Хубара. Голаны

– А вы говорите подземный ход? – пробасил кто-то из толпы – вспомните байку Райкина про заднее «кырыльцо» и дефицит.

Наконец, двери касс Аэрофлота открылись, и милиционеры слегка раздвинув турникеты, пропустили внутрь первых трёх счастливчиков. Очередь продвинулась на три шага. Симонов вспомнил, что должен позвонить в «десятку» своему, как тот представился – «куратору», и доложить, как обстоят дела с билетами.

Побегав вокруг здания и по ближайшим улицам, нашёл телефон-автомат, отыскал бумажку с номером и позвонил. Бодрый голос на другом конце провода ответил:

– Полковник Рябцев.

Симонов представился, сказал, что второй день стоит в очереди за билетами и пока не может точно сказать, приобретёт ли он его сегодня, или нет.

– Ты когда должен улетать? – строгим голосом спросил куратор.

– В понедельник, – ответил Володя, – но может получиться так, что отстояв очередь, я узнаю, что билетов в Дамаск нет!

– Ты мне задачи не ставь! – ещё более рассердился голос и, с металлом в интонации, продолжил, – крайний срок твоего отлёта – среда, и ни днём позже! Ясно! Мне не важно, как ты этот билет приобретёшь, хоть на рейс Аэрофлота, хоть на любой аэроплан до Дамаска! Не улетишь в срок – будут большие неприятности! Понял!

В трубке щёлкнуло и всё стихло.

– Ну, ну, – спокойно оценил обстановку Симонов, – очень испугал! Человек, явно не желает заниматься своим делом и пытается всё спихнуть на отпускников. Отправлять убывающих, как сказал «московский дальневосточник» Юра, святая обязанность куратора, об этом ему по секрету сообщил старый друг – сотрудник «десятки».

Володя вспомнил свою первую встречу с куратором, Рябцев, в то время ещё подполковник, важный и довольный собой, рассказывал группе отъезжающих, про неведомую страну, в которой им предстояло работать, о нравах, обычаях, людях и вооружённых силах страны пребывания.

Симонов неожиданно подумал, что сейчас смог бы рассказать людям гораздо больше из того, что действительно их ожидает на той далёкой земле.

Очередь то ползла, довольно быстро, то вставала «колом», тогда активисты шли к дверям и следили за тем, чтобы очерёдность соблюдалась неукоснительно. Иногда дело доходило до повышенных тонов, переходя на личности. Особо «хитрыми», как правило, оказывались студенты университета имени Патриса Лумумбы. Покричав и поругавшись на своём языке, иностранцы, не добившись ничего, покорно шли в хвост очереди. Милиционеры в словесную перепалку не вмешивались, с интересом ожидая финала.

Наконец, Володя оказался у заветных дверей. Его и ещё двух счастливчиков, отделяет от них только турникет охраняемый милиционерами.

В это время, с Набережной к кассам, свернул ярко красный приземистый автомобиль, с открытым верхом. Из него вышел высокий молодой человек восточной внешности в модном костюме, и лишь белый платок с обязательным чёрным кружком на голове, говорили о том, что юноша принадлежит к жителям Аравийского полуострова. Следом выпорхнула длинноногая, белокурая девушка в коротеньком, красном платьице. Под ручку они двинулись к дверям касс. Пара, негромко разговаривая, шла так, будто в сквере кроме них, никого не было. Не обращая ни на кого внимания, они подошли к турникету, и араб попытался его отодвинуть.

Два нехилых мужчины из тройки Симонова, оттеснили его в сторону и перекрыли вход. Симонову ничего не оставалась, как присоединиться к ним.

Иностранец, не ожидая такого поворота, отступил, с надеждой посмотрев на милиционеров. Те демонстративно отвернулись к входу.

Мужчина начал что-то кричать, судя по всему на арабском, размахивая руками и переходя на русскую брань. По-видимому, его родной язык не располагал большим количеством ругательств и, в конце концов, он полностью перешёл на русский мат, который у него получался почти профессионально.

Все молчали, не зная как на это реагировать. Симонов шагнул к скандалисту, и произнёс несколько фраз по-арабски, выученных ещё давно с помощью Аббаса. Закончив свой монолог самой безобидной из них, – «Секер бузак! – закрой поганый рот», звучащей в русском переводе несколько иначе.

Араб от удивления, напротив, открыл рот, и ошалело посмотрел на Володю.

– Секер бузак! – ещё раз повторил Симонов.

