Тучи над Боснией

– И сколько же нам топать до этого Вашего Сараево?

– Не близко, километров восемьдесят примерно, все зависит от того, каким путем мы двинемся.

– А что есть варианты?

– Варианты, юноша, есть всегда, – наставительно произнес профессор, нервно потирая переносицу. – Мы можем попытаться двинуться на север по шоссе, ведущему в город Травник, а уж оттуда найдя какой-нибудь транспорт отправиться в Сараево. Можем двинуться напрямую через Горни Вакуф по сельской местности. У каждого варианта есть свои недостатки и преимущества. Но оба они страдают одним существенным изъяном, так и так нам придется пересечь весьма обширные территории плотно заселенные мусульманами.

– Да и черт с ними, лишь бы не хорватами, – бездумно бросил Андрей и тут же нарвался на осуждающий взгляд профессора.

– Не знаю, не знаю… – протянул тот. – Может быть, встретиться с усташами даже предпочтительнее, чем с мусульманскими бали. Или Вы думаете, что в такой суматохе они упустят возможность пустить кровь своим извечным врагам? Ну-ну…

Андрей, в который раз за время этого разговора, пристыжено замолчал. Впрочем, профессор не обратил на его виновато потупленную голову должного внимания занятый более насущными проблемами, чем воспитание нерадивого аспиранта.

– Что ж, нечего торчать здесь, как три тополя на Плющихе. Заметут нас тут, – удачно парадируя сиплый голос Хмыря из «Джентльменов удачи», произнес он, с кряхтением поднимаясь на ноги. – Для начала попытаемся пробраться к своему отелю, хотя чует мое сердце, время упущено. Но попробовать стоит, гораздо приятнее путешествовать с набором необходимых вещей, чем налегке…

Говоря о том, что время упущено профессор оказался абсолютно прав, еще на подходе, за несколько кварталов до стилизованного под старинный замок двухэтажного здания отеля, они увидели поднимающийся к небу жирный столб черного дыма. Все уже было ясно, но верный привычке доводить все до конца и лично убеждаться в том, что сделано все возможное, профессор все же потащил Андрея дальше. В итоге они смогли понаблюдать за великолепным пожаром. Гостиница пылала из окон верхних этажей с раздраженным гудением выхлестывало жаркое пламя, внизу не горело, но не оставалось никаких сомнений, что это ненадолго, вскоре ненасытный огонь должен был сожрать деревянные перекрытия и обрушить вниз потолок. Усташей рядом с гостиницей не было, но никаких сомнений в их авторстве не оставлял распятый на воротах обнаженный труп хозяина с коряво вырезанной на груди уже набившей за сегодняшний день оскомину буквой «U». Андрей поймал себя на том, что мозг начал не то чтобы привыкать к подобным жутким зрелищам, а просто тупеть, отказываясь с прежней остротой воспринимать информацию из сошедшего с ума окружающего мира. Даже когда он неожиданно осознал, что же за неправильность была в распятом трупе, даже тогда внутри ничего не дрогнуло, просто остекленевшее безразличное сознание отметило еще один факт. У трупа вовсе не было половых органов. На месте паха зияла глубоко вырезанная в теле дыра, все еще медленно сочащаяся багровыми сгустками. Профессор где-то за плечом судорожно сглотнул и произнес не своим сиплым голосом:

– Пойдемте, Андрей, здесь нам нечего делать.

Аспирант безразлично кивнул, соглашаясь со сказанным, действительно здесь больше нечего было делать, как впрочем, и где-либо в другом месте этого в одночасье сошедшего с ума благообразного европейского городка еще утром казавшегося таким тихим и цивилизованным. Им нечего было делать здесь, они были чужими в этой кровавой вакханалии и, тем не менее, они были здесь, и с этим приходилось примириться. Не получалось ущипнуть себя и проснуться совсем в другом месте и в другом времени. Как этому не противился съежившийся, спрятавшийся где-то в самой неприступной глубине черепной коробки разум, надо было смириться с реальностью всего происходящего. Надо было жить в предложенных условиях, вернее не просто жить, а бороться за жизнь. Как ни дико и невозможно казалось все творившееся вокруг. Пригибаясь, воровато оглядываясь по сторонам и прижимаясь к стенам домов, они двинулись к северной окраине города.

