Черные ангелы

– Привет, молодой человек!

– Если Рим не пал сегодня… – сказал я, пожимая его руку.

– …то он не падет и завтра… – досказал он за меня.

Это был наш пароль или продолжение вчерашнего разговора – мы жили надеждой, что очевидная катастрофа с Землей затянется еще лет на пятьдесят, а потом нам будет уже все равно.

Ступени давно сгнили. Это был опасный подъем вдоль монументальных балясин. Но я его преодолел, чтобы увидеть иконостас из портретов всех главных за последние сто лет. Впечатляющая картина, к которой однако невозможно было привыкнуть, и каждый раз я вздрагивал, вглядываясь в их суровые лица.

Я опоздал – Лука сидел у Алфена в его аппендиксе, где помещался кожаный диван, два стула, и что-то втолковывал ему с абсолютно деловым видом. С него как с гуся вода. На шее алел свежий синяк. Позже он прекратится в отвратительное фиолетовое пятно. Впрочем, на поведении замглавного это давно не отражалось, а его внешность уже никого не интересовала, потому что Лука был человеком, с которым, даже если бы он и не писал на криминальные темы, все равно случались бы различные происшествия, ибо он, как и все мы, был патологическим неудачником. Правда, в редакции шептались, что Лука владеет техникой бесконтактного боя и даже техникой отсроченной смерти, но это, видно, мало ему помогало.

Я заглянул в нашу комнату – стол Мирона Павличко, который пропал год назад, был пуст. Полиция не могла сказать нам ничего вразумительного, кроме того, что дело продолжается. По-моему, они ничего не копали, а ждали, когда выйдет срок и дело закроют.

Никто не заметил, как я пришел. Никто, кроме главного. Он сразу махнул мне рукой, и я, открыв дверь, сунул морду:

– Здравствуйте, шеф!

– Заходи, заходи, Сператов… – быстро произнес он.

У главного в кабине над портретом президента висел лозунг: «Не надо подлизываться к власти! Надо обеспечивать себе политический тыл!»

В главном чувствовалась старая санкт-петербургская закваска. Его любимая поговорка: «Давайте попробуем…» говорила о мягком характере, но вы ошибетесь, если решите, что ваши умозаключения верны. Дело в том, что главный никогда не ошибался. За тридцать лет сидения в главных он больше полагался на свои инстинкты, чем на здравый смысл. Главное, что здравый смысл и инстинкты в нем совпадали. А это говорило о безупречности суждений и высоко ценилось акционерами газеты. Разумеется, они понимали, в кого надо вкладывать деньги.

– Беги в кассу за командировочными – полетишь в Севастополь, там разбился какой-то диковинный объект. Я договорился с военными. Завтра туда идет «борт».

– Шеф, в который раз? А вдруг это действительно правда? – спросил я не без подковырки.

– Нам сообщили – мы отработали, – терпеливо объяснил Алфен.

Никто ни во что не верил: ни в людей в черном, ни в маленьких зеленых человечков. Все знали парадокс Ёми: с одной стороны мы, вроде бы, до сих пор не услышали других цивилизаций, с другой – их не может не быть. А астросы? Очередной скучный миф!

Примерно все так и рассуждали. И я понял, что грядущая командировка это заказ сверху – население должно знать, что творится в провинциях, а у властей должна появиться иллюзия, что они не зря едят свой хлеб, управляя страной в последней стадии развала. Я уже застал конец процесса. Если между городами еще сохранилась какая-то связь, то что делается в промежутках между ними, никто не знал. Вы прилетаете в Озерск на Урале или в Бодайбо Иркутской области, там нет властей, но стоит гарнизон, и ты имеешь дело с генералом, а вокруг на сотни километров пустыня – дороги заросли непроходимыми лесами, реки превратились в океаны воды. Поговаривали, что на Таймыре уже бродят стада слонов, а на Кольском в бассейне Харловки водятся бегемоты. Но информацию никто не мог проверить. Впрочем, откуда им там взяться? Север – есть север. Доска, треска и тоска.

Я закрыл дверь редакторской коморки и отправился искать Леху-фотографа, который должен был мне десятку. Я решил, что теперь-то удержу ее из его командировочных. Но в коридоре перед его владениями меня перехватил юноша в тельняшке – Юра Дронский, контактер астросов, как надеялся я (последнее время на этом многие были помешаны), иначе общение с ним теряло всякий смысл.

