Формы и содержание. О любви, о времени, о творческих людях. Проза, эссе, афоризмы

– Догоняешь?

Нужно пояснить, что на самом деле он мой двоюродный дедушка, профессор и доктор медицинских наук, автор 16 учебников, одной книги мемуаров и сборника биографий европейских врачей. На тот момент ему было 82 года. Было очень интересно услышать от него это слово. Вообще-то я предпочитаю литературный язык, но считаю, что с ворами нужно быть вором, а со святыми – святым. Короче, я ответил на доступном ему жаргоне:

– Не, не катит! Вы гоните!

– Не тормози! – сурово ответил он и поехал еще быстрее. Пришлось «догонять». Так была сорвана историческая встреча рас и цивилизаций.

К тому моменту, впрочем, я уже встречался в Бамберге с одной девушкой из русской общины. В своей розовой детской наивности, так свойственной великим ученым, дядя Сережа искренне верил, что все свободное время я буду шляться с ним по городу и выслушивать долгие (если не сказать больше) объяснения, почему ту или иную площадь назвали в честь того или иного деятеля, чем он знаменит и сколько братьев у него было. Каково же было его разочарование!

– Что ж ты за человек! – неистовствовал дядя Сережа. – Всё по бабам да по бабам!

– По барам, – терпеливо поправлял я. – Баба-то всё та же. К тому же в одном из баров, который обслуживает польская эмигрантка, я учусь польскому языку. Вот, например, вонючий козел – это шмердзёнци козэл, а сексуальный маньяк – злыдень писюкастый. Не обижайтесь, дядюшка, это я не про вас.

Справедливости ради нужно заметить, что все же не каждый раз мы шли в бар. Один раз мы были на выставке голографий. Там я, по старой привычке, прихалявился к какой-то экскурсии на немецком языке. Речь лектора была по-своему замечательна. С одной стороны, он подробно объяснял техническую сторону этих приспособлений, оперируя такими понятиями, как «световой поток», «фокусация», «длина волны» и т. д. В этом было что-то традиционно немецкое, подробно-кропотливо-пытливое, методичное. С другой стороны, памятуя о том, что он живет в 21-м веке и обращается к подростковой аудитории, он после каждых двух фраз с иронией переспрашивал:

– Cool?

Конечную «л» он произносил мягко, по-немецки. (Немецкий язык сейчас точно так же загрязняется английским, как и русский. Нет, не то чтобы я ненавидел английский. Я люблю его, когда он на своем месте. Но, как известно, любая материя не на своем месте становится грязью).

Как говорят всё те же пресловутые старинные романисты, могу поклясться, что в какой-то момент он спросил:

– Coolno? (Кульно?)

Меня чуть было не хватил апоплексический удар, как говорят всё они же.

Каждый, как видите, вносит свою лепту в издевательство над родным языком. Россияне, попадающие в Германию, уже не экономят, а шпарят (от немецкого sparen), ходят не в сберкассу, а в шпаркассу (от Sparkasse), не в собор, а в Дом (от Dom, не путать с походом домой), работают не с клиентами, а с кундами (от Kunden). Когда, наконец, я устал все это слушать, я призвал их немедленно прекратить групповое изнасилование родного наречия. Но тут я вспомнил, что, поскольку я в гостях, чрезмерно наглеть все-таки опасно. Поэтому, чтобы перевести всё в шутку, с нарочитым пафосом добавил:

– Да, такой вот я борец за чистоту русского языка!

Дядя Петя смерил меня скептическим взглядом и ответил:

– Видал я таких… борцов… за чистоту русского языка… в Мюнхене!

Тогда я никак на это не отреагировал, а теперь задумался: а может, не такой уж он и дурак? Может, правда, не люди для языка, а язык для людей? Главное, чтобы понимали друг друга? Благо все равно уже не в России живут – нам, стало быть, вреда никакого…

Дядя Сережа («злыдень писюкастый») отыгрался ближе к моему отъезду в Москву. Неожиданно выяснилось, что у меня не хватает двух пар штанов.

– Ага! – радостно закричал он. – Не знаешь, говоришь, где искать? Зато я знаю!

Тут он пошло захихикал.

– Дядя Сережа, – устало проговорил я. – От дома Ани до нашей квартиры – пятнадцать минут хорошим шагом. Даже если учесть, что возвращался я, как правило, ночью, это, согласитесь, маловероятно.

Он злорадно улыбнулся:

– Ой ли?

– Ой ли! – резко ответил я. – Не знаю уж, на что там вы в свое время были способны, но лично я не могу пройти по городу полтора километра в семейных трусах, пусть даже от Труссарди. Смотрите, наконец, фактам в лицо и хватит уже судить по себе!