Дорогу Андрей запомнил плохо, и как ни старался потом восстановить ее в памяти, у него это ни разу не получилось. Время стало дискретным, и сознание работало яркими вспышками перемежающимися абсолютными черными провалами небытия, во время которых он словно автомат шел, прятался затаив дыхание, по команде профессора или бежал сломя голову. Вокруг мелькали картины пьесы абсурда, кроваво-жуткие фантасмагории по сравнению с которыми, круги ада безобидного фантазера Данте могли показаться веселыми картинками из детского журнала. Пылали дома, кричали люди, стоны и мольбы о пощаде перемешивались с торжествующим ревом насильников и убийц и единым слаженным хором взлетали к небу, отовсюду неслась спорадическая беспорядочная пальба, когда неясно кто в кого и почему стреляет. Калейдоскопом мелькали перекошенные гримасами ярости и боли лица, воздух был предельно насыщен гарью и ни с чем несравнимым тяжелым сладковатым духом свежей крови, от которого заворачиваются набекрень мозги и желудок отчаянно бьется в гортань, стараясь выбросить наружу все, что было съедено за день.

Единственной картиной, что ярко и четко сохранила память Андрея, стала беременная женщина, стоящая на коленях на ажурном балкончике второго этажа из последних сил цепляющаяся за декоративные извивы чугунной решетки ограждения. Ее широко распахнутые уже ничего не видящие глаза, в которых застыл предельный ужас, огромный надутый изнутри практически созревшим плодом живот, покрытое свежими царапинами и ссадинами тело… И черными тенями просто безликими силуэтами двое ублюдков ее насилующие. Один пристроился сзади, а другой стоя в полный рост и схватив женщину за волосы, тыкал торчащим из расстегнутой ширинки вздыбленным членом ей в лицо, понуждая сделать ему минет. Женщина отворачивалась, и он каждый раз попадал ей в щеки, глаза, уши, это злило насильника, и после каждой неудачной попытки он с оттяжкой пинал ее ногой в перевитый синей венной сеткой отвисающий к низу живот. Профессор потащил Андрея за рукав, и они нырнули в темную узкую подворотню, оставив позади насильников и их жертву, но в ушах Андрея еще долго стоял всхлипывающий плач женщины и радостный хохот усташей.

На сумасшедшего серба они наткнулись уже на окраине, в тот момент, когда поняли, что практически у цели, что вырвались из тех районов, где в основном происходили события местной «Варфоломеевской ночи», точнее дня. От осознания того, что практически все позади, они утратили осторожность и тут же были за это наказаны. Кварталы этажной застройки к тому времени давно остались позади, и улочка по которой они шли, состояла из частных одно – двухэтажных домиков, аккуратных и похожих на кукольные. Каждый окружала фантазийная изгородь, за который виднелась ухоженная лужайка и несколько плодовых деревьев. Здесь все дышало покоем, сумасшествие охватившее центр города не докатилось мутной волной до этого тихого окраинного уголка. Лишь изредка долетали звуки выстрелов, напоминая, что только что пережитое вовсе не было кошмарным сном и за спиной остались огонь и смерть. Но и стрельба здесь воспринималась как-то по-другому, звуки ее были не резкие, приглушенные, их вполне можно было принять за безобидный праздничный фейерверк. Профессор с наслаждением потянулся, расправляя сведенные от долгих перебежек согнутым в три погибели спинные мышцы, огляделся вокруг и с облегчением вздохнул.

– Ну что? Похоже, выбрались! – он с размаху хлопнул Андрея по плечу, так что не ожидавший подобного проявления чувств аспирант едва устоял на ногах. – Здесь ближе к окраинам народ еще сохранил былой сельский уклад, не поддался городскому сумасшествию, а здоровый сельский дух подобные вспышки истерии не приемлет. Видишь, каким покоем веет от этих ухоженных домов, палисадников, лужаек? Все это умиротворяет, сближает с природой, не то что каменные джунгли типовых многоэтажных коробок в которых теснятся идиоты, воображающие, что именно в пропахших бензином городах и бьется пульс настоящей жизни.

Андрей промолчал, хотя и не был согласен с профессором. Уж насчет типовых многоэтажных коробок и запаха бензина Владимир Михайлович явно погрешил против истины. Архитектура Купреса вовсе не была однотипной, именно здесь Андрей, дитя советского мегаполиса, впервые понял, что многоэтажки не обязательно должны быть уродливыми монстрами как близнецы похожими одна на другую, а количество автомобилей на улицах хоть и было значительным, но как то даже не ощущалось, поскольку ездили они аккуратно и тихо, педантично соблюдая правила дорожного движения и отчего-то были такими же как дома чистенькими и ухоженными.

