На лопате

Сопровождавший пополнение прапорщик нестрого прикрикнул на толпу:

– Разойдись! Что молодых не видели? – Потом, повернувшись к «духам», безразлично добавил. – Еще в казарме насмотритесь.

Духов, усадили в Ленинской комнате учебной роты. Портрет Ленина ласково улыбался со стены защитникам социалистического отечества. По стенам не занятым Лениным висели многочисленные военно-политические стенды.

Только уселись, как дверь распахнулась, вошел стройный младший сержант.

– Встать! К-когда старший п-по званию входит, – заорал он, слегка заикаясь от гнева. Каждое слово он произносил с явной угрозой в голосе. Такая скрытая угроза, не разбери-поймешь, чего бояться, проникает в каждую клетку организма, подавляя человека сильнее, чем кролика взгляд удава. К этой армейской манере говорить привыкнуть нужно.

– Садись! – немного успокоившись, младший сержант глубокомысленно сказал: – Да-а-а. два года. Рехнуться можно. Вешайтесь, духи, вешайтесь. – Последнее «вешайтесь» он произнес с некоторым сочувствием. – Кто в кроссовках?

– Я, – ответил один «дух».

– Головка от… магнитофона! Покажи! Какой размер?

– Сорок второй. – Пролепетал «дух».

– Нормально. Давай снимай. У вас все равно все отберут. Понял да!?

– А мне босиком ходить? – Попытался возразить «дух».

– Ху… сиком! Я дам тебе ботинки. Быстро! Снял!! Я сказал!

Зацепив кроссовки, юный грабитель младший сержант ненадолго удалился. Вернувшись, принес старые солдатские ботинки без шнурков.

– А чё без шнурков? – Спросил бывший владелец кроссовок.

– Еще повесишься, – ответил младший сержант, неожиданно мирно. – Тебе сейчас новые сапоги дадут, зачем тебе шнурки маймун?

Последнее слово – маймун – всем вновь прибывшим было незнакомо. Между прочим, маймун – это значит радостный, счастливый, добившийся блаженства, ну и обезьяна на многих тюркских языках. Направляясь к дверям, младший сержант заметил бордово-красный шарф на шее Куликова.

– Подари шарф, он наклонился к сидящему Куликову, разглядывая понравившуюся вещь.

– Нет, – ответил Куликов.

– Что?!! Ты об этом пожалеешь, – стальным тоном произнес младший сержант. На пороге он остановился, блеснул карими глазами и презрительно бросил, – «Душара!».

«Встать! Смирно!» – перепуганные «духи» вскочили с мест, в комнату вошли подполковник и за ним прапорщик, подавший команду.

– Ничего, ничего, они скоро научатся все правильно делать, – сказал подполковник, потирая руки. – Садитесь. Я командир части, где вам предстоит пройти службу, подполковник Линевич. В дальнейшем мы познакомимся с каждым из вас персонально. По ходу дела, так сказать. Военные строители – это очень важная службы для нашей Родины…

Линевич недолго рассказывал банальности о предстоящей службе, а потом спросил:

– Вопросы есть? Нет. Они еще не сориентировались, – улыбнулся подполковник, стоящему рядом прапорщику. – Хорошо. Судимые есть? Встаньте. – Двое из пятнадцати поднялись.

– За что судили?

– Машины угонял.

– Водители нам нужны. А ту за что?

– Кражи, – смущаясь, ответил паренек с детским лицом.

– Бывает, бывает, – потер руки подполковник. – Для вас служба начнется завтра. Сегодня переоденетесь, и милости просим к солдатскому новогоднему столу. Как говорится с корабля на бал.

Командир стройбата подполковник Линевич, все время потирал руки, как будто мерз, или чесались они у него.

– Встать! – гаркнул прапорщик, «духи» вздрогнули и с грохотом стульев встали. Машинально обернувшийся на крик и грохот Линевич, улыбнулся и, потирая руки, вышел.

Учебная рота была забита «духами, полторы сотни прибыли в течение месяца. «Духи» с которыми пришел Куликов были последними в этом году.

– Дневальный! Ко мне!! – рявкнул в коридоре прапорщик. Через несколько секунд появился солдатик с раскосыми глазками. Изображая стойку смирно, приставив правую руку к шапке, дневальный с жутким азиатским акцентом доложил, примерно так:

– Днывальны Мамедов, – и запнулся… прапорщик подсказал:

– По вашему приказанию прибыл.

Мамедов. Глядя в пол, по-прежнему отдавая честь, молча, кивнул.