Я вышел, хлопнув дверью. Внизу, у автобусной остановки, ждала Аня со штанами… купленными для себя в магазине. Мы собирались поехать в кафе. Тем временем к нам подошли русские парни и девушки.

– Ой, вы что, итальянцы? – спросили они почему-то по-русски. Предполагалось, наверно, что каждый образованный итальянец должен знать этот великий и могучий язык.

– Да, – с достоинством ответили мы. Нужно сказать, что у нас обоих карие глаза и темные волнистые волосы примерно до плеч.

– А откуда русский знаете? – одумались наконец они.

– Жили в Москве лет пять, – объяснил я. Затем вспомнил почему-то Набокова с его знаменитым caress the details, лелейте детали, и подумал, что я должен бы знать лучше, сколько именно мы там жили. И я добавил: – Точнее, пять с половиной.

– А ругаться умеешь? – последовал самый прогнозируемый вопрос. – Ну, знаешь там: пошел на х…, иди срать?

– Я таким примитивом не пользуюсь, – брезгливо ответил я. – Если только: итить твою мать за ногу под забором три раза кряду с переподвыподвертом.

У ребят полезли на лоб глаза. С боязливым восхищением, даже с благоговейным ужасом они похвалили меня и отошли в сторону. Нет бы попросить: а скажи что-нибудь по-итальянски! Я почувствовал бы себя, как Довлатов на экзамене по немецкому, на котором он не знал ни слова, кроме «Маркс» и «Энгельс». Я пропел бы, наверно: «Са-анта-а-а Лючи-и-ия!» Думаю, это все равно было бы лучше, чем «Бенито Муссолини».

Теперь, впрочем, мои познания в итальянском несколько расширились. Теперь, например, я знаю, что «кэ бэлла!» – это «какая красивая!». Одна моя бывшая девушка рассказывала, как в Италии некий сеньор восторженно трепал ее за щечку, восклицая при этом:

– Que bella, que bella!

А ей всё слышалось родное, русское:

– Кобыла, кобыла!

Недавно я решительно продвинулся и в изучении испанского. Я узнал, как будет «почему» —?por que? Великая русская поэтесса В. Макина рассказала мне по этому поводу следующую историю. Сидя как-то, по ее собственному выражению, «с жуткой похмелюги» на занятии по испанскому, она должна была устно переводить предложение «А Хулия осталась дома». Восприняв его лишь на слух, она долго и безуспешно пыталась вникнуть в его смысл и в конце концов робко начала:

– ?Por que?..

– Но это же не вопросительное предложение! – удивилась преподавательница.

Когда б вы знали, из какого сора!..

Я, конечно, отвлекаюсь, но, как говорил Х. Колфилд, отвлечения ведь и есть самое интересное!

Когда-то я удивлялся, узнавая, что девушка имеет БДСМ-опыт и что она курила травку. Теперь я удивляюсь, узнавая, что ничего такого она не делала. То ли люди меняются, то ли я взрослею…

Безвозвратно канули в Лету те времена, когда с моим папой произошел следующий случай. Будучи ведущим лектором общества «Знание», он приходил иногда во всякие организации и рассказывал их работникам что-нибудь культурное: об истории, архитектуре и прочей… м-м… тематике подобного рода. Однажды он читал лекцию в чисто женском коллективе. И получил – в письменном виде – следующий официальный отзыв:

«Все девушки остались довольны. Товарищ лектор удовлетворил запросы всех наших девушек».

Затем, в качестве отчета, он показывал этот отзыв начальству, которое не осталось равнодушно и разнесло эту фразу дальше. Вскоре вся мужская половина его НИИ с понимающим хихиканьем подходила жать ему руку.

Заинтриговав читателя первой главой, я могу издеваться над ним как угодно, травить бесконечные пошлые байки и не бояться, что читатель сбежит. Ведь хочется же ему узнать, что было со мной в горах? В конце концов, выжил я или нет? Может, это дух мой диктует секретарю, а сам я, так сказать, почил-с? А может, это уже следующее мое перевоплощение?

3

Отдельной поэмы заслуживает немецкая сожительница дяди Сережи, фрау Марта. (Не беспокойтесь, ей было 73 года). Приличная, порядочная, пунктуальная и неплохая, в общем-то, женщина, она постоянно изводила меня правилами этикета. Можно сказать, что она была настоящей этикеткой. Если я, забыв на секунду, что я на официальном приеме у королевы, клал ненароком локти на стол, она тут же передразнивала меня, делая при этом какое-то тупое, деревянное лицо, и говорила: «Du sitzt, wie ein Bauer», что означает: «Ты сидишь, как крестьянин». Для нее, уроженки Берлина, это, вероятно, было крайней степенью нравственного падения и духовной деградации.

