Смута. 1985—2004

«Операция по пресечению митинга началась 9 апреля в 4 часа утра и завершилась трагически… Вытеснение митингующих в районе левого угла лестницы Дома правительства в процессе исполнения превратилось фактически в окружение части голодающих и других участников митинга. А применение с грубейшими нарушениями инструкций резиновых палок и отравляющих веществ, использование в разгоне демонстрантов малых пехотных лопаток фактически обернулось жестокой расправой над советскими людьми.

Особо следует отметить самовольное решение подполковника Бакланова А. М. на использование изделия К-51, скрывшего впоследствии факт применения этого изделия. Однако точность указания рубежей применения отравляющих веществ вызывает сомнение. По многочисленным показаниям пострадавших отравление они получили на более ранних подступах (непосредственно у Дома правительства и Кашветского храма).

На стадии завершения «операции по вытеснению» имел место факт огнестрельного ранения одного из участников митинга в голову»

(http://sobchak.org/rus/docs/zakluchenie.htm:).

В этом же «Заключении» приведены точные цифры и о «частях Советской Армии, принимающих участие в этих кровавых событиях: 4-го мотострелкового полка ОМСДОН, военно-воздушного десантного полка, отрядов ОМОН и милиции из разных городов». Были опубликованы и сведения о погибших, пострадавших, раненых и находящихся в больницах, что категорически опровергалось до этого центральной прессой. Приведу еще одну цитату из этого «опуса»:

«В целом за период с 9 апреля по 9 мая общее число обратившихся в лечебные учреждения составило около 4000 человек. Всего было госпитализировано около 500 и в настоящее время на диспансерном учете и лечении состоит около 1000 человек».

О погибших, как всегда было туманно сказано, что «16 участников митинга погибли на месте происшествия, а трое вскоре скончались в больнице». Ну, и опять, как водится, «причиной смерти всех этих несчастных женщин, кроме одной из погибших, являлась «асфиксия в результате сдавливания грудной клетки в толпе». То есть – сами виноваты: чего собирались-то на митинг.

Однако, как оказывается, было в этом документе и признание «высокого начальства» о применении спецсредств «Черемуха», с особой оговоркой, что это «было официально ими признано лишь 13 апреля с.г., и то лишь под давлением неопровержимых улик». И далее «в последующем шло поэтапное признание применения различных модификаций „Черемухи“ и газа Си-Эс (изделие К-51)».

Теперь-то уже и не скрывают особенно факт применении боевых ОВ неизвестного типа, как на спектакле в «Норд-Осте». Все уже привыкли, отравили там несколько сот неповинных человек, так не все же померли. Вот и мой сотрудник (Губайдуллин) нашел все-таки свою дочь на третий день после той «блистательной» операции спецслужб в одной из московских городских больниц, и рот ему заткнули небольшой денежной суммой. Чего же жаловаться и, главное, кому жаловаться, тем же спецслужбам?…

Я что-то так и не увидел документа по террористическому акту в Норд-Осте (октябрь 2002 года), хотя бы такого, как вот то «Заключение Комиссии Съезда народных депутатов» о тбилисской трагедии 1989 года, в которое пришлось внести следующие строки:

«Установлено, что против участников митинга „силами вытеснения“ были применены резиновые дубинки, „спецсредства“ – отравляющие вещества раздражающего действия, малые пехотные лопатки и в одном случае (по заключению судебно-медицинской экспертизы) огнестрельное оружие…»

Недалеко мы ушли за двадцать лет… Суверенная демократия, да… Впрочем сегодняшний ОМОН – это уже не милиция в 80-е, а какие-то «космические ликвидаторы» в непонятном обмундировании. Так что на этом фронте большие успехи достигнуты нашими силовыми органами…

Я еще немного потолкался в тот апрельский день 1989 

года между молчаливыми, скорбными фигурами, застывшими над цветами, аккуратно разложенными на местах, где погибли родственники и знакомые многих тбилисцев, спустился по ступеням в нижний алтарь Кашветской церкви, поставил свечу и отправился домой.