Резко повернувшись, молодой человек, грубо схватив за руку свою спутницу, удалился к машине. Машина взвыла и с шумом рванула с места.

– Что вы ему сказали? – спросили из очереди.

– Попросил его закрыть рот, – ответил Володя.

На этот раз, к великой радости, билет он приобрёл. Правда только на вторник, и на рейс сирийской авиакомпании. Самолёт вылетал из аэропорта Шереметьево в девятнадцать часов по московскому времени и делал промежуточную посадку в Анкаре. Это был не лучший вариант, но выбора не было.

С утра купив небольшие подарки, на электричке с Казанского вокзала доехал до нужной остановки. Спросил у железнодорожника на платформе, где находится нужный адрес, и уже через десять минут, был возле ухоженного одноэтажного дома, с большими светлыми окнами, выходящими на железнодорожные пути. Дом показался Симонову гостеприимным и весёлым. Перезнакомившись с хозяевами и гостями, все расселись за богатый стол, чувствовалось, что женщины постарались на славу

Были тосты, раздольные русские песни, мелодичные украинские напевы, разговоры о детстве, родителях, армейской службе и бесконечных переездах. Тяжёлые воспоминания о Сирии, взрывах, гибели людей. Добрые слова о коллективе советской «хубары», в далёком и пыльном городке Самейне. Куда из всех присутствующих, должен был вернуться только один Симонов.

Незаметно наступила ночь, на чернильно-синий небосвод высыпали яркие, как будто только что вымытые звёзды, лёгкий, летний ветерок шумел в кронах могучих деревьев. По зеркалу спящего озера пролегла блестящая, мерцающая в ночи дорожка, от поднявшейся из-за дальнего леса луны. Где-то неподалёку, выводили витиеватые трели невидимые в сумраке соловьи. Простучала в ночи последняя электричка и опять мир погрузился в сонную тишину

– Хорошо у нас в России! Дома всегда хорошо! Как будто и не уезжали! – с чувством промолвил Виктор Леонидович.

В Москву Володя вернулся в воскресенье после обеда, хлебосольные хозяева никак не хотели отпускать гостей.

Ни Лёльки, ни Мошечковы не знали своей дальнейшей судьбы, они были уже откомандированы «десяткой» в распоряжение Главного штаба Сухопутных войск, и ждали новых назначений. Симонов улетал через два дня, в нём боролись разные чувства. С одной стороны, лететь в Сирию в этот раз, особо не хотелось – снова эта выматывающая жара, та же однообразная, жёлтая пустыня, холостяцкая квартира на втором этаже «хубаровского» дома, осточертевшие лепёшки, похожие к вечеру на тарелочки для стрельбы и воспоминания о том, что надо что-то приготовить поесть. С другой стороны, и в Москве он чувствовал себя чужим, друзей не было, прокуренная комната в гостинице с древней мебелью и жутко храпящим соседом за стеной тоже прилично надоела. Питаться приходилось на бегу, в каком-нибудь кафе всухомятку, а вечером в номере, тем, что попутно купил в ближайшем «Универсаме». Идти в шумный и прокуренный ресторан, с грохочущей музыкой, назойливыми девицами, прилизанными официантами, и хитрыми швейцарами не хотелось.

Танковая бригада в далёкой Сирии готовилась к проведению первых в истории, тактических учений с боевой стрельбой ночью, и Симонов там был, очень нужен.

В оставшееся до вылета время Володя заехал на рынок, купил увесистый, аппетитный кусок солёного сала, пахнущий чесноком и ещё какими-то приправами. Отстояв очередь, может не такую длинную, как за билетами, но более шумную, толкающуюся и кричащую, где самые крутые выражения матерного сленга, использовались, всего лишь для связки слов, он пробился сквозь толпу, гордо держа в руках две бутылки «Столичной»

Потолкавшись в очереди другого магазина, где хриплый мужчина, как одинокая выпь на болоте, пьяным голосом периодически выкрикивал:

– Граждане, только по одной бутылке в одни руки! Подумайте об остальных!

Бойкая продавщица винно-водочного отдела, полная, но на удивление подвижная женщина, действительно, выставляла на прилавок только по одной бутылке, несмотря на слёзные просьбы покупателей.

Так Симонов стал счастливым обладателем трёх бутылок водки. В хлебном магазине, где не было очереди, он купил три буханки чёрного хлеба и пачку чёрных, как уголь, сухарей. Ранее приобретённое сало дополнило обязательный перечень подарков вернувшегося отпускника.

