Два героя

Но герои Кортеса смело взялись за это дело. Они умели найтись в трудных обстоятельствах.

В Тласкале изготовлялся даже порох, и сера для него добывалась удивительным для тласкаланцев путем. Высоко над городом царил дымившийся Попокатепетль со своей неприступной белоснежной вершиной, служившей, по мнению туземцев, пристанищем злых демонов. Но воины Кортеса взбирались на самую вершину, до краев кратера, спускались в корзинах на страшную глубину и собирали там драгоценную для них серу.

В горах находился маленький испанский отряд под начальством искусного судостроителя Лопеса. К этому отряду причислили Рамузио и Виллафану. Рамузио поручили надзор над отрядом индейцев, назначенных для рубки леса, и он с рвением предался этому делу.

Молодой человек снова ожил среди этих зеленеющих лесов. Благодаря зеленому камешку, взятому в Теночтитлане, он приобрел себе друга в вожде селения и пользовался у него изысканным гостеприимством. Здесь он убедился, что тласкаланцы люди хорошие, и ему казалось, что проповедь патера Ольмедо в тишине этих лесов имела бы более успеха, чем в шумных городах. Он стал заводить разговоры о вере со своим гостеприимным хозяином и его друзьями и, сам того не замечая, скоро превратился в миссионера, причем успел окончательно ознакомиться с религией, нравами и обычаями мексиканцев.

Между тем Виллафана выхлопотал себе у Лопеса место курьера и, доставляя с верфи в главный лагерь известия о ходе работ, пропадал иногда целыми днями.

Возвращаясь с подобных поручений, он передавал товарищам на верфи новости из главного лагеря.

Все товарищи его участвовали в достопамятном отступлении из Теночтитлана. Правда, главное войско, участвовавшее в этом отступлении, понесло страшные потери, но маленькие отряды, разбросанные в разных местах, постигла еще худшая участь. Зная, что Монтесума находится в плену у Кортеса и мексиканцы не осмелятся оскорбить их даже словом, эти мелкие отряды стали вести беспечную разгульную жизнь.

И вот однажды неприятель внезапно окружил их и, обезоружив, увел в плен.

В главный лагерь одно за другим стали приходить печальные известия о гибели этих несчастных отрядов. Их постигла ужасная участь: большая часть их была принесена в жертву богам ацтеков.

Виллафана тщательно собирал все эти известия и передавал их товарищам, пересыпая свои рассказы едкими замечаниями и подробно останавливаясь на описании всех ужасов жертвоприношений ацтеков. Рассказ свой он всегда заканчивал намеком, что каждого из воинов ждет подобная участь. И он не ошибся в своем расчете: подобными речами он подрывал мужество и самоуверенность в войске. «К чему мы строим здесь суда? Чтобы спустить их на Мексиканский залив? Разве на морском берегу мало кораблей, на которых можно переправиться на роскошные луга Кубы и Эспаньолы? Там по крайней мере есть плантации, покорные индейцы и негры-невольники. Правда, мы видели в Мексике немало золота, но ведь его пришлось бросить во время тяжелых битв» – так роптали солдаты.

Лишь один Рамузио старался воодушевить их. «Друзья,  – говорил он,  – вспомните, что мы не ради одного золота явились сюда! Мы призваны для другого дела. Взгляните на наших добродушных и трудолюбивых союзников, они стонут под игом жестоких ацтеков, принуждающих их служить кровавым идолам. Эти народы жаждут освобождения. Мы не только солдаты Кортеса, мы также поборники Креста и сражаемся за победу Евангелия!»

То были мысли патера Ольмеда, так сильно отозвавшиеся в сердце Рамузио. Но воины холодно отнеслись к этой речи. Такая цель воодушевляла только славных бойцов Кортеса, наемники Нарваеса не хотели и слышать подобных речей. Они осмеяли Рамузио и посоветовали ему переменить броню на рясу.

От зоркого взгляда Лопеса не ускользнуло это настроение его отряда, но он напрасно искал зачинщиков: Виллафана сам доносил ему о всех тайных речах солдат. Лопес счел своим долгом предупредить об этом главнокомандующего и писал ему: «У нас тут завелись монахи и мятежники, не мешало бы заменить весь отряд другим».

Несколько дней спустя на верфь для смены отряда прибыл капитан Авила. Откровенный и прямодушный, он в резких выражениях стал порицать солдат за их малодушие, а весь гнев излил на Рамузио.