– Крестьяне, в отличие от городских масс всегда были более инерционны, – меж тем продолжал разглагольствовать профессор. – Это объясняется тем, что крестьянам всегда есть что терять. Они имеют частную собственность, причем довольно значительную, свой дом, сад, участок земли… У горожанина ничего этого, как правило, нет, потому он более легок на подъем, более склонен к различным авантюрам. Крестьянин же любые перемены и призывы к ним воспринимает с недоверием, у него устроенная и налаженная жизнь и любые беспорядки грозят ее разрушить. Он не может, подобно городскому жителю, вдруг ни с того ни с сего сняться с насиженного места и отправиться на поиски лучшей доли. Его не пускает хозяйство…

Увлекшись своей теорией, профессор так и продолжал болтать до тех пор, пока они оба, беспечно топая в рост и ни от кого не скрываясь, не завернули за угол образованный очередным забором. За углом прямо в лица историков глянули черные провалы стволов охотничьего ружья, желание говорить мгновенно пропало, очень захотелось быстро отшагнуть назад, за спасительный угол, но вспыхнувшие шальной радостью безумные, с расширенными зрачками глаза, смотревшие на них поверх стволов однозначно говорили о том, что никаких движений делать не стоит.

– Я вас тут жду, жду… А вы все не идете… – срываясь на радостный щенячий взвизг прокаркал хриплый простуженный голос.

– П-п-простите… – заторможено пролепетал профессор, разводя руки в стороны, чтобы не нервировать держащего их на мушке человека. – Не понимаю…

– А и понимать нечего! – рявкнул тот в ответ. – На колени оба! Руки за голову! Ну! Быстро!

Качнувшиеся в нетерпении ружейные стволы подействовали весьма убедительно, профессор опустился на колени так быстро, будто ему подрубили ноги. Андрей тоже не заставил себя упрашивать. Каменная крошка давно положенного растрескавшегося от времени асфальта неприятно впилась в коленки, но аспирант боялся лишний раз пошевелиться и стоически терпел боль, лишь бы неосторожным движением не привлечь к себе лишний раз внимание пленителя. Только теперь он смог его рассмотреть. Судя по выговору, мужчина был сербом, возраст определить не представлялось возможным, слишком уж перемазано было его лицо свежей угольно-черной копотью, лишь от прищуренных глаз через щеки тянулись несколько белых бороздок размазавших грязь. Следы слез? Кто он такой? Чего хочет? И почему сидит здесь в засаде с ружьем? Вопросы молнией пронеслись в голове, и ни на один из них не нашлось приемлемого ответа. Андрей внимательнее вгляделся в лицо серба, и его до самого сердца пронзила мгновенным смертельным холодом острая игла ужаса. Мужчина явно был не в себе, правая щека его мелко тряслась в нервном тике, в такт этим подергиваниям скрежетали и лязгали зубы, глаза горели мрачным торжествующим огнем, а двустволка просто плясала в ходивших ходуном руках. Причем один из стволов был плотно забит свежей влажной землей, из него даже вытарчивал стебель изумрудно-зеленой молодой весенней травы, видимо мужчина где-то не то полз, не то двигался перебежками и в горячке черпанул стволом землю сам этого не заметив. «Он просто сошел с ума! Он абсолютно не в себе! Возможно, так же как и мы, недавно выбрался из города! – сообразил Андрей. – Он же не понимает, что происходит вокруг, и если вдруг ему придет в голову, что мы ему чем-то угрожаем, он, не задумываясь, нас пристрелит!»

– Ну что, убийцы? Попались? – серб криво ухмыльнулся, от чего дрожащая в тике щека задергалась еще сильнее, придавая лицу нелепое гротескное выражение. – Думали, вам все сойдет с рук? Как бы не так! Не стоило вам трогать Радко и его семью, не стоило… Сейчас я за все с вами рассчитаюсь!

– Подождите! – раненым зайцем вскрикнул Андрей. – Подождите! Мы никого не трогали! Мы сами спасаемся от усташей!

– Здесь какая-то ошибка! – вторил ему профессор.

Серб гулко захохотал.

– Конечно! Само собой! Радко ошибся! Вы очень добрые и хорошие люди и, конечно, оказались здесь совершенно случайно!

– Да-да! Так оно и было! – торопливой скороговоркой вторил ему Андрей, как то до ужаса ясно осознав, что если он сейчас не убедит этого сумасшедшего, то умрет, вот прямо здесь, на этом самом месте, до самых печенок продрало понимание, заставив язык работать с удвоенной энергией.