– Избавь меня, – попросил я его, – избавь меня от своих историй…

– Н-у-у-у… Викентий Павлович…

– Я умер, – сказал я, делая попытку обойти его слева, но не учел, что он поднаторел в редакционных кознях.

– Типун вам на язык, – чему-то обрадовался он, загораживая мне дорогу и даже пытаясь удержать за рукав футболки.

– Ты к Сашке Губареву подходил? – спросил я терпеливо, рассматривая его унылое и одновременно возбужденное лицо с фанатично блестящими глазами.

Губарев был штатным уфологом и по долгу службы должен был выслушивать бред внештатников. Однако два или три года занятия подобной тематикой сделали из него беспросветного пессимиста. На все его просьбы «снять с него груз метафизики», главный только отрицательно крутил головой, и я тихо радовался, чтобы в редакции оказался человек, стоящий ниже меня по иерархии, иначе ехать мне сейчас в мокрые леса Карелии, а не лететь в славный Севастополь, где плескалось темное, как вино, море.

– Подходил… – невольно покривившись, ответил Юра.

– А к Тане Малыш? Она в курсе…

– Подходил… – Он тяжело вздохнул.

– Ну тогда все… – развел я руками. – Тема закрыта. – И добавил, глядя на его разочарованное лицо: – Что же ты от меня хочешь?

– Викентий Павлович, только вы можете мне помочь… – завел он старую песню.

Стоило один раз побывать с ним на месте «посадки» где-нибудь на Лахте и промаяться до рассвета, как вы становились единоверцем и вынуждены были выслушивать доморощенные теории, которые не имели ничего общего с последними открытиями в этой области, ибо какой интерес в том, что уже известно.

– Не могу, – ответил я. – Не могу, понимаешь?

– Викентий Павлович, я вас не подведу.

– Подведешь… – сказал я, – под монастырь…

– Не под монастырь, а в монастырь, – сказал он с тайным торжеством.

– Какой монастырь? – не без интереса спросил я.

– А… – укоризненно протянул он, – вот видите… – и осуждающе покачал головой.

– Ну? – нетерпеливо переспросил я.

– Тихвинский… – с надеждой произнес он.

– Не-не-не… – сразу открестился я. – Тащиться за семь верст. Я улетаю, я улетаю…

– А после? – спросил он в тон, – а после?

– После посмотрим, – согласился я.

– Ну, Викентий Павлович?..

Я попытался обойти его справа. Он снова загородил мне дорогу.

– Ты где служил?

– Как где? – удивился он, очевидно, думая о другом. – На подлодке…

– На какой подлодке?

– На Марсе стажировку проходил…

Я едва не засмеялся. Всем был известно, что там моря по колено, по крайней мере, для подводных лодок. Даже самый большой разлом – «Морская долина» – едва ли был заполнен на сотую часть. Ходил даже анекдот с бородой: «Подводная лодка в степях Марса». Смех смехом, но Юра Дронский был недалек от истины, ибо, как ни странно, первыми марсианами были подводники – люди, привыкшие много месяцев жить в замкнутом сообществе в условиях ограниченного пространства. Возможно, действительно у военных существовали какие-то программы, о которых я ничего не знал.

– Ну ладно, – согласился я, опираясь локтем о подоконник, который угрожающе заскрипел и готов был тут же отвалиться под моим весом – здание было старое и трухлявое, как и все в этом городе. – Тогда должен знать устав. Если я сказал после, значит, после.

– Хорошо, – обрадовался он. – Через неделю я вас найду. И мы с вами поедем…

– Поедем… – сказал я, – если доживем…

– Типун вам на язык, – поплевал он через левое плечо.

Как и все уфологи, он был страшно суеверен, спускаясь по лестнице, трижды пересчитывал количество ступеней и не переходил дорогу, если их оказывалось четное число. И вдруг я понял его: он не верил во все то, что ему говорили, а неверие толкало его на очень скользкую дорожку, которая могла увести или в мистику, или же родить гения. Все зависело от того, на что он способен. Надо к нему приглядеться, подумал я, а то чем черт не шутит. По пути я заглянул к художникам, чтобы известить их:

– Братцы, отворите окна, а то пахнет дохлыми хомячками…

Ибо кто-то из них в надежде на дождливый сезон не мылся неделю или две. А потом открыл дверь и шагнул во владения Лехи-фотографа, который получал удовольствие от ковыряния в носу. Он мне сразу заявил, отвлекшись на мгновение от своей камеры:

– У меня нет наличностей. Знаешь, сколько я плачу за окрашивание волос?