Однажды я взял из общей миски картофелину и положил ее в свою тарелку, но не вилкой, а ножиком. (Я получаю острое садистское наслаждение, вонзая его острие в теплую, трепещущую плоть вареной картошки). Что тут было, я описывать не стану. Достаточно лишь сказать, что после обеда я, проходя по коридору, услышал с кухни ее изнеможенные вздохи: мол, нет, нет моих силушек больше, не сяду я с таким за один стол!

– А в одном поле? – спросил я; к счастью, негромко и по-русски.

При этом фрау Марта не считала для себя зазорным разборчиво пукнуть во время обеда и торжественно извиниться. Возможно, впрочем, что ее вины в этом не было, ибо уже организм диктовал ей условия, а не наоборот. В любом случае это напоминает мне сам «романтический город Бамберг» (именно так именуется он в открытках), в котором мы жили. Исключительно чистый и опрятный по сравнению с Москвой, цивилизованный настолько, что даже общественный туалет его напоминает больше аристократическую садовую беседку в стиле барокко, на центральной площади он шибал неизменно ядреным духом канализации. При всей заплеванности матушки Москвы у нас я такого что-то не припомню.

Ах, ну вот, меня опять сейчас обвинят в мизантропии, очернительстве и неблагодарности! Люди! Я благодарен всем и за все! Я люблю всех и по-всякому! Поверьте! Я просто описываю милые недостатки, которые заставляют любить еще больше!

4

Неделю я прожил у другого дяди, в Мюнхене. Для тех, кто, подобно Сереже, судит по себе, поясняю: это тоже родственник. Дядя Петя. Лет пятидесяти. (У него, собственно, и нашлись потом мои несчастные штаны). В России он, помимо прочего, работал инструктором альпинизма. Его опыт измерялся уже десятками лет. Его жена, тетя Маня, сблизилась с ним как раз на этой почве. «Ах, Петя, ты так эротично лезешь!» – сказала она ему в годы романтической, возвышенной юности, когда хочется еще говорить о прекрасном.

Их старший сын, как раз тот самый Андрей, 23-х лет, начал лазать по скалам еще раньше даже, чем пить. Младший сын, Максютка, лет 16-ти, почти все свободное время проводил за компьютером. Нужно ли пояснять, что там он отнюдь не программы писал? Он любил свои игры страстной, всепоглощающей, безумной (любимое слово юных девушек) любовью, которая Ромео с Джульеттой даже не снилась. В горы, однако, его таскали тоже с пеленок (памперсов в Советском Союзе не было).

И эти люди позвали меня с собой в Альпы! Меня, жалкого, неопытного интеллигентишку, который выше 400 метров в жизни не поднимался, да и то в Крыму, в детстве, под пиво. Который не слышал ни одной лекции по теории альпинизма и не был ни на одном практическом занятии.

А теперь – обратите внимание – я буду выпутываться из ловушки, в которую сам себя загнал. Взяв иронический тон, я как бы дал обязательство его поддерживать. А как в таком случае мне объяснить причины, побудившие меня согласиться? В скептическом регистре это сделать невозможно. Как я буду теперь рассказывать про поклонение красоте, которую, в широком значении (сюда входит и красота действия, то есть добро, и красота души), я считаю высшей ценностью мироздания? Как я буду рассказывать, что горы для меня – давняя детская мечта и один из самых мощных символов этой самой красоты? И что, когда меня пригласили, я долго не верил своему счастью?

Не буду я про это рассказывать. Хрен вам. Сами догадывайтесь. А то больно хорошо устроились на моих харчах.

5

Вечером накануне дня Х мы лихорадочно собирались. Кстати, обратите внимание на мое милосердие. Любой другой писатель, прежде чем подпустить вас собственно к походу, жутко извел бы вас описанием всяких горелок, плащей, палаток, стаканов, «пенок» и прочей фигни, которую он с собой туда брал. Он смотрит на это лишь со своей точки зрения. Он это все искал, вытаскивал из-под кроватей, из помоек, из унитазов, чуланов, балконов, собирал, запихивал в рюкзак, оно вываливалось, на него матерились, он матерился еще круче, его били и т. д. Он срывал голос, споря о том, кто что понесет, что брать, а что не брать. Конечно, после таких процедур ему этот хлам стал ближе и дороже, чем родная мать. Вот он и будет о нем жужжать.

«Горелка, – скажет он, – имела форму цилиндра, в высоту была сантиметров 25—27, в диаметре сантиметров 12. Она была блестящая, серая, металлическая, французского производства, сравнительно новая. Места она занимает, конечно, немало, но сколько человеческих жизней спасла она там, где костер развести невозможно, а без горячей пищи недолго и замерзнуть!» Тут он начнет молиться своей несчастной горелке, целовать ей руки и падать в ноги. А вы это всё будете терпеть.

