них падала и не ушибалась. Но один раз, помню, залезла на крышу дома, а там, у трубы, была пристроена лавочка. И показала её мне сестра Анна. Она почему-то любила там книжки читать. Анна же уже в Тюмени училась и Зоя тоже, грамотейки наши. А мама гордилась ими. Кто еще из деревни в городе-то учился? Наверное, из-за того, что отец-то председателем колхоза был.

Ну и вот, я на крыше. Страшновато, конечно, зато вся «родина моя малая», как на ладони. Радости и гордости… полные, ну, правда, не было штанов…

Вижу, пыль столбом, орава «ордынцев» куда-то летит, а я тут одна, трясусь от страха, нужна бы мне эта лавочка? А как же, интересно же, почему Анне надо было здесь книжки свои читать? Ладно, а мне-то, если здраво рассудить, мне-то зачем на крышу лезть, на эту чёртову лавочку? Ни читать я не умела, ни писать, тем более ни одной книжки у меня сроду не было.

Это сейчас, дитё еще в пелёнках, а у него куча книжек накуплено, да еще с картинками. Но никто из них в столь юном возрасте не знал стихов Пушкина, Лермонтова, Некрасова и других, кроме меня. Я «Демона» очень любила, плакала над Есенинской собакой, у которой хозяин-кат утопил щенков.

Ладно, про поэтов потом.

А тут вопрос, как с крыши слезть? Пробовала по лесенке, не выходит. Задом наперед не нащупываю ступеньки… Нижняя ступенька то ли ниже стала, то ли ноги у меня короче стали? Я же не знала, что залезть всегда легче, чем вниз спуститься. Отчаялась по лесенке. По крыше добралась до веток рябины, что под окнами росла в палисаднике, ухватилась за ветку, да и сползла к самому краю крыши. Рябина старая, высокая, а ветки-то у ней гибкие. Держусь за ветку, а спуститься страшно. Выход один – маму кричать. А кого еще? И не сообразила, что мамы-то дома нет, сестёр тоже нет. Ага, так бы они и дали мне на крышу избы залезть. Это тебе не баня, где мы с Райкой часто играли.

Я так орала, что даже как ни галдели мои друзья, услышали мои вопли. Сбежалась орда, стоят, снизу на меня таращатся, советы дают. А чё мне их советы, кто бы сам залез на такую высь, да попробовал не орать со страху-то…

Один Колька-сопля стоял, молчал, носом швыркал. Наверно, думал, как меня с крыши достать, а потом отлупить. Бывало уже. Но я почему-то сердца на него не держала…

И вот, сквозь слезы и вопли, я разглядела своего спасителя. Конечно, это был мой любимый – прелюбимый тятенька. Видно, в конторе был, а по случаю жары окно-то открыто было, а шум был велик, а может, кто-то слетал к сельсовету, доложил обстановку, вот и пришло спасение. Даже не заругался, только шевелиться не велел. Снял он меня с крыши, отряхнул одежонку, вытер мою зарёванную мордашку и ушёл.

А треснул меня два раза мой друг, Колька Каржов, по прозвищу «сопля» – за то, чтобы не лазила, куда не просят. А ему-то что?

Тоже мне, командует тут… Да ещё стукнул…

А меня и так никуда не просили. Только два раза. Вовку тётки Стешиного качать, да под амбар за яйцами лазить. А на Кольку чего было сердиться? Он и так всегда за меня был. Колька, хоть и был меня чуть-чуть постарше, а ростом-то с меня всего. Он даже иногда брал меня на качели. А что кукле голову оторвал, я давно забыла. Друг всё-таки…

Ладно, немножко про качели. Мне-то покачаться ну никак не выходило. Только, бывало, кто-нибудь подсадит (сама-то я не залезу), только качнет разок – и всё. А Колька, хоть и не большенький, а ловчей меня. Встанет на доску, ухватится за верёвки, присядет, потом коленки выпрямит – и полетели в облака. Ну, если уж правду говорить, до облаков было очень далеко. Я до них, за всю мою жизнь, так ни разу и не долетела.

Об этом потом, если успею. А про качели-то не договорила. Вот когда по праздникам, или просто по вечерам, девки с парнями собирались около этой волшебной доски и, посадив на доску девок, сколь мест хватит, двое парней вставали по краям доски и так же как Колька приседали и выпрямлялись, держась за крепкие веревки. Вот было на что посмотреть! Качели взлетали так высоко, чуть не до неба… У девок подолы красивые по ветру полоскались, девки дружно визжали от страха и восторга, а парни еще сильнее раскачивали качели и тоже громко хохотали.

Так и не выросла я до того, чтобы и мне так же летать до небес, и чтобы Колька Каржов стоял на одном конце доски…

ГЛАВА 8

А вот чтобы обманывать меня и пользоваться моей малолетней глупостью, для этого у меня были старшие сёстры. Помните, я хотела про вечёрку рассказать? Хотела, да всего так много случалось, а сразу про всё не получается.

Вот вы бы задумались и спросили меня, а как же это я тут пишу про себя? Я же в триере сплю. Про тот садик детский я уж давно позабыла. Да, долго искали меня, и когда я выспалась в триере, то услышала в ограде, как Дарья Гавриловна выла жалобно, и как сильно тятя всех материл, даже без русских слов.

А мне (я уже проснулась) было страшновато. Да и мокрый подол был. А куда деваться? Давай кричать. Тут и мама, и девки, и соседи ближние собрались.