Он наклонил голову, демонстрируя пегую шевелюру. Год назад он стал красить голову и усы и говорить всем знакомым, что его обожают женщины всей галактики. Это было похоже на паранойю.

– Нет, – признался я.

– Двести рублей!

– Сумасшедший! – восхищенно воскликнул я.

Он почему-то захотел стать именно блондином, но с женщинами ему все равно везло не так, как мне.

– Долги отдают только трусы… Уловил мою мысль?

Лицо его искрилось таким неподдельным юмором, что вы заранее прощали ему подобные шутки. Его страстью были фото-, кино– и видеокамеры. Он собирал все: от старинных «леек» до современных цифровых аппаратов, но в результате пользовался только тем, что конструировал сам. Впрочем, он смело утверждал, что в мире не изобретено ничего лучше допотопной двухобъективной трехсот тридцатой «мамии», и мастерил всякие «штучки» на основе нано-технологий типа подслушивающих и подглядывающих устройств. Он сконструировал универсальную антенну, с помощью которой можно было видеть не только сквозь листву, но даже сквозь стены. И главный не раз выручал его из сомнительных ситуаций, в которые Леха по неосмотрительности попадал. Впрочем, у Лехи с главным были особые отношения, и мы их не касались.

– Еще бы… – сказал я многозначительным тоном.

Он возмутился:

– Ты разговариваешь со мной так, словно я нездоров! – При этом глаза у него оставались абсолютно честными. – Но я тебя сразу предупреждаю – денег у меня нет!

Конечно, он был таким же неудачником, как и я, ведь настоящая жизнь была теперь там, на Марсе, а не здесь, на Земле, а у него был талант, но не было желания никуда уезжать. Я не пытался раскрыть ему глаза на истинное положение вещей. К чему? Половине из нас не на что было надеяться. На Марс попадали лучшие из лучших. Можно называть это своеобразной евгеникой или акцентированным эквилибризмом, суть состояла в том, что на Марсе люди были лучше приспособлены к жизни. По крайней мере, мне так казалось. Но, оказавшись здесь, я быстро понял, что ошибаюсь. И марсианский шовинизм слетел с меня шелухой. Просто кто-то не проходил тесты, кто-то имел грешки, а кто-то махнул на все рукой. Жизнь сложнее инструкций. Правда, она на Марсе только отсюда казалась легкой и беспечной. Там даже было меньше притяжение в прямом и переносном смысле. Главный досиживал в своем кресле, а оно крепко стояло под ним. Вот кто был настоящим везунчиком. Иногда я успокаивал себя и говорил: «Ты пал жертвой обстоятельств, находящихся не в твоей компетенции».

– Отдашь сегодня вечером, – заявил я, улыбаясь.

– Учти, – ответил Леха, – что я еду с тобой исключительно добровольно.

Ему трижды ломали нос. От этого он стал маленьким, как неуродившаяся картошина. Однажды, еще до моего появления в редакции, когда они с Мироном Павличко выслеживали контрабандистов, он нарвался на типа, который в качестве кастета использовал бронзовую ручку от водопроводного крана, и если вы приглядитесь, то обнаружите у него на лице старые-старые шрамы, которые давно превратились в морщины. К тому же он был рыжим, как вечернее солнце, и был лишен способности загорать. К вечеру после целого дня пребывания на солнце он становился розовым, как новорожденный поросенок, а кожа с него отлетала, как шелуха с лука.

– Трепло… – сказал я ему и пошел к Арону Самуиловичу.

Краснобая Леху можно было любить или не любить, но ненавидеть его было невозможно. И я решил, что мою кровную десятку мы с ним пропьем сегодня в обед. Впрочем, на десятку можно было не только напиться, но и плотно пообедать на двоих и даже прихватить выпивку домой.

