Заблудшие души (сборник)

С этого момента я стал очень собран и внимателен. Времени любоваться красивой осенью и свободой у меня не было. Я подъехал на трамвае как можно ближе к частным домам, за которыми жил Стриж. Недалеко от проходного двора я оглянулся. За мной не было никого. В этот ранний час на улицах почти не было людей; я бы быстро обнаружил тех, что за мной следят. Но на меня послали лучших людей, они умели прятаться и быть невидимыми. Они, конечно, хорошо подготовились, но и я тоже хорошо подготовился. Я резко нырнул в ворота одного из проходных дворов, пробежал по очень хорошо знакомому лабиринту, бегом пересек пустырь и забежал в подъезд.

– Они не успели, – решил я. – «До скорой встречи», – я им мысленно сказал, забежал на второй этаж и позвонил долгим звонком, чтобы Стриж, если он дома, понял, что что-то важное произошло. Мне повезло и на этот раз. Стриж поспешно открыл дверь. Он был сонный, в пижаме, еще, видать, спал. Увидев меня он вздрогнул, испугался так, что не смог даже сдвинуться с места, он глазам своим не верил. Я оттолкнул его, зашел в квартиру и запер дверь. Он на меня зашипел – Ты что, с ума сошел? Ты из тюрьмы что-ли бежал? Ты нас всех, падла, под монастырь подведешь!

Стриж сейчас не был такой, каким я его видел прежде. Он выглядел как очень перепуганный бандюга. Но и я уже был не тот. Я ему говорю – Ты лучше делай то, что я тебе скажу. Это единственное, что тебя может спасти. Не будешь делать – я тебя здесь прикончу. И не вздумай испытать судьбу. Я когда шел сюда, ко всему готовился, и все продумал. А ты – нет. Так что не перечь, если жить хочешь. – Он понял, что выхода нет, и спрашивает – Чего тебе надо? – Я ему говорю – Надень на меня тот же масхалат, что и тогда, или что-то похожее. Дай какой-нибудь костюм, сумку какую-нибудь, и немного денег, рублей пять, на всякий случай. Поторопись. Дай мне конверт с маркой, и лист бумаги.

И Стриж поторопился. Я сложил свое тряпье в сумку, надел костюм, а потом увидел, что ботинки не сменил, да не стал с этим возиться. Я написал короткую записку Миле, и пошел на кухню. Стриж так разволновался, что забежал в уборную, а я в это время выдвинул ящик, взял большой столовый нож, который показался мне надежным, засунул его за пояс, взял какую-то кухонную тряпку и подождал, пока Стриж выйдет из уборной. Когда он вышел, я ему сказал – Ты учти, Стриж, что я не расколюсь, что бы не было. Не дай себя поймать на понт, в случае чего. Понял? Если вас когда нибудь поймают, то не из-за меня. – Я подошел к двери и прислушался. Сверху послышались голоса, несколько человек спускались вниз, это мне и нужно было. Как только они прошли наш этаж, я тихо вышел, догнал их внизу и пошел вместе с ними. Это были три мужика, лет под сорок, они считали деньги, чтобы купить бутылку водки. Я их спросил – А где, мужики, поблизости можно пива купить? – Мы вышли на улицу, как будто одна группа знакомых людей. Через двор суетливо пробежали двое, явно это были менты которые меня потеряли, но на нас они почти не обратили внимание, ведь тот, кого они искали не походил ни на одного из этой группы. Мужики, конечно, стали охотно мне объяснять, где можно пиво купить, приглашали с ними выпить, но как только мы скрылись от ментов, я от них отбоярился и ушел. У почтамта я бросил конверт в почтовый ящик и направился к дому, где жил Калмык. Как хорошо у меня стало на душе! Я шел, как свободный человек, как будто иду совсем в другом мире, как человек-невидимка, я читал такую книгу в детстве. Я даже увидел двоих людей с завода, но они меня не узнали. Сейчас все зависело от удачи. Я подошел к дому Калмыка, когда было около одиннадцати часов. Я стал бродить вокруг, стараясь не привлекать к себе внимания, и в то же время не выпускал из вида его подъезд. Я знал, что рано или поздно он выйдет и пойдет покупать водку, чтобы опохмелиться. И он вышел. Он был не один: как обычно, его сопровождали двое, он, наверное, пил с ними вчера. У них было хорошее настроение. Я шел за ними, надеясь найти момент, когда эти двое не будут очень близко от него. Они зашли в магазин, а я стал бродить поблизости. Я решил пришить его, когда он выйдет из магазина, а там – мне все равно, что со мной будет. Я остановился возле нищего, чтобы время скоротать, я чувствовал, что сейчас он выйдет. Я дал нищему пять рублей – зачем они были мне? Попросил за меня помолится. В магазине были большие стекла, ну, витрина, и я увидел, что Калмык идет к выходу с двумя бутылками водки. Я хотел, чтобы он перед смертью меня увидел. Чтобы знал в последнюю минуту, кто его послал на небеса. Чтобы знал, что не все ему сходит с рук. Мне еще раз повезло: те двое задержались зачем-то в магазине. Когда Калмык вышел, я снял парики и подошел к нему. Он вытаращил на меня глаза, как сумасшедший. Он, наверное, подумал, что ему с похмелюги это мерещится. Ведь он же знал, что я в тюрьме, не мог же я появится перед ним в субботу, когда он покупает водку, чтобы опохмелиться? – А я ему говорю – Узнал меня? Это я, Калмык, это тебе не мерещиться. Получай, что тебе положено. – Тут он дернулся, я думаю, что он так и не понял, что это я, да инстинкт какой-то сработал, но я не для того пришел сюда, чтобы дать ему уйти. Рукоятка ножа была замотана в тряпку, я вытащил его из-за ремня и всадил ему, как меня Хлыст учил. Я сразу понял, что попал. Так кричит только тот, кому больше не жить. Я ему всадил потом нож в грудь и там и оставил – не брать же его с собой. Тряпку же я взял, ее нужно было потом выбросить. За мной никто не пошел, а когда я завернул за угол, то быстро одел парик и приклеил усы и бороду. Дружки Калмыка пробежали мимо, на меня внимания не обратили. Город я знал хорошо: я пришел к большой помойке, переоделся за ней в свое тряпье, сложил костюм, парики и тряпку в сумку и бросил все в помойку. Теперь можно было идти в тюрьму. Я подъехал на трамвае как можно ближе к тюрьме и позвонил. А там уже били копытами: меня потеряли, а это дело не шуточное, потерять того, кому грозит вышка.

