Партия в шестиугольные шахматы

– А если у тебя ничего не получится, ты его обратно выбросишь?

– С чего ты взял?

– С чего взял, да на что положил… Как будто не знаешь, как это бывает.

– Знаю. У меня не будет.

– А что это за одно место, где ему будет хорошо?

– Можно посмотреть, если хочешь.

– А у тебя прежде собаки-то были?

– Слушай, ты,… Афоня. Я вопросы твои терплю только из вежливости. Я же вижу, что собака не твоя и вообще бездомная.

– Откуда ты это видишь?

– Потому что я Дедукция, понял?

– Дедукция… Бонифаций бездомный, но просто так за тобой не пойдет. Так что не выступай…

– Его зовут Бонифаций? – Рупия как будто немного оттаяла и погладила пса по голове. Тот не возражал. – Бонифаций… Бонифаций, пойдешь со мной?

Пес вскочил на все четыре лапы, отряхнулся, по-собачьи, вращая всем телом, и завилял хвостом. Нетерпение так и прыгало в его глазенках, направленных на Рупию.

– Бонифаций, ко мне! – скомандовал Виталий.

Пес глянул на мальчика, но не сдвинулся с места.

– Ко мне! – прорычал Виталий.

Бонифаций, припав на все четыре лапы, полуползком двинулся к Виталию. Голову пес пригибал книзу, как будто опасаясь удара.

– Ну и что ты доказал? – Рупия неприязненно глядела на Виталия. Он ответил ей невыразительным взглядом:

– Ладно, забирай. Только покажи это одно место.

– Пойдем.

Бонифаций сорвался с места и поскакал вслед за Рупией. «Вот это Бонифаций, вот это друг называется», – грустно подумал Виталий и поплелся следом.

***

В одном месте в глаза сразу бросилась огромная коробка, на которой неподвижно восседали, как сфинксы, два котенка, длинноухие и черные.

– Здесь живет мой дед, – сообщила Рупия.

– А почему он не живет с тобой и родителями? – удивился Виталий.

– Потому что потому и кончается на «у», – пояснила Рупия.

– Остроумно, – Виталий раздул ноздри.

Рупия закатила глаза под потолок и демонстративно махнула рукой:

– Иди за мной.

Жилище деда находилось за свежевыкрашенным серебрянкой забором-частоколом. Точнее, там находилось некое учреждение, пять или шесть зданий, построенных в разные годы. Они теснились на небольшой площади, более поздние стояли дальше и были выше, выглядывая поверх мрачного двухэтажного особнячка, как дети-акселераты поверх плеча постаревшей, но еще бодрой мамаши. На одной створке ворот висела табличка «Въезд частного транспорта запрещен», но вторая была распахнута настежь, через нее Рупия, Виталий и Бонифаций прошествовали внутрь огороженного дворика. Оставив слева мрачный особнячок, процессия оказалась около длинного кирпичного двухэтажного корпуса (двухэтажного, но очень низенького), проследовала в дальний его конец, игнорируя несколько запертых дверей. Крайнюю дверь Рупия уверенно толкнула и остановилась, пропуская вперед Бонифация. Тот, немного поколебавшись, все-таки прошел внутрь, Рупия за ним, Виталию пришлось замкнуть шествие. «Вот и славненько», – выдохнула Рупия, когда они преодолели прихожую, а за ней еще одну дверь, вот тут Виталий и увидел котят-сфинксов. Как ни странно, котята никак не отреагировали на вошедших, даже на собаку. Виталий покосился на Бонифация, но и тот был спокоен, деловито обнюхивал пол вокруг себя. Свет в большой комнате, где очутился Виталий, горел, но горел слабо, позволяя только заметить, но не разглядеть в деталях, невообразимое количество хлама: каких-то шкафов, столов, верстаков, коробок, странных приборов со свисающими проводами, табуреток, стульев, мешков, распиханных тут и там, тут и там борющихся за пространство комнаты, тут и там прямо кричащих: «Мы уже здесь! А вам-то что надо?!» Виталий поежился и втянул носом воздух: пахло как в тамбуре пассажирского поезда. Дед появился откуда-то справа. «Привет, деду-у-у-ля», – прокукарекала Рупия срывающимся фальцетом и, видимо, оставшись собой недовольна, громко и смущенно прокашлялась.