– Позови сержанта Морбинчука. Знаешь Морбинчука?

Мамедов кивнул.

– Иди.

– Ест! – радостно вскинул голову Мамедов и побежал выполнять приказ.

Прапорщик построил «духов» в коридоре – «по ранжиру, по росту и жиру» – пошутил он. Первым стоял Куликов, за ним Хлебников, потом немцы. Ну и все остальные замыкал строй испуганный Чернов с подергивающейся головой от нервного потрясения. Вот и «ранжир». Чернов был не самого маленького роста, однако прапорщик поставил его последним. Прапорщицкая гордость не позволяла портить строй горе-солдатом.

Сержант Морбинчук на фоне длинного и тощего прапорщика казался былинным витязем двухметрового роста. На обтягивающем его богатырскую грудь мундирчике сверкнул пединститутский ромб. Куликов заметил ромб:

– Коллега? – удивленно спросил он проходившего мимо здоровяка. Морбинчук вопросительно посмотрел на Куликова.

– Совсем недавно я еще в школе учителем работал, – тихо пояснил Куликов.

– Значит коллеги. – Морбинчук подал руку Куликову, не смущаясь присутствием прапорщика. – Валерий.

– Владимир, – ответил Куликов.

– Морбинчук, – позвал недовольным тоном прапорщик.

– Извини. Володя, еще поговорим, – сказал сержант, отправляясь к прапорщику.

– Отведи людей на склад. Переодень. – Приказал прапорщик.

Склады находились за территорией части. Как так получилось, исторически, неизвестно, однако, смысл в этом был. Все что подальше от военных строителей в большей безопасности находится.

Морбинчук вывел «духов» за ворота, остановил чуть в стороне в темноте, где не было освещения, и сказал: «Вам, конечно, трудновато придется, не отчаивайтесь. Выжить можно, вы не первые. Сержантов слушайтесь, вы в их власти, ругаться с ними – себе дороже. Никого не бойтесь, иначе зачмурят. Я вам говорю это потому, что мне никто ничего не сказал, когда я пришел. До всего самому пришлось доходить. Мне кажется, вам немного будет легче. Задавайте вопросы, пока есть возможность».

Вопросы посыпались со всех сторон. Краткие ответы приоткрывали завесу таинственной военной службы.

– А если вещи будут отбирать? – Спросил Тевс – один из немцев, главный у них.

– А ты не отдавай, если сможешь.

– А если бить будут? – уточнил кто-то из темноты.

– А все равно не давай. Единого рецепта уцелеть, ребята, нет. Каждый сам выбирает себе путь. Вы ведь как-то жили до того как сюда пришли, значит ложкой в ухо не тычете. Смотрите и сами решайте, что и как, главное не бояться. Ладно, пошли, – закончил Морбинчук.

Валерий Морбинчук до армии работал учителем физкультуры в сельской школе. Учителя сельской местности призыву не подлежали. Загнать их сельскую школу можно было только по обязательному распределению, тогда возникала некая вероятность, что учитель обживется за три года и останется. Однако судьба распорядилась по-своему. Валера отправился в выходные в ближайший райцентр повидать институтского друга. Идти с пустыми руками к другу, как-то не правильно. В стране вовсю свирепствовала борьба с алкоголизмом. В специализированный магазин, где только и можно было купить водки, стояла длинная, нервная очередь. Валера стал в хвост и терпеливо ждал, медленно продвигаясь к дверям. Уже совсем близко двери магазина, подошли несколько парней, и стали отталкивая людей, прорываться в магазин. Наступили на ногу какой-то бабушке, а та заверещала как недорезанная. Валера такого уже не стерпел и вежливо попросил ребят не хулиганить, а стать в очередь как все. На что ему ответил, заводила этой компании:

– Пошел ты на х…!

– Это не вежливо… – успел сказать Валера Морбинчук, уворачиваясь от прямого удара в лицо. Поскольку Морбинчук был спортсменом и мастером спорта не по шахматам, а по гандболу. Рука у него была тяжелой, а реакция мгновенной. Нападавший упал и не поднимался, челюсть сломалась… в трех местах. Компания, потеряв лидера, не решилась вступить с Валерой в битву. Потом уже выяснилось, что «пострадавший» в очереди за водкой мальчик несовершеннолетний сын местного прокурора. В общем «справедливость» потянула в суде на два года условно. Морбинчука уволили из школы, уголовник не может учительствовать, но взяли в котельную при школе. Директор школы сказала Валере: «Всякое бывает, отсидишься в котельной, я потом тебя обратно возьму». Морбинчука раньше обнаружил военкомат и призвал на срочную службу.