– Ну, конечно, и ты тут, Рамузио! – воскликнул он, едва успел заметить его.  – Мы тоже набожны и боимся Бога, но не ходим, повесив голову, а в бою не прячемся в последние ряды! Напрасно ты не остался в Севилье.

– Мастер Лопес,  – обратился он к судостроителю,  – Рамузио останется тут, он вам пригодится. Он будет отличным смолокуром, а ведь вам нужно много смолы для конопатки судов. Гуляй здесь вволю и проповедуй в лесу индейцам Евангелие. Мы же помолимся иначе и, проливая кровь за Христа, водрузим Крест на вершине теокалли Теночтитлана.

– Вы ошибаетесь, полковник,  – возразил Рамузио, изумленный этой речью,  – того же и я желаю!

Но Алонсо Авила уже не слушал его, он стал готовиться немедленно выступить с верфи с отрядом. Преданный курьер Виллафана остался, конечно, при дровосеках и плотниках.

– Спасибо! – пробормотал он, глядя вслед Авиле.  – Мне нелегко было бы служить кастеляном у такого спесивого господина!

Заметив, что Рамузио направляется к лесу, Виллафана последовал за ним. Скоро они достигли места, где индейцы готовили балки, Рамузио сделал несколько указаний и расположился с Виллафаной под тенью дерева.

– Веришь ли ты в предчувствия? – спросил Виллафана, прерывая молчание.

– Да,  – ответил Рамузио.  – Предчувствия мои при встрече с Авилой на Кубе не обманули меня, и я немало выстрадал от его милости. Товарищи зовут меня в насмешку Лже-Авилой, точно я виноват, что похож на него! Он храбр, а меня считают трусом, он откровенен, а меня считают скрытным и лживым!

– Ну вот, видишь ли, значит, я не ошибся. Этот Авила – твое несчастье, я предчувствовал, друг мой, что он явится сегодня и обидит тебя!

– Ты? – спросил с изумлением Рамузио.

– Да, вчера я думал о вас и нашел еще одну разницу между вами. Авила богат, очень богат, а ты – нищий.

Рамузио прикусил губу.

– Ты говоришь о том наследстве? – сказал он после минутного молчания.  – Но я давно забыл думать о нем.

– А я сегодня видел курьезный сон по поводу этого. Представь себе, мне снилось, что я приехал в Аранду. Замок был роскошно убран цветами, а у ворот нас встретили арендаторы, крестьяне и многочисленная дворня. Миновав роскошные покои, мы поднялись на высокую башню, с которой открывался прекрасный вид на расстилавшуюся перед нами роскошную долину.

«Эти земли не радуют меня,  – обратился ко мне счастливый наследник,  – ты знаешь, друг мой, что сердце мое теперь далеко отсюда». Затем мы очутились в зале, где по стенам висели портреты именитых рыцарей рода Авилы. Но наследник не удостоил их внимания и быстро пошел в другую комнату, где нас ждал нотариус.

«Рыцарь Алонсо Авила,  – сказал он,  – вы желаете продать наследство своих предков?

«Да»,  – ответил наследник.

«Вот контракт, подпишите его»,  – сказал нотариус, подавая бумагу.

«А деньги?» – спросил наследник.

«Вот они»,  – ответил нотариус, открывая шкатулку с блестящими червонцами.

«Один взмах пера, и нотариус удалился. Когда мы остались вдвоем, наследник бросился мне на шею со словами:

«Дорогой друг, как мне благодарить тебя? Но это дело кончено лишь наполовину».

«Доверься мне,  – возразил я.  – Помнишь, как товарищи оставили тебя изнеможенного на дороге? Кто сжалился тогда над тобой? Помнишь страшную ночь выступления из Теночтитлана? Кто спас тебя на дамбах? Помнишь сражение при Отумбе, где жизнь твоя висела на волоске? Кто сразил ацтека, занесшего над тобой страшное копье? Не я ли всегда был твоим верным товарищем и другом?»

– Ты был в Аранде со Лже-Авилой,  – заметил с горечью Рамузио, с неудовольствием взглянув на Виллафану.

– Во сне я был с наследником,  – ответил с многозначительной улыбкой Виллафана.  – В кармане у него находились документы, удостоверявшие, что он рыцарь Алонсо Авила, и в Аранде не знали о существовании настоящего и Лже-Авилы. Но дослушай же до конца. В Кадиксе наследник сел на корабль и поехал на чудесный остров Мадеру.