– Привет, Рупия. Привела? Ох, какой красавец! Как звать?

– Бонифаций.

– А-ах. А твой ухажер согласен нам его отдать?

Дедуля (пусть будет «дедуля») голос имел негромкий, навязчиво-мягкий, с нотками некоторого довольства, которое и не собирался прятать.

– Согласен, согласен, – заверила Рупия, даже не взглянув на Виталия, – покормить бы его, а то он у Афони все по улицам бегал.

– Ты ведь знаешь, где миска. И знаешь, где холодильник. Так что давай. А то что же ты думаешь, тебя всю жизнь на руках, как маленького ребеночка, будут носить? Пора своими ножками ходить.

Рупия не обиделась и даже довольно улыбнулась: «Пойдем, Бонифаций». Бонифаций недоверчиво скульнул, но все-таки пошел за Рупией в правую часть комнаты к неказистой двери. Видимо, из нее и вышел дедуля.

Виталий остался у двери. Ему вдруг стало тоскливо и как-то все безразлично. Честно говоря, попросту захотелось отсюда удрать. Но в этот момент дедуля щелкнул выключателем, причем почему-то не на стене, а на каком-то столе, и света стало гораздо больше. Теперь Виталий смог разглядеть хозяина комнаты.

Если он и был родным дедом Рупии, то на внешности это никак не отражалось. Ничего общего с ней. Густая седая шевелюра, огромный, весь в морщинах, лоб, густые брови над большими порядком выцветшими светло-зелеными глазами, хищный римский нос и толстые губы – верхняя раздвоена поперечным шрамом. «Заячья губа, волчий хвост», – неожиданно подумал Виталий и улыбнулся.

– Проходи, что же стоишь? Не думай, что ты гость. Тут гостей не бывает. Гости нас стороной обходят. И ты будь как хозяин. В школу не пошел? Вижу, вижу ранец-то. Это неправильно. Оно, конечно, ничему тебя в школе путному не научат, но ходить надо. Слушать, что говорят. Критически к этому относиться. А так, что ж по улицам без толку скакать – деградировать недолго. Я вот, когда такой, как ты, был, в школу ходил, но слушал, слушал с умом, а не все подряд, да и не всему верил. Вот так-то.

Судя по всему, тирада эта могла продолжаться еще долго, но тут Рупия вернулась в комнату, и дедуля отвлекся на нее, а отвлекшись, замолчал. Виталий сделал несколько шагов и неуверенно остановился между однотумбовым столом и старым креслом. В комнате было тепло, Рупия уже сняла пальто, и Виталий, сбросив в кресло ранец, начал стягивать с себя куртку. Дедуля уселся за длинный стол рядом, на котором стоял старый телевизор «Sanyo», подключенный к некому подобию системного блока, вскрытому, с сияющими платами и разноцветными жилами, но, видимо, в рабочем состоянии. Дедуля, не торопясь, выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда мягкую фланелевую тряпочку.

– Утро надо начинать с марафета, – назидательно произнес он.

Виталий стрельнул глазами в сторону Рупии:

– Марафет – это что?

– Ну, ты даеш-ш-шь, – зашипела в ответ Рупия, – чистота.., чистота, Афоня!

Тут уже и Виталий заметил, как дедуля начал тщательно протирать фланелью экран «Sanyo».

– Что с Бонифацием? – Спросил Виталий, чтобы хоть что-то спросить.

– Ест, – коротко отрезала та, – садись, не стой над душой.

Виталий с сомнением оглядел кресло, где покоились его ранец и куртка, но Рупия указала ему на стул слева от стола с раздраконенным компьютером. Сама пододвинула другой стул и уселась тоже, но так, чтобы видеть экран телевизора.