Вспомнились слова Иванова, в первый день по приезду в Дамаск:

– «До чего же хорош наш хлебушек! Не ел бы его, а только нюхал! Ничего, ничего, – успокоил он иронично улыбающегося Володю, – послужишь годик, сам поймёшь! Проснешься, иной раз ночью, приснится, что сало с чёрным хлебом жуёшь, слюной можно захлебнуться. Вот тогда меня и вспомнишь! А ещё снится, как снег под ногами скрипит, – вздохнул Иван Иванович, – утро морозное и тихое, иней на берёзках. А ты идёшь, снег под ногами – скрип, скрип! Дымы от печек над избами в небо поднимаются. Воздух – хоть кусками режь, вместо пирога. Попомни моё слово – вспомнишь!»

– И действительно вспомнил, – подумал Володя, – русского хлеба вкуснее нет, и не будет! Снег, чтобы лежал настоящими сугробами, два года не видел, и, вероятно, увижу только через год.

Во вторник, задолго до вылета, Симонов был уже в аэропорту «Шереметьево-2».

Июнь 1984 года. Аэропорт «Шереметьево-2»

Регистрация билетов началась вовремя. Симонов, двигаясь к стойке регистрации, от нечего делать, рассматривал пассажиров рейса, это были, в основном, арабы. Володя даже удивился, как много граждан Сирии живёт и учится в Советском союзе. Студентов можно было отличить по возрасту, одежде, манере громко разговаривать на смеси арабских и русских слов.

– Чем-то напоминающей «хабирский» язык, – усмехнулся Симонов.

Некоторые короткие фразы он понимал, о смысле других догадывался по жестам и мимике говорящих. Вероятно, квалифицированное преподавание в университете русского языка и постоянная языковая практика, дали свои результаты.

Несомненно, молодые люди разговаривали на русском, хотя и коверкая слова, гораздо лучше, чем Симонов на арабском. Вот что значат хорошие учителя!

Турецкие пассажиры выделялись из толпы отъезжающих. Они группировались отдельной кучкой, разговаривая вполголоса. Люди выглядели более европейскими, хотя, подойдя к стойке регистрации, пытаясь что-то доказать сотрудникам аэропорта, начинали так же, как арабы, громко разговаривать, отчаянно жестикулируя и срываясь на крик.

Две, или три женщины, были явно россиянками, по-видимому женами богатых сирийских предпринимателей. Судя по всему, кроме Симонова, граждан Советского Союза среди отъезжающих не было.

В очереди рядом с Симоновым, оказался молодой сирийский парень, сносно разговаривающий по-русски. Он представился аспирантом Краснодарского ВУЗа.

На таможенной проверке строгий таможенник, спросил, нет ли ничего запрещённого для перевозки в ручной клади Симонова. После того, как сумка прошла «телевизор» и на экране высветилось его содержимое, попросил представить вещи к осмотру. Осмотрев медный танк со снятой башней, и не поняв, что это, спросил:

– Объясните предназначение!

Симонов поставил башню на место и объяснил, что это подарок арабскому генералу.

– Это случайно не золото? – улыбнулся строгий сотрудник.

– Нет, это медь, золото, насколько я помню, оловом не припаивают! – ответил Симонов – показывая на соединение деталей. – К тому же у арабов дешёвого золота и своего хватает.

– Посмотрим, посмотрим! – неопределённо ответил таможенник, набирая телефонный номер.

Вскоре появился ещё один сотрудник с каким-то прибором, потыкав им в танк, коротко бросил:

– Медь! – и удалился.

– Куда столько водки везёте? – спросил первый таможенник, заглядывая в сумку, – хлеб чёрный три булки, а сало вообще не приветствуется.

– Тридцать процентов сирийцев – христиане, рядом с тем местом, где мы живём, христианские деревни, сало можно купить без проблем. Но то сало – не сало, с нашим ничто не сравнится! Водка зачем? – На днях очередное звание должны присвоить, надо будет с друзьями отметить! Вообще-то я не гордый, – если бы мог, ещё дома погостил бы, или с кем-нибудь поменялся.

– Надоело? – понимающе ответил таможенник, – военный контракт?

– Да, на третий год поехал!

Внезапно вновь став строгим, сотрудник подвинул сумку к Симонову и официальным тоном сказал;

– Проходите!

Не веря в удачу, Володя, миновав паспортный контроль, оказался за границей.