Выходя из комнаты, я услышал, как Таня Малыш, с которой когда-то у меня был бурный, но короткий роман, злорадно произнесла:

– Он под колпаком у полиции…

А я подумал, что раз меня выпускают из Питера, то что-то изменилось, ведь главный не тот человек, который будет рисковать без надобности. А большой надобности он во мне явно не испытывал. Правда, на Марсе я был неплохим журналистом: когда мне в руки попали компрометирующие правительство материалы, я не упустил своего шанса. Но времена были не те: лозунг «Быстро освоить Марс» предопределил негласные правила политических игр. Принцип справедливой конкуренции, исповедуемый на Земле, на Марсе стал архаизмом, а романтические идеалы первооткрывателей более не интересовали общество. Однако если вы что-то понимаете, значит, вам не все говорят. Информационно-технологический мир стал крайне прагматичным. (Его не интересовал маленький человек. Счет шел на миллиарды – освоение планет и новой энергетики.) Им правили политики, толстосумы и корпорации. Я не только раскопал гнилую систему тендеров, но и обнаружил, что подрядчик правительства – транснациональная корпорация «Топик» в начале десятых, действуя через своих представителей путем подкупа высших чиновников, получила на очень выгодных условиях контракт на прокладку каналов от северного и южного полюсов к экватору. Одним из таких представителей «Топика» был адвокат Виктор Соколов – друг премьер-министра Симеона Юганова. Через полтора года вице-премьер ушел в отставку, Соколов оказался под судом, а обо мне благополучно забыли.

– Плюньте на все, – сказал Арон Самуилович. – Человек не свинья – ко всему привыкнет. – Он потыкал пальцем в потолок магазина, что означало: «Каждый сверчок должен знать свое шесток». – Я буду скучать по нашим разговорам целую неделю. Но вам лучше свыкнуться с мыслью, как инвалиду с культей, что Земля, по сути, ваш новый дом. Я еще не знал человека в вашем положении, который бы вернулся домой. Знаете, Земля все-таки затягивает. Все ворчат, все жалуются, но она им нравится. Здесь все проще и яснее. А традиции!.. Но будьте осторожны, на вас могут повесить новое обвинение, и тогда прости-прощай любимый Марс.

На Марс не пускали людей даже с небольшими грешками. Каждый из нас боялся попасть в черный список. Существовал реестр грехов, по которому человек становился невыездным. Но даже Лука с его пронырливостью не мог его добыть. Судьба человека решалась где-то наверху в загадочных комиссиях. Я подозревал, что и здесь процветала коррупция и взяточничество. Но доказать никто ничего не мог. Слишком большие деньги ходили там. Муссировались лишь слухи.

Он загадочно улыбнулся. Я знал о подобной практике земных, то бишь марсианских властей не пущать под любым предлогом, но у меня были совсем другие планы на жизнь. Более того, я вообще не знал, зачем живу. Трачу время на выпивку и женщин, хожу на работу, треплюсь с приятелями. Впервые подобные мысли стали посещать меня полгода назад. И я не знал на них ответа, как не знал саму причину подобных мыслей. Что скрывать – всю свою благополучную жизнь на Марсе я думал о Земле с презрением. Я представлял, что на ней живут никчемные людишки, не понимающие, в чем смысл существования. Теперь я признаюсь, что был дураком и снобом. Меня развратил размерянный быт и толстый кошелек.

– Черт! – воскликнул я. – Я буду всего лишь исследовать зеленых человечков! Что в этом плохого?

Он задел во мне тайные струны под названием надежда. Он хорошо меня знал, потому что мы были похожи и еще потому что он давно не питал никаких иллюзии и жил одним рассудком.

– Откажитесь!.. Пустое дело… Не рискуйте…

И подул на кофе. Дело в том, что ему было что терять – магазинчик и любимый кофе. Хотя много ли человеку надо? Он мог лишиться удобного места в центре города, а я – работы. Но от мысли, что кто-то или что-то (конечно, астросы, кто еще?!) может изменить твою жизнь, дух захватывало. В голову лезли мысли о Боге. О спонтанной реакции. Не было только условий для ее осуществления.

– Я улечу с ними на Марс, – пошутил я ошалело. – Все только и говорят о них, но ничего не делают. Вдруг это действительно то, что я искал?!

А что я искал на Марсе? Несомненно, свободу, которую я впитал с молоком матери. Огромные запыленные пространства, горизонт, к которому невозможно приблизиться. Вот, к чему я привык и подспудно стремился всю жизнь. В моем положении поднадзорного Земля не могла дать этого. К тому же здесь было слишком жарко. Что делать – льды растаяли, а полюса сдвинулись.

