Тáту

На следующий день приступил к двухразовым тренировкам и занятиям в медучилище. Оставалось полгода до выпуска. Директор пошёл мне навстречу, разрешив экстерном сдать зимнюю сессию и отработать пропущенные часы. Девчонки поздравляли с возвращением. Жизнь пошла своим чередом.

Еженедельные построения и наряды не тяготили. К новому тренеру я приспособился быстро, и его жёсткая система меня устраивала. Мимолётные посещения СКА запомнились лекциями на тему спорта, общениями с боксёрами, один из которых проиграл мне в армрестлинге, а второй попытался продать гвардейский знак за пять рублей.

Периодически устраивались соревнования: первенство округа, ВВС, тренировочные сборы. Запомнился Чемпионат Военно-воздушных сил по кроссу, проходивший в Узбекистане.

В Чирчик мы прибыли в конце ноября. Летели на военном самолёте. В Киеве уже выпал первый снежок, а там столбик термометра достигал двадцатиградусной отметки. Мне предложили выступить за ЮГВ (южная группа войск). Там я впервые познакомился с уровнем советского армейского спорта. Это когда спортсмену заказываются и шьются специальные сапоги из телячьей кожи на специальной подмётке, по индивидуальным меркам. В те времена было трудно купить кроссовки даже местных производителей. На Украине было лишь две фабрики, выпускающие спортивную обувь, пригодную для бега: «Киев-спорт» да «Львов-прогресс». Московский «Adidas» был уделом избранных и распространялся по блату. Поэтому увиденное здесь представлялось спортивно-военной фантастикой.

Меня выставили на трёхкилометровый кросс. Трасса проходила через кишлак, и шиповки скользили по гладким камням. Во время крутого подъёма дорогу перегородило стадо баранов. Заминавшиеся бегуны помогли нам сделать проход между животными, расталкивая их ногами. За выступление я заработал венгерскую зимнюю шапочку «петушок».

Перед отлётом домой съездил на рынок в Ташкент. Изобилие фруктов, восточных сладостей, невиданных мною ранее продуктов. Здесь разрешалось пробовать всё и в любых количествах. Выбрал арбуз на девятнадцать килограмм. У торговцев не хватило гирь для его взвешивания, и они воспользовались подручными средствами (бутылками, кирпичиками мыла и др.) Благо домой мы летели на военном самолете, и вес багажа был неограниченным. Поэтому я решил привезти ещё и узбекских дынь. Когда же спускался с трапа самолета, одна из трёх дынь, перевязанная самодельной бечёвкой, выскользнула из моих рук и оказалась на асфальте аэродрома.

Осень 1990 года

Октябрь мы провели на сборах в Евпатории. Пробежки вокруг озера Майнаки, трёхразовые тренировки, наслаждение последними осенними лучами крымского солнца, море фруктов, заплывы в обжигающей холодом морской воде. Минимум развлечений и максимум спортивной работы. Сборы должны были перейти в первенство Военно-Воздушных Сил в Курске.

Курский вокзал поразил своей запущенностью. Он уже давно нуждался в ремонте, электрификации и освежении зеленью.

Нас разместили в центральной гостинице «Курск». Утром мы ринулись за покупками. Страна жила в эпоху тоталитарного дефицита. Такового столпотворения в магазинах я уже давно не видел (в Киеве прилавки были пустыми). Где-то торговали по паспортам, проверяя прописку, где-то отпускали не более двух единиц товара в одни руки, где-то на это не обращали внимания. Наша команда вместо того, чтобы лежать и морально настраиваться на соревнования, занимала очереди в магазинах. Мне повезло! Я прикупил два электрических самовара, тостер, орфоэпический словарь иностранных слов, русско-английский словарь на сто тысяч слов. Такого в Киеве не найдешь, так как всё вывезено в Польшу.

Потом были соревнования. Лил дождь, мы бежали по размокшему полю, проваливаясь в спрятанные ямы, и я финишировал где-то в конце. Пожурили, посмотрели дневник тренировок, нашли ошибки.

Руководство СКА выделило мне нового тренера, с помощью которого я должен приносить рекорды, очки и результаты. Тренировки стали жестче и интенсивнее, и мне приходилось работать «через не могу». Я чувствовал себя измождённым и постоянно уставшим. В результатах наступил спад, и после очередного старта состоялся разговор с заместителем начальника СКА – главным тренером легкоатлетов.