Куликов получил комплект нательного белья, белая рубаха без воротника и кальсоны, застегивающиеся на две пуговицы: одна впереди, другая сзади. Сапоги, портянки, шапку, хэбэ защитного цвета, ватник-телогрейку с гордым названием «бушлат» и «духовской» (тесмяный) ремень с зеленой пряжкой. Переодевались перед складом под мерцающими крымскими звездами. Кладовщица, вероятно из соображений этики отвернулась. Голые мальчики, поеживаясь от холода, надевали холодное обмундирование. В новогодний вечер и в Крыму не жарко.

Гражданскую одежду перенесли в склад, где в углу беспорядочно громоздились завалы обуви, шапок, штанов – всего того, в чем приезжают отдать конституционный долг Родине.

В солдатской столовой праздничные столы ломились от угощений. На мятых алюминиевых подносах горохом рассыпались зеленые яблоки. Вареная колбаса типа «Докторская», но рангом пониже, Куликов пошутил: «Фельдшерская» – наверно, на «Докторскую» только похожа». Хлебников уписывая за обе щеку все подряд, только мычал в ответ. Лимонад, горы хлеба, торты! – венчали этот царский ужин. «Ешь, ешь, – говорил Морбинчук Куликову, – скоро обо всем этом ты будешь только вспоминать. Слава Богу, у меня последний Новый год в армии, следующей осенью на дембель».

«Духи». Пришибленные новизной обстановки, жевали скромные бутерброды. Бойкие «караси» стремительно очистили духовские столы, подсмеиваясь над ними: «Они еще мамкина пирожки в туалет не отнесли».

Командир «Горпухи» подполковник Линевич произнес поздравительную речь. Затем телевизор показал поздравление правительства. Куликов, так и не понял, кто поздравлял, далеко и неслышно, видимо Горбачев. Праздничные столы к тому времени подверглись полному опустошению. «Духов» отправили спать, всем остальным комбат Линевич разрешил смотреть телевизор «пока передачи не закончатся». Офицеры отлично знают и поддерживают разницу между «духами» и «дедами».

Спокойной ночи

Учебная рота построилась на вечернюю поверку. Старшина роты прапорщик Ганшин, это он был в Ленинской комнате, подал команду «смирно!», приступил к чтению списка личного состава:

– Абаев.

– Я.

– Азизов.

– Я.

Куликов от нечего делать считал, на сто тридцатой фамилии сбился отвлеченный красотой южного ночного неба с мерцающими в чернильной темноте многочисленными звездами. Холод постепенно проник под одежду. Тут список закончился.

За спиной, Куликова, кто-то из второй шеренги прошептал:

– Нормально, с первого захода, бывает, по три раза читает. Если кто в строю шевельнется, все с начала. Атас! Менстрик идет.

К строю роты подошел старший лейтенант Ерошин по кличке «Менстрик», он исполнял обязанности командира учебной роты.

– Рота-а! Равняйсь! Смир-рна-а! – скомандовал Ганшин. Повернулся. Сделал два шага, молодцевато перекатываясь с пятки на носок. Срочную служил в почетном карауле, вот натренировался, а такое не пропьешь, мышцы помнят.

– Товарищ старший лейтенант, вечерняя проверка закончена. Незаконно отсутствующих нет! За исключением: рядовой Чемерис в санчасти.

– Вольно, – сказал Ерошин.

– Вольно! – повторил команду Ганшин для роты.

Ерошин прошел вдоль строя, цокая подковами хромовых сапог и вглядываясь в лица подчиненных, словно Наполеон перед битвой. Нет, не Наполеон. Ерошин на обратном пути вдоль строя нашел, что искал.

– Почему улыбаешься!? – неестественно резко спросил Ерошин, и добавил ласково. – Сынок сраный. Как фамилия?!

– Киселев, – сказал, как-то нехотя долговязый солдат. На его лице была отображена мысль: «Ну вот, блин, дое… лся!».

– Кисель! – сказал сто-то из строя, рота сдержанно хохотнула.

– Молчать! Заорал Ерошин. Вы что думаете, я буду перед вами стелиться? Ошибаетесь! Выйти из строя! – приказал он Киселеву.

Размахивая руками не в такт движениям ног, Киселев вышел на два шага вперед.

– Отставить! – Киселев на полушаге вздрогнул всем телом, беспомощной птицей взмахнул руками-крыльями. Улететь не смог, испуганно оглянулся, всем видом спрашивая будто, – «А что не так?».

– По команде «Отставить» следует вернуться в исходное положение. То есть в строй. Понял да? – угрожающе прошипел Ерошин в лицо Киселева. Киселев отпрянул от этого гневного лица, глядя на своего командира непонимающими, стеклянными от страха глазами.

– Стань в строй, – тихо подсказали Киселеву.

– Кто там такой умный!? – взвизгнул Ерошин – Выйти из строя!

Рота замерла в ожидании. Киселев попятился от внушающего ужас Менстрика и занял свое место.

– Что, не хватает мужества выйти? Нарушать дисциплину все могут, а когда отвечать за это приходится, смелости не хватает.

Призыв к совести остался без ответа, рота застыла по стойке «смирно».

– Киселев! Выйти из строя!

Киселев сделал неуверенный шаг вперед и вздрогнул от хлесткого окрика «Отставить!».

– Ты забыл сказать «Есть»! – учил Ерошин, – повторим. Повторение мать учения. Понял да.

Холод пронизывал Куликова. Ощущение неуюта усиливал стоящий рядом Хлебников. Сашка сильно продрог и выстукивал зубами какую-то мелодию, сквозь которую время от времени пробивалось: «Скотина».

– Не скотина, а Менстрик, точнее некуда, – прошептал Куликов. – Расслабься, будет теплее.

Обучение вконец ошалевшего Киселева продолжалось минут десять. Показалось, что это издевательство длится, целую вечность. Старания Ерошина-Менстрика разбивались о стену киселевского страха, уничтожившего и без того слабую способность соображать.

Киселев совершал какие-то немыслимые движения, вздрагивал от каждой команды и ни на йоту не продвигался к правильному выполнению команд.

Куликова согрела и рассмешила шальная мысль: «Выйти из строя, и сказать – товарищ старший лейтенант у Киселева задержка психического развития, так вы от него ничего не добьетесь. Тут терпение и ласка должны быть, а не парализующий крик. Так вы никогда не избавитесь от клички Менстрик, товарищ старший лейтенант. И уж точно ничему Киселева не научите».

В конце концов, Ерошин объявил Киселеву три наряда на службу. Приказал Ганшину «произвести отбой» и удалился поцокивая подковками на подошвах хромовых сапог, видимо, вполне довольный собой. После этой публичной экзекуции Киселев стал стремительно падать в иной казарменный статус – чмошник.

Ганшин приказал заниматься отбоем дежурному младшему сержанту с красной повязкой, а сам тоже незаметно ушел. Новый год все-таки.

«Равняйсь! Смирно!» – гаркнул младший сержант и скороговоркой: «строиться в спальном помещении, бего-о-о-ом, по команде бегом руки сгибаются в локтях, начинаем бег на месте! Маймуны долбанные! Бего-о-ом, – рота согнула руки в локтях, грохоча сапогами по мокрому асфальту. – Марш!».

Справа по одному «духи» бросились забегать в дверь казармы. В спальное помещение, расположенное на втором этаже, вела лестница, на которой с двух сторон масляной краской сверкали белоснежные полосы. Наступать на полосу запрещено под угрозой наряда вне очереди или более скорой неуставной расправы кулаками. Каждый вечер дневальные или чаще нарушители табу моют полосы с мылом, поддерживая их первозданную невинность. Не наступить на полосу при массовом забеге на построение чрезвычайно трудно. Задние напирают возникает давка и тут… только держись! Последние забегают в казарму с ускорением, которое им придают сапоги сержантов. Естественно, никто последним быть не хочет, отсюда толкотня в дверях и на лестнице.

Куликов заметил, как на бегу многие расстегивают пуговицы. Застегнутыми оставляют крючок под горлом, верхнюю и нижнюю пуговицы, штаны держатся лишь на одной верхней пуговице.

Рота построилась в коридоре спального помещения. По обе стороны коридора. Выстеленного потертым линолеумом, в четыре ряда стояли двухъярусные железные кровати. Узкие проходы между рядами едва позволяли протиснуться одному человеку.

Стремительно вошел младший сержант Ибрагим Дадаев, дежурный по роте. Настроение Ибрама, как его звали вне строя, было омрачено необходимостью «отбивать духов», когда другие смотрят новогоднюю программу телевидения. Впрочем, номер «взлет-посадка» не уступает в зрелищности любой кинокомедии. Со стороны если смотреть. Ибрам разжился почти новыми кроссовками, это последнее обстоятельство облегчало участь вновь прибывших.

– С-становись! Равняйсь!! Смирно!!! – взревел Ибрам, Куликов удивился, откуда в таком с виду хрупком, юноше такая мощность звука. Власть усиливает мощность.

– Духи, прибывшие сегодня. Ложитесь спать. Остальные, маймуны, будут тренироваться, «взлет-посадка». Вам ведь нравится взлет-посадка?.. Не слышу!! Не слышу, маймуны!!! – заорал Ибрам.

– Так точ товар млад сержант! – глотая часть звуков рявкнула в ответ рота.

– Хорошо, – одобрил Ибрам.

«Равняйсь! Смирно!! С заправкой обмундирования сорок пять секунд, – вкрадчивым голосом сказал Ибрам и резко взвизгнул, – отбой!!!».

«Вот почему они расстегнули все пуговицы», подумал Куликов, устроившись в кровати, ранее такую он видел только в казематах Петропавловской крепости на экскурсии. Он занял свободное место на втором ярусе, не подозревая, что это непрестижные места. При жесткой дедовщине «дед» не запятнает себя вторым ярусом, унизительно. Этот «обычай», впрочем, никаких видимых последствий не имел и возможно пришел с зоны. Кроме того практически все признавали некоторые преимущества второго этажа: там теплее, не мелькают сапоги проходящих мимо, вряд ли кто уляжется на постель, пока нет хозяина.

По команде «отбой» «духи» стали лихорадочно раздеваться и укладывать обмундирование на табуретки, крепко сбитые по четыре в ряд. Укладка производится в строгой последовательности, во-избежание неприятностей. Что-что, а неприятности «духу» заработать просто. Первым делом кладется на табуретку ремень, чтобы бляха свисала, затем штаны, потом аккуратно сложенное хэбэ и сверху шапка. Сапоги ставятся рядом с табуреткой, и на них развешиваются портянки. Портянки, пропитанные потом от дневной муштры, создают неповторимый колорит казармы. В рабочих ротах сапоги с портянками обычно ставят в специальной комнате-раздевалке, чтобы не воняли в спальном помещении. Все должно быть уложено одинаково – значит, по армейским меркам, красиво. В противном случае неминуем подъем, а времени на все сорок пять секунд!

Прохаживаясь по проходу, Ибрам поглядывал на часы. «Не успеваем. Пидарасы». Дождавшись пока последний «дух» занял свое место в кровати, он подал команду: «Подъем» – «Духи» в нательном белье посыпались с верхнего яруса на «духов» с нижнего, толкаясь понеслись по узким проходам. «Отставить! Отбой!» – «духи» кинулись обратно на кровати.

– По команде «Подъем» – учил Ибрам, – одежда откидывается на спинку кровати. Ясно?

– Так точно – ответила рота дружно, лежа в кроватях.

– Рота-а!.. Отбой! – пошутил Ибрам, кое-кто уже успел выпрыгнуть из постели. – Отбой была команда! Маймуны!

– Козел, в полголоса сказал парень, успевший спрыгнуть со своего места.

– Эй ты! Сюда иди! Живо!! – отреагировал Ибрам.

Не дожидаясь пока парень подойдет, Ибрам, одним прыжком оказался рядом и ударом ноги свалил его в постель. – Ладно. Если сейчас взлет-посадка все нормально, будете спать. С-слышишь маймун толстый, шевелись, чтобы всем из-за тебя не прыгать, – зло сказал Ибрам толстощекому «духу», вцепившемуся в одеяло в ожидании команды «подъем».

Ибрам скомандовал резко: – «Рота-а-а-а подъем!».

Заскрипели железные сетки кроватей, шлепанье босых ног, шуршание одежды, слились в единый шум. – Осталось десять секунд! Пять! – подгонял Ибрам. – Рота! Становись!.. Воцарилась тишина. – Равняйсь! Смирно!.. Ну что, взлететь успели, теперь посмотрим, как пройдет посадка. Рота! Без заправки обмундирования, стоять, маймуны! Команды еще не было… твою мать! Без заправки тридцать секунд отбой!

«Духи» лихорадочно сбрасывали одежду, с каждой взлет-посадкой сил становилось меньше и меньше. Как и надежды лечь спать до того, как сержант устанет командовать. Скрипение кроватей замерло на полускрипе. Все успели.

«Минута на заправку обмундирования. Подъем!». Спустя минуту «духи» заняли свои места в истерзанных прыжками постелях.