– Молодой человек… – Арон Самуилович по неосторожности поставил свою чашку на томик Довлатова, но тут же убрал и вытер книгу. – Вот что главное! – Он потряс ею. – В этой стране никому не везет, но есть духовность, а там? Впрочем, чего я распинаюсь, вы сами все знаете. Если кто-то из зеленых человечков, то бишь астросов, вам поможет, передавайте от старого еврея привет. Может, это их предостережет от неверных поступков.

У него была своя философия, мода на которую осталась в прошлом веке. А у нас с ним – столько темы для разговоров, что я подозревал его в тайном желании оставить суть вещей таковой, какова она есть – лишь бы только я спускался к нему каждый вечер и трепался за чашкой контрабандного кофе.

– Впрочем, чему бывать, того не миновать, – заключил он уже тихим голосом. – Возвращайтесь побыстрее, Викентий, и не рискуйте напрасно, я бы не доверял никому, даже маленьким зеленым человечкам.

Я не спросил, почему. И так все было ясно, потому что, во-первых, в нем заговорила совесть правозащитника, а во-вторых, в человеческом сознании маленькие зеленые человечки ассоциировались с врагом – «первая странная война» 60-го, «вторая странная война» 74-го, в которых они себя проявили. Или не проявили? Вопрос до сих пор остался открытым. Откуда же тогда новые технологии, использующиеся при освоении Марса? Под давлением общественности правительство провело расследование, но ничего не рассекретило. Нам остались одни слезы по поводу домыслов.

Потом сверху меня позвали к телефону, и я поговорил с Лавровой.

– Я хочу сегодня у тебя переночевать…

– Хорошо, – согласился я, пытаясь скрыть раздражение от разговора с Ароном Самуиловичем. – У меня сегодня еще много дел. – Но ты можешь подождать меня у телевизора.

Чего вы хотите от женщины? Покорности, конечно. Теплой, уютной постели. У нас с Лавровой все было не так. Слишком много случайностей, которые невозможно было предугадать. Может быть, она мне этим и нравилась?

– А ты? – ревниво спросила она. – Ты куда лыжи навострил? Ты что заигрываешь со мной?

– Я не заигрываю, – ответил. – Я только пытаюсь быть вежливым.

Может, у нее начались месячные? – подумал я.

– Если бы ты со мной заигрывал, ты бы стал ругать правительство и колонии. А ты всего лишь говоришь, что улетаешь в командировку.

– Странно, я не говорил, что улетаю, – пролепетал я. – Или говорил?

Обычно я с женщинами не общаюсь на служебные темы. Что может быть тоскливее фраз: «Сегодня я накропал три статьи о марсианских переселенцах».

Но она была непреклонна.

– У меня есть, с кем провести вечер. Но я хочу провести его с тобой, а ты неуважительно относишься ко мне! – И бросила трубку.

Так прошел рабочий день. Мы съездили с Лехой на Кировский, чтобы осветить вялотекущую забастовку портовиков, которым год не платили зарплату, потом смотались в Охту, где бузили безработные и хлысты, а часов в пять я решил пойти выпить пива. Выбор был небольшой: или к «Юрану» на Биржевой, или в «Пятиярви» (где еще работали кондиционеры и зал был обставлен в стиле фильма «Замерзшие»: столики и стулья из материала, имитирующего плотный снег, а водку подавали в рюмках из натурального льда) на Замковой улице, которая была расчищена какими-то бесшабашным предпринимателем от дернистого луговика и акаций. Впрочем, чтобы добраться туда короткой дорогой, надо было пройти через заброшенные кварталы вдоль канала по тропинкам среди зарослей колючих растений, названия которых я до сих пор не знаю, где вы рискуете не только быть укушенным какой-нибудь тварью (в шортах туда лучше не соваться), но и попасть под град кирпичей разрушающихся зданий. Не в этом ли цель правительства, часто задавал себе я вопрос, все развалить, а потом прибрать к нечистым рукам? Последнее время в связи с этой темой все чаще всплывало название корпорации «Топик». И я бежал от этой мысли, как от чумы. Если же идти по Невскому, то мне грозила смерть от жажды, потому что это был самый длинный путь. Я пошел к «Юрану». С одной стороны вровень с берегами стремительно неслась Нева, с другой – возвышались позеленевшие колонны Биржи, с правого берега доносилась «черная» музыка и старый, добрый «хип-хоп». Я настроился на благодушный лад.