– Твоя мама работает в магазине… И чем ты можешь нам помочь?

– Что необходимо, товарищ майор?

– Батнички, кофе, майонез, шампанское, красная рыба… Ты можешь составить список, что она может достать, а мы выберем, что нам нужно… Есть и другой вариант…

Дома рассказал о разговоре. Мама сказала, что займёт деньги у знакомых. До окончания службы оставался всего один год.

– Не надо, мам. Ты же знаешь, что спорт – это всего лишь хобби. Главное, что у меня теперь есть красный диплом из медучилища. Дослужу год и подам документы в мединститут. С двумя льготами будет легче!

Достал из-под кровати мятую шинель, пыльные кирзовые сапоги, костюм пэша, вещмешок времён войны – и на поезд Киев-Харьков.

Снова Харьков

Взвод встретил меня не очень приветливо. Подобных случаев у них ещё не было, и у всех возникали вопросы:

– Как ты служил? Бывали увольнительные, хозработы, наряды? Переводили ли тебя каждые полгода…?

– Жил в казарме, три раза в день тренировался, питался в курсантской столовке по солдатскому пайку, два раза в неделю наряды, комната на четырёх.

Этому завидовали. Многие стали вспоминать, что у них есть спортивные разряды и просили оказать содействие.

Утром было построение. Расход личного состава на работы. Командир взвода прапорщик Колесник зачитывал фамилии на наряды.

– Стройка… Пять человек… Мусорка – три человека… Дача… два человека… Вещевые склады… два человека… Кухня… три…

Ничего не изменилось. Когда очередь дошла до меня, кто-то из строя сказал, что ему требуется помощник каптёрщика в спортзал. Это оказался Геворг. Так я оказался помощником каптёрщика спортзала. Конечно, от нарядов по взводу меня не удалось освободить, но зато остальное время у меня было занято работой в спортзале, которая оказалась довольно интересной. Накачать тёплым воздухом брезентовые ангары, убрать, подчинить-покрасить, перенести. Два шефа, бывшие военные: Филиппыч и Васильевич, которые и направляли нас в нужное русло. Самое главное, – появился свой угол. Это была маленькая комнатка под лестницей, она же столярно-токарная мастерская. Утром, когда работодателей ещё не было, мы по очереди: Геворг на кушетке, я на столе продолжали свой сон. По вечерам мы устраивали застолья и чаепития.

Я научился премудростям солдатского быта. Сварить суп кипятильником, смастерить бульбулятор (электрический кипятильник из двух лезвий для бритья), пожарить яичницу на утюге, изготовить самодельные конфеты (вареный яичный желток, сливочное масло, сахар, сухари).

Одно из ноу-хау – это роспись «золотинкой». Выбирается открытка. Вначале каллиграфическим почерком простым карандашом пишется текст. Затем ушком швейной иглы, макая в клей ПВА, он обводится. Когда клей высохнет, лезвием бритвы аккуратно снимаются его излишки. Потом берется «золотинка». Так называю тонкую типографскую фольгу. На подошве утюга нагревается ластик. К букве прикладывается «золотинка» и припечатывается нагретым ластиком. Излишки «золотинки» счищаются лезвием. Процесс кропотливый и на одну открытку уходит два-три дня.

Начал конструировать свой дембельский фотоальбом. И хоть фотографий ещё не было, сам фотоальбом был запланирован на сорок восемь страниц. Он включал в себя аппликации из бархатной бумаги, оттиснённые по канту «золотинкой», перемежающиеся с калькой. Калька передавалась из рук в руки, старательно перерисовывалась, заштриховывалась цветными карандашами и фломастерами. На ней были изображены сцены из армейской жизни в юмористическом контексте. Поверхность фотоальбома отделывалась раскроенной тканью от курсантской шинели, которая отличалась по качеству от солдатской более мягким ворсом и синеватым отливом. Буквы и цифры на лицевую сторону альбома выпиливались из латуни от бляхи солдатского ремня, начищались до блеска пастой ГОИ (Государственный оптический институт). Особое внимание уделялось солдатскому эпосу, который заносился, как в дембельский фотоальбом, так и в солдатский блокнот с адресами сослуживцев.

Прапорщик Колесник был достаточно «благосклонен» ко мне, и часто я ходил по пять суток нарядов через день. Как говорили: «Через день на ремень». Так же, как и раньше, когда я спал, он воровал из-под подушки штык-нож. Но заканчивалось сейчас это либо купонами на продукты, которые выдавались нам вместе с денежным довольствием, либо бутылкой водки.