– Равняйсь! – все повернули головы направо.

– Смирно! Напра-во! – дружное скрипение свидетельствовало о точном выполнении приказа.

Ибрам посмотрел на часы: «В течение трех минут три скрипа – подъем».

Рота замерла в кроватях. Потянулись томительные минуты, когда даже дышать стараются через раз. «Раз скрип! Еще два и подъем». – Тут же чья-то кровать подло скрипнула. «Два скрип, вижу, вы спать не хотите». Почти не дыша, рота сумела пролежать три минуты, ограничившись «двумя скрипами».

– Духи! День прошел!

– Ну и х… с ним! – ответила рота.

– Спокойной ночи, – сказал Ибрам, выключая свет.

– Взаимно, – выдохнула рота.

Один за всех

В учебной роте отбой был прерогативой и главным развлечением сержантов. Изредка отбой производили прапорщики или командир роты Ерошин (Менстрик). Заместитель командира старший лейтенант Подорожный и замполит Саров (Хлопотун) никогда этим не занимались. Старшиной роты был старший прапорщик по кличке «Пиночет». Как его звали, и какой на самом деле была его фамилия, ни кто не знал. Пиночет и все, эта кличка появилась видимо еще в годы свирепствовавшего в Чили диктатора Пиночета, то есть много призывов тому назад. Кличка передавалась из поколения в поколение и в целом соответствовала. Пиночет, не зря всю свою сознательную жизнь провел в армии, он хотя и был строгим самодуром, но службу знал и зря не придирался. Прапорщик Ганшин старался быть строгим, но у него это не очень получалось. Он в отсутствии Пиночета исполнял обязанности старшины роты. Третий прапорщик учебной роты «Пончик», его фамилию знали, но не прижилась. Пухлый Пончик производил впечатление душевного человека, не заставлял бестолково повторят взлет-посадку и со временем не жульничал. Если положено отбиваться за сорок пять секунд – значит, это будут сорок пять полновесных секунд, а не сорок или тридцать как у сержантов. Проверить и тем более возражать «духи» все равно не могли. Из всей роты часы были только у Куликова.

Пончик доброжелательно, без крика рассказывал, как нужно правильно раздеваться, чтобы уложиться в норматив. Расстегивая пуговицы, нужно одновременно снимать сапоги – вот вам несколько лишних секунд. Три-четыре взлет-посадки – этим Пончик обычно ограничивался. Как-то выключая свет, Пончик среди общего: «Взаимно на его «спокойной ночи», услыхал четко сказанное – «Пошел на…». Прапорщик обиделся. Поднял четверых «духов».

«Кто-то из вас сказал. Пока не признаетесь кто, спать не ляжете». Пончик ошибся, послал его кто-то другой. Примерно полчаса четверка подозреваемых простояла босиком на холодном линолеуме казармы. Пончик ходил перед ними и рассказывал все тем же добрым голосом о своей срочной службе. Из его рассказов становилось понятно, что со временем все мельчает, даже дедовщина. «Ну что это, почти вся часть одного призыва. Вот у нас, бывало, поднимут деды среди ночи и нужно каждому сказать, сколько ему осталось служить, сколько дней до приказа и не дай бог ошибешься. Били нещадно. А как тут не ошибиться, дедов много, попробуй, упомни, кого, когда призвали. Так у вас не служба – малина». Через полчаса своих рассказов Пончик сказал: «Я знаю, что это не вы меня послали. Вы отдуваетесь за скотину, которая сейчас лежит в теплой кровати. Надеюсь, вы научите его вести себя правильно и не подставлять товарищей по службе под неприятности. А теперь – еще постойте, проникнитесь его виной перед вами – У нас тут один за всех и все за одного». Пончик, не угадал, натравливая «невиновных» на расправу с «виновным». Его, да и других любителей учить солдат службе, бессмысленно издеваясь над ними, «духи» послали бы на… не задумываясь, если бы могли. Ничего общего с Пончиком у них не было и его иезуитские потуги чужими руками отомстить за «добро», которое он собой представлял, закончились нечем.

Спасительную темноту разбавляла тусклая дежурная лампочка над выходом. Через несколько минут после отбоя Куликов расслышал шепот.

– Пошли в сортир. – Шептал кто-то внизу.

– После отбоя можно вставать только через час, – отвечал другой шепот.

– Сил нет никаких. Отлить нужно.

– Терпи, я же терплю…

Возможно от холода, впрочем, летом достаточно тепло, однако ночные походы в туалет почти поголовная солдатская беда.