В «Юране» было так дымно, что можно было вешать топор. Пахло дешевым саговым пивом и потом. Большелицая блондинка сидела в углу одна. Она была ослепительно белокожей, в майке, с потрясающей грудью, и походила на Беллу Демидову из «Нежной ночи». Сейчас она показалась мне женщиной в пастельных тонах. Не из тех, кто «крутит баранку» звездолета и не может иметь свое мнение по причине монополии корпорации «Трассмарса» на мысли и поведение своих служащих, не из тех, кто делает карьеру в какой-нибудь иной космической фирме в качестве секретаря-референта, и не из тех, кто потерял всякую надежду иметь ребенка, потому что у их матерей-переселенцев развилось позднее зачатие. Не то что бы старомодна, а скорее мягче в чертах и ракурсах. На ее щеках обозначился слабый румянец. Разглядывая ее, я не нашел признаков эмансипации, свойственной большинству современных покорительниц космоса. Значит, она не принадлежала к ассоциации «Марс», на которую работает добрая половина человечества и которая отличалась формализмом в морали. Может быть, она занимается социальными проблемами и решила познакомиться с местным колоритом? А может, она поссорилась с мужем и мстит ему? С такими женщинами я еще не был знаком и сразу понял, что у нее что-то случилось. Впрочем, кто из марсиан не мечтал оторваться по полной и поглазеть на аборигенов, которые еще не утратили индивидуальные черты характера и национальной внешности. И я подсел к ней.

– Что вам надо? – спросила она.

Это был не отказ, а скорее предупреждение. В ее взгляде восхитительных голубых глаз я не увидел резкости, свойственной доступным женщинам. У нее были тяжелые веки, которые у меня ассоциировались с материнством, и скулы с голодной впадинкой под ними. В общем, такие женщины мне нравились, потому что в них я находил черты Полины, но понял я это не сразу.

– Я видел вас сегодня, – сказал я. – Мне показалось, вы чем-то расстроены.

– Ничем я не расстроена, – ответила она, безуспешно припоминая мое лицо.

Но я ей не поверил. Когда вам так отвечают, значит, вы просто заступили на чужую территорию. Но кто знает, быть может, в следующее мгновение она станет чуть-чуть и вашей?

– Послушайте, – сказал я, – я журналист и хорошо знаю этот город. Вы же не местная? А приставать к вам я не собираюсь.

Она сжала губы в знак снисходительности, повернулась ко мне в профиль и сказала:

– Тогда закажите мне абсент.

Я удивился, но заказал. Себе для начала я взял светлого контрабандного пива номер три.

Она сделала большой глоток. Если кто не знает, сообщу, что зеленый абсент – горючий напиток не для дам. Он слишком крепок даже для мужчины. И пить его надо совершенно по-особому – капая на кусок сахара и собирая с него божественную росу. Но даже я не рискнул это сделать, памятуя о завтрашней командировке.

– Держу пари, – сказал я, – вы здесь совсем недавно?

– Ах, не все ли равно… – вздохнула она и сказала: – Откройте лучше окно.

Я открыл окно, и теплый воздух вместе с моим дыханием вырвался наружу. В сумерках шелестел дождь. И я впервые почувствовал, как прекрасны в Питере вечера. Где-то там за облаками светила луна и рядом с ней маленькая, но яркая точка – Марс, где на закате небо голубое, а в полдень – красное и где околополюсные звезды совсем другие, нежели на Земле.

– Вам кажется, – вдруг загадочно сказала она, – что вы все знаете, а вы… – И я мог поклясться, что она произнесла «мой друг». – Ничего… ничего… не знаете…

– Ну вот! – удивился я. – Вы меня заинтриговали…

– Н-н-н… – Она покачала головой, сжав губы. – Не выйдет фокус. – И засмеялась.

Она меня подразнивала. Я сразу это понял. Может быть, всему виной был алкоголь? У нее были длинные прямые волосы – мода, которая не существовала в пределах этого города. И вдруг я вспомнил, что видел такие прически в старых фильмах, которые с упоением просматривал дома по телевизору. Впрочем, возможно, мода была московской, а мы, провинциалы, даже не догадывались об этом.