Бог миловал мое семейство, никто из наших родственников не пострадал, а на душе было муторно во все дни моей командировки… Тогда я и решил больше не платить членских партвзносов, которые по старой, наверное, еще ленинской инструкции, надо было самолично приносить партгруппоргу нашего «Главцентра Океан».

До сих пор не могу отделаться от мысли, что эти регулярно повторяющиеся «наезды» на Грузию, с интервалом в два десятка лет, запланированы в какой-то «тайной канцелярии»… 1956 год – 1989 год – 2009 год. Время другое, поводы, вроде бы разные, а схемы действий властей и кровавые результаты приблизительно одинаковые – провокации, ввод танков, потом летающие над головами вертолеты, советские (российские) войска, поиски «грузинских зачинщиков» и потом, ряды могил…

Пролетели два месяца моей командировки, я получил «Диплом», который давал мне право проверки и стандартизации приборов для измерений параметров водных сред, и вернулся в Москву. Был месяц май, жизнь продолжалась, но вал вымыслов относительно событий в Тбилиси уже навсегда скрыл истину для российского обывателя. «Империя лжи» расцветала и развивалась на питательном растворе распадающейся «империи зла».

«Процесс пошёл»

Раньше вранье было прерогативой особо выделенных для этих целей деятелей в советской печати и на радио. В особых случаях, лично глава государства, где-нибудь заграницей, только чтобы свои сограждане не услышали, изрекал что-либо, вроде бодрого «ответа Горбачева на вопросы французских коммунистов», приведу из того забытого:

– «Теперь насчет политзаключенных. У нас их нет. Как нет и преследований граждан за их убеждения. За убеждения у нас не судят. Но всякое государство должно защищать себя от тех, кто покушается на него, призывает к его подрыву, кто шпионит в пользу иностранных разведок. В последнее время, как меня информировали, в СССР за все виды такого рода преступлений отбывает наказание немногим более 200 человек». (Газета «Юманите», 8 февраля 1986 года).

Прошли еще два десятка лет, окончилось ХХ-ое столетие, мир уже стал делать первые шаги в третьем тысячелетии, а мы сегодня продолжаем слушать всё то же официальное вранье, которое заполонило экраны телевидения, главный источник информации для 86% россиян. Расширился круг официальных вралей, врать стало сутью, необходимостью и средством обогащения практически всех СМИ, включая телевидение, радио и прессу. Правда, истину стало возможным извлекать из многочисленных других, как сейчас принято говорить, «альтернативных источников», и не до конца «зомбированная» телевизионная аудитория (те же 14% населения, как и ранее), постепенно переходит в Интернет-пространство, которое пока никак не попадёт под колпак ревнителей «истинной православной веры». А тогда, двадцать лет тому назад, мы обсуждали события на кухнях, слушали, как и во все прежние годы, «вражеские голоса». Я предпочитал, по старой, школьной привычке, «Голос Америки», особенно его станцию в Танжере, откуда я почерпнул все свои сведения о джазе, и давно привык, как курильщик к «Приме», к ежедневному прослушиванию этой станции.

В Москве эфир был до предела засорен мощными радиотехническими средствами, так что принимать радиостанции «Свобода» или «Голос Америки» можно было только на дачах, подальше от этого «джаза НКВД», как выразился один журналист, вдалиот зоны радиоподавления сотнями «глушилок», расставленных по всей стране. Мы даже предположить тогда не могли, что вдруг будет прекращено глушение «Голоса Америки», и это станет одним из первых мероприятий, провозглашенной Михаилом Горбачевым «политики гласности» (в конце 1988 года принимается решение Политбюро ЦК КПСС о полном снятии радиопомех).

Я прилетел из Тбилиси в Москву уже после выборов

Народных депутатов в Верховный Совет СССР, за которыми состоялся Съезд, и стал, как и все жители столицы, каждый вечер наблюдать по телевизору за депутатами в зале заседаний. Впервые в истории страны были организованы прямые телевизионные трансляции съезда и, я думаю, что именно это стало последней каплей, переполнившей многолетнее терпение соотечественников, особенно москвичей. Народ впервые в лицо увидел, кого он выбрал. Зрелище было впечатляющее.

