Лесной старик. Роман

И она, ожидая его реакцию на своё нарочито вызывающее поведенье, примолкла… И вдруг Серов явственно ощутил то, что сейчас начнёт он осознанно мылить логичными и связными фразами, хотя прежде в состояньи «мистического зверя» – при абсолютном господстве интуитивного наития – подобные раздумья были напрочь исключены… И Серов совершенно не понимал: горевать ли ему теперь или буйно радоваться такой неожиданной метаморфозе?.. И казалось ему, что полностью в нём исчезают противоречья между его подсознаньем и разумом, а воображаемая ипостась «мистического зверя» быстро превращается в подлинную сущность Серова… И вдруг Серов начал стыдливо опасаться того, что его нынешние преображенья стремительно близят его смерть…

И чёткие фразы спонтанных его раздумий, наконец, хлынули в нём:

«Сейчас она истерично закинет свою удочку. Но какая будет приманка на крючке? Наверное, сварганит она детскую байку о сокровищах и потаённых кладах моей сестры. И будет мне докучливо всучивать этот наивный миф…»

И вдруг почудилось ему, что она сейчас постигает его мысли…

«На грубые посулы, – подумалось ей, – пожалуй, он сейчас не клюнет. Но самое интересное, что я действительно много знаю о крупных активах и завидных банковских счетах, которые ему не известны. А ведь на эти счета и активы он, как прямой наследник своей родной сестры, имеет законное право. И я готова честно продать ему важную финансовую информацию. Но такая сделка невозможна без его полного доверия. А он сейчас наверняка считает меня своекорыстной мошенницей… Однако, почему он упорно молчит?.. А ведь мне крайне необходимо ощущать все его реакции более явственно… И для выгоды мне необходимо самым утончённым образом использовать его несомненные проблемы с написаньем романа… Ведь он и корпит, и тужится над своими текстами… мусолит их…»

А Серов радостно понял, что она нетерпеливо ждёт начала их доверительной беседы, и сладострастно он томил и мучил незваную гостью своим гнетущим безмолвием…

«Нет, этот проницательный и жёсткий невежа не начнёт сейчас говорить первым», – подумала она и вкрадчиво пролепетала:

– Я покорно прошу приюта. Я измучена, еле ноги я передвигаю… я волочу их, будто дряхлая старуха-карга. Вероятно, стезя у меня такая… Я чувствую себя очень скверно…

И внезапно ему подумалось:

«Наверное, в розыске она у полиции. Поганое у скиталицы поприще…»

И после короткой запинки Алёна продолжила удручённо и тихо:

– О, вы не беспокойтесь! Я и вправду была законопачена в таёжной глухой тюрьме, но теперь я чиста перед законом, поскольку я искупила всё… Полиция меня больше не ищет, не преследует. Но гнусное бремя моих финансовых познаний и полномочий отнюдь не обеспечило мне безопасности!.. Криминальные структуры с тупой яростью требуют скорейшего дележа вашего наследного достоянья и не приемлют моих резонных возражений… Я не ангел… и вовсе я не херувим, уж поверьте, – и она невесело усмехнулась, – но делиться со мной огромными барышами воровская стая не пожелает. Лихие бандиты, после полученья ими шальных денег, просто и без всяких затей укокошат меня. Однако окаянной шайке очень хорошо известны ваши давние и тесные связи, возможности и опыт. Ведь ваша умная сестра ради своей безопасности частенько хвасталась вашим служебным положеньем… Я, разумеется, не настолько пронырлива, как моя бывшая начальница, но я всё-таки умоляю вас взять меня под свою эгиду! Примите меня под своё покровительство! Я не стану для вас обузой и паразиткой…

Серов неопределённо пожал плечами, и она всполошёно подумала:

«Да отверзи ты, наконец, уста… Не томи меня, охламон… Неужели ты всерьёз полагаешь, что нет у меня гораздо более действенных рычагов для тебя, нежели бабские слёзы и нюни?..»