Он питался в солдатской столовой и видел, что я не посещал её. Типичное меню: жареная селёдка на ужин, отварное сало на обед, перловка, «ячка» на завтрак, плюс кофейно-овсяный напиток «Арктика». Всё это щедро приправлено комбижиром, от которого разгоралась изжога (некоторые глотали пепел от сигарет, чтобы справиться с ней).

Как-то в декабре я дежурил на КПП-2. К воротам подошёл мужчина средних лет. Представился начинающим предпринимателем, попросил рабочую команду. Он строил дом на соседней улице. Трактор вырыл котлован для закладки фундамента. Необходимо было вывезти грунт за пределы дома на тележках. Требовалось пять человек. За работу платил пятьдесят рублей. После ужина я нашёл желающих трудиться и лопаты. Решено идти после отбоя. Ближе к самоволке все отказались, сославшись на усталость и возможность ночной проверки.

Бабушка коммерсанта удивилась, увидев меня одного с лопатой. Показала участок, тележку и ушла спать. Дом был большим. Горы свежего грунта грозно возвышались возле котлована. Постепенно работа заладилась. Что придавало мне силы в тот момент? Возможно, просмотренный накануне фильм «Коммунист», где главный герой пилил деревья. Подпевая себе под нос патриотические песни, я перевозил землю.

В шесть утра меня напоили крепким чаем, накормили, дали обещанную купюру, и я довольный ушёл в казарму. На лицах саботажников читалось изумление. Всю неделю я завтракал, обедал и ужинал в офицерской столовой, а воскресенье подарил другу обед на его день рождения в привокзальном ресторане. Зарабатывать подобным образом мне понравилось. Денежное довольствие рядового советской армии четыре рубля в месяц, а на «шабашке» меньше десяти рублей не платили, к тому же работа, как правило, заканчивалась домашним обедом. Так я стал подсобным рабочим: строил, красил, копал огороды, ставил заборы, вывозил цемент. Во взводе нашёл двух проверенных ребят, так как в компании работалось веселее.

Между работой и нарядами дважды побывал в КПЗ (камере предварительного заключения) за «неудовлетворительное несение службы в наряде».

Сначала за невыполнение приказа дежурного по КПП-2. Приказ прапорщика состоял в том, чтобы открыть КПП в шесть утра и осуществлять пропускной режим на улице. Все мои заверения о том, что раньше семи тридцати никто не приходит на службу, ни к чему не привели. А за «разглагольствование» мне объявили пять суток ареста с отбыванием на гауптвахте. Прапорщик был боевым, прошёл Афганистан и пользовался уважением в училище.

Так я впервые очутился в КПЗ. На запястьях щелкнули наручники, разводящий курсант забрал у меня все острые предметы, ремень, и меня посадили в камеру. Я ощутил себя политзаключенным, осужденным без суда и следствия.

Но, в общем, здесь оказалось не так плохо, как я себе представлял. Тёплая чистая комнатка два на три метра, деревянные нары с небольшим изголовьем. По часам кормят и выводят в туалет. Самое главное – работать не заставляют.

Первые трое суток я отсыпался. Потом пришёл прапорщик Колесник и сказал, что во взводе некому наряды нести, так как многие болеют. В казарме я чувствовал себя героем, так как оказаться на «губе» удавалось не каждому солдату. Этим гордились и долго вспоминали.

Второй раз это случилось на первом КПП. Я также нес службу помощником дежурного. Ожидали приход генерала – начальника училища. И что-то не понравилось в моём поведении или во внешнем виде прапорщику – дежурному. Он заметил, что я тайком почитываю Драйзера и между делом проверяю пропуска. Тогда он приказал снять шапку-ушанку и выровнять кокарду. Своей кокарде я придавал большое значение. Так как её изгиб свидетельствовал о том, к какой касте по сроку службы принадлежит солдат. Я сказал, что я уже не дух и ещё не дембель, чтобы носить ровные кокарды. Но услышан им не был.

Моя шапка полетела на землю, и, когда он намеревался наступить на кокарду каблуком, я легонько подтолкнул его в сугроб. Это происходило у стен штаба на глазах начальника училища.

– Пять суток ареста, товарищ рядовой! – без лишних слов выпалил усатый генерал.