Когда раньше лица этих «слуг народа» на высокой трибуне с бумажкой в руке, мелькали в кинохронике, реже на экране телевизора, это еще было терпимо, стало привычным. Их малограмотная речь умело подправлялась вставками ведущих, а косноязычие микшировалось. На этот раз можно было увидеть их всех, весь этот «бомонд» скопом, в их естественном виде. Это было большой ошибкой властей. Наша российская власть никогда не отличалась особой красой – на портретах ее подкрашивали, подмазывали, убирали у одних складки жира на шее, у других прибавляли волос, затушевывали оспу и даже делали отдельных вождей выше. А здесь можно было увидеть весь этот питомник в натуральном виде, и, главное, услышать их малосвязную речь, партийное косноязычие. Да, обман, сначала только внешний, вдруг открылся, и многомиллионному зрительному залу предстал убогий облик статистов советского политического театра, в котором актеры без грима и суфлеров оказались один на один со всеми зрителями, со всей страной.

Самое малое, что происходило почти в те дни в каждой квартире значительно продвинутых в политических оценках москвичей – это откровенный смех, после трансляции очередного дня заседаний, на почве которого взошли сотни анекдотов, что раньше могли лишь рассказываться полушепотом и только доверенным лицам. Что касается всей остальной страны, думаю, что она тоже посмеивалась, но с оглядкой на соседей, и все еще пребывала в привычной спячке, убаюканная десятилетними ожиданиями «светлого будущего». Впрочем, видели жители нашей огромной страны этот съезд по телевидению, или не видели, я не знаю.

«Большой обман» выходил наружу и становился достоянием общественности, многие трезвели и убеждались, что «король», а точнее все «короли были голые». Если раньше одному Райкину было дозволено копировать некоторых деятелей, то теперь к этому приобщились «широкие массы трудящихся». Устои «страны победившего социализма» зашатались, мы стали ожидать еще более значительных признаков перемен.

Впечатления от Съезда народных депутатов, особенно от его результатов, были крайне противоречивы. Мы впервые увидели Андрея Дмитриевича Сахарова, трижды выходившего на трибуну. Гогочущее и бьющее с остервенением в ладоши, депутатское стадо не захотело даже выслушать его. Если бы им дали волю, они бы, как носороги Ионеско, затоптали интеллигента-академика в едином порыве раболепства перед пока не дрогнувшей властью. Порывы депутатов сдерживал двуликий Михаил Горбачев, ищущий, как председатель президиума Съезда, «консенсуса», слово впервые им введенное в широкий обиход. Видимо, у Горбачева появились образованные референты. На этом же съезде мы увидели и услышали выступления Юрия Афанасьева с Гавриилом Поповым, пытавшимися немного подвернуть «единую линию» основной массы депутатов, привыкших «все как один» голосовать за любое предложение начальства. Их попытки провалились, но образовались группы

единомышленников, выпадавшие из общего политического

строя, все еще следующего за партийным руководством. Появилась вокруг них напористая и речистая, самая образованная, «Межрегиональная депутатская группа», фракция, в которой вышел через некоторое время в лидеры Борис Николаевич Ельцин.

Можно найти весь состав этой группы в Интернете и 

убедиться, что в ней собрался цвет советской нации. Что станет позже и с этой группой и с отдельными представителями ее – это отдельная тема, не входящая в задачи моей «летописи». Они, как в свое время «декабристы», выполнили свою миссию, но в отличие от тех, все-таки сохранили и свои посты, и жизнь и избежали ссылки. Время уже наступало другое. Самые «шустрые» из них мелькали потом на страницах газет, пробившись в высшие сферы власти, в региональные лидеры. Многие, наглотавшиеся грязи в политической советской помойке, отошли от дел, от борьбы, а другие ушли и в мир иной.