Он явственно ощущал её нетерпенье, досаду и страх и всё более наслаждался чужим страданьем…

«Он болезненно хочет моего полного униженья, – помыслили она хотя и печально, но ясно и трезво, – ну что ж, я готова и на махровый подхалимаж, и на пресмыкательство. Беспочвенные мечтанья вкупе с иллюзиями для меня теперь смертельно опасны… Но при крайней нужде моя роль получится не хуже, чем в первоклассном театре… Эка невидаль… Я ведь могу искусно актёрствовать… Но уж тогда не взыщи…»

И она кротким голосом произнесла:

– Памятью вашей сестры я заклинаю вас! Прошу вас благосклонно внять моей скромнейшей просьбе… Я ведь уповаю на ваше благородство… Ничего другого мне уже не осталось. И вы – последняя моя надежда… Ведь благодаря именно моей бескорыстной жертве ваша сестра умирала в достойной обстановке. – Алёна едва не сказала «окочурилась». – Если бы не я, то хворую Галину судейские чиновники непременно упекли бы на вшивые нары в отдалённой лагерной зоне со скудной пайкой. Ведь проказливую шахиню могли бы запросто упрятать за прочные и ржавые решётки, ибо фискальные нарушенья в наших корпорациях были весьма многочисленны. Но я самоотверженно приняла удары и вину на себя… И вашу родную сестрицу увезли в эксклюзивный госпиталь, где она комфортабельно зачахла среди санитарок, фельдшериц и престижных врачей, которые сноровисто и нежно кололи богатой пациентке инъекции щедрейших порций морфия без примесей… И она не страдала от физической боли… И не было конфискации…

И вдруг Алёна поперхнулась и нервозно умолкла, а затем она, не дождавшись от мрачного и надменного хозяина усадьбы ответной реплики, молвила:

– Да и вам, несомненно, претили бы прокурорские дрязги и разборы с вашей сестрой. Успешной карьере не способствуют позорные свары с юстицией… особенно в недрах секретной конторы, в которой вы служили… А ведь меня в следственном комитете усердно спрашивали о тех пикантных слухах, которая ваша сестра беззастенчиво распускала о своих, – якобы сексуальных, – связях с вами… Речь шла об инцесте, о кровосмесительстве… Ваша отчаянная сестра сочиняла эти срамные и гадкие сплетни для призрака защиты от жутких поползновений криминальных групп… Брат-любовник способен, дескать, ради интимной связи с пассией-сестрой на гораздо более значительные усилья нежели просто брат… Скучно мне не было… Не надо мною бестактно пренебрегать!..

И Серов невольно содрогнулся от омерзенья, но полностью он ещё не понимал, что именно было ему сейчас отвратительно…

«А вот теперь начнёшь ты, наконец, со мной балагурить, сукин сын…» – подумалось ей, – и вскоре он, действительно, заговорил проникновенно, снисходительно и мягко:

– Я бесконечно благодарен вам за услуги, оказанные моей незабвенной сестре. Мне было бы чрезвычайно тягостно, если бы моя сестра вдруг умерла в тюремном заключеньи при дефиците лекарств и заботы… Но ведь вполне вероятно и то, что моя сестра, действительно, не была повинна в тех досадных казусах и инцидентах, за которые сурово вас покарали. Решенье судебной коллегии могло оказаться совершенно объективным…

– Позвольте мне сесть, – попросила она…

Он спохватился и разрешил:

– Конечно, садитесь, где вам удобней.

И она прикорнула на краешке массивного стула возле распахнутого окна, а Серов неспешно и осанисто расположился в мягком кресле супротив её и вдруг украдкой вздохнул…

Она с горечью усмехнулась и сказала:

– Неужели вы всерьёз полагаете, что ваша сестра при её неуступчивом характере и въедливом разуме могла бы позволить мне свободно совершать фондовые аферы и бюджетные махинации при полном игнорировании её директорской воли?.. Галина была прекрасным провокатором и отлично умела спекулировать на резких колебаньях биржевых курсов, рейтингов, индексов и на прочей белиберде…

И вдруг Серову ярко вообразилось смугло-матовое лицо младшей сестры: высокий лоб с чёрными завитками волос, большие карие глаза с длинными ресницами, чувственно-изящные губы, прямой нос и чёткие линии подбородка. Сестра была пикантно красива, но её разум и воля были незаурядны. Оскал белых и крепких зубов Галины впечатлял всех, но при этом она от природы была весьма осторожна и всегда умела держать себя достаточно дипломатично. Но азарта и дерзости у неё всё-таки хватало… Нет, Галина не могла допустить, чтобы её подчинённые пренебрегали её сужденьями и волей! И поэтому на фирмах у Галины системы электронного и взаимного контроля всегда были безупречны…

Серов не сразу решил, что именно ему ответить нежданной гостье. Сначала вздумалось ему прикинуться незатейливым простачком, который не способен постигнуть сложную натуру своей сестры. Но затем его кривлянье перед сирой и нищей бродяжкой показалось ему крайне унизительным, и он сказал совершенно искренне:

– Нет, я вовсе не хочу утверждать, что моя сестра была раззявой! Наоборот, она в рыночной торговле и в производстве товара всегда была дотошной, внимательной и скрупулёзной. Кто угодно, но моя сестра – отнюдь не разиня! Манипуляций над собою допустить она не могла… Но ведь и вы, очаровательная милочка, не производите впечатленья куклы-марионетки, которую для мошенничества можно использовать вслепую! Из люльки вы уже давно вылезли, и нянька с ясельным горшочком вам уже не нужна! Я отдаю вам должное, хотя и не склонен относиться к вам с пиететом… Вы прекрасно понимали, на что именно вы согласились. Вы без иллюзий оценивали степень своего риска! Вас не подвергали гипнозу и изуверским пыткам! И вы, наверное, получили за свои зазорные услуги более чем щедрое вознагражденье!.. Я – не скупердяй, но в серьёзных делах нужна ясность! И я, как юрист, хорошо знаю, что жуликов за групповую уголовщину карают более строго, нежели за преступленья, совершённые в одиночку… Какова ваша цель?.. Неужели вы требуете компенсацию?

Алёна кивнула головой и подумала:

«Он сейчас мне прозрачно намекнул, что не обязан мне даже крошечной толикой благодарности… Но всё-таки он уже залопотал… И, значит, он ещё и запоёт, и запляшет… Он сейчас почти без обиняков мне заявил, что в своей нищете я виновата сама. Не сумела, дескать, сохранить своё достоянье… Весомый аргумент, но тебе, липучей заразе, ещё рано ликовать… Ведь я – не контужена, и с головой у меня всё в порядке… Я теперь знаю, чем тебя, шельмеца, брать… Ты ещё получишь от меня звонкую оплеуху… У тебя – четыре слабости… Ты ещё далеко не стар, и от праздности и скуки ты обязательно захочешь активных действий… Ты фанатично сочиняешь роман, и теперь ты надсадно мучаешься над его фабулой и канвой… И хотя никогда ты не спал со своей окаянной сестрой, но втайне ты извращённо и жадно вожделел к ней… И ещё: ты способен меня полюбить…»

И вдруг Серов понял, что она, созерцая его лицо, прикидывает мысленно, готов ли он самоотверженно и пылко влюбиться в неё. А взор у неё был ясен, спокоен и глубок; и Серов различил в ней неуловимое, но бесспорное сходство со своей младшей сестрой. И вскоре он явственно ощутил, что он, действительно, способен полюбить свою назойливую гостью… А затем ему подумалось о том, что нынешние событья могли бы оказаться превосходной завязкой для его психологического романа. И Серов ощутил задорный интерес к дальнейшим происшествиям, а затем, молодцевато ухмыляясь, произнёс негромко, иронично, но чуть напыщенно:

– Я, разумеется, дам безопасный приют верной наперснице моей младшей сестры. Я стану для вас паладином и рыцарем, ибо я доселе романтически чту древние легенды и традиции! Ведь я не позволил вытравить из себя офицерскую честь… И я чую, что вы, действительно, опасаетесь за свою жизнь. А я хорошо умею отличать подлинный ужас от его искусной имитации. Вы обретёте в моём тереме спокойную гавань. Вы симпатичны мне.

И Серов в ожиданьи благодарственных излияний умолк, и она с облегченьем подумала:

«И ещё тебе крайне интересно, что именно выспрашивали в следственном комитете о твоей кровосмесительной связи с собственной сестрой… Ты, похоже, не знал, какие позорные слухи распускает о тебе сестрица… И теперь ты, вероятно, опасаешься того, что эти облыжные и скабрезные наветы могли невзначай добраться до твоих боевых товарищей и до высшего начальства… А сейчас ты, будто целебного бальзама, ожидаешь порцию моей благодарности. Изволь, ты немедля получишь щедрую дозу моей хвалы…»

И слёзы Алёны артистично увлажнили её глаза, и она внятно и растроганно прошептала:

– Я безгранично вам благодарна… У меня даже слезинки капают… И вы, право, не останетесь в накладе. Ведь искренняя доброта не пойдёт насмарку. Воистину, вы спасли мою жалкую жизнь, и я с умиленьем начну на вас молиться… И я сердечно рада снова очутиться в доме, где в лучшие времена я была счастлива…

И она кротко и тихо всхлипнула, а затем умоляющим тоном прощебетала:

– Я уже давно – не капризная кокетка, и буду я здесь бесконечно рада любой захудалой и пыльной каморке! И всякому сорному и утлому закутку… Но ваша хлебосольная сестра всегда поселяла меня в бельэтаже. И я привыкла смотреть в окно на горные пики…

И он галантно и басовито ей заявил:

– Я прикажу вас поселить в апартаментах моей младшей сестры, ибо её комнаты и доселе нетронуты. Там в изобилии сохранились флаконы и тюбики первоклассной парфюмерии вкупе с драгоценным дамским барахлом. Параметры вашей фигуры точно такие же, как у моей талантливой сестры! Повар и слуги поступают отныне в ваше полное распоряженье. Меню к нашему совместному обеду вы, пожалуйста, закажите сами. Я сейчас к вам пришлю моего дворецкого Тимофея! Попробуйте с ним поладить. Я не допущу кутерьмы в моём доме.

И Серов неторопливо поднялся с большого мягкого кресла, а затем он пружинисто и бесшумно удалился прочь; парадную дверь в гостиную оставил он распахнутой настежь. И Алёна вдруг услышала, как он зычно и выспренне повелел слуге:

– Ты немедленно оповести мою челядь, что Алёна Игоревна остаётся в моей усадьбе на правах почётной гостьи! Тебе, Тимофей, надлежит хорошенько это запомнить и более не кукситься… Любой лепет её – это мой непререкаемый приказ для вашей лакейской братии!.. Пусть шустро приготовят для неё покои моей сестры… И ты учти, что я теперь направляюсь восвояси, и там я пару часиков подремлю. Не смей меня беспокоить!

И вскоре в гостиную к Алёне вернулся подчёркнуто предупредительный дворецкий…

5

Шилов замер перед сумрачной Алёной в почтительной позе, и попытался он различить на лице незваной гостьи гримасу гонора, кичливости и спеси. Но ничего похожего дворецкий не разглядел… Перед ним, печально обмякнув, сидела на антикварном стуле смертельно изнурённая женщина в тщательно заштопанной одежде с облинялыми лоскутами и заплатами. И внезапно Шилов понял, что Алёна мечтает сейчас только о том, чтобы после горячей, парной бани рухнуть на чистую постель и забыться безмятежным сном… И Шилов решил немедленно помириться с нею, ибо ссора с женщиной, которая вопреки его изветам и клевете сумела вдруг обрести немалое влиянье на их вельможного хозяина, показалась ушлому лакею весьма опасной. И теперь дворецкий мысленно укорял себя за то, что он за время своего достаточно продолжительного знакомства с Алёной так и не удосужился её постичь…

Он искренне считал её воплощеньем немыслимых грехов, извращений и пороков, а её тело мнилось ему гадким сосудом и вместилищем нечестия. И теперь вдруг болезненно ярко вообразились ему адские муки умершей его хозяйки: рогатые черти с копытами и хвостами окунали нечестивую плоть в чаны и котлы с бурно кипящей смолой, а затем с бешеным хохотом поджаривали исковерканное и грешное обличье на углях и на большой чугунной сковородке. Но постепенно образ мёртвой хозяйки улетучился из болезненно жестоких грёз и мечтаний внешне безмерно почтительного лакея, и Шилову вдруг вообразились отвратительные и сексуальные пытки, которым черти обязательно подвергнут Алёну в своём адовом пекле. И Шилов, – хотя он великолепно владел мимикой своего лица, – почмокал тонкими губами плотоядно, развратно и алчно… И Алёна, заметив краешком глаза столь необычайное шамканье извилистых лакейских губ, вдруг нервно и судорожно встрепенулась, и вскоре оторопело встревоженный дворецкий почти физически ощутил её непомерные волевые усилья, с которыми она изгоняла из своего тела усталость. И очень быстро истинная усталость сменилась у Алёны всего лишь видимостью полного изнеможенья, а затем незваная гостья нарочито беспомощно пролепетала:

– Мой любезный Тимофей Захарович, вот я и снова здесь. И я, поверьте, уже ни капельки не сержусь на вашу странную нелояльность ко мне. Ведь я больше не оспариваю ваше право презирать меня, хотя прежде я никогда вас не обижала и не коробила. Разве я хотя бы один разочек была с вами надменной? Но вы имеете совсем другие критерии оценки человека, нежели я… И я ценю вашу рачительность…

И она лукаво и придирчиво посмотрела ему в лицо, и вдруг она явственно ощутила, что он искренне, – хотя и невольно, – благодарен ей за учтивость. Он растроганно улыбнулся и пробурчал:

– Право, я смущён. Но вы не стесняйтесь меня… Я сейчас прикажу, чтобы чертоги покойной хозяйки привели для вас в абсолютный и стерильный порядок…

Алёна согласно кивнула головой и отозвалась:

– Я прикатила сюда вовсе не для того, чтобы затевать оголтелую распрю. Я не ищу препирательств… Уж простите меня, Тимофей Захарович, за те грубые эпитеты, которыми я в сердцах вас обхаяла. Давайте прекратим зряшную хулу! Но нам обоим пока не надо афишировать наше примиренье и вероятный союз. Мы покамест будем старательно симулировать нашу вражду. Ведь наш хозяин до жути подозрителен… Рецидивы профессии пока ещё дают о себе знать… Я предлагаю вам, Тимофей Захарович, поладить со мной на этом…

И Шилов на всякий случай, из привычки к осторожности вдруг мастерски изобразил на своём лице лучезарную радость. Но Алёна, распознав интуитивно нарочитость его радости, предостерегла его:

– Вам не стоит со мной притворяться. Для того, чтобы наверняка облапошить другого человека, необходимо сначала обмануть самоё себя. – А затем после короткого молчанья она, протяжно вздохнув, присовокупила: – Простите меня за неуместную сентенцию! Я ведь категорически не желаю ничего преступного! Я просто смиренно прошу вас уберечь меня от каверз и подвохов со стороны здешней ехидной челяди. Ведь я – не преступница, и я никогда не была ею! Просто я очень не хотела, чтобы Галина, как чахлая крыса, околевала в паршивом изоляторе на скрипучей и жёсткой койке. И поэтому всю вину я взяла на себя… Но ведь и вам, Тимофей Захарович, грешно сейчас пенять на вашу покойную хозяйку!

И Шилов с нечаянной даже для самого себя заботой о ней вдруг промолвил:

– Вам сейчас нужно хорошо выспаться. У вас уже язык заплетается. Но даже самая лёгкая дремота, несомненно, освежит вас. Апартаменты для вас будут полностью готовы уже через двадцать минут.

И вдруг она нервозно спохватилась:

– Но мне же поручено составить меню к обеду! Хотя менее всего мне сейчас нужна парадная трапеза… Но теперь делать нечего!.. Пусть нам состряпают украинский борщ с молодой, но жирной говядиной, крупно нарежут на большом блюде ветчину, сало и сырокопчёную колбаску, а затем на стол подают баранье рагу со свежей картошкой, с артишоками и с густым соусом из чёрного перца. И пусть завершат наш обед ломтики поджаренной форели или осетрина в кляре… Не забудьте густую сметану, и красное натуральное вино из Тамани… У меня в крови не хватает гемоглобина…

И Шилов одобрительно произнёс:

– Вы угадали, что наш барин не слишком привередлив в еде. Заморские яства и деликатесы явно ему не по желудку! Наш хозяин будет весьма доволен теми скромными кушаньями, которые вы сейчас избрали. Но много он, конечно, не съест, поскольку он теперь мается на строгой диете. У нас обедают в два часа пополудни.

Она понятливо кивнула головой и проговорила:

– Время и порядок принятья пищи менять мы, конечно, не будем. В чужой монастырь не прутся со своим уставом…

И Шилов миролюбиво ей проворчал:

– Я всё понимаю и смекаю… Но я хотел бы надеяться, что меня не турнут отсюда…

– Всего доброго вам, – промурлыкала она, – и, пожалуйста, не держите на меня зла. Мы вместе ещё хлебнём из праздничного кубка! Мы, ликуя, выпьем заздравную чашу!.. И я больше не буду чопорной с вами… Но сейчас я не смею вас обременять!..

И он церемонно, но слегка юродствуя, поклонился ей в пояс, а затем направился прочь из гостиной. Алёна пристально поглядела на его ссутуленную спину и вдруг подумала: «Мне крайне необходимо покемарить, поспать… Хотя бы глоточек безмятежного отдыха… Ведь моё положенье пока ещё зыбко. Мне нужны силы. Но ежели я за обедом не совершу непоправимой ошибки, то я гарантирую себе безопасное обитанье в этом горном ареале… Надо поменьше трындеть и хныкать… Сейчас после контрастного душа с ароматным гелем я свалюсь в накрахмаленную постель и буду два часа дрыхнуть… А потом – косметика, макияж, грим и помада…»

И невольно она смежила уже неподъёмные веки, и вдруг она услышала, как Шилов аккуратно притворил за собою дверь…

6

Серов за столом в личном кабинете подробно записал свою беседу с Алёной в большую коленкоровую тетрадь, а затем упрятал наброски романа в сейф. После рассеянного блужданья по кабинету Серов уселся на мягкий диван и крепко задумался…

Он смутно ощущал, что в его сознаньи, психике и личности вдруг произошли чрезвычайно важные измененья, но он ещё не постиг, какие именно… А с ним всего лишь пару мгновений назад случилось то, что его периодические, временные состоянья «мистического зверя» стали, наконец, его подлинной сутью. Но всё-таки частица прежнего человека ещё сохранялась в нём…

Но теперь отставного генерала более всего волновали слухи, которые бессовестно распускала его младшая сестра. Он уже не сомневался в том, что эти позорные пересуды и сплетни достигли его товарищей и начальства. И, разумеется, достоверность столь важной информации была хотя и негласно, но скрупулёзно проверена. Были составлены протоколы, депеши, сводки и рапорты, а затем все эти документы бдительные секретари в погонах бережно подшили в папку с его персональным досье…

«Удружила мне ушлая сестричка, – подумал он, – не погнушалась она даже клеветою. А вдруг, – и Серов сладострастно оцепенел на просторном и мягком диване, – сестра просто выдала свои сексуальные мечтанья за действительность. Ведь такие скандальные слухи не могли бы значительно увеличить безопасность моей окаянной сестры. Хотя, разумеется, люди всегда боялись тех, кто в принципе не имеет моральных и нравственных препон. А криминальные авторитеты могли бы до печёнок уверовать в то, что боевой и засекреченный генерал способен жесточайшим образом отомстить бандитам за свою родную сестру, которая вдобавок оказалась его любовницей… Но вдруг сестра всё-таки угадала те мои кошмарные чувства, которые я старательно, – хотя и тщетно, – таил внутри даже от самого себя? А вдруг она согласилась бы на извращённую взаимность?.. Неужели то безмерное наслажденье, которое я считал немыслимым, было всё-таки мною достижимо?..»

И вдруг ему вообразились неистовые наслажденья с его собственной сестрою… А затем ему подумалось о том, что если бы он с предельной откровенностью вдруг описал в своём романе все эти эмоции, ощущенья и событья, то его книгу нормальному человеку было бы стыдно читать…

А вскоре он мрачно и злобно кручинился о том, что по нравственным соображеньям он упустил своё бурное наслажденье с сестрою. И чудилось ему, что его неприкаянная сестра горько упрекает его с небес за верность моральным заветам и догмам…

И, наконец, в воображаемых сценах буйных и извращённых услад младшая сестра его начала превращаться в Алёну. И Серов принялся нервно, сладострастно и воспалённо размышлять о том, что его незваная гостья до странности похожа на его умершую сестру.

«Да, во внешности у них, пожалуй, не очень много сходства, – подумалось ошеломлённому Серову, – но внутренне они разительно похожи… Галина придирчиво выбрала себе в наперсницы своего интеллектуального и нравственного двойника; для неё были характерны подобные экзерсисы… Как, впрочем, и для меня… А ведь роман у меня получится грандиозный, не чета банальным шпионским детективам…»

И Серов, постепенно успокоившись, улёгся и удобно, и вальяжно на правый бок, а затем быстро и крепко заснул в ярких мечтаньях о своём писательском успехе. И приснилась ему гуманитарная конференция, на которой выступал он с рефератом на испанском языке и стяжал не только долгие аплодисменты, но даже овацию. Затем приснилось ему, что пузатые и рыжие попы в чёрных рясах обвенчали его в древней купольной церкви с бесноватой и юркой шаманкой, похожей на его младшую сестру. Такую колдунью повстречал он однажды в сибирской тундре…

7

Тимофей и одёргивал, и струнил господскую челядь уже без обычной своей кичливости и даже почти вежливо, но подчинялись ему более охотно и ретиво, нежели прежде. И вдруг ему чрезвычайно понравилась его показная учтивость со своими подчинёнными… Тимофей начал неосознанно приобретать замашки и манеры своих господ…

И вдруг его мысли об Алёне стали болезненно назойливы. Он тщательно и нервно обдумал свою беседу с нею и решил, что ничего лишнего он не сболтнул. А затем он начал тревожно кручиниться о том, что не сможет он подслушать во время обеда судьбоносную и роковую беседу своего хозяина и незваной гостьи… Тимофей не сомневался в том, что за этой господской трапезой определится его судьба…