Вслед за тем картина переменилась, и послышался торжественный звон колоколов, издали доносившийся ко мне. Я сидел перед домиком плантатора, вдали бушевало море, а за мной высились лесистые горы, упирающиеся своими вершинами в лазурное небо, направо от меня росли виноградники и расстилались необозримые плантации. Это остров Мадера,  – подсказал мне внутренний голос,  – блаженная страна, где веют теплые ветры и царит вечная весна, земной рай для тех, кто ненавидит суету мирскую и ищет тихого счастья! Не помню, долго ли я был погружен в эти думы, но меня разбудил чей-то голос: «Иди, давно пора, ты привез ему невесту и должен быть свидетелем его счастья. Разве ты не слышишь свадебного звона колоколов?»

Я бросился бежать через поля и луга и наконец достиг церкви, где увидел молодую чету. За мной стояли двое мужчин!

«Какая прекрасная чета! – говорили они.  – Это Педро Рамузио и донна Луиза. Когда отец донны узнал, что Педро сделался самым богатым плантатором на Мадере, он с радостью согласился отдать за него свою дочь».

Но вот в церкви воцарилась тишина, прерываемая лишь торжественным голосом патера. Когда обряд кончился, я очутился около тебя и спросил:

«Счастлив ты, друг мой?» Вместо ответа ты обнял меня, крепко поцеловал в обе щеки и… я проснулся.

Виллафана умолк и посмотрел на Рамузио, который, склонив голову на руку, задумчиво смотрел в землю. На ресницах его блестели слезы, и мысли его витали далеко от Сьерры-Малинче. Рассказанный Виллафаной сон произвел на него глубокое впечатление.

Искуситель самодовольно улыбался. «Я затронул настоящую струнку,  – думал он.  – Надо продолжать в этом направлении до тех пор, пока он не перестанет разбирать средства. Но пора оставить его одного. Пусть пораздумает обо всем наедине».

Виллафана осторожно поднялся и исчез в чаще леса. Рамузио поднял голову и стер слезу. В ушах его раздавались громкие удары топоров индейцев, работавших невдалеке. Очнувшись, он оглянулся и с изумлением увидел, что около него никого нет. Рамузио вскочил и протер себе глаза. Он осмотрелся кругом, но поблизости не видно было живой души.

– Виллафана! – крикнул он, но ответа не последовало.  – Виллафана! – крикнул он вторично, но в лесу раздавались лишь удары топоров.  – Виллафана! – вырвалось у него в третий раз.

В эту минуту над его головой послышался шорох и какая-то хищная птица с пронзительным криком пролетела над вершинами дерев.

Рамузио вздрогнул. Им овладело какое-то непонятное чувство ужаса, и он невольно сотворил крестное знамение.

Нехороший сон рассказал ему Виллафана. Не издевался ли он над ним по примеру других? Не может быть! Ведь он до сих пор был его другом и не раз спасал ему жизнь!

Рамузио снова присел под деревом и предался своим думам. Да, Виллафана был ему другом и не раз спасал его жизнь, но он все-таки не может полностью довериться ему. Во взгляде его было что-то отталкивающее, а в речах проскальзывали такие низкие помыслы, что Рамузио предпочел бы не встречаться с ним.

Он встал и направился к квартире товарищей. Все они были в угрюмом настроении, наступило время собирать и скреплять части судов, и для этого требовались теперь более искусные руки испанцев.

– Если бы я хотел быть плотником, то остался бы в Кастилии,  – говорил вызывающим голосом бородатый молодой человек со свирепым лицом.  – Нас обманули, на Кубе нам обещали золотые горы и заманили сюда как в ловушку. Но это им даром не пройдет… уж я…

Он умолк, заметив, что к ним приближается мастер Лопес.

– Э! Да это ты никак, Торрибио? – спросил Виллафана недовольного.

– Добро пожаловать, Виллафана! – воскликнул тот.  – Ты жив еще! Я думал, что ацтеки давно тебя съели, потому что с самой «Печальной ночи» не видели тебя!

– Худое споро, не сживешь скоро,  – возразил Виллафана.  – Сегодня у нас свободный день, работа начнется завтра. Пойдем, Торрибио, отпразднуем нашу встречу. Иди и ты с нами, Рамузио,  – прибавил он,  – будем втроем добрыми друзьями!

К ним присоединились еще несколько товарищей. Они расположились под навесом перед домом, занимаемым Виллафаной, и стали усердно угощаться пульке. Все были веселы, а в особенности Торрибио, грубые шутки которого неприятно поражали слух Рамузио.