Вскоре стало понятно, что этот новый Съезд, вся эта говорильня не имеет к действительности никакого отношения, так как главная цель Съезда – избрание нового Верховного Совета, уже достигнута где-то «там», задолго до начала самого Съезда и далеко за его пределами. Уже было известно, кто будет Председателем Верховного Совета (конечно, Горбачев), и есть уже все списки членов Верховного Совета, пока правда в виде кандидатов, но процедура голосования была составлена таким образом, что никто со стороны, «из чужаков», туда не смог бы проникнуть. Опять оставалось народу уповать только на нового «царя-батюшку» – Михаила Горбачева, чья кандидатура пока не вызывала сомнений.

Закончился всесоюзный телевизионный театр, все пошло по накатанному, выбрали и Председателя ВС СССР – Горбачева, и двух других Председателей двухпалатного Верховного Совета: Примакова и Нишанова. Если первый, появляясь на телеэкране производил, в общем, неплохое впечатление, то второй «фигурант» отличался вопиющей неграмотностью и стал объектом пародий. Это он так и не смог выучить слово «конституция» и вместо него говорил «конестуция», так что я подумал было, что он когда-то был связан с коневодством. Написал вот «фигурант» автоматически и решил проверить в «Википедии», где нашел прекрасное определение этого слова, подходящее для Нишанова – «Специалист со средним специальным образованием в кондитерском деле». Да им предстояло не только выпекать, но и пользоваться единолично новоиспеченным пирогом, хотя уже и не долго.

Появился и новый руководитель, выдвиженец ЦК – Председатель Совета Министров Николай Рыжков, бывший директор Уралмаша.

В институте (ВНИРО), где я все еще работал, тоже стали заметны всякие подводные течения. Наш «Главцентр Океан» ужепрактически не финансировался из бюджета. «Техническое задание на разработку АССОИКИ»

(автоматизировагнная система сбора и обработки космической информации), которое я пытался несколько лет воплотить в жизнь, как его соавтор и руководитель соответствующего подразделения, вся эта глобальная идея теряла свой смысл. Расползалось и рушилось стройная идеология технической реорганизации Министерства рыбного хозяйства, информационной увязки 5000 судов союзного рыбного флота. Мы еще попытались было «влить молодое вино в старые мехи», выделились из института и организовали новую структуру, в духе «перестроечных времен», под громким названием – Ассоциация. Я съездил в несколько головных организаций наших бассейновых подразделений: в Керчь, Севастополь, Калининград и, конечно, во Владивосток, но и там, на местах, тоже не было денег, энтузиазм наших коллег по космическим системам сбора информации иссякал на глазах. Очень уж были очевидны грядущие перемены, наши «премудрые пескари» затаились и ожидали перемен, надвигающихся с каждым днем.

В конце года появилось Постановление Верховного Совета СССР «о кооперативах», смутившее многие умы. И хотя «Закона о кооперативах» еще не было, из моего подразделения в «свободное плавание» ушло несколько человек, соблазненных неясными высказываниями прессы о грядущем частном предпринимательстве.

Но все же небольшие перемены, чахлые ростки немного пугающего будущего, стали появляться. Вот и новый «Закон о печати» позволял вести в газетах что-то вроде полемики с властью о наболевшем, хотя советская цензура все еще не была устранена.

Что стало видно невооруженным глазом уже к началу 90-х, так это долго скрывавшееся расслоение российского общества. Раньше было просто – вся страна условно могла быть поделена на два лагеря, сохранившихся со времен революции и гражданской войны: тех, кто сажал и расстреливал, и тех, кого сажали и расстреливали. Вторых, по очевидным причинам, становилось всё меньше, их физические истребление несколько десятков лет никак не способствовало росту этой части населения. С каждым новым поколением, шла их естественная убыль, так как расстрелы самой производительной части второго поколения продолжались, к тому же падала в их среде и рождаемость – выжившие после лагерей и отсидок быстро заканчивали жизнь «на воле», а другие не очень-то стремились к увеличению семьи.

