10 лет благоденствия. Том I

На следующий день после завтрака, сопровождающегося общими разговорами, Александр осматривал нижний этаж графского дома, который не проигрывал ничуть Зимнему дворцу или дворцам Царского Села. Весь дом по внутреннему убранству, дорогим подаркам от высших русских и иностранных лиц, более походил на внутренние покои самого императора, чем какого-то ныне официально почти бездеятельного генерала. Его коридоры больше походили на галерею или на музей министерства иностранных дел, размещавшего подарки от иностранных послов и даже королей и императоров. Тут даже стоял чайный сервиз, подаренный Наполеоном именно Аракчееву (во время первых неудачных кампаний против Наполеона, Аракчеев занимал пост военного министра). Дом переживал ремонт, поэтому после всего одного этого этажа была организована прогулка в саду. Александр любил гулять после завтрака и где бы он не находился и какая бы погода не была, он непременно отправлялся в путь хотя бы на самое малое время. В это воскресенье день выдался очень теплым и свежим, к тому же Александр любил осматривать новые места или места, где он давно не бывал. Как верный друг и хозяин поместья, граф всюду сопровождал Александра и не отступал от него ни на шаг. В последние годы Волконский всегда был при государе, но если рядом оказывался Аракчеев, то Петру Михайловичу приходилось отступать на второй план.

О важности и месте, которое занимало доверенное лицо, о влиянии его на государя и цене, которую государь давал своему фавориту в предшествующие и эти времена, можно судить по подаркам, одариваемым фавориту. Аракчеев получил это имение еще от императора Павла Первого, который после того, как потерял расположение к графу, все же дозволил ему жить в подаренном ему имении. При Александре это имение очень расширилось. За Аракчеевым еще при жизни его, в эти годы его взлета и доверия со стороны Александра, ходило прозвище «временщик». Временщиком часто называют человека бестолкового, негодного к тому делу, на которое он назначен, а порой негодным вообще к какому-либо занятию. Но про Аракчеева такого сказать нельзя было. Попавши в опалу в предпоследний год царствования Павла, он был возвращен к службе Александром лишь в 1803 году. Артиллерия при Павле и последних годах правления Екатерины переживала не самые лучшие свои времена, и Аракчееву как способному, хоть и грубому начальнику, было поручено в кратчайшие сроки буквально возродить сей вид войск в армии империи. И за несколько лет ему это удалось, за что ему пожаловали звание генерала артиллерии.

Уточним, за что он был отдален от двора при Павле. Император Павел Петрович был крайне раздражительным и мнительным человеком, настроение и вообще отношение к чему-либо или кому-либо могли измениться в любой момент и в любую сторону. Бывало, что чиновник или генерал терял расположение по какому-то пустяку, неуместно сказанному слову или даже неправильному приветствию в сторону императора. Аракчеев, успевший изучить своего императора, когда тот был еще великим князем, не совершал таких оплошностей, потому и в немилость попал по серьезному делу. Существует даже две версии, почему так произошло. Первая версия гласит, что в минуту крайней раздражительности Алексей Андреевич выбранил одного из своих приближенных, какого-то иностранного подполковника, который считался в обществе за хорошего, честного и благородного человека. Этот подполковник с этими высокими качествами был так ошарашен бесчестной выходкой тогда еще барона Аракчеева, что решился его пристрелить, а потом покончить и с собственной обруганной и обесчещенной, как ему казалось, жизнью. До убийства Аракчеева, правда, не дошло, но себе этот обиженный подполковник мозги вышиб, заведомо оставив предсмертную записку на имя императора и наследника, в которой красноречиво оправдал свое грешное деяние правдивой и неприкрытой характеристикой барона Аракчеева. Другая версия была менее кровавой и вообще рассказывает о некоем Алексее Андреевиче Аракчееве, который совсем не подходит под описание того Алексея Андреевича Аракчеева, которого мы знаем во времена его неофициального могущества в правление Александра Первого. По этой версии, Аракчеев, узнав о каком-то нечестном и незаслуживающем прощения поступке своего брата, тоже генерала, переложил вину его на другое лицо, но Павел узнал о случившимся и, конечно же, потерял всякое доверие к некогда верному своему барону.

Как бы там не было, Павел чрезвычайно ценил Аракчеева, который попал к нему еще молодым офицером, когда великий князь при своей матери-императрице находился в «ссылке» в своей Гатчине. Даже после опалы император Павел отзывался о нем как о самом лучшем артиллеристе империи, но ошибок его ему не простил. Лестные выражения своего отца об Аракчееве помнил Александр, рассматривая кандидатуру воскресителя Артиллерии. И только репутация человека, знающего свое дело, человека хоть такого жестокого, от которого добрую душу Александра воротило, но способную добиться поставленных задач, как бы тяжелы они не были, заставило все это в сумме остановиться в выборе на Алексее Андреевиче. Это назначение было хорошим государственным уроком для молодого императора Александра, когда ради интересов государства надо переступать через личную неприязнь и иметь дело с такими людьми, способ которых может приводить в ужас, но результат действий которых приводит в восторг.

То, что Аракчеев был хорошим управленцем можно было узреть в конце концов по благодарностям, которые сыпались на него с рук последних двух императоров, главным образом, по его имению, которое теперь осмотрим вместе с императором. Все достопримечательности села Грузино были протянуты вдоль правого берега Волхова, на котором оно располагалось. Имение во всей России выделялось большой соборной церковью, настолько огромной, что не в каждом уездном городе была церковь таких размеров. Аракчеев был весьма религиозным человеком, без этого этой церкви не было бы, можно было сказать этой религиозностью он восполнял отсутствие веры, но однако же, не ума (последним он точно не был обделен). Само село состояло из гостевых аккуратненьких домиков, кои составляли единственную улицу. Главными же и заметными по своим размерам зданиями были сам двухэтажный дом Аракчеева и стоявшая напротив него, огромная соборная церковь. Для скромного села она выглядела исполински, но это был не только иллюзорный эффект: действительно, не каждая церковь и даже храм в каком-нибудь уездном городе мог сравниться в размерах и отделке грузинской сельской церкви.

К селу примыкал чудесный и широкий парк, располагавшийся сначала вдоль реки, но углублявшийся внутрь леса. Это не был просто участок леса, изрезанный обычными тропинками, о, нет! Он походил больше на детскую забаву выросших мальчишек, в нем в едином художественном стиле были построены всяческие постройки, и хозяйственные в виде кладовых, и чисто декоративные, с беседками и со старинным видом развалинами. На реке можно было продолжить путешествие из парка и любоваться им со стороны, восхищаясь красотой и величавостью задумки его хозяина. Да и само средство этой речной прогулки восхищало. Это был, пожалуй, самый дорогой подарок от императора: целая флотилия и целое судно, которое только могло ходить по этой сравнительно небольшой речке, яхта, имевшая собственную команду и офицера-командира. В России тогда были люди гораздо выше Аракчеева по своему правительственному месту. Но сколько бы не было душ в их имениях и как бы эти имения не были громадны и разбросаны по всей европейской России, ни один из тех высших сановников не мог похвастать таким богатым и грамотным хозяйством одного единственного своего имения, каково было Грузино.

Отвлечемся на мгновение от императора, собирающегося проплыть на своей флотилии по реке, и для полноты картины опишем остальное имение графа, распространяющееся за пределы Грузина.

Село Грузино было главным, но не единственным населённым пунктом в графском имении. За лесом были расположены несколько деревень, которых между собой и, ясное дело, с селом соединяли одни из лучших и ровных дорог в империи. По ним очень любили разъезжать, разгоняясь, дорогие гости, для которых Грузино было всегда открыто. Аракчеев с Минкиной были всегда гостеприимны, поэтому, наверное, не было ни дня, когда в Грузине не гостил какой-нибудь высокопоставленный гость. Здесь же часто бывали и заграничные послы (отсюда большей частью и объясняется богатая коллекция их подарков, подаренных графу лично). Жёсткий порядок и бестолковый педантизм касался и этих знаменитых грузинских дорог: в правилах крестьянам должно было заметать следы только что проехавшего экипажа. Для чего это нужно было, знал, наверное, один только автор этого правила.

На берегу Волхова, немного в стороне от села распластались дивные и густые луга, предназначавшиеся большей частью для сена. Всё хозяйство было рассчитано на большую прибыль, в самом селе был учрежден банк, удерживающий процент от всех доходов и аккумулирующий излишки для особых нужд имения и крестьянства. Банк выдавал ссуды крестьянам, из него брали деньги на ремонт, очередное строительство и других целей. Грузино, как когда-то Гатчина, была не просто каким-то помещичьем имением, это было настоящее государство в государстве, где даже, казалось, законы были свои, а что объединяло его с Россией, так это русский язык, распространяемый здесь, русское население и в конце концов, российский рубль.

Среди построек в парке было очень интересное небольшое сооружение, размещавшееся посреди прудов на отдельном маленьком островке. Это была святая святых села Грузино, святее церкви, куда были приглашаемы только самые-самые-самые приближенные лица графа. В его отсутствие вход туда наглухо запирался. Чем он там занимался – не смеем даже предположить, знаем только, что это была миниатюрная и оригинальная картинная галерея, вмещавшая в себя картины самого непристойного содержания. Они были прикреплены к неким механизмам, которые одни картины выдвигали к зрителю, сидящему посреди комнаты, другие же отходили на задний план. Зрителя окружал великий разврат, изображавшийся в самых отвратительных положениях, будто бы инструктирующие, как лучше растлевать собственную душу, утолявши неестественные желания тела. Сия атмосфера этой комнаты превращала человека в животное, у которого нет ничего святого, животное, живущее ради одного этого разврата.

Аракчеев любил женщин. Любил их страстно, страшно, зверски любил! Еще до царствования Александра он был едва ли не главным развратником империи, когда же при Павле Петровиче он начал получать хороший заработок, получил от императора это имение, его разврат потерял всякие ограничения, он начал скупать всех красивых крестьянок, о которых слышал и которых видел. Но это-то его и погубило, среди этих крестьянок попалась такая душа, способная совсем не обуздать, а наоборот, разжечь еще больше это неугасающее пламя неутоляемой страсти только лишь затем, чтобы ей самой этим пламенем управлять и поглощать его. Этой душой и была-то Настасья Федоровна Минкина, образовавшая с Аракчеевым настоящую дьявольскую парочку. Если бы Аракчеев, подобно верующему христианину верил бы в брак и чтил его, он, быть может, и женился на этой крестьянке, занявшей всё его свободное от службы существо. Но в брак он вступил лишь по прямым намекам и настоятельным советам его матери, которую он все же любил и уважал. Выбор его пал на весьма хорошую партию, прямо перед свадьбой получившую шифр фрейлины, очень молодую, с хорошим приданным, девушку. Полная тезка Минкиной, восемнадцатилетняя Настасья Федоровна Хомутова вышла замуж за тридцатисемилетнего Алексея Андреевича Аракчеева в 1806 году. Несмотря на юный возраст при огромной разнице с мужем, она хотела тихого семейного счастья, насколько это возможно с человеком, занимающего высокий правительственный пост. Но Аракчеев жутко ее ревновал, возможно, не потому, что подозревал, что ей видно лучше иметь молодого любовника, ровесника своего, но и потому что крестьянка Минкина, всё оставаясь на своем посту любовницы Аракчеева, сама ревновала своего хозяина и любовника. Не вдаваясь в подробности этих хитросплетений, скажем только, что брак этот просуществовал несколько лет, чуть ли не с каждым днем (то есть с каждой изменой мужа) все больше трещал по швам и вполне законным способом в конце концов распался.

Оставшись теперь единственной возлюбленной у графа, Минкина была не единственной его женщиной, он и ей изменял, как только мог. С годами его распутство ничуть не уменьшалось, но из-за Минкиной, его все же было не так много, как было бы без нее. На нее он тратил весьма много времени и сил и действительно был и очарован ею, и по-настоящему влюблен.

В имении такого человека находился ныне император Александр Благословенный. Рядом с этим человеком он плыл в катере, им же ему подаренным, и восхищался его имением.

– Очень мне нравится твой здесь порядок, Алексей Андреевич. Хороший светлый сад, крепкий надёжный дом. Всё аккуратно, ничего лишнего. Всё так, как должно быть. Ты хороший хозяин.

– Я организовал всё для вашего удобства, ваше величество, ничего в ваше присутствие в поместье вашего вернейшего и покорнейшего слуги не посмеет помешать.

Аракчеев говорил немного в нос, часто даже не договаривая слов. Ему приходилось немного наклоняться к государю, чтобы тот его лучше слышал, так как страдал немного глухотой, особенно слабо у него было правое ухо. Аракчеев сидел слева, но все равно был вынужден говорить чуть ли не в самое ухо, чтобы государь мог его слышать.

– Порядок начинается с малого, – сказал Александр. – Если ты смог организовать свое имение, сможешь упорядочить любое дело, которое я тебе дам. И самое главное, что я от тебя потребую, мой друг, это давняя наша с тобой мечта. Главное дело моего царствования, то, что, наконец, принесет величайшую пользу нашей империи и всему его народу.

– Вы знаете, милостивый государь, что я исполню всё, то вы не прикажите. И как бы тяжело не было ваше приказание, я его сделаю, да будет государь мой в этом уверен.

– Рекрутская система при нашей бескрайней стране, представляет собой чрезвычайно варварскую систему. Рекрут, взятый из семейства в Пензенской губернии отправляется служить в Малороссию, на другой конец империи! Он на двадцать пять лет лишается возможности повидать свой родной дом, своих родных, свою семью. Может быть, он их никогда не увидит. К тому же сама семья его может оставаться без своего главного кормильца. Ты представить не можешь, как это терзает мою душу.

– Но эти рекруты призываются для защиты интересов Ваших и своей отчизны.

– Это верно. Но почему из-за этой защиты у нас заведено правило, чтобы человек обязательно мучился таким образом и разрушались семьи? Ведь можно найти способ избежать этого.

Александр повернулся к Аракчееву и, смотря ему прямо в глаза, сказал:

– Ты всегда был мне верен. Мне близится сорок лет. Сколько друзей я имел и скольких я потерял. Сколько их меня разочаровали. Один ты меня радуешь своей верностью и преданностью. Любое поручение ты выполнял лучше любого другого, кому бы я оное доверил. И поэтому я и доверяю тебе самое главное мое желание в стране, призванное облегчить судьбу наших солдат. Ты займешься устройством военных поселений, я уверен, что ты исполнишь его так, как тебе будет велено от меня. Только обо всем мне докладывай, ты будешь не только моими руками, и делать в этом деле все таким образом, будто бы я сам лично руководил введением этого устройства, но ты будешь моими глазами и ушами оного. Докладывай мне о каждом происшествии, о каждом событии.

Аракчеев хотел что-то сказать, но Александр, взявши его за руку, остановил его и продолжил:

– Но организацией мы займемся немного позже. Сперва я хочу объездить некоторые губернии моей империи. Я вверяю тебе военные поселения, но ты остаешься главным моим помощником в делах государственных. В Европе мои дипломаты помогали мне создать порядок там; ты же поможешь возвести благоденствие в России.

– С божьей помощью и неустанными молитвами за государя и отечество, батюшка мой, будут исполнены все твои пожелания.

– На счет моего путешествия у меня будет к тебе личная просьба. Я предполагаю свое путешествие начать с Москвы. После пожара меня там не было, и я хотел бы побыть с ней наедине и в покое. Я хочу, чтобы ты сопровождал меня во всем моем путешествии, но въезд в Москву мне организуешь ты.

– Государь может быть покоен, что его встретят со всеми почестями и с неподдельной искренностью.

– Вот это обещай мне не исполнить.

Аракчеев от этих слов изумился, но опомнился и вымолвил, что исполнит поручение государя так, как тот велит.

Друзья подошли к пруду, у берега которого была приставлена лодка. Сев в нее, у наших товарищей переменился разговор опять на частные темы, касаемые поместья графа.

На следующий день поутру Александр отъехал в Царское Село. На этом можно его оставить на то время, пока он и его свита будут готовиться к объезду сравнительно небольшого участка его империи, и вернуться к нашим общественным деятелям, среди которых появились новые и интересные лица.

Глава четвертая

1810-е года были временем всяких тайных и не очень обществ, клубов и союзов. Общество любителей природы, общество любителей искусств, общество соревнователей просвещения и благотворения, общество любителей пешей прогулки, общество громкого смеха… Этих обществ было больше чем людей, и образовывались они также часто, как и распадались. Тайными некоторые из них были не потому, что имели какие-то преступные цели или деяния, но потому только, что таинственность была хорошей приманкой для новобранцев. В наступившем эйфорическом мире и покое все же чего-то не хватало, люди скучали, тосковали и эта интрига, сладкое предвкушение раскрытия какой-то тайны влекло в эти союзы и клубы толпы дворян и мещан. Потому-то весной и летом деятельность тайного общества была очень, даже слишком плодотворной для организации столь молодой и со столь пространной целью. Вся эта деятельность заключалась в активном наборе членов и в попытке создать свой оригинальный устав, ясно излагавший цели и философию общества, отличающий оное от других ему подобных. Набирали членов исключительно амбициозных, с одинаковым с основателями образом мыслей. Среди шестерых основателей больше всех на благо общества работали два Муравьева, Александр и Никита. Трудно сказать, кто из них вёл более активную деятельность, но из принятых членов с ними мог сравниться пока только один новобранец – это принятый примерно летом Михаил Николаевич Новиков. Он был таким же ревностным членом масонской ложи, как и Александр, только более практичным и с менее мистическим взглядом на цели общества.

Тут вместо сноски скажем, что масонские ложи работали более открыто, нежели тайные общества. Император относился к масонским ложам благосклонно очень вероятно потому, что знал обо всем, происходящим в них. С 1810 года главный заведующий всем масонством в империи, так называемый Великий Мастер, должен был докладывать обо всех крупных и важных делах, совершаемых в этих ложах. За неисполнение этого несложного требования, с Великого Мастера требовали объяснения.

Так как в масонстве было трудно развернуться всем организаторским и управленческим талантам господина Новикова, он с радостью принялся за новое общество, с куда более ясной целью, но пока что не ясным статутом. Написанием этого статута был увлечён вместе с основателями и Новиков, который, как и прочие соавторы устава, тоже бывшие масонами, привносил туда со множеством пунктов саму идею и правила европейского ордена. Так была изобретена иерархия, пусть более простая, нежели масонская, но всё слишком уж ненужная для неформального общества ревнителей благоденствия отечества со слишком уж безобидной целью. Если кратко, структура была следующая. Всех членов разделяли на три категории: управляющие – первая категория, члены, имеющие право принимать в общество людей – вторая, и третья категория – сами «новопринятые». При составлении устава те же Муравьевы и Трубецкой хотели ввести различные обряды для вступающих в общество, но Якушкин и Муравьевы-Апостолы, далёкие от масонства, само собой, тому воспротивились, и вообще они не были сторонниками лишнего мистицизма, доходившего до абсурда и только портившего и опошлявшего истинную цель их общества. Кстати, что касается Трубецкого, то он летом почти не принимал участия из-за сведшей его в постель болезни. Его отношение по какому-либо вопросу передавалось либо устно одним из навещавших его основателей, либо письменно таким же путём.

Но вернёмся к Новикову, коль мы с него начали. Кроме своих сослуживцев и знакомых, само собой, кроме светского общества, званых обедов и балов, где же ещё найти людей чистых, непорочных, стремящихся к духовной нравственной чистоте себя и своего общества, как не в масонской ложе? Михаил, как и его знаменитый двоюродный дядя Николай Новиков, имел схожие с ним нравственные правила, и своих единомышленников он нашёл там же, где и он – в одной из многочисленных тогда масонских лож.

Новиков уже считался за старого бывшего гвардейского офицера, в следующем году ему предстоял юбилей – сорок лет. Но его безграничную энергию года не отнимали. Гражданская служба, которая каждые несколько лет сменялась более ответственной и более значимой должностью, в этом 1816-м году пережила двойной карьерный подъем. 26 июня он был переведён в число чиновников при генерал-провиантмейстере, спустя два месяца переведён начальником отделения в канцелярию малороссийского генерал-губернатора князя Николая Григорьевича Репнина, зимой его уже ждали для исполнения обязанностей в Полтаве. Помимо гражданской службы, Новиков состоял в ложе «Избранного Михаила», названной так в честь основоположника царствующей фамилии Романовых. Мастером, то есть блюстителем и распорядителем дел ложи был тогда первый русский художник-дворянин Фёдор Толстой, о коем мы распространимся после. Михаил Новиков занимал высокое положение, исполнял должность надзирателя. Несмотря на появление нового смысла жизни в виде тайного общества, Новиков теперь продолжал набирать новых членов также и в него, так что получалось, что он работал на два фронта. Так произошло, например, при принятии одного из популярных тогда и безусловно талантливых литераторов Федора Николаевича Глинки. Во время принятия к Новикову зашел также Матвей Муравьев-Апостол, который тогда в сомнениях ходил вокруг масонов, и все никак не мог решиться вступить в ложу. Под собрания масонской ложи занимался целый дом, нанимался он на деньги, сдаваемые братиями ложи, обязуемыми и клятвой, и распиской в этом. Учитывая происхождение их, эти их ежегодные взносы были довольно нескромными и можно было бы, наверное, взять в аренду здание еще более богаче и еще ближе к Зимнему дворцу.

Матвею пришлось обождать завершения принятия. Двери в конце концов разверзлись, и его взору предстал большой накрытый стол, полный всяческими яствами, братьями, среди которых он увидел самого Глинку в растрепанной и помятой рубахе, человечка очень маленького роста (для военного), весьма забавной наружности, при его нынешнем еще взбаламученном виде. На него был накинут сюртук, черные волосы были взлохмачены, так как были связаны некоторое время повязкой. Повязка была так сильна пережата, что даже оставила следы на висках. Новиков вышел к Матвею с благосклонной улыбкой.

– Извините, что заставил Вас ждать, Матвей Иванович! – сказал он. – Мы были бы очень рады видеть Вас в нашей ложе. Мы как раз сегодня принимали нового брата, поэтому я не смог сразу к вам выйти.

– Ничего страшного я ждал недолго.

– Когда же и Вы сделаете милость и присоединитесь к нашему союзу?

– Вы знаете, у нас уже есть свой союз. Я не вижу смысла вступать мне в ложу, если я уже состою в обществе, основателем которого, тем более, являюсь. Цели масонов слишком неопределительны по отношению именно нашего отечества. Поэтому мне будет уютнее и пользы от меня будет больше в обществе «Спасения», чем в какой бы то ни было ложе.

– Но здесь гораздо более единомышленников, – сказал Новиков, раскинув руки и оглядывая пустую залу, будто она была вся полна этими единомышленниками. – И настоящая цель общества от вас совсем не скрыта, и она ясна, как день Божий. Мы должны поддерживать друг друга на пути самосовершенствования. Но совершенствование духа не происходит в один день. И каждый день мы подвергаемся искушениям и соблазнам, которым не всегда находим силы противостоять. Но для того и созданы масонские ложи, эти отдельные миры, эти государства в государствах, чтобы вместе, в общем союзе противостоять душевным трудностям и с общей помощью достичь нашей цели для познания великой истины.

– Я вижу, как вы в этом преуспеваете, – сказал Матвей, кивнув в другую комнату, в сторону пирующих. За столом сидели и шумно набрасывались на разные блюда братья-масоны. Один стоял и разливал вино по бокалам до самого верха так, что из каждого оного переливалось на стол, со стола текло на пол.