На почетном карауле у Монтесумы он снова привык к более изысканному обращению, затем на обратном пути в Тласкалу войску некогда было предаваться необузданной лагерной жизни, а здесь, в лесах Сьерры-Малинче, Рамузио охотнее проводил время в тихих долинах в обществе индейцев, нежели в кругу своих буйных товарищей. Со всеми этими людьми Виллафана завел дружбу.

Заметив стоявшего в тени дерева сельского старшину индейцев, прозванного испанцами Яго, Рамузио направился к нему. Но вдруг возле себя он увидел Виллафану.

– Что с тобой? – спросил тот.  – Ты избегаешь веселого общества товарищей? Должно быть, мысли твои опять за морем в Севилье? – И он засмеялся.

– О нет! – возразил Рамузио, принудив себя также засмеяться.  – Я очень хорошо чувствую себя среди людоедов Мексики и не думаю о несбыточных снах.

– В таком случае ты сильно разочаруешь меня,  – заметил шутя Виллафана, хлопая Рамузио по плечу.  – Я уже радовался, что скоро отвезу тебя в замок в Аранде и привезу тебе твою донну Луизу. Согласись, что никто не мог бы заметить подлога и обличить Лже-Авилу… Но, к сожалению, сны – пустой бред. Впрочем, иногда они и сбываются.

И, не дожидаясь ответа, Виллафана повернулся и пошел к пировавшим товарищам.

Рамузио с досадой покачал головой. Этот Виллафана со своим наследством становился ему в тягость. Что значат эти намеки на сон? Разве он мог сбыться? Он, Рамузио, явится в Аранду и выдаст себя за Алонсо Авилу? Но ведь это низкий обман! Всяким шуткам бывают пределы, а этот Виллафана позволяет себе слишком много. Но, может быть, он знает больше, чем высказывает.

Рамузио нахмурился.

Но мысли его были прерваны сельским старшиной, который завел с Рамузио весьма интересный разговор о нравах и обычаях мексиканцев. Рамузио расстался со своим краснокожим другом, когда на небе уже заблестели звезды.

Перед домом Виллафаны все еще пировали солдаты.

Рамузио пробрался к себе и заснул, думая о Севилье.

Сон

Чей-то резкий пронзительный крик разбудил его? Рамузио стал прислушиваться, сердце его продолжало сильно биться, и какое-то непонятное чувство сжимало его грудь. Но вот крик повторился, теперь он узнал его – то был зловещий крик орла, со своего высокого гнезда приветствовавшего наступление дня.

Рамузио вскочил с кровати. Товарищи его покоились еще крепким сном. Он выбежал за дверь и увидел часового, которого он должен был сменить. То был Виллафана. Увидев Рамузио, он в испуге отступил назад.

– Что с тобой, Рамузио? – спросил он его.  – Ты бледен, крупные капли пота выступают у тебя на лбу. Не болен ли ты? Правда, эти серебристые туманы над долиной крайне вредны и, по мнению Кортеса и Авилы, скрывают в себе опасные лихорадки. Если тебе нездоровиться, поди приляг, мой друг. Хотя я и стою на часах с полуночи, но могу простоять и до восхода солнца!

– Я не болен, Виллафана,  – возразил Рамузио,  – а только плохо спал. Утренний воздух освежит меня. Я сменю тебя, ложись отдыхать.