К этому времени, ушли «в мир иной» почти все, кто вернулся домой из ГУЛАГа, благодаря Хрущеву, по «Ворошиловскому указу» 1953 года. В нашей семье, семье в основном врачей, никогда не занимавшихся политической деятельностью, репрессированных было «только» трое: два врача и один историк, с общим стажем «отсидки на троих» более сорока лет. «Чемпионом» был дядя Митя, отсидевший за «историзм» 19 лет в Воркуте, с 1937 года по 1956-ой. Дядя Макс в 1941-ом сел за то, что был немец по происхождению, тетя Нюра осталась на оккупированных немцами территориях, в Орше, и была вывезена с двумя детьми на работы в Польшу, что сделало её «врагом народа» по 38-ой статье в 1947 году. Это мое ближайшее родство, о других, более дальних, двоюродных и троюродных, не буду вспоминать, тем более, что они – известные всем жертвы давних, страшных лет «большого террора» (1937—1938 г.г.), но цифры назову: только расстрелянных Довнаров (линия моей бабушки) было более тридцати, меньше в два раза Валахановичей и «совсем немного» Павловичей (линия деда) – 7 человек (Леонид Моряков, Репрессированные литераторы, ученые, работники образования, общественные и культурные деятели Беларуси, энциклопедические справочники,).

Исторический, продолжающийся два столетия геноцид беларусов, превосходит в несколько раз геноцид армян турками.

Чудом сохранившаяся интеллигентская прослойка России (и в еще большей мере Беларуси), с признаками былых «властителей дум», все утоньшалась, и замещалась, а точнее подменялась советскими «специалистами», – «красной профессурой», называвшимися в газетах «новой, советской интеллигенцией». Эта часть населения легко освоилась под девизом «народ и партия едины» в новой реальности и встраивалась во все советские структуры, опору власти, пополняя время от времени, из своей среды верхние политические эшелоны управления страной. Люди из этого лагеря до сегодняшнего дня все подсчитывают жертвы ГУЛАГа и пытаются доказать на основе «новых, истинных» документов, что расстрелянных НКВД было, например, не три миллиона, а два, или что в лагерях от пыток, голода и ежедневных унижений умерло заключенных на миллион меньше.

Вот такое выросло племя новых вурдалаков, потомки советских янычар, сподвижники чекистов, дети и внуки партийных работников, не гнушающихся самыми низменными средствами для достижения своего благополучия. Размеры этого клана и их аморальность не поддаются никакому измерению. Тут уж не до Достоевского с его «слезой ребенка»…

И все же, к концу 80-х, колеса скрипучей арбы социализма в восточном блоке «стран народной демократии» стали разъезжаться, которое куда. Тон задавала польская «Солидарность», выбравшаяся, наконец, из подполья, признаннаякоммунистическим правительством генерала

Войцеха Ярузельского. Видимо, уроки «сибирских университетов» не прошли для генерала даром (он отбывал срок в Ойротском лагере, Алтай, 1940—1943 г.г.). Ему удалось «спустить на тормозах» всенародное буйное ликование по поводу полного изгнания из Сената коммунистов ПОРП во время почти свободных выборов в Сейм и Сенат. Сил, а может быть, и средств у Советов на подавление польских вольнодумцев уже не хватило. Думаю, что и ввод нового контингента советских войск с непременными танками, как в свое время в Будапеште в 1956 или Праге в 1968 году, не дал бы результата, а привел бы к страшной резне. Советское время заканчивалось и не видеть этого уже было невозможно…

Наступало новое время – время революций, в каждой коммунистической стране или республике старую власть сменяла новая, где совсем бескровно, где немного попороли розгами коммунистов или побегали за местными сотрудниками КГБ, укоренившегося во всех странах со времен «верного ленинца» Дзержинского и структур Менжинского и Артузова. Где совместное сопротивление компартийцев и спецслужб было послабее – там все закончилось и потише. Компартии всех стран разбегались…

Горбачев и его команда с изумлением взирала на стихийные праздники ликующего населения, освобождения стран коммунистического блока, народные шествия и демонстрации. Советский партийный аппарат стал ходить пешком, прижимаясь к стенам. Когда я нос к носу столкнулся на переходе через Садовую с Лигачевым, сподвижником Горбачева и одним из самых влиятельных членов Политбюро ЦК КПСС – автором и идеологом «сухого закона», который куда-то двигался в общем потоке, я понял – «им» пришел конец.