При взвешивании ручной клади выяснилось, что танк оказался тяжелее, чем Симонов предполагал. Взвешивала симпатичная русская сотрудница аэрофлота, но так как рейс был сирийским, рядом стоял то ли представитель компании, то ли член экипажа, внимательно наблюдавший за её работой. Сумка Симонова была отставлена в сторонку, араб требовал, чтобы Володя сделал доплату, или убрал лишнее, а девушка, почему-то заупрямилась. Когда Симонову объявили стоимость перевеса, он понял, что придётся выбирать, или оставлять на стойке водку, или подарить несговорчивому арабу танк. Денег для оплаты у него не было, в кармане завалялась две-три трёшки, пятёрка и замусоленная десятка – всё, что осталось от расчёта с таксистом, доставившим Володю в аэропорт. Дело в том, что провоз за рубеж купюр большего достоинства было, чуть ли не подсудным делом. Если уезжающий гражданин, всё же желал вывезти какую-то значительную сумму, то он обязан был её задекларировать. Хотя десятки и пятёрки, естественно провозили без оформления. Эти деньги были нужны для того, чтобы, вернувшись в Союз, было бы на что доехать до гостиницы, и прожить пару дней. Этим, как правило, занимались храбрые жёны, часто выезжающие на Родину.

Симонов собрался было, уже выложить пару бутылок, но девушка, взвешивающая ручную кладь, напомнила арабскому представителю:

– Только что, вы пропустили советского молодого человека вылетающего в Турцию, у которого и ручной клади-то не было, но двадцать килограмм уже были включена в стоимость его билета. Так? – чувствовалось, что сотрудница Аэрофлота была почему-то обижена на сирийского представителя. – Я прошу вас включить перевес этого пассажира в тот неиспользованный вес!

Не ожидавший такого поворота араб, вероятно владеющий русским языком, выставив перед собой ладони, заулыбался:

– Да, да! Конечно, какой разговор! Пожалуйста!

Пока Симонов заново оборачивал в сумке бутылки полотенцем и застёгивал замок, девушка тихонько сказала Володе:

– Он тут стоит, каждый недовес записывает. Наши пассажиры из дома, как правило, налегке едут, без особого багажа. Что туда везти? А он потом, этот вес своим отдаёт, думаю не бесплатно. Они от нас порожними-то не летают! – улыбнувшись, пожелала, – счастливого полёта!

До вылета было около часа. Побродив по полукруглому холлу, глядя в громадные окна на стоящие на посадке самолёты, Володя почувствовал голод. Лёгкий завтрак из пары бутербродов с твёрдым, как пластмасса сыром, и стаканом тёплого чая, вот и всё, чем он довольствовался в этот день.

Заглянув в один из буфетов, решил взять чай и какую-либо булочку, за границей цены были другие, поэтому на большее Симонов и не надеялся. Покопавших во внутренних карманах, он неожиданно, обнаружил несколько двадцати-пяти рублёвых купюр, вероятно лежавших там, ещё со времени отпускных поездок.

Володя заказал бутерброд с чёрной икрой, сто грамм коньяка, и двухсот – пятидесяти граммовую подарочную бутылочку виски. Подумав, купил бутылку армянского коньяка «Арарат». В буфете, за столиком в углу, расположились два негра, за другим столиком он увидел двух арабов, один оказался тем самым молодым человеком, которому он предлагал закрыть рот. Он тоже узнал Симонова, и что-то сказал своему спутнику, тот изучающее оглядел Володю, с явным намерением подойти.

Симонов ответил безразличным взглядом и отвернулся, подумав про себя:

– Этого мне только не хватало! На скандал они явно не пойдут – это всё-таки Москва. Но какую-нибудь гадость, если у нас один рейс, могут сделать. Если не тут – в Москве, то по прилёту – в Дамаске. Там мяч на их стороне!

Но, на его счастье, диктор объявил посадку на самолёт, вылетающий в Дубай, и молодые люди удалились.

Наконец объявили посадку на рейс в Дамаск. Не с первого раза найдя нужный посадочный рукав, Симонов встал в очередь и вновь оказался рядом с аспирантом сельскохозяйственного ВУЗа. Непосредственно перед входом в самолёт, стюардесса сирийского рейса проверяла посадочные талоны. Тут же стоял капитан пограничник, проверяя паспорта. Рядом кто-то из членов экипажа с прибором-металлоискателем. Что на других рейсах Симонов никогда не наблюдал:

– Опасаются террористов из банды «Братья Мусульмане», – предположил Володя, – значит, не всех уничтожили, остальных просто разогнали, они попрятались кто где, и ждут своего часа.