– Есть, пять суток ареста! – так же сухо ответил я ему.

– Вызовите командира взвода. Пусть пришлёт вам замену и отведёт вас в карцер.

Удалось отсидеть два дня по причине дефицита кадров во взводе (многие болели). Хотя, если быть объективным, восемь дембелей с кроватей не вставали. Они курили, умывались, столовались в постели и выходили лишь в туалет и вечером в каптёрку, чтобы попить пива.

В январе я решил поступать на факультет подготовки врачей Военно-медицинской академии, о котором узнал от бегуна из Белой Церкви.

Внезапно у меня появился выбор. Начальник медицинской службы училища пригласил служить в медпункте, но с условием, что поступать в Военно-медицинскую академию я не стану. Заходя в медпункт к киевскому земляку и однокашнику по медицинскому училищу, я видел, что в свободе он проигрывает мне. Перспектива стать санитарным инструктором не прельщала. К тому же, слова «Ленинград», ВМедА, «Белые ночи» казались загадочными, манящими и отдавали волшебством, так что я отказался от перехода и написал рапорт на поступление в академию. Через неделю меня вызвал замполит училища и сказал, что такого негодяя, как я, не могут отпустить в академию: «чтобы вы ещё там опозорили честь нашего училища». Камнем преткновения оказались мои аресты.

– Почему ты не выполнил боевой приказ боевого прапорщика? У тебя ещё молоко на губах не обсохло, а ты уже рассуждаешь! Если прапорщик простит, – подам рапорт наверх. Нет, – служи у нас до дембеля, – отрезал рыжий краснолицый полковник.

Созвонился с мамой. Она удивилась моему выбору, но поддержала:

– Не поможет, – расскажи о нашей тяжёлой семейной жизни… Я одна, трое детей… Не поможет – поплачь… Не поможет, – перезвони мне… я приеду…

И вот я в мастерской прапорщика. Извинения приняты… и прощение выпрошено.

Медкомиссия, ВВК, тесты на проверку знаний по математике, химии, физике. Оставалось только ждать. Меня предупредили, что в академии проводится конкурс личных дел, которых ежегодно присылается до двадцати тысяч. Из них отбирают тысячу счастливчиков, которых приглашают для сдачи вступительных экзаменов. Из приехавших поступает две-три сотни человек.

Набрал книг и учебников из библиотеки и усилил тренировки. Несмотря на то, что профессиональный спорт отвернулся от меня, я не перестал тренироваться. В спортивном костюме, кроссовках наматывал километровые круги вокруг корпусов училища. По трассе трусили офицеры-курсанты, сдавались всевозможные зачёты и проводились соревнования.

Познакомился с курсантом Сашей. Он был из Ленинграда и «строил тело». Из спортивного зала он уходил последним, порой закрывал его нашими ключами. На совместных чаепитиях угощал балтийскими сладостями: лукумом, нугой, шоколадными конфетами, приправляя это рассказами о городе с прямоугольными, как в Европе, кварталами, чистым воздухом, и в котором летом не бывает темно. Мне не верилось, но конфеты и сладости нравились. Он научил меня азам тренировки бодибилдера, а я его стайерскому бегу.

В марте попросил меня сдать зачёт по кроссу на три километра. Сказал, что внешне мы похожи, хотя весил центнер.

– Оденемся одинаково в мою белуху. Ты натянешь её на ватник… Я начну дистанцию. Преподаватель слеп… Ты возьмёшь середину… Пару километров… больше не надо… Затем я финиширую.

Я согласился. Саша пообещал накормить щербетом и шоколадными батончиками. Соревнования проводились по тому же километровому кругу. После половины круга он бежал предпоследним. За два километра я вышел в лидеры, и Саша прибежал к финишу третьим. Но обман наш раскрылся. В итоге ему поставили тройку за кроссовую смекалку и «сообразительность», а большего и не требовалось.

После этого случая меня пригласили к участию в ежегодных курсантских соревнованиях по кроссу на три километра, посвящённых Дню рождения комсомола. По секундомеру отслеживая финишное время финиширующих курсантов, я понял, что могу рассчитывать на главный приз. За первое место полагалась премия – пятьдесят рублей. Моё время десять минут двенадцать секунд, и я был первым после десяти забегов.