Меня били после этого крепко. Я им пригрозил, что все расскажу на суде: как они меня из тюрьмы выпустили, как я Калмыка убил, как меня бьют. И мой следователь по особо опасным делам заспешил. Дело по убийству Калмыка, которое против меня возбудили, вскоре прекратили за неимением доказательств и еще потому, что у меня было неоспоримое алиби: я сидел в это время в тюрьме. Мне предъявили обвинение в убийстве двоих людей, вооруженном ограблении и массе отягчающих обстоятельств, в особенности отказ помогать в расследовании. Я многое рассказал, взяв вину на себя: рассказал, как я бросил старуху в кресло, как она умерла от страха, как я убил хозяина дома, завернув кусок лома в тряпку. На многие вопросы я отказался отвечать. Суд был при закрытых дверях. Мне, конечно, дали вышку. Ну, вот и все про меня, не хочу больше ничего рассказывать. Я очень устал. Есть у меня к вам одна маленькая просьба, батюшка. Можно вас попросить? Так, пустяк.

– Попроси, – сказал я. – Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Позвоните Миле, после того, как меня расстреляют. Скажите, что я попросил ее передать вам кое-что. Вам это может быть интересно.

Я согласился, и он дал мне ее телефон. Вдруг он спросил – Вы верите, батюшка, что есть другой мир?

– Верю, – сказал я.

– Может такое быть, что я с Милой встречусь там где-нибудь? – снова спросил он. Я отвернулся и сказал – Не знаю.

Андрей лег на кровать, вытянулся и закрыл глаза. Он и в самом деле сильно устал. Я постучал в дверь и охранник выпустил меня.

* * *

Я покинул тюрьму с камнем на сердце. Я дал слово не разглашать ничего из того, что он мне сказал, хоть исповедью это и не назовешь. Но тогда я молчаливо посылал его на смерть. Не он же убил тех, кто собирал деньги на церковь! Но у меня не было другого выбора. Я сдержал слово, и когда прочел в газете об исполнении приговора, позвонил Миле на работу и сказал, что беседовал с Андреем в камере, когда он был еще жив. Я ей также сообщил, что Андрей попросил ее кое-что мне передать. – Не смогли бы вы прийти к нам в церковь? – спросил я ее. Она согласилась, пришла в воскресенье, очень печальная, а на голове – траурный платок. Она передала мне небольшой тугой сверток бумаги.

– Что там? – спросил я ее. Она пожала плечами и тихо сказала – Андрей как то раз передал