Дедуля закончил наводить марафет и нажал кнопку на одной из уцелевших стенок системного блока. Экран засветился, и дедуля принялся щелкать клавишами, достаточно быстро, для пожилого человека очень уверенно, хотя наверняка познакомился с компьютером отнюдь не в юности. «Вот откуда ноги растут, – невесело подумал Виталий, – вот откуда уверенность, что собаку можно обучить думать, да еще в любом возрасте». Виталий попытался посмотреть на экран, что там такого интересного происходит, но оказалось, что со своего стула он не в состоянии ничего увидеть. Как ни вытягивал Виталий шею, все его попытки успеха не имели. Тогда он попробовал привстать, но стул отчаянно заскрипел, и Рупия так взглянула на парня, что тот плюхнулся обратно на сиденье и затих. Дедуля между тем начал вещать:

– В любом деле нужна аккуратность и последовательность. Люди думают, что от животных их отличает разум, и они правы, но только наполовину. Разум животных неизмеримо ниже человеческого, но у них есть инстинкт. О, инстинкт – великое дело! Он не позволяет ошибаться, заставляет действовать так, как задумала мать-природа. А она все задумала стройно. У человека тоже есть инстинкт, но он глубоко запрятан и не востребован. Поэтому-то человек со своим разумом тыркается во все стороны и везде шишки себе набивает. И вот, чтобы меньше этих шишек было, нужно все делать осмотрительно и аккуратно. И не бежать сразу по всем дорогам, а одну выбрать. И дорога эта должна быть только твоя. Пойдете вдвоем с другом – рано или поздно разойдетесь и потеряетесь, пойдете втроем – пропадете все трое, ну а будет вас толпа – так вообще ни шагу не сделаете, только на месте потопчетесь.

– Так значит, в толпе не пропадем? – решился спросить Виталий. – Лишь с места не сдвинемся?

– Именно, именно не сдвинетесь. Поэтому люди в толпы и сбиваются, считают, что так лучше, так безопасней, хоть и не стронемся с места, зато хуже не будет.

– Ну а как же прогресс?

– Прогресс – это клубочек тоненьких ниточек. И каждая ниточка – личный путь индивидуума (Виталий поморщился, не любил он этого слова). Толпа его, конечно же, тоже жаждет. Но в толпе прогресс невозможен. Там возможно только разрушение. Слишком много в толпе точек притяжения. Человека разрывает на части. Самое хрупкое, самое тонкое, оно же и самое сложное в человеке ломается сразу. Остается грубое и ни к чему не способное. Головы, руки, ноги. Рты, глаза, уши, пальцы, все есть. Есть лица, и хорошо еще, если лица, а то просто рыла, но уже нет ликов. Понимаешь ты это? Взоров тоже нет, а есть зрачки, безумная пляска зрачков. Слов нету, а есть крики и вой…

– Это понятно. А почему вдвоем-то нельзя идти?

Дедуля повернул голову и взглянул на осмелевшего Виталия. Пожевал губами, тремя губами – шрам был настолько глубок, что обе половины верхней губы двигались почти независимо. Снова отвернулся к экрану. Потерзал клавиатуру…

– Потому что мостик узенький, – ответил и захихикал. Рупия поморщилась. Виталий даже почувствовал с ее стороны какую-то поддержку.

– Понятно ему, – проворчал дедуля, – а если я тебе скажу, что без толпы ты прожить не сможешь, это тебе будет понятно?

«Ну вот, новое дело. Говорил, говорил, а теперь на попятный».

– Почему же не смогу?

– А-а-а, непонятно. То-то же. Знаешь ли ты, почему живет наша Земля? Вернее, почему мы на ней еще живем?

– Ну…, климат для человека удачный… вода есть… кислород для дыхания…

– Хорошо в школе учишься?

– Хорошо учусь.

– Вот, вот, учись. О Тунгусском метеорите что-нибудь слышал?