Когда подошла его очередь, мужчина прибором провёл по груди и ногам. Жестом попросил повернуться спиной и сделал то же самое. Затем хотел проверить сумку, которую Симонов держал в руках. Стоили прибору только приблизиться к сумке, он истерически запищал, испугав присутствующих.

– «Шу хадо – что это? – спросил проверяющий.

– «Дабаби – танк» – ответил Симонов.

– «Киф дабаби – как, танк?» – не понял араб.

Пришлось достать презент и показать его. Все с удивлением рассматривали блестящую начищенной медью копию танка.

– Это не драгоценный металл? – поинтересовался пограничник.

– Нет! Его уже в таможне проверяли, – ответил Симонов, жалея, что вообще, зря затеял эту историю с подарочным танком.

Араб крутил в руках танк не зная, как поступить. Пограничник спросил:

– Вы военнослужащий? Кому везёте подарок?

Тщательно подбирая слова, стараясь не выдать своё волнение, Володя пояснил по-арабски, что он подполковник, советник командира танковой бригады, подарок везёт для своего друга – командира бригады генерала Амина – племянника президента Асада.

Он думал, что сириец его не поймёт. Но тот всё прекрасно понял, вернул танк Симонову и показал рукой – проходите. Уходя, Володя повернулся и ответил пограничнику:

– Я военный советник, а танк, подарок сирийскому генералу!

Заняв в салоне свое место, Симонов вновь оказался рядом с аспирантом из Краснодарского ВУЗа. Чему тот очень обрадовался, чистосердечно признавшись, что хотел бы в полёте поговорить, как он выразился, «со свежим человеком».

«Свежий человек» Симонов не возражал, сказав, что будет рад такой беседе, и подумал:

– Это будет прекрасная возможность освежить свой «арабо-хабирский» диалект, после месячного отпуска.

Одним из последних пассажиров в салон вошёл тот самый молодой араб, с которым Симонов поругался у билетных касс в Москве. По-видимому, он провожал своего друга вылетающего другим рейсом, и чуть не опоздал на свой. Не глядя по сторонам, он быстро прошёл в глубину салона.

Володя огляделся, Boeing на котором им предстояло лететь, был не настолько стар, сколько неухожен. Внутренняя отделка бортов и материал пассажирских кресел были «замусолены» и, по-видимому, никогда не встречались с шампунем. Спинка среднее кресла в переднем ряду не стопорилась и попытка полной женщины-пассажирки его немного опустить, кончилось тем, что спинка, вместе с пассажиркой, загремев, упала на колени сидящего сзади аспиранта. Все усилия поднять и застопорить её, закончились ничем. Стюардесса увела полную даму в хвост самолёта. На иллюминаторе отсутствовало внутреннее стекло, и позже, по просьбе пассажира сидящего у стенки, его заткнули подушкой.

Наконец, сборы закончились, самолёт медленно покатили на рулёжку.

Симонов сидел у прохода, и в иллюминатор противоположного борта видел удаляющийся аэровокзал и крыло самолёта. Через какое-то время, двигатели загудели, самолёт вырулил на старт. Постояв, и собравшись с силами, ринулся вперёд, слегка покачиваясь на стыках плит. Скорость нарастала, Володя обратил внимание, что крылья лайнера трясутся от неровностей полосы и вибрации. Это его очень удивило. Возможно, они также тряслись и на других самолётах, чего он не замечал. Но тут они тряслись так, будто собирались, мощно взмахнув, птицей поднять самолёт в небо.

Всё обошлось, шасси оторвались от земли, крылья замерли, самолёт набрал высоту, табло погасло. По салону распространился запах сигарет, над спинками сидений поднялись к потолку синие струйки дыма. Оказалось, что на сирийском рейсе курение не возбранялось.

С новым попутчиком, которого Володя окрестил – «аспирантом», они проговорили весь перелёт до Стамбула. Огромный город при развороте самолёта появились в иллюминаторе россыпью ярких, разноцветных огней. Молчаливый турок, сидящий у борта, вытащил подушку из холодного иллюминатора и стал смотреть вниз.

Загорелось табло, самолёт начал снижаться, он, казалось летел над самой водой, отражающей огни ночного города.

– Мраморное море, – пояснил аспирант.