– Молчать! – взревел серб и, неожиданно проворно шагнув вперед, ударил его ногой в лицо.

Андрей подавился собственным криком, разбитые еще утром губы лопнули, как переспевшие сливы, брызнув наполнявшей их темной кровью.

– Молчать! Не вы, так другие, такие же! Или может быть вы тоже сербы?! А?!

– Подождите! Не бейте его! – делая попытку подняться на ноги и умиротворяюще раскинув в стороны руки с раскрытыми пустыми ладонями, вскрикнул профессор. – Конечно мы не сербы, но и не хорваты! Мы русские туристы! Мы совершенно случайно здесь оказались!

– Молчать! – снова рявкнул, замахиваясь на профессора прикладом серб.

Двустволка взлетела в воздух и на мгновенье замерла в верхней точке замаха, готовая опуститься на седую профессорскую голову. Владимир Михайлович видя неотвратимость удара, весь сжался, вновь опускаясь на землю и пытаясь прикрыться руками. Но удара не последовало, приклад медленно опустился, а серб глухо застонав, будто от тупой ноющей боли, застыл на месте, прикрыв глаза. С минуту он стоял неподвижно, профессор и Андрей боялись пошевелиться, скорчившись в нескольких шагах от него, потом серб опустил ружье, с силой провел по лицу рукой, словно стирая налипшую на него паутину, и посмотрел на них новым изменившимся взглядом. На этот раз в глазах не было того торжествующего безумия, что так напугало их в начале, просто они были полны боли и лишь в самой глубине тлел еле заметный огонек легкой сумасшедшинки.

– Кто вы? – спросил серб, ладонью придерживая все еще бьющуюся в тике щеку.

– Русские! – веско выговорил профессор. – Русские ученые, случайно попавшие в эту заваруху. Теперь мы пытаемся выбраться из города.

– Русы? – недоверчиво уставился на них серб.

– Русы, русы, – подтвердил профессор. – Только вот от этого совершенно не легче…

– Простите, на меня что-то нашло, я принял вас за этих…

Лицо серба вновь перекосила гримаса ненависти, и профессор поспешил вставить успокаивающим тоном:

– Да ничего, мы все понимаем…

– Что вы можете понять? – горько произнес серб, устало опустившись на землю.

Он удивленно оглядел ружье в своих руках и отложил его в сторону.

– До сегодняшнего дня у меня была семья, был свой дом… Теперь ничего этого нет. Вчера я, как обычно, ушел на дежурство в котельную, а когда вернулся, оказалось, что у меня больше нет ни семьи, ни дома…

Из его правого глаза, чертя белую дорожку на закопченной щеке, скатилась крупная слеза, он досадливо смахнул ее рукавом, но за ней прозрачной жемчужиной уже капнула вторая.

– Тогда я пошел к своему соседу, он хорват, но мы всегда жили мирно, были хорошими соседями и никогда не вспоминали, что у нас разные национальности до сегодняшнего дня. Я пришел к нему, и он сразу отпер мне дверь. Он говорил, что ничего не мог сделать, что утром пришли какие-то вооруженные люди, они изнасиловали мою жену прямо во дворе дома, а когда сын пытался заступиться за мать, его просто застрелили. Пристрелили, как бешеную собаку, походя, не думая и не жалея… А потом отрезали голову моей жене… Так у меня не стало семьи… Потом они затащили трупы в дом, и подожгли его… Так у меня не стало дома… Он утешал меня, говорил какие-то слова… А я тогда вспомнил, что он тоже хорват…

Серб судорожно сглотнул и замолчал, глядя куда-то внутрь себя остекленевшими глазами.

– И что же было дальше, – предчувствуя что-то страшное, облизнув пересохшие губы, спросил профессор.

– Дальше? – будто очнувшись от кошмара, быстрой скороговоркой произнес серб. – Дальше все было очень просто. Я взял со стола кухонный нож и ударил его в горло. Он страшно захрипел и схватил меня за грудки. Тогда я ударил его еще раз и еще, я бил и бил, в грудь, в живот в лицо, до тех пор, пока он не отпустил меня и не упал. Потом я бил его ногами, а он уже перестал хрипеть и, наверное, умер. Потом прибежала его жена, она очень громко кричала, и я ударил ее ножом в рот, чтобы она прекратила, но она стала кричать еще громче, пришлось перерезать ей горло, я не мог выносить этот крик. Видите, как они испачкали кровью мою одежду?