– Конечно.

– Так вот, этих тунгусских метеоритов должно было на Землю упасть видимо-невидимо. И вся жизнь давно закончилась бы, вымерла, сгорела бы, пеплом задохнулась. Но! Почти все, что влетает в Солнечную систему из космоса, отвлекает на себя Юпитер как самый тяжелый. Притягивает он все к себе, понимаешь? А у человека такого Юпитера нет, для него толпа – Юпитер… А то бы он, единственный да голенький, все напасти бы к себе притягивал.

«Помешался дед на философии. Но собака-то ему зачем? Зачем учить ее думать? Дедукция-то явно с его слов поет». Дедуля с хрустом распрямился и отодвинулся от экрана.

– Все, иди играй.

Виталий нахмурился. В каком это смысле – «играй»? А-а, это он Рупии. Но тоже странно. Всякие умные разговоры, таинственность, и вдруг – «играй». Вон как глазенки у Дедукции загорелись. Тоже, воображает, я, дескать, то, я, дескать, се. А сама – лишь бы до компьютера добраться. «Деньги, карты, два ствола» (на самом деле – «Kingpin» – «Джокер»), или «Герои», или «Война на Тихом Океане, или что-то еще. А почему он сам-то так долго сидел? Тоже играл? «Утро надо начинать с марафета…". Дедуля между тем громко чихнул, крякнул и раскрасневшимися глазами уставился на Виталия:

– Пойдем, Бонифация твоего посмотрим.

Разочарованный Виталий поднялся и украдкой посмотрел на экран. Но Рупия будто этого и ждала. Она мгновенно выключила телевизор и вся напряглась. Еще мгновение – и резко обернется, и таким взором окатит, что держись. Потренирует пляску зрачков в толпе. Да ну вас! Виталий решительно направился вслед за дедулей, ухватив по дороге ранец и куртку.

Комната за обшарпанной дверью была никак не меньше первой. Захламлена все теми же столами и стульями, но все-таки посвободней. Есть аккуратно застеленный диван и белый холодильник. Очень белый по контрасту со всей остальной мебелью. Бонифаций мирно дремал на небольшом куске линолеума, расцвеченного под паркет. Рядом краснела фотокювета, служившая, очевидно, миской. Кювета была пуста и чисто вылизана. Что ж, теперь можно и подремать. Молодец, Бонифаций.

Дедуля, обозрев ситуацию, удовлетворительно хмыкнул и посмотрел на Виталия. Подняв указательный палец вверх, провозгласил:

– Вот тебе домашнее задание.

Да, именно провозгласил. Виталий опешил. Не хватает ему учителей в школе, так вот еще здесь, здрасьте вам в окно. Но у дедули был такой торжественный вид, что возражать Виталий не решился, только лишь громко засопел, однако дедуля не обратил на это внимания:

– Так, так. Домашнее задание такое. Подумай, что бы ты хотел сказать в первую очередь, если бы был собакой. Э-э, Бонифацием.

«Дебил корявый», – подумал Виталий, но вслух, понятное дело, ничего не сказал.

– Подумай хорошенько, – продолжал дедуля, – это ведь твое первое обращение к человеку, к хозяину, можно сказать, к твоему Богу. Он, э-э, человек, не заслуживает быть Богом, но ты-то этого не знаешь. Может быть, хочешь о чем-нибудь его попросить (Виталий с трудом проглотил улыбку). Может, ты его хочешь как-нибудь назвать (Виталий хрюкнул, но снова сдержался). А может быть, хочешь что-нибудь ему сообщить, что-то очень важное на твой взгляд, чего он не осознает или не замечает…

Тут дедуля понял, что Виталий отнюдь не находится в состоянии благоговейного трепета и едва только рожи не корчит. Пыл оратора угас, и он горько прогнусил:

– Эх ты, Афоня…

Виталий понял, что пора и честь знать. Молча натянул куртку, закинул за спину ранец и, задевая столы и коробки, потащился к выходу. Даже толком и не попрощался. Никто его не удерживал, никто не приглашал еще раз зайти. По дороге Виталий еще раз посмотрел на котят-сфинксов и сообразил, что они ненастоящие, фарфоровые или еще из чего-то неживого, холодного. Поэтому и Бонифаций на них внимания не обращал, и они сами как сидели, так и сидят. Что ж, это, в общем-то, естественно. Ничего другого и ожидать нельзя…

***

Зима обдала приятным колючим дыханием, искорками-отражениями взошедшего солнца в рассыпанной белой крупе, и дедуля с Рупией сразу выветрились из головы. Мост через окружную дорогу, «Автозапчасти», «Самсунг», уже открыты, тихие аккуратные пятиэтажные домики. «Аккуратность и последовательность», – вспомнил Виталий и тут же забыл. Остановка слева, остановка справа, а чуть дальше – «Канцелярские товары». Виталий толкнул пластиковую с витражом дверь…, и через несколько минут купил себе ежедневник, красивый, пухлый, с темно-синей твердой обложкой. Зачем? Сегодня все, что происходило, не имело сколько-нибудь видимых причин. Зима пришла, что еще нужно? Этим все сказано.

Дома Виталий, не торопясь, разделся, разгрузил ранец и уселся за письменный стол. Посидел, откинувшись на спинку стула, с полузакрытыми глазами, пододвинул к себе ежедневник, раскрыл его… Календарь на год. Сведения о владельце. Телефоны экстренной помощи. Часовые пояса. Коды междугородной телефонной связи. Дни рождения сотрудников. Телефоны для справок. Адреса, телефоны (на все буквы алфавита). Общие обороты речи: Русский, English. «Сердечный привет от меня… – Give my king regards to…". «Надеюсь увидеться с вами в ближайшем будущем. – Hope to see you again soon…". Пятнадцать шагов к уверенности в себе… «Перестаньте чрезмерно охранять свое Я – оно гораздо крепче и пластичнее, чем кажется…". План на день… Виталий взял со стола ручку, хотел что-то написать, но раздумал.

***

А следующим вечером Виталий встретил дедулю в магазине. Снег как выпал накануне, так сегодня и растаял, за день, удушливо теплый и затхлый, про него и морозец уже позабыли, лица утратили радостный румянец, пожелтели и осунулись, глаза недовольно посерьезнели. И только дедуля лихачил, как скоморох на ярмонке. Виталий его иначе бы и не заметил, а заметил бы, так не узнал.

– А-а, Валерьевна, – зажурчал знакомый вкрадчивый голос слева и чуть сзади, в бакалейном отделе. – Знаешь, Валерьевна, а я меняю свою Клаву на валенки…

Виталий оторопел. Какая еще Клава. Там ведь никакой Клавы не было. Да и не видно было, чтоб кто-то еще жил.

– Ты ее что мне предлагаешь, – насмешливо ответила Валерьевна, дородная рыжая продавщица. – На кой мне твоя Клава?

– Ты не поняла, Валерьевна. Вот, сразу видно, что в шóхматы не играешь. А играть надо. И память разовьешь, и думать научишься, и не просто думать, а хотя бы на два хода вперед просчитывать (Валерьевна обалдело вытаращила глаза на дедулю). Я вот Клаву на валенки обменяю, и милости прошу тебя ко мне.

Валерьевна чуть не выронила коробку с макаронами, очевидно, предназначавшуюся как раз дедуле. «Странно, – подумал Виталий, – он, что, Бонифация думать обучил и теперь на радостях корки откалывает. А Валерьевна с чего тормозит? Они ведь давно знакомы, если он по отчеству ее зовет, что же, еще не привыкла?» В это время Валерьевна пришла в себя и бухнула коробку на прилавок.

– А меня ты на что поменяешь?

Дедуля рассмеялся, заливисто и тоненько. Хохотом это назвать было еще нельзя, но и хихиканьем уже тоже.