– Плохо спал…  – медленно произнес Виллафана.  – Друг мой, в твои годы спят крепким здоровым сном, к тому же со времени прибытия с Нарваесом в Мексику мы еще не переживали таких спокойных дней, как теперь среди этих безмолвных лесов. На твоем лице отражается тревога, и ты не успокоишься раньше, чем не устранишь причины ее. Дорогой Рамузио, ты сам себе враг. Ты нерешителен, только два средства могут даровать тебе душевное спокойствие: ты должен употребить все силы для достижения своей цели вернуться в Испанию или постараться забыть все и принести свою жизнь в жертву Кортесу и Авиле. Но как воин ты должен брать пример со своего предводителя. Кортес не предается мечтам, он умеет пользоваться обстоятельствами, железной рукой направляет он судьбу людей по своему желанию. При этом он считает все средства хорошими, лишь бы только они вели к цели. Он лицемерит с тотонаками, тласкаланцами и ацтеками и изощряется в притворстве и обмане. И он достигнет своей цели: Теночтитлан будет сровнен с лицом земли, а Кортес прослывет великим завоевателем. Свет не посмеет говорить о его вероломстве и обманах, а современники и потомки прославят его замечательную военную хитрость и завоевательскую политику. Король произведет его в вице-короли Мексики, и таким образом он наследует престол Монтесумы. Вот цель наших битв. Ему, Кортесу, мы прокладываем дорогу к трону потоками нашей крови. Поэтому будь умен, друг мой, и учись в великой школе Кортеса. Он овладел флотом Нарваеса, или, вернее, напал на нас, как разбойник, он сманил нас под свои знамена и таким образом заставил нарушить нашу клятву Нарваесу. Но он прослыл великим, потому что ограбил Мексику и посылает в Испанию золото! Итак, друг мой, учись у него. В богатом городе Веракрусе готовится к отплытию в Испанию корабль под командой Авилы. Собранные в нем груды золота Авила повезет королю Испании. Счастливый Авила! Там он вступит во владение своим наследством, но меня, будь уверен, он не возьмет с собой. Мы останемся здесь, будем сражаться с ацтеками и в конце концов достанемся им на закуску, а нас заместят другими глупцами из Испании. Меня сильно подмывает сыграть шутку с этим благородным Авилой и, по примеру Кортеса, овладеть его кораблем, переправиться в Испанию и самому пожать все почести, которые достанутся Авиле. Ведь там, в Кастилии, не будут спрашивать, что здесь случилось, а того, кто привезет звонкое золото и хорошие вести, наградят и осыпят почестями. Однако,  – прервал себя Виллафана,  – там, вдали, уже занимается заря, скоро солнце рассеет легкие тучки, и Лопес погонит нас на работу. Я пойду отдохну немного. До свидания, друг мой.

Виллафана вошел в дом.

«Что значат эти речи? – спрашивал себя Рамузио.  – Он как будто читает мои мысли и отгадывает мои сны».

Сердце Рамузио все еще билось беспокойно под впечатлением страшного сна, от которого его пробудил крик орла.

Ему приснилось, будто он действительно выдал себя за Алонсо Авилу. Среди одной из многочисленных долин Сьерры-Малинче возвышался небольшой холмик с крестом. Рядом с ним стоял Виллафана и говорил ему: «Здесь почивает Алонсо Авила. Теперь никто не обличит нас. Пойдем, Педро, вступим во владение наследством!» И, увлекаемый какой-то неведомой силой, он последовал за своим другом. Облаченный в блестящие доспехи Авилы и сидя на его прекрасном коне, он гордо вступил в Вилла-Рика-де-Веракрус. Везде его встречали с большим почетом, как известного военачальника и друга главнокомандующего. Он проехал по улицам до гавани, в которой его ожидал корабль, тотчас снявшийся с якоря. Когда берег исчез из вида, он услышал громкий возглас Виллафаны: «В Испанию, а не на Кубу!» В ответ раздались единодушные крики матросов: «В Испанию!» Затем он увидел себя на незнакомом гористом острове. Он стоял одетый плантатором у взморья и смотрел на блестевший вдали парус. Когда бот приблизился, он увидел на нем Виллафану и донну Луизу. У берега бушевал и пенился бурун. Но вот бот вступил в клокочущие воды и запрыгал как щепка по волнам. Он задрожал за жизнь донны Луизы, которая простирала к нему руки и как бы молила о помощи. Но он стоял как вкопанный и не мог тронуться с места. Наконец бот промчался через бурун, и киль со скрипом врезался в берег… «Спасены!» – раздался рядом с ним радостный голос, но в эту минуту он проснулся от резкого крика хищной птицы.

Вскоре Рамузио узнал, что Алонсо Авила действительно собирается отплыть в Испанию, и был поражен странным совпадением сна с действительностью: Рамузио был суеверен, подобно всем своим соотечественникам, и придавал своему сну особое значение.

Воображение рисовало ему разнообразные картины счастливой жизни с донной Луизой на уединенном острове и здесь, среди безмолвного леса, наблюдая за работой дровосеков, он дал волю своему воображению.

Около полудня пришел индеец Яго и прервал его мечты. Подсев к нему, Яго заговорил:

– Я вчера обещал тебе рассказать, как ацтеки справляют свои праздники в честь бога Тецкатлипоки – души вселенной и творца мира.

«В храмах ацтеков этот бог изображается прекрасным вечно юным мужем. Ему также приносятся человеческие жертвы. За год до жертвоприношения выбирают из числа пленных самого красивого, с безупречным телосложением, который должен олицетворить собой это божество. Особые учителя наставляют его, как он должен вести себя, чтобы с подобающим величием и достоинством выполнить свою роль. Его одевают в роскошные платья и приносят в дар благоухающие цветы. Его всегда сопровождает целая свита царских пажей, а когда он останавливается на улице играть свою любимую песнь, народ благоговейно падает ниц. В течение целого года он ведет беззаботную разгульную жизнь в обществе знатных девиц и юношей, которые обязаны развлекать его и исполнять все его желания. Все, даже высшая знать, оказывают ему божеские почести. Наконец наступает роковой день. С него снимают роскошные одежды, сажают в царскую лодку и перевозят через озеро к величественному храму, к которому стекаются все жители столицы. Но вот печальная процессия достигает остроконечной вершины храма, и несчастная жертва в ужасе сбрасывает с себя благоухающие венки и разбивает лютню, служившую ей утехой. Наверху жертву встречают шесть жрецов в верных облачениях и ведут ее к жертвеннику.

Индеец умолк.

– Ты знаешь, что следует затем,  – продолжал он после минутного молчания.  – Печальная судьба жертвы напоминает нам, что не следует предаваться беспечности в дни нашего счастья, потому что мы не можем предвидеть, долго ли оно продлится. Нас окружают темные силы, своим обманчивым блеском увлекающие нас на край гибели!

Индеец кончил свой рассказ. Обыкновенно Рамузио задавал ему много вопросов и вникал в подробности рассказа, но сегодня он молчал, глубоко задумавшись.

Яго не прерывал его мыслей, тоже задумавшись о печальной участи Монтесумы. Индейский вождь был христианин, но он не проникся еще истинным духом христианской религии и теперь терялся в догадках, которого из богов прогневал Монтесума.

Рассказ индейца произвел на Рамузио потрясающее впечатление. Что значит счастье? Да и существует ли оно вообще? О нет, звучало в ответ в его душе, на свете есть счастье, которого никто не может у нас отнять. Оно состоит в сознании исполненного долга и чистой совести. Непостоянны и превратны только такие внешние дары судьбы, как богатство и наслаждение. С помощью их темные силы вводят нас в искушение и увлекают на край гибели.

Рамузио показалось странным, что он именно сегодня услышал из уст индейца рассказ о несчастной жертве, в положении которой так много общего с его собственным.

Виллафана рисовал ему обманчивые картины счастья, и он сам предавался этим мечтам. Но счастье это приходилось купить нечестно, и он с трепетом и страхом ожидал бы всегда часа, когда это земное величие рушится и его постигнет участь, подобная печальной участи той жертвы!

В то же время в нем зародилась другая догадка. Эти грязные мысли созрели не в его сердце, а были нашептаны ему Виллафаной, этой темной силой, готовившей ему гибель! Но с какой целью? Его, Педро Рамузио, прочили в похитители имени, славы и богатства Алонсо Авилы! Какая низость! Но почему он раньше не понял всей низости этих предложений и не отверг их со справедливым негодованием? Он увлекся желанием вернуть утраченное счастье и потому не замечал, как его заманивали на путь преступления! Его опутали такой тонкой сетью, что он, сам того не замечая, стал сживаться с преступной мыслью и даже мечтал осуществить эти преступные замыслы. Краска стыда бросилась ему в лицо, и гордость его возмутилась. Неужели он так низко пал в глазах людей, что они осмеливаются считать его способным на такие поступки? Но, слава богу, он опомнился вовремя.

В первую минуту он хотел было бежать в лагерь, уличить Виллафану в гнусности его замыслов, но мало-помалу негодование улеглось в нем, и он спокойнее взглянул на дело.

Отчего он волнуется? Ведь Виллафана делал только тонкие намеки и говорил о снах! На основании этого он не может упрекать его. Надо выждать, пока Виллафана выскажется яснее, а затем, спокойно взвесив все, доискаться причины этих дружеских предложений. Сегодня Виллафана намекал на что-то другое. Он упоминал о судне, которым следовало овладеть. Не зародилась ли тут измена? Может быть, заговор составился, и он, Рамузио, избран служить слепым орудием против Кортеса и Авилы?

Рамузио громко засмеялся. Конечно, кто же, как не трус и пустой мечтатель, за которых он слыл, способен на такое дело! Но Виллафана и его друзья ошибались. Правда, в нем не было честолюбия и он не стремился выдвинуться воинской доблестью, не было в нем и той страсти к золоту, которая обуревала большинство испанцев, но честь свою он намерен был охранять свято.