В одиннадцатом забеге участвовал потенциальный соперник – курсант четвёртого курса. Первый круг у него три тридцать, второй три сорок два. Облегчённо вздохнул. «Парень выдохся, скорость падает…» – подумал про себя. Но на финиш он прибежал со временем десять ноль восемь. «Это два пятьдесят километр. Так не бывает у любителей! И ни у кого никаких подозрений!» – внутри кипели страсти. Лишь вечером солдаты из наряда по столовой рассказали мне, что видели, как он срезал дистанцию. «Его смекалка сработала!» – подумал про себя.

В понедельник на всеобщем построении училища мне было приятно получать из рук генерал-майора грамоту за второе место с добрыми пожеланиями стать военным врачом.

В марте к нам во взвод перевели отчисленного третьекурсника. Тихий, спокойный, интеллигентное выражение лица, правильная речь. Причина: конфликт с однокурсниками и болезнь. Мы сразу нашли общий язык и устраивали самоходы в город. Он философствовал по поводу гармонии на Земле, рассказывал о гороскопах и астрологии. Через месяц за ним приехал отец, и оставил мне их домашний адрес и телефон.

Увлёкшись бегом, чтением, заработками и нарядами, я позабыл о том, что зимой отправлял документы. Но в мае пришёл вызов на сдачу вступительных экзаменов.

– Жаль, Славянка, что тебя не будет на стодневке, – с печалью в голосе говорил Геворг, – я хотел в лесу шашлык приготовить, Ахтамара попить с тобой.

– Не переживай. Встретимся. На день ВВС я уже вернусь в Харьков, – утешал я его.

Стодневка – сто дней до приказа Министра Обороны об очередном увольнении в запас солдат. В этот праздник дед становится дембелем и отказывается в пользу духов от своей порции сливочного масла, демонстративно подбрасывая кружок с маслом в потолок столовой.

Ночь перед отъездом из ХВВАИУ выдалась бурной.

– Ты опять сваливаешь от нас… Мы тут службу тащим, а ты себе халяву находишь!

– Тебе кто мешает? – парировал я и получил удар в грудь. Пьяный земляк был выше на голову, но у меня в руках оказалась металлическая швабра, которая уравняла наши шансы. Подбежавшие армянские друзья разняли нас.

Утром мы обнаружили, что замки спортзала, взломаны, также как и дипломат Геворга, где тот хранил гражданку. Он расстроился за сломанный чемодан и украденные деньги. Я предложил выкупить его, так как считал, что все курсанты ходят на занятия с дипломатами.

Друзья провожали до поезда, просили привезти фотографии, сладости и сувениры.

Дед

Сергея деды не принимали в свой круг, и он якшался с нами черпаками. Маленького роста, круглолицый, с постоянным румянцем и юношеским пушком под носом он не производил должного угрожающего впечатления даже на духов, которые меж собой обзывали его Танкист. Он не готовил дембельский альбом и парадку, он не красил шапку гуталином и не подворачивал голенища курсантских юфтевых сапог, а продолжал носить холодные кирзачи без подков, он до сих пор пользовался подворотничком, тогда как деды поголовно использовали белые простыни из каптёрки и чёрные нитки для контраста. Мы слышали, как взводник Пейшель подшучивал над ним: «Как же ты, Серёга, стодневку будешь встречать? Небось, от масла так и не откажешься?» Он молчал и глуповато улыбался. Ему и сейчас было не в падлу взять веник или метлу, выйти с духами на зарядку или сходить в столовку на ужин с перловкой и жареной килькой.

– Слава, позарез нужна трёшка! – обратился он ко мне, – никто шабашку не предлагал?

– Какие работы, Серёга? Рождество только встретили.

– Не знаешь, где раздобыть?

Я не знал. Но вопрос с деньгами у Сергея не отпал, и он каждый день канючил их у ребят нашего призыва.

– Слушяй, дарагой! – сказал чеченец Спартак, – никто денег тебе просто так не даст. Умей зарабатывать. Посмотри, что плохо лежит, сходи на рынок.

Спартак тоже был черпаком, но уже с духанства он себя поставил так, что не брал ни тряпки в руки, ни лопаты, чтобы мусорку разгребать, да и в наряды его ставили только дежурным.

– Я не умею так. Я же комсомолец, да ещё из Ульяновска!

– Замполиту расскажешь… Хочешь денег, – заработай.

– Как?

– Одеколона выпей на спор!

– У меня нет.

– Что же ты за дед, что у тебя нет даже одеколона. Ты что, не бреешься? Ладно, дам тебе свой «Шипр». Сколько хочешь?