– Одумайся, Валерьевна. Тебя-то зачем менять. Такую женщину статную, да с такой профессией. Идиот я, по-твоему? – тут смех все-таки сорвался на хихиканье, так что последний вопрос выглядел на удивление уместным.

– Десять рублей, – процедила Валерьевна.

Дедуля перестал смеяться, но улыбочку сохранил. Гаденькую улыбочку. Воровато оглянувшись, он подался вперед, насколько позволял прилавок:

– Послушай, Валерьевна, – голос снизился до громкого шепота, – а в кредит не отпустишь?

Виталий усмехнулся. «Тоже мне! Граф в ресторации… В кредит…» Взгляд Валерьевны не предвещал ничего хорошего. Судя по всему, чувство юмора у нее истощилось. Заволновалась и очередь. «Людей – раз, два и обчелся, а столько стоим».

Но дедуля не собирался сдаваться:

– Валерьевна, в кредит, а? В кредит. А когда ко мне переедешь, тогда и сочтемся.

Говорил он так уверенно, как будто бы дело с переездом было не только решено, но и обговорено в деталях. Так, небольшое текущее дополнение к давно закрытому вопросу. Валерьевна смотрела на дедулю ошалело и злобно, но с интересом. Глаза навыкате, губы поджаты, кожа так и полыхает. Известное дело, рыжая, она и есть рыжая. Тут до Виталия дошло, что никакие они не знакомые, просто у продавщицы бейджик на левом нагрудном кармане: «Эльвира Валерьевна, продавец». А дедуля ей, поди, и неизвестен, как и она ему, человек он такой, со всеми на ты, любому может подмигнуть и гадость сказать под видом шутки. Развеселый мужичок, жизнеградусный товарищ, как говорит мама. Может, действительно пьян? Да нет, пожалуй. Манера такая…

– Десять рублей, – прозвенел голос Валерьевны.

– Да сейчас, сейчас, ну что ты, – засуетился дедуля, – я ведь так, в качестве предложения. Не хочешь, так не хочешь.

Судя по всему, дедуля прекрасно знал меру, и обострять ситуацию ни в коем случае не собирался. Виталий кривил губы, пока дедуля шарил по своим карманам, а напрасно. Не прост, дедуля, не прост… Виталий уж и отвернулся, и уже думать-то о дедуле забыл, а тот, проходя мимо со своей коробкой макарон, ухватил его за плечо:

– Пойдем, Афоня, пойдем со мной. Не бойся. Что-то интересное покажу.

Так что же, заметил он Виталия еще раньше, чем тот его? И всю сцену не для него ли разыгрывал? То шебутной такой, ехидный, а то тихий, заговорщика строит: «Пойдем, пойдем со мной, – чуть ли не шепотом, – интересное что покажу».

И опять не понял Виталий, почему за дедулей пошел, зачем пошел. Буркнул только под нос:

– Меня Виталием зовут.

Дедуля ничуть не удивился. Более того, когда вышли на улицу, поднял указательный палец:

– Я так и думал.

Виталий не боялся дедули. При всей своей нарочитой ненормальности, страха дедуля не внушал. Виталий даже решился съязвить:

– А что Вы мне интересное покажете? Шóхматы?

– И шóхматы тоже, – дедуля иронии как будто не заметил. – Но кроме того… Сейчас увидишь.

Желтые, бурые листья неслышно стелились под ноги. Они уже коснулись снега, их уже раз окатил холод, окатил и отступил, спрятался, вместе с ним спрятался и снег, и листья размякли, размазались по земле, утратив осеннюю хрусткость. Ни осени, ни зимы, а солнце распустить по домам по капельке, по лучику, раз уж оно еще не решило, высоко ли, низко ли сиять над горизонтом, отражаться во льду или в лужах, греть до истомы или сопровождать мороз.

– А что за Клава с вами живет? Которую вы на валенки меняете? Жена?