А тут и стена берлинская не выдержала напора людской стихии. Германская Демократическая Республика, рай для ограниченного контингента советских туристов и советских войск (ОГВ), прекращала свое существование. Но с продуктами в гастрономах Москвы становилось все хуже, особенно с детским питанием, что меня больше всего и волновало. Мы уже пережили «полное изобилие» при Хрущеве, когда в Тбилиси, где я тогда работал, хлеб делали из «лобио» (фасоль), и усилия Брежнева по вводу талонов на мясо по предприятиям, и его знаменитую «Продовольственную программу СССР», от которой остался лишь анекдот о «вырезке» из нее. Только дети, – моему младшему сыну исполнилось уже 4 года, – ничего этого знать не хотели и, прямо по Гоголю, «от праздности завели себе привычку трескать», причем по несколько раз в день. Я иногда, когда особенно «подпирало», уезжал в Минск и возвращался оттуда с беларускими колбасами и «палендвицами», которые покупал на Комаровском рынке. В магазинах тогда и там было не густо, но Минские базары еще «дышали», да и цены там были не московские.

Московские власти ввели в обращение «Удостоверение москвича» с фото и какой-то печатью, которое давало право на получении некоторой толики продуктов в длиннющих очередях в гастрономах. 300 граммов сыра, которые расталкивая очередь локтями можно было получить, отмечались продавцом в какой-то тетради, имело ли эта запись смысл для госучета, я не знаю. Пустые прилавки были главным признаком того, что власть долго не удержится.

Приехавшая к нам в гости из США, знакомая моей жены по берлинскому университету, Барбара, или Варя, как мы ее звали, с удовольствием становилась в очередь за продуктами, с удостоверением моей жены, с записной книжечкой в руке, и заносила себе на память ядреные выражения «могучего русского языка». Она была профессором филологии и вела курс русского языка в университете Сан-Диего. Мы же, так сказать, читающая Россия, подняли тираж газеты «Аргументы и факты», кажется выше 30 миллионов, по крайней мере, она в те годы попала в книгу рекордов Гиннеса. А почитать истосковавшемуся по правде российскому жителю было в этой газете достаточно. Открывалась эпоха либерализма, совершенно новое слово для тех, кто родился после 1937 года, появлялись новые личности, доселе нам неведомые, вроде Травкина или Богачева с Жириновским, образовывались новые партии – Демократическая Россия, Солидарность, ЛДПСС и Объединенный Фронт Трудящихся и т. д. Обсуждались пути движения российского общества. Куда надо было двигаться – никто толком не представлял. Наступал 1990 год…

Если бы не исчезновение брата Арустама, у которого я бывал когда-то в гостях в Баку, если бы не мои поиски его через «Красный крест», если бы не было бегства всей семьи Харазянц из азербайджанской столицы, то мы бы в Москве ничего и не узнали о тех страшных событиях начала 1990 года. Поясню кто они такие, Харазянцы, в нашей семье.

Моя сестра Майя была замужем за бакинским армянином, Арустамом Харазянц, и все что там происходило болезненно

затрагивало и наш беларуский клан. Армяне снова, как и в начале века, перед первой мировой войной в Турции, подверглись физическому истреблению. Повторение тех давних событий в «социалистическом» Баку казалось неправдоподобным. Бегство армян из полыхавшего ненавистью города стало еще одним следствием «единственно правильной, сталинской национальной политики». Это были страшные дни. Сравнительно недавно, мне попалась заметка, в которой было изложено, как великий шахматист, Гарри Каспаров, арендовал тогда самолет и вывез сколько смог армян из взбудораженного и охваченного националистическим угаром Баку. Каспарову до сих пор не могут простить его отношение к событиям, очевидцем которых он был: