Доля ангелов

– Э! Э! Дверь же… – подающий надежды врач не успел договорить, потому что комок щупальцев, не останавливаясь, прошел сквозь стену и исчез. Напоследок странный пациент хрюкнул что-то вроде «я приведу».

В комнате запиликал будильник телефона.

– Ну елки же палки, – обреченно вздохнул Луцких, – поспал, называется.

Он стащил халат и побрел искать швабру.

Часов в десять утра в дверь забарабанили, а потом принялись ковыряться в замочной скважине ключом. С третьей попытки оторвав всклокоченную голову от подушки и тихо матерясь, Сергей побрел к двери и распахнул ее, щурясь от солнечных лучей. На пороге замерли двое: бледный Григорьич, неловко прятавший за спину огромную клеенчатую сумку (с такими испокон веку ездят «челноки») и незнакомая тетка монументальных размеров. Оба, не скрывая испуга, уставились на заспанного Луцких.

– Чтоб меня… – пробасил Григорьич.

– Я так понимаю, – язвительно-вежливо осведомился Сергей, культурно зевая в ладонь, – вы Матвевна? А вы, Григорьич, никак за моими бренными останками пришли? Тогда поспешу вас разочаровать – тут, конечно, нечисто, но, в общем, вполне поправимо на бытовом и медицинском уровне.

– Э… ну… – Григорьич издал несколько невнятных звуков и снова замолчал.

– Вижу, у вас здесь обычаи и традиции налажены. И много врачей сменилось? То-то я смотрю, кабинет чистенький слишком, подозрительно это…

– Зря вы так, – скорбно сказала Матвевна и утерла слезу платком, – мы ж даже не знали, как предупредить.

– Точно, Иваныч, – поддакнул трубно чернобровый, – я вчера тоже того… хотел предупредить!

– Ага. На уровне телепатии, наверно. Ладно, чего уж там. Прощаю.

– А мы вчера слышим – воет! – Матвевна прижала к щекам пухлые ладони. – Ужас! И воет, и воет, не замолкая. Нечисть!

– Нечисть, – флегматично согласился Луцких. – Была. А теперь, значит, будет Чисть. Зубочисть, если точнее. Правда, режим дня мне придется пересмотреть, это точно. Научусь днем спать…

– Ох, батюшки, да как же…! – опять охнула Матвевна. – Да что ж там – нечисти много?

– Мне кажется – да, – кивнул головой Сергей Иванович, – и в сильно запущенном состоянии, знаете ли, если у них все такие, как сегодняшний ночной. А я отступать не привык. Я даже в Ямбурге не отступал, а уж там-то контингент был, я вам скажу, совсем не сахар. Правда, без щупалец, зато с ног до головы в синих картинках. Тут, знаете, даже непонятно, что лучше.

Он прищурился, мечтательно глядя вдаль и добавил:

– Материала здесь – на десять кандидатских. Или даже докторских. И чтобы я просто так уехал? Черта с два!

Хорошая сделка

Дьявол заметно нервничал.

– Душу будем продавать? – грубо спросил он, пытаясь скрыть смущение и неуверенность в голосе. В этот момент он был очень похож на продавца в старом, советских времен, гастрономе. Поглядишь – и сразу в голову лезут мысли о маленькой зарплате, бытовом алкоголизме, неустроенности и хамстве.

– А ты не торопись! – в тон ему ответил Иван Николаевич. – Не торопись!

И, вспомнив давно прочитанную книжку, добавил:

– Вы не в церкви, вас не обманут.

– Шагай отсюда, дядя! – озверев при слове «церковь», прошипел дьявол. Он почесал грудь, обтянутую линялой майкой с надписью «Angels Fall First» и стал демонстративно глядеть в потолок, насвистывая что-то не особенно мелодичное. На рукаве майки, криво прицепленный булавкой, болтался значок с фамилией продавца – «С. Лукавый». Дьяволу фамилия очень шла.

– Ишь ты, – насмешливо отозвался Иван Николаевич, – а как же маркетинг? Привлечение покупателя?

– Вас таких – за пучок пятачок нынче! – парировал Лукавый. – Предложение опережает спрос!

Продать душу буровой мастер на пенсии Иван Николаевич Редько собирался давно. Первый раз эта мысль пришла к нему в голову и намертво застряла в большом шишковатом черепе после того, как он посмотрел по телевизору какой-то фильм ужасов. Жена давно уснула и тихо посапывала в постели рядом, а Редько лежал без сна и крепко думал.

«Вон оно, как получается! Продал мужик душу – и ни забот ему, ни хлопот. А что прожил после этого всего лет двадцать, так я больше и не потяну, Севера поизносили, укатали сивку. Не-е, точно, надо продавать, пока не поздно».

После этого Иван Николаевич нашарил у кровати очки и пошлепал босыми ногами на кухню, где до утра сидел и производил расчеты, стараясь прикинуть – сколько же будет стоить пожилая, но еще крепкая душа. Выходило, что прилично.

– Так… Пил, значит… Конечно, пил. Но в меру, – шевелил губами Редько, поделив тетрадную страницу на две половины и аккуратно вписывая достоинства души в графу «Приход», а недостатки – в «Расход». Оказалось, что недостатков не так уж и много. Ну да, выпить буровой мастер был не дурак, и крепкого словца не чурался – так нынче кто без этого? Курил Иван Николаевич редко и мало, с женщинами был вежлив, в обычной жизни не хамил. А если и гаркнет на буровой – так с этими охламонами по-другому никак. Чужого не брал, врать старался поменьше, да и то начальству. А это, как известно, не грех.

– В церковь не ходил, – укорила проснувшаяся жена, которая долго не могла понять, что делает супруг на кухне, в три часа ночи.

– Экая беда! – пожал плечами Редько. – Оно и к лучшему, а то пришлось бы каяться за то, что душу вздумал продать. А так – атеист и все тут. И ваших нет!

К утру душа была расписана и разложена по полочкам. И тут Иван Николаевич здорово растерялся, потому что понял, что не знает, куда с этим добром идти. Полистал газеты с бесплатными объявлениями, но нигде не было ни слова про куплю-продажу души. Попробовал позвонить в справочное, но сонная девушка на другом конце провода только хихикнула удивленно, а потом официальным голосом сообщила, что «сведениями не располагает».

Окончательно расстроившись, Редько вышел покурить на лестничную площадку. Затягиваясь «Явой», он понимал, что этим подрывает рыночную стоимость души, но курить очень хотелось. Звякнула цепочка двери напротив, и в подъезд вывалился сосед Борька, молодой парень-шофер, весь опухший с субботнего похмелья.

– Николаич… – прохрипел он, – пятьдесят тугриков не одолжишь? Трубы горят, пивка надо.

Порывшись в карманах домашнего спортивного костюма, Иван Николаевич протянул ему сто рублей. Борька, хоть и был разгильдяем, но долги отдавал аккуратно, да и мужиком был неплохим.

– Вот спасибо, Николаич, – дрожащей рукой принял бумажку сосед и тут же спросил:

– А ты чего здесь в такую рань?

Редько подумал, вздохнул и не стал ничего скрывать.

– Да понимаешь… – и дальше он рассказал Борьке про свои сомнения и поиски.

– Да ты что? Прямо так и продать? – изумился тот. – А не страшно?

– А чего тут страшного-то? – в свою очередь, удивился бывший буровой мастер. – Это ж не машину на толкучке впаривать неизвестно кому. Фирма солидная, вон сколько лет уже существует. А без души, Боря, мне, старику, даже сподручней. На эти деньги хоть жену отвезу в Крым. Все думают, что мы, нефтяники, деньги лопатой гребем. А я, вишь ты, всю жизнь на буровой мантулил, а выслужил пенсию да квартирку. Видать, кто-то лопату до меня прибрал, – пошутил Редько.

– Правильно говоришь, – хмыкнул Борька, – о себе надо думать. Кстати, если не передумаешь, то покупатель найдется. На Нижнем Извозе, на рынке, в углу за ларьком с шаурмой столик стоит, вот там и спроси.

– На Нижнем Извозе? Ну спасибо! – обрадовался Редько. – А ты откуда знаешь?

– Всякое бывало, – пожал плечами Борька, – я ж одно время наемным дальнобойщиком подрабатывал. Знаешь, Николаич, каково полный контейнер душ перегонять откуда-нибудь из Нового Уренгоя в Тверь? Особенно зимой, да в мороз за пятьдесят… Идешь по трассе на хорошей скорости, а за стеклами пурга, эти самые души скребутся в железо, подвывают на разные голоса, тоска страшная. И только думаешь про себя – хоть бы в этой пурге мотор не заглох, или на встречку такой же дальнобой не выскочил. А то будет, как у моего кореша под Сусуманом – две тонны мятого железа, а над этим всем – хоровод душ, которые не знают, куда податься, потому как в одном месте уже сдали, а во втором еще не купили. Вот такая петрушка вышла. Но платили, конечно, хорошо!

– Так ты поди и сам… – спросил было Иван Николаевич, но замялся. Однако, Борька понял.

– Сам продал? Не-е, Николаич. Хотел, конечно. Да у нашего брата, у шоферни, души не в кондиции. Дырок много. Особенно у тех, кто сам такие же души возил. Одни лохмотья остаются годам к тридцати, если и продать, то по бросовой цене, на лом. Вот ведь удивительно: вроде бы, душа – пар, а оказывается, ее тоже можно износить, как майку-алкоголичку.

Редько еще раз поблагодарил Борьку, зашел в квартиру и начал одеваться.

– Нашелся покупатель? – сдвинула очки на кончик носа жена, вязавшая свитер.

– Вроде как, – осторожно и туманно отозвался Редько. – Ты по дереву постучи, а то сглазишь.

Жена старательно постучала, а потом даже плюнула троекратно через левое плечо.

На Нижнем Извозе и правда нашелся покупатель. Был он кривобок, жилист, с золотыми зубами, одет в засаленные шоферские штаны из «чертовой кожи» и линялую майку. Из кармана у него торчала чекушка со скрученной пробкой. Вроде бы, обычный водила-забулдыга, но отчего-то при одном только взгляде на него у Ивана Николаевича похолодело в груди и пересохло во рту. Было ясно – сам Дьявол. И Дьявол с одного вгляда опознал в Редько продавца души: как-то собрался, построжел лицом, перестал кривиться вбок.

– Что, никак, работников не хватает? Сам хозяин торгует? – начал разговор с шутки Редько, про себя решив, что старого буровика никакими чертовыми штучками не испугать, и надо держаться независимо. Дьявол, а точнее, «С. Лукавый» зыркнул на него исподлобья, осклабился приветливо.

– Помаленьку, дядя, помаленьку. Горбатимся, времена такие.

И вот сейчас они торговались уже полчаса, а Дьявол нервничал все больше.

– Ну что, дядя? – спросил он, отхлебывая из чекушки. – Решился?

– Дело такое… – осторожничал Редько. – Цена твоя уж больно маленькая.

– Маленькая? – возмутился Лукавый в стотысячный, казалось, раз. – Да ты сюда посмотри! Во, во, разуй глаза! В этом месте душа поношена, вся потерлась. Здесь – дырка. А здесь что вообще? Нет, больше трех миллионов ну никак не могу дать. Конечно, признаю, душа крепкая, выносливая, востребованная. Но дядя, сам подумай, а за амортизацию вычет? А за капремонт? Мне же ее еще в божес… тьфу, в приличный вид привести надо будет! Соглашайся уже! Три лимона на книжку, и завтра мотаешь с женой на юга, а?

– Давай три восемьсот, и по рукам, – не уступал Редько.

Сзади кто-то осторожно кашлянул. Дьявол оглянулся, и яростно оскалился.

– Что, доторговался, жлоб?! – рыкнул он, сбросив на миг маску проходимца-шоферюги. – Во, гляди, приперлись… конкуренты!

Редько недоуменно уставился на нового человека. Был тот человек одет в белый костюм из чистого хлопка, овеян ароматом дорогого одеколона, хорошо подстрижен и гладко выбрит. Над головой у него дрожало еле заметное сияние.

– Иван Николаевич, – мягко начал он, – мне хотелось бы предупредить Вас о том, что Вы совершаете ошибку. Видите ли, если не вдаваться в детали, то процесс купли-продажи души в данном случае сопряжен с некими последствиями вполне определенного характера.

– Ну? – хмыкнул буровой мастер, а Дьявол тихонько застонал в бессильной ярости.

– Выражаясь обобщенно, перед Вами встает дилемма, выбор некоей парадигмы дальнейшего существования. Ведь душа – это не просто эвфемизм, казуистическое определение сознания индивидуума. Это нечто большее, определяющее бытие и, я не побоюсь этого слова, гармонию…

– Хорош, – прервал его Редько, и, повернувшись к унылому Дьяволу, твердо сказал:

– Три триста – и по рукам!

– Идет! – завопил тот, и хлопнул заскорузлой ладонью с черными ногтями по руке Ивана Николаевича. – Сейчас, сразу, наличными, будь спокоен, дядя!

– Что Вы делаете, Иван Николаевич?! – голос человека в белом сорвался на жалкий писк, сияние над головой дернулось несколько раз и затухло.

– Слушай, мил человек, – поглядел на него Редько, – ты вот мне скажи – многих отговорил? Только честно!

Ссутулившись, тот покачал головой.

– То-то. А все почему? – Иван Николаевич принял из рук С. Лукавого увесистый пакет с пачками денег и взвесил его на руке. Довольно улыбнулся и закончил:

– Интеллигентный слишком, потому что. До хрена интеллигентов развелось.

День Страшного Стыда

Решение сделать пермского столяра Ивана Петровича Корытова Пятым Всадником Апокалипсиса, далось на небесах нелегко. Было много шума, споров и даже дошло до руко- и крыльеприкладства, когда некоторые Власти и Силы не сошлись во мнениях. И в самом деле, где ж это видано, чтобы простой столяр – и вдруг облечен такими полномочиями, да еще в таких экстремальных условиях?

Однако же, пошумели-пошумели и постепенно успокоились. Тем более, что «сверху» пришло четкое указание: столяра взять и сделать все как надо, а то времени уже совсем нет и даже никакого запаса не осталось, утекает как песок. А судить надо, и воздавать по делам тоже придется. Но так уж вышло, что расплодившееся не в меру человечество оказалось четверке Всадников немного не по силам.

Первым на небеса явился Война и устроил в приемной страшный скандал.

– У меня конь! – заорал Война трубным голосом, грохнув створкой врат. Привычные ко всему архангелы даже не поморщились, продолжая играть в нарды. Только Михаил вяло поинтересовался:

– Что – конь? У всех кони.

– У тебя тоже? Кавалерист хренов! – злобно проревел Война, бухнув по секретарскому столу, вырезанному из куска Ковчега, своим двуручным мечом. Святая щепка отскочила и впилась в локоть Гавриилу.

– Уй, ммма…! – тот еле сдержался от неподобающего возгласа, подскочил и сгреб Войну за грудки. – Ты что тут учинил, недобиток? Иди вон… куда послали! И добивай там!

– Куда послали… – передразнил Война, горько скривившись. – Ты видел, сколько их там?! Пашем в четыре смены, а они плодятся, как чертовы кролики! Особенно в Китае! Мы что, стахановцы? Балканы, Африка… в рот им всем кило печенья!

При слове «чертовы» стены в приемной колыхнулись и заметно задрожали. Война, распалившись от собственных слов, отодрав цепкие пальцы Гавриила от кольчуги, продолжал яростно:

– Да! Плодятся! А у меня – конь! Не жравши! Того и гляди, откажется скакать! И так вон, весь в крови уже! Даже сахар с ладони брать перестал!

– Так он у тебя с самого начала кровавый, – удивился Рафаил.

– С самого начала – дело другое! Это же и-ми-дж, деревня крылатая! А тут… Э-эх! – Война ссутулился и с лязгом забросил меч за спину.

– Сидите тут… – бормотал он, бесцельно выхаживая среди облачного пола, – сидите… Пиявки… А мы там… Везде…

– Ладно, ладно, – успокоил всадника Михаил, – твоя заявка принята к рассмотрению.

– Самим? – с надеждой осведомился Война, глядя на архангела исподлобья.

– Ага, щаз. Спешит и падает прямо. Других дел у Него нет, можно подумать. То есть, конечно, если бы вы там вовремя закончили, других бы у Него и не было. А сейчас – есть. Все, все, не мешай.

Война, матерясь, ушел, но спокойствие длилось недолго. Вскоре, едва не вышибив небесные врата, заявился Чума, непрерывно чесавшийся и сморкавшийся на пол. Громко и непочтительно он высказал все, что думает о зажравшихся бюрократах. Потом зловонно харкнул на сафьяновый сапог Уриилу и удалился, предупреждая, что уходит в отпуск и «горе вам, посмевшим меня из отпуска этого вызвать без нужды». Не успели успокоить Чуму – шатаясь от переутомления и оглашая все вокруг жалобными проклятьями, приполз Голод, осыпая все вокруг колючими хлебными крошками из вывернутых карманов. Разговор с ним вышел такой, что озверевший Михаил не выдержал. Архангелы едва успели собрать нарды и выскочить из приемной.

– Да провалитесь вы все! – орал Михаил, вытрясая крошки из сапога, и пространство вокруг него закручивалось в черные дыры, которые в испуге разбегались окрест. – Сколько можно?! Каждая тварь дрожащая! Право имеет! Да я сам!

Он схватил свой меч и ринулся на Землю.

Вернулся Михаил тихим, закопченным и задумчивым. Стараясь не глядеть никому в глаза, он пробрался к себе и долго что-то писал и переписывал. Когда архангел вышел, он держал в руках свиток, перевитый золотым шнуром и запертый пламенной печатью.

– Значит, так, – мрачно сказал он дожидавшимся коллегам. – Упорные, значит. Нужен Пятый. Точно.

Тогда-то и был созван Совет. И решение оказалось таким – нужен столяр Иван Петрович Корытов.

Столяр Иван Петрович Корытов стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу, и бубнил под нос, нервно пощипывая кустистую бороденку:

– Ну я прямо не знаю… Это что же получается? Мне бросай все и беги теперь с этими оглоедами, болтайся туда-сюда?

– А то ты занят! – ехидно заметил Гавриил, развалившийся на резном троне и вертевший в руках тюремного вида финский нож.

– А как же! – оживился Корытов и стал загибать мозолистые пальцы, – Этому построй дворец из единого куска Мирового Дуба. Ладно. Построил. Тому – жезл из ветви этого ясеня… да чтоб его, из головы вылетело… во едрить… а! Иггдрочиля, кажись! Тоже вынь да положь! Вынул, всю душу вымотал. Третий приходит и сразу молниями сверкать, пятый, десятый… Одна девчонка нормальная надысь была – деревянные башмаки попросила.

– Петрович, – проникновенно сказал Уриил, положив столяру на острое плечо могучую ладонь и сверкая алмазными зубами. – Надо, Петрович. Человек ты основательный. Был. Каждую мелочь учитываешь, въедливый по-хорошему. Ты ж посмотри на этих Четверых… Это же мутанты какие-то! С ними не то что общего языка не найдешь – у пары из них вообще языка не найдешь никакого!

– Живые души губить не буду, – уперся столяр, стряхивая опилки с фартука.

– Да они, души эти, уже и не живые, в общем-то, – процедил Михаил, внимательно разглядывая живую карту, расстеленную на бескрайнем столе приемной. Карта подрагивала, шевелилась и шумела. – Ну, смотри сам, Петрович. Видишь, вот тут Война свирепствует. И тут. И еще вот тут… многостаночник, чтоб его. Тут – Голод. Этот вообще с перевыполнением плана, но все равно не справляется. Тут, значит, Чума… был. Диссидент штопаный, курортник. А тут Смерть, но этот ни шатко, ни валко, потому что ему, во-первых, на все наплевать вообще, а во-вторых, он после всех зачищает, ему аккуратно работать надо. Вот такая загогулина, понимаешь. Если во времена Иоанна Богослова, который эту ахинею написал…

– Какую? – спросил столяр.

– Ну, «Апокалипсис» этот, который до сих пор так любят расшифровывать на сто рядов. Хотя никакого шифра нет – солнце на Патмосе бедному голову напекло, вот и пошла писать губерния, померещилось старичку невесть что. Говорил я ему – ты, конечно, Ваня, на воды целебные езжай, но не в такую же глушь… Так вот. Если в его времена народу на Земле насчитывалось не очень много, и Всадникам особо напрягаться было не надо, то сейчас ситуация несколько изменилась. Одних индусов сколько – во, погляди на карту!

Корытов послушно поглядел. Судя по карте, в Индии было страшное перенаселение, антисанитария и вообще – все плохо. Архангел брезгливо потрогал копошащуюся Индию мизинцем и продолжал:

– А Китай! Нет, если мы так дальше будем медлить, то Сам встанет и пойдет разбираться, точно говорю. После этого вообще ничего не останется. И никого. Нигде. И нас тоже. А я, между прочим, всего ничего пожить успел!

– Ничего себе ничего, – проворчал Корытов. Будучи человеком мягким и покладистым, он уже готов был согласиться. «Ну а что? И верно ведь, испаскудился народишко. Бомбы клепают, друг друга за глотки рвут, ни дня спокойно прожить не могут. Чисто мой сосед Митрич со своей бабой…» Ударившись в воспоминания, столяр не сразу услышал, что к нему обращаются.

– Петрович! Петрович!

– А?! – встрепенулся Корытов.

– Так что? Возьмешься?

– Да я ж того… На лошади не шибко… – попытался было взбрыкнуть в последний раз Корытов, но вздохнул и махнул рукой. – А, ну вас. Ешьте меня, мухи с комарами.

– Научим! – заметно повеселел Гавриил и подмигнул Корытову всеми своими непарными глазами. Выглядело жутковато даже для архангела.

– Только это, – внезапно твердо сказал Иван Петрович, и в голосе его прорезалась незнакомая прежде жесткая нотка, – мне там, вроде, костюм полагается? Ну, чтоб узнавали?

– Ага, – задумчиво согласился Михаил.

– И оружие?

– Да уж, всенепременно.

– Тогда это… Я себе сам костюм сварганю, ладно? Раз уж втравили меня в смертоубийство, так хоть здесь дайте душу отвести.

– Как скажешь, – покладисто кивнул архангел.

– Пойду я. Собираться.

Корытов побрел к вратам, провожаемый взглядами нечеловеческих глаз.

Он пришел через три дня и три ночи и постучал в створку врат.

– Войдите, – официально отозвался Рафаил, аккуратно передвигая костяшку нардов и победно взирая на ссутулившегося над доской Уриила.

Корытов вошел.

– У вас там это, петля на вратах подразболталась, – сказал он независимым тоном. – Я как вернусь – подправлю, там стамесочкой аккуратно…

В приемной стояла гробовая тишина. Даже облака замерли.

– Что. Это, – деревянным голосом спросил Михаил, не замечая, как кофе из объемистого золотого потира льется ему на белоснежный хитон. Гавриил, задумчиво опиравшийся на беломраморную колонну, повернулся, чтобы поглядеть. Промахнулся рукой мимо колонны, судорожно похватал рукой воздух и упал, лязгая доспехами. Никто не обратил на это внимания.

– Господи, – сказал Рафаил. – Господи. За что? Все, Уриил, ты победил в нарды. Окончательно и навсегда. После этого я играть не смогу. Мне каждый раз теперь это будет видеться.

Уриил ничего не ответил, потому что сидел, закрыв лицо ладонью и что-то потрясенно бормотал.

– Нет, ну а чего? – обиженно спросил Корытов. – Не вам же туда идти! Вот я и решил, что ежели Пятым Всадником быть, так чтоб по-человечески, а не как эти страхомудии ваши. Людишки у них от чего помирают? А? Значит, от голода, – столяр принялся деловито загибать пальцы, – от чумы, от войны. Ну и от смерти помирают. Хотя вот это как-то совсем нелепо, конечно. А я что решил? У меня пусть тоже помирают, но, чтобы оригинально…

– От чего…? – прохрипел Михаил, цокая зубами по краю потира и борясь с противоречивыми чувствами.

– Дак от стыда! – оживился Иван Петрович и замахал левой рукой. Правую он смущенно держал за спиной. – От стыда пусть, чтоб их! Всю жизнь мне, помню, мамка говорила с малолетства, как я чего набедокурю: «Да чтоб тебе стыд глаза-то повыел! Да что ж ты от стыда не сдохнешь-то?» Вот я и запомнил. Вот и пусть теперь…

– От стыда, – механически повторил Гавриил, сидя на полу и даже не стараясь подняться. – Стыд чтоб глаза выел… Да, теперь лично мне все понятно.

Костюм Пятого Всадника был чудовищен и неописуем. При взгляде на него даже архангела пробирало до самых бестелесных поджилок. Сразу вспоминался любой, пусть самый незначительный огрех, совершенный в жизни, и огрех этот казался чем-то таким, после чего решительно никак нельзя жить дальше, потому что – стыдно. И чем дальше, тем более постыдным, нелепым и отвратительно бессмысленным казалось собственное существование и существование родных, близких, соседей, домашних животных и даже микроорганизмов. «Особенно микроорганизмов», – мысленно поправил себя Михаил и содрогнулся, еще раз кинув взгляд на одеяние столяра Корытова.

– Вот это я понимаю, – тихо сказал Уриил. – Вот это креативный подход. Так. Лично я – за, но давайте выпустим его ночью, чтобы здесь никто не видел. Тихо, без шума.

– Поздно, – смутился Корытов. Я сюда торопился. Самой короткой дорогой бежал, думал, что не успею. Мимо, значит, Чертогов Праведных…

– Что? – взвыли в один голос Гавриил, Рафаил и Уриил.

– Заткнулись все! – взревел Михаил. В наступившей тишине архангелы напряженно прислушались. Со стороны Чертогов Праведных доносились горестные вопли, стоны и рыдания, полные невыносимого стыда и муки. И рыдания эти становились все глуше, количество голосов стремительно уменьшалось.

– Приехали, – обреченно махнул крылами Михаил. – Ну молодец ты, Петрович, чего скрывать, молоде-ец…

– Так какие же они тогда праведники, если так пробрало? – удивился Корытов, хлопая глазами.

– Да, уже никакие, тут ты прав, – вздохнул архангел. – Ладно. Разберемся. Готов?

– Всегда готов, – мрачно отозвался столяр. – Как юный пионер.

– А оружие? – поколебавшись, спросил Гавриил.

– Ну… Есть. Да в порядке, в порядке! – подозрительно бодро отозвался Корытов, продолжая прятать правую руку за спиной.

– Ты покажи, Петрович, – мрачно, с заботой в голосе попросил Михаил. – Я гляну. Может, подточить надо или выправить.

– Не… – тающим голосом прошелестел Петрович, глядя в пол и шевеля ногой облака. – Не надо…