– Клава? – дедуля снова хихикнул. – Клава – это клавиатура. От компьютера. Ты что, не знаешь этого? Действительно не знаешь, – дедуля даже приостановился, чтобы внимательно оглядеть Виталия. – Что же ты молодежный свой язычок еще не освоил. Клава – клавиатура. Дрова – драйвера. Старый дед тебя и этому учить должен? Ну, ну, прямо как Валерьевна, – хихиканье перешло в смешок наподобие клекота. – А лихо она меня испугалась. Переезжать не захотела. Хи! Вот тебе урок – в толпе много точек притяжения.

– Какая же там была толпа? – перебил дедулю Виталий. – Несколько человек в очереди – и все.

– Да не там толпа, не там. В голове толпа. Ей с детства внушали: если человек говорит что-то странное, ведет себя не как все, то он либо что-то не то затевает, либо сумасшедший (Виталий, честно говоря, спорить бы с этим не стал). А значит, держаться от него надо подальше, доверяться ему – ни-ни!

– А как же доверяться, если он человека предлагает на валенки менять? Она же не знала, что клава – это клавиатура.

– Это-то как раз и не страшно. Она же понимала, что это шутка. Но знала назубок, как урок со школы: если человек с тобой шутит в неподобающей обстановке, значит, ему что-то от тебя надо. Хотя бы просто в краску тебя вогнать. Или показать, какой он остроумный. Поэтому встретить его надо во всеоружии. Отбрить, чтоб понял: не на ту напал. Это уж потом, если Бог даст познакомиться поближе, с ним можно и выпить, и закусить, и побалагурить. А вначале задача – показать зубы, иначе пропадешь в этой жизни, всяк тебя облапошит. Так ее учили. А людей много, много вокруг, и на каждого надо успеть окрыситься, успеть клубком свернуться, иглы выставить. Это сложное дело, но реальное, как пулемет на вращающемся станке для круговой обороны. Лязг, лязг, вправо, влево, а то и на сто восемьдесят градусов, потом обратно. Любая стеклянная или глиняная деталька сразу вылетит, все должно быть железным.

Дедуля размахивал руками, все его три губы так и приплясывали, обнажая желтые зубы.

– И вот, когда я ей предложил отпустить в кредит, тут она и «убедилась» в своей правоте. Вернее, в правоте своих учителей. А я ей потрафил, и как потрафил, а? – дедуля подмигнул Виталию. – Тут-то она и пошла вся пятнами. А ведь в сущности, что особенного? Каких-то десять рублей. Не десять же тысяч! О, на десять тысяч кредит вполне могли открыть. Солидный долг для солидного человека. А я простоват, вот в чем дело. Простоват… на вид, хе-хе.

То, что дедуля простоват только на вид, было понятно и без пояснений. Только сложность его была какою-то жуликоватой, как будто позаимствованной с чужого плеча, а то и краденой. Виталий шмыгнул носом и спросил, скорее для приличия, чтобы что-то спросить, подыграть дедуле:

– И от этого окрысения…, ну, от пулемета железного человек сам страдает. Разве ему это приятно? А если нет, то зачем?

– Это ты уж сам должен сообразить, – вкрадчиво изрек дедуля, жмурясь и потирая руки. – А вот скажи, Виталий. Если бы Валерьевна приняла мое предложение, чтобы я ей ответил?

Виталий безразлично пожал плечами.

– Ну-ка, ну-ка, не жмись. Тебя, конечно, тоже уже научили иглы выставлять. Дескать, я не лезу не в свое дело. А ты все-таки ответь, даже если не хочется. Попробуй. А?

Отчего бы не попробовать.

– О каком предложении вы говорите? Насчет кредита или… к вам идти?

Дедуля захихикал. Положительно, захохотать он не мог.

– Да нет, кредит тут ни при чем. Кредит – это так, гарнир. Разумеется, речь о женитьбе.

– Я думаю, вы бы посмеялись над ней, что она дура и шуток не понимает.

– Нет, Виталий, – посерьезнел дедуля. – Я не так жесток, как ты.