Серб с удивлением, словно впервые увидел, осмотрел свою залитую запекшейся кровью куртку. Мотнул головой, будто лошадь, отгоняющая навязчивого слепня, и с видимым усилием продолжил:

– Потом я поднялся на второй этаж, потому что уже был в этом доме и знал, что там находится детская. Их дочери было всего пять лет, она ничего не поняла, но все равно испугалась меня и хотела убежать. Я поймал ее и ударил ножом в сердце. Она умерла сразу, наверное, ей совсем не было больно. Потом в дальней комнате я нашел вот это ружье и взял его с собой. Нужно было уходить из этого дома, мне почему-то стало страшно там оставаться, казалось, что мертвецы сейчас встанут, и будут тянуться ко мне своими холодными руками. Я хотел убежать, но нужно еще было сжечь дом, ведь мой дом сожгли, значит, и я должен был обязательно сжечь их дом. Тогда я пошел на кухню, нашел в буфете свечку, зажег ее и оставил гореть на полу, потом открыл газ на плите, сразу все конфорки. Потом не помню… Кажется я пошел искать тех, кто убили мою жену и сына, а может быть и нет… Не помню… Мысли путаются… Газ взорвался, я слышал взрыв, но к тому времени ушел уже далеко… Потом я искал убийц… Потом… Нет, не помню…

Серб закрыл лицо руками и принялся медленно раскачиваться, изредка глухо постанывая. На замерших рядом русских он больше не обращал никакого внимания.

– Профессор, он совершенно не в себе, надо скорее уходить, пока он отвлекся, – тихо шепнул по-русски Андрей, осторожно приподнимаясь.

Владимир Михайлович ответить ему не успел, потому что серб вдруг отнял руки от лица и судорожно схватился за лежащую на земле двустволку. Лицо его искривила злобная и вместе с тем торжествующая гримаса.

– Ага! О чем это вы тут сговаривались?! Думаете, я сошел с ума и ничего не слышу?! Нет, хорватские собаки, вам не удастся меня обмануть! Теперь-то я понял, вы те самые, кто отобрал у меня дом и семью! Что явились и за моей жизнью?! Но нет, так легко вы ее не получите!

– Подождите! – отчаянно вскрикнул профессор, видя, что серб вскидывает ружье к плечу. – Вы ошибаетесь! Подождите!

Крик его потонул в жутком грохоте выстрела. Профессор, получивший заряд крупной дроби в грудь опрокинулся навзничь, глухо стукнувшись затылком об невысокий каменный бордюр. Серб же, дико взвыв и выронив ружье, завертелся волчком на асфальте, прижимая к животу изломанные окровавленные руки с неестественно торчащими под немыслимыми углами пальцами. Андрей, парализованный внезапностью происшедшего, несколько секунд тупо смотрел то на него, то на замершего без движения профессора. В ноздри лез горько-кислый пороховой дым, ружье с развороченным раскрывшимся зазубренными лепестками стволом сиротливо лежало между двух окровавленных людей. «Левый ствол был забит землей, и при выстреле его разорвало», – как-то вяло и отстраненно подумал Андрей. Разум отказывался принять произошедшее только что на его глазах, и аспирант мучительно пытался заставить себя проснуться, чтобы весь окружающий ужас рассеялся предутренним кошмарным бредом и мир, наконец, вернулся обратно в привычное положение, встав с головы на ноги. Мир, однако, желание аспиранта исполнять не спешил. Зато где-то глубоко внутри историка, интеллигентного рафинированного москвича, вдруг впервые заворочался, продирая глаза после долгого сна тот самый Некто, что со времен пещерных предков мирно дрыхнет в глубине души каждого человека, усыпленный свалившимися на него благами и условностями современной цивилизации. Некто не мог вернуть вчерашнее тихое благополучие маленького европейского городка, он вообще плохо разбирался в таких материях как тишина и понятия не имел о Европе. Зато он четко представлял себе, как нужно поступать с теми, кто пытался угрожать твоей жизни и лишь благодаря случайности не смог ее отнять. Внимательно осмотревшись по сторонам, Некто моментально углядел вполне подходящий обломок кирпича и, без малейшего труда подчинив себе ватные безвольные мышцы тела Андрея, сделал на подламывающихся ногах аспиранта пару шагов в нужную сторону, затем заставил его присесть, протянуть правую руку вперед и надежно сжать в ладони теплую шершавую поверхность камня. Убедившись, что кирпич сидит в руке как влитой, и совершенно правильно смотрит острой гранью наружу, Некто развернул Андрея к все еще визжащему сербу и шагнул вперед.

В себя Андрей пришел от мерзкого хруста где-то внизу под руками и жирного липкого чваканья, обдавшего кисти чем-то скользким и теплым. По лицу тоже стегнули обжигающе горячие брызги, и только тут Андрей осознал, что его глаза крепко зажмурены и поэтому он не может видеть, что собственно происходит. Впрочем, глаза тут же открылись, и аспирант заверещал раненым зайцем, а желудок стремительно подкатил к горлу, заставив его судорожно сжиматься, наполняя рот кислым привкусом желчи. Руки будто сами по себе независимо от остального тела вновь занесли покрытый перемешанной с кровью серой слизью обломок кирпича и с размаху опустили его на бесформенное месиво, в которое превратилась голова серба. Андрей едва успел зажмуриться, отвратительные теплые капли вновь полетели ему в лицо. Гадливо передернувшись, Андрей поспешно вскочил на ноги, споткнувшись обо все еще подергивающееся в агонии тело. Как не старался, он не мог вспомнить, каким образом ему удалось размозжить противнику голову, связные воспоминания заканчивались на моменте, когда серб выстрелил в профессора, дальше шел сплошной багровый туман, абсолютно непроницаемый и наполненный какой-то дикой практически звериной злобой.

Андрей глянул на свои перепачканные кровью руки и принялся ожесточенно тереть их об одежду с такой силой, что посдирал кожу с тыльных сторон ладоней. Боль на какое-то время отрезвила его. Шатаясь от вдруг поразившей мышцы смертельной усталости, он подошел к профессору. Присел рядом и долго глядел на застывшее в посмертной гримасе лицо.

– Как же вы так, Владимир Михайлович? – хриплым каркающим голосом полным глупой нерациональной обиды спросил он покойного. – Как же я-то теперь без вас? Куда идти? Что делать?

Покойник само собой не ответил. Профессору уже было все равно, ничего из происходящего в этом мире уже не могло его взволновать. Андрей даже испытал короткий прилив иррациональной злости на такое вот «дезертирство» старшего товарища, оставившего привыкшего полагаться на него ученика без помощи и защиты именно в тот момент, когда он в ней отчаянно нуждался. Андрей попытался закрыть покойнику глаза, но только измазал веки в струпьях подсыхающей крови. В итоге лицо профессора стало напоминать лукаво подмигивающую гротескную маску клоуна. Смотрелось это так жутко, что аспирант поспешно поднялся и, не оглядываясь, заковылял прочь. Куда он идет? Зачем? Он не знал ответов и не задавался целью их выяснить, ему просто нужно было оказаться подальше от этого страшного места, не видеть мертвого профессора и трупа убитого им самим человека. Он шел, едва переставляя онемевшие непослушные ноги, но все же с каждым неверным шагом удаляясь все дальше от маленького по-европейски цивилизованного и тихого городка под названием Купрес, корчившегося от боли за его спиной. Провожали аспиранта отсветы пожаров, поднимавшиеся к темнеющему вечернему небу столбы черного дыма, да гремевшая тут и там беспорядочная стрельба.

Джокеры

Теплый весенний ветерок, несший с собой пряные запахи пробуждающейся природы, ласково гладил лицо мягкими нежными пальцами. Сквозь мерный рокот мотора грузовика нет-нет да прорывался радостный птичий гомон. Пернатая мелочь, безмозглая и не отягощенная людскими проблемами легкомысленно радовалась наступлению весны. Роман расслабленно откинулся на дощатый борт, устало прикрыв глаза. Вездесущая дорожная пыль навязчиво щекотала ноздри, тонкой едва различимой глазу маской ложилась на лицо. Машину мерно потряхивало на ухабах, рождая ощущение легкой морской качки, очень хорошо было вот так полулежать опираясь на шершавые доски и представлять себя к примеру отдыхающим на собственной яхте посреди Средиземного моря миллионером. А что, если не открывать глаз, то сходство ощущений получалось практически полным: неторопливое покачивание длинной морской волны, ласкающий лицо ветер, так волнующе пахнущий луговыми цветами, молодой сочной листвой… И оружейной смазкой, густо воняющей режущим нос ароматом, перебивающим и забивающим все остальные запахи. И еще одуряющей вонью десятка давным-давно немытых тел здоровенных мужиков, расположившихся рядом с ним в кузове грузовика. Черт! Опять не вышло погружения в бездумную пронизанную чуткой полудремой дорожную нирвану.