Радуйтесь! Я не скажу об этом ни слова!

6

– Петь, правда чаще надо в походы ходить? – игриво спрашивала тетя Маня.

– Правда, – рассеянно отвечал дядя Петя, упаковывая тяжелые альпинистские ботинки, которыми сами знаете что давить хорошо.

– А то обленилась я и растолстела, – напрашивалась на комплимент тетя Маня.

Дядя Петя молчал.

– Правда, Петь? – не успокаивалась тетя Маня.

– Правда, – машинально отвечал дядя Петя, запихивая в рюкзак пресловутую горелку.

Некоторое время тетя Маня обескураженно молчала, после чего с новой силой ругала меня за то, что я неправильно убираю вещи.

Так проходили наши сборы. Перед сном мне выдали страховку (я имею в виду снаряжение, а отнюдь не деньги). Я обмотал ее вокруг пояса и почувствовал себя настоящим шахидом, так как она была массивная и внушительная. Затем ее пристегнули к шнуру и подвесили меня к турнику (но не с целью БДСМ!). Я радостно повращался, поизвращался и подергался. Страховка держалась. И я поверил ей. («А зря!» – как сказал бы ведущий «Блеф-клуба»).

7

Из Мюнхена мы выехали только в одиннадцать. Подобно тому, как Остап Бендер приравнял к детям работников милиции, когда брал плату за вход в пролом, мы приравняли Максютку к багажу. В джипе его посадили в третий ряд, состоявший из одного сидения. Там он всю дорогу и сидел, плюя носом.

Я очень сочувствовал ему, но сочувствовал ли кто-нибудь мне? Не прошло и получаса, как за окном машины показались первые холмы.

– Ой, горки! – идиотски загоготал я, показывая на них пальцем. Андрей скептически хмыкнул. Еще через полчаса прямо на наших глазах начали расти крутые, острые горы. Они пронзали ватные облака и хищно вгрызались в небо. С тех пор весь мой смех можно было квалифицировать как нервный.

– Я надеюсь, – несмело начал я, – что сюда мы не полезем?

– Конечно, не полезем! – бодро ответил Андрей. – Мы такой ерундой не занимаемся. У нас – высшая точка Германии, гора Цугшпице.

Я засмеялся (пояснение см. выше). Горы между тем росли, как гробы после вождя.

– Хоть бы одна маленькая была, – размечтался я.

– Есть и маленькие, – серьезно сказал Андрей. – На них обычно могилки ставят. Чтобы посещать было удобнее.

Моя жизнь летела куда-то вверх, я уже не поспевал за ней. Оставался лишь упоительный и пугающий свист в ушах.

8

Вышли мы, как водится, у подножия. Напялили неимоверные (для неопытного человека) рюкзаки и двинулись по жаре наверх. Подъем начался не сразу. Сначала шла обычная, вполне безобидная на вид деревенская дорога. Только угрожающе-манящий вид гор придавал ей какой-то особый смысл. У Андрея зазвонил телефон.

– Hallo! – спокойно сказал он. – Ich gehe jetzt zur Zugspitze. Ja, ja. Aufwiederhören.

Что означало: «Алло! Я иду сейчас на Цугшпице. Да, да. Созвонимся».

И звонок, и разговор, и его тон – самые естественные в обыденной жизни – показались мне сейчас какими-то дикими, неуместными. Я представил сразу, как у Андрея, летящего в пропасть (не дай Бог), звонит в кармане телефон.

– Алло, – говорит он, останавливаясь на время в воздухе. – Я сейчас падаю с Цугшпице. Да, да. Созвонимся.

После чего нажимает на кнопку, убирает телефон в карман и продолжает полет.

9

Я твердо решил, что не буду ныть. Как бы я ни уставал, каким бы страшным ни казалось мне всё вокруг, – от меня они не услышат ни одной жалобы. Я почему-то считал, что они разделяют стереотип о хлипкости интеллигентов. И всеми силами я хотел его опровергнуть.

Когда я почувствовал, что идем мы уже порядочно, часа два, наверно, я спросил у Андрея:

– Как ты думаешь, на какой мы сейчас высоте?

– Высоте? – не понял он.

– Ну да, – сказал я. – Над уровнем моря.

– Над уровнем моря? – засмеялся он.

Я растерянно замолчал.

– Вадик… – скептически начал Андрей.

– Да? – быстро спросил я и засмеялся. (Примечание остается в силе. Когда оно ее потеряет, я скажу отдельно. Предупреждаю заранее, что если это и будет, то в самом конце).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Никакого секса, только грубый трах (англ.). (Прим. авт.)

2

Герои рассказа обсуждают сплетни об известных людях, которые я как автор не разделяю. (Прим. авт.)