Лайнер коснулся земли и, загудев двигателями, начал торможение. Голос стюардессы по-арабски и по-английски что-то объявил. Арабским языком Симонов владел слегка, английский не знал вообще, так как учил немецкий.

– Мы прибыли в международный аэропорт Стамбула, имени Ататюрка. – перевёл аспирант.

Вскоре всех пригласили к выходу. На улице было свежо и прохладно, чувствовалась близость моря. Пока пассажиры ждали автобус, к самолёту подкатил черный автомобиль с зарешеченными окнами, из него выпрыгнули два человека в тёмной форме, как Симонов предположил, полицейские. И стали прохаживаться вокруг лайнера, вероятно, в качестве охраны. Больше всего Володю удивило то, что они были вооружены немецкими автоматами «Шмайсер» военной поры.

К самолёту прибыли два автобуса, в один погрузились те, кто летел в Турцию, других пассажиров – летевших дальше – в Дамаск, на втором автобусе отвезли «в отстойник», как по-русски назвал это помещение аспирант. Отстойником был большой зал, с буфетом, мягкими креслами, телевизором, туалетами и громадными пальмами по углам.

Июнь 1984 года. Дамаск. Международный аэропорт

В Дамаск прилетели далеко за полночь. Построенное в восточном стиле, новое, шикарное здание аэропорта светилось в ночи, как огромная скала, источающая свет.

По рукаву пассажиры попали в международный терминал. Многие, по-видимому самые сообразительные, почти бегом бросились к стойкам вдоль стены, и стали заполнять, сложенные там стопочкой листки. Туда же направился аспирант, взял один из листков и Симонов. И только тогда, понял всю глупость и безвыходность, своего положение. Это были, напечатанные на арабском, бланки деклараций, которые необходимо было заполнить, прежде чем идти на паспортный контроль и таможенный досмотр.

Советские переводчики встречали в аэропорту только рейсы Аэрофлота.

Оформляли необходимые документы, собирали паспорта и без всяких проверок проводили прибывших к автобусам.

Симонов, прилетев сирийским рейсом, не мог обойти паспортный контроль и свирепых таможенников, бесцеремонно вытряхивающих вещи своих сограждан для досмотра. Когда-то Володя, впервые прилетев в Дамаск, с ужасом наблюдал эту процедуру. В этот раз, на улице его не поджидал с машиной верный Аббас. Арабских денег на такси у Симонова не было, он даже не знал номера телефона оперативного дежурного Управления главного военного советника.

Всё ещё, на что-то надеясь, он прошёлся вдоль стоек, но бланка декларации на русском языке так и не нашёл. Молодой человек, аспирант советского ВУЗа, попытался помочь в заполнении декларации, но вскоре они поняли бессмысленность этого занятия. Остановились на том, что Ахмед, так, оказывается, звали аспиранта, по приезду домой, с квартирного телефона позвонит оперативному дежурному Управления. Если конечно найдёт его номер в телефонном справочнике. На том и расстались.

Симонов остался один, голоса людей звучали тише, зал понемножку пустел.

– Рано или поздно все разойдутся, а я останусь торчать посредине зала, как облезлая пальма. Надо где-то присесть в сторонке, и спокойно обдумать своё положение, не привлекая внимания охраны. Рейс из Москвы будет в пятницу, сейчас только утро среды – не дотяну, – с грустью подумал Симонов.

Он сел на скамью рядом с каким-то развесистым растением и сделал вид что дремлет. В пустом зале гулко разносились шаги сотрудника аэровокзала, прохаживающегося возле выхода из посадочных рукавов.

– Что расшагался? – неприязненно подумал Володя, чутко прислушиваясь к тому, куда шаги повернут, – сейчас подойдёт, и ласково скажет «собахен хэр – доброе утро!». И всё, приплыли, доказывай потом, что ты не верблюд! На его счастье вскоре прилетел рейс из Киева, до этого делавший посадку в Багдаде, а теперь собирающийся лететь дальше, – в Каир. По крайней мере, именно так понял прозвучавшее объявление Симонов.

Зал вновь наполнился голосами. Симонов знал, что все улетающие в Сирию по военному контракту, даже если они живут в Киеве, не могут прилететь этим рейсом. Улететь можно было лишь после посещения «десятки» в Москве. На рейсе могли прилететь только жёны, возвращающиеся из Союза. Но женщины улетали ради детей и, как правило, возвращались только после первого сентября. Всё же он поторопился к входу в терминал, внимательно, с надеждой разглядывая прибывших.