– Пять рублей, – несмело ответил Сергей.

– Пацаны, кто в долю? – спросил Спартак, – сбрасываемся!

До программы «Время» ещё два часа, до отбоя три. Делать особенно нечего в воскресенье. Взводный прапор после ужина ушёл домой. Деды мирно посапывают в кроватях. Духи взлетку чистят от гуталина. Слоны ещё на работах. Впятером мы собрали пятёрку и положили её на тумбочку вместе с почти полным флаконом одеколона. Сергей, зажмурившись, после глубокого вдоха-выдоха сделал первый глоток. Из закрытых глаз потекли слезинки по пунцовому лицу. На третьем глотке одеколон попытался вырваться наружу.

– Сдаёшься? – подначивал его Спартак.

– Нет! Я могу! – пытался доказать спорщик.

Но одеколон оказался сильнее, и на пятом глотке Сергея вырвало недавним ужином.

– Дневальный! – прокричал Спартак, – убери тут у нас… Кто же тебя одеколон учил пить? Ещё и через узкое горлышко… Ладно, готовь нам пятак!

– Нет, я не сдаюсь! – не унимался раскрасневшийся и опьяневший Сергей, – сейчас допью. Дайте отдышаться!

– Давай, Танкист!

Сергей перелил одеколон из узкого горлышка флакона в гранёный стакан и залпом выпил зеленоватую жидкость, которой уже пропахла наша казарма. Сознание покинуло его глаза, и он грохнулся на некрашеный пол кубрика, от чего проснулись даже деды.

– Что тут у вас? – спросонья, потягиваясь, спросил сержант Пейшель.

– Танкист упал. Нажрался одеколона, – с блеском в глазах комментировал Спартак, – Ой, как же его колотит! Хороший был Шипр! Смотрите, он ещё и пузыри пускает!!! Надо бы дневального за Кисой в санчасть отправить.

Мы смотрели на извивающееся по полу тело сослуживца с подмоченными штанами, с белой пеной у рта и не знали, что делать. Мне показалось, что остатки жизни уходят из него, и я крикнул: «Дневальный, бегом в санчасть! Ребята, держите ему руки, ноги, чтобы не сломал». Бляху от ремня я вставил ему в зубы, так как предположил, что у него развился эпилептический припадок.

– Жив? – спросил запыхавшийся Киса. Мы закончили одно медицинское училище, и часто встречались с ним в санчасти, чтобы выпить чая, вспомнить преподавателей и гражданскую жизнь.

– Скорее, пьян.

– Давайте отнесём его в умывальник. Будем отрезвлять его. Холодной водой, марганцовкой и касторкой!

От вечерней поверки нас освободил дежурный по взводу, так как наша реанимация продолжалась до полуночи. Утром Сергей с трудом поднялся с кровати.

– Помнишь, что вчера было?

– Смутно. Помню, что спорил на пятёрку, что пару глотков Шипра сделал, а потом, как отрезало. Я проиграл?

– Нет. Вот твоя пятёрка, – достал из кармана я синюю купюру, – заслужил. Скажи, а зачем тебе деньги то были нужны?

– Матери послать. Болеет она у меня, инвалид.

24.11.1990, Харьков

Здравствуй, папа! Вот и закончилась моя служба в спортроте. Уже десять дней, как я опять в Харькове. Не верится. Казалось, что ещё вчера я был дома: тренировался, встречался за друзьями, учился, словом, делал всё, что хотел. Вроде бы ничего не изменилось, кроме внешнего вида. Но отношение окружающих стало иным. Можно подумать, что надевая солдатское обмундирование, человек лишается всех гражданских прав. Если ты солдат, то тебя можно обсчитать в магазине, можно разглядывать в упор, показать на тебя пальцем, сказать какую-нибудь пошлую гадость… Но главное не в этом. Всё можно пережить. Я не могу понять, как человеку, не имеющего высшего или среднего специального образования, а соответственно и опыта общения с людьми, доверили командовать тридцатью солдатами? Человек, который не может сказать одного предложения без связки из ругательских слов, который бросает шуточки подобно восьмикласснику, как он может отдавать приказы и воспитывать людей? Ведь армия – это не развлечение и никто сюда добровольно не приходит. Зато уходят наполовину нравственными «дебилами». Лучше оставим эту тему, и расскажу я тебе о своей службе.