Шутка ли? Председательская Маруська в триер залезла и спит. А ее полдеревни ищут. И слова такие нехорошие про меня: «Выдрать бы ее путём… Неужто у Николай Максимыча ремня на неё нет?»

Нет, не было у моего дорогого тятеньки на меня не только ремня, но и тоненькой ивовой веточки. Сроду пальцем не тронул. Старшие сёстры очень даже бы охотно накостыляли мне за вредность, но боялись отца.

Так и росла я «вольным казаком». А вот за простодушность свою много страдала.

Я же вам про вечёрку вроде начала. Ну, не про само гулянье. Так и не довелось мне чудными деревенскими вечерами под звёздным небом под гармошку у околицы песен попеть. Может быть, на меня бы кто-то из парней посмотрел, хоть тот же Колька Каржов… Может, он тогда носом швыркать перестанет и «соплёй» его звать не будут. Мечты…

А пока сестра моя любимая Анна ласково так, с улыбочкой, пока я не сбежала на улицу, улещает меня:

– Маруся, а чё вы с Райкой сегодня делаете?

Простая душа, то есть я, отвечает, что дел у нас с Райкой по уши…

– Девчонки по ягоды вчера сговаривались, может, и нас с собой возьмут…

На что сестра говорила:

– Ох, мила ты моя, они уж в лесу наверное, видела я утром в окошко… как они собиралися около дома Цильмана. Ушли они, моя хорошая…

Видя мою расстроенную рожицу, Анна спешила успокоить меня:

– Не переживай, вот мы с девками пойдем в лес, вас с Райкой возьмём…

Много ли ребёнку надо, чтоб утешиться?

А Анна тем временем уже подговаривается, что, дескать, сегодня вечером они возьмут нас с Райкой, и ещё кого-нибудь можно сговорить постоять недалеко, посмотреть немножко на круг. Обманный диалог продолжается… – Ты, Марусенька, у нас такая умная да ловкая… собери подружек-то, да насобирайте шишек да сухих веток в сосняке. Да побольше… Там, за часовней, старые ведра лежат, вот в них и насобирайте, да еще в кучки… Дыму-то много надо…

– А вы не обманете?..

– Да, Бог с тобой!.. Да когда это я тебя обманывала? Это Ольга в прошлый раз тебя обманула…

Хотя, по совести сказать, я и не помнила, кто и когда меня обманывал. Не помнила, и всё.

– И Райку возьмём?

– И Райку… и ещё, кого хочешь, возьмём…

Счастливая донельзя, я бегала по улице, собирая своих друзей. И пошла работа. Сосняк у нас большой, сосны старые, толстенные, высокие, прям небо подпирают. Ух, шишек под ними полно. А понизу заросли тёрна, шиповника, всё колючее. Пальцы исцарапаны, занозы кругом… Друзьям моим уже давно не нужна никакая вечёрка, намылились убегать. Но, все-таки, натаскали, кто в чём – кто в платке, кто в подолишке. Жарко, потно, очень пить хочется… Худо-бедно, хоть не очень много, но смело можно вечером на бал, к околице.

Не тут-то было…

Вечер тихо, ласково опускается на уставшую деревню. Заскрипели воротные петли, встречают своих кормилиц у ворот бабы…

Вот такая благодатная тишина и в душе, и в тёплом пыльном воздухе… А кормилицы с поскотины идут медленно, важно, понимая свое предназначение. Вымя, полное молока, тяжелое, походочка – заглядение…

Пастух позади стада шагает, не торопит коров как утром, не орет благим матом, не щелкает кнутом. Бабы до поскотины провожают утром и вечером встречают, как дорогих гостей, своих кормилиц. Вот и дойка закончена, куры, эти хлопотушки, спят давно, все дела во дворе переделаны. Сели ужинать. Даже я умытая и в чистом платье. А как же. Мне же на вечёрку посмотреть обещано. Я даже ноги хотела вымыть по такому случаю, да мне как будто кто шепнул: «не надо». Ну, я и рада, что так сойдет, мне же не плясать.

А сердце билось по-воробьиному от радости и какой-то неясной тревоги. Правильно, тревога-то сбылась, а вот радость в слезах спать отправилась всех вперёд. Ужин закончен.

А что мы, к примеру, ели – щас скажу.

И когда это мама всё успевала? Хотя нас и садилось за стол семь да два, да еще два, всем всего хватало. Тут тебе и гора рассыпчатой картошки с маслом и зеленью, и огромная сковорода с мелкой речной рыбкой, запеченной в яйце с молоком, чашка свежего творогу со сметаной, мед всегда к чаю, молоко, хлеба гора, мягкого и запашистого, сметана отдельно, мало ли кому хлебом макать охота. От такого ужина ясно, что в сон поклонит. Но меня в тот вечер ко сну не клонило. У меня важное дело…

Это же надо? Ушли девки в горницу и дверь за собой закрыли. Чего-то там хихикают, чего-то сговариваются… Наверное, про женихов говорят, так это мне не интересно нисколечко. Мне бы дымком от шишек подышать, на звезды бы посмотреть из темноты, а если повезет, так и луну увидеть. Я ведь только день видела, а с раннего вечера до утра дрыхла, как пропащая. Вот что интересно, спать я тоже любила. Заглядываю потихоньку в горницу к девкам:

– Ну, чё вы так долго-то?

– Сейчас, Марусенька, скоро мы, скоро…

– А гармошка-то будет?

– А как же, милая, как же, обязательно будет… Мы гармонисту сказали, что вы с Райкой и шишки собирали, и вообще вы уже подросли, и он может и для вас с Райкой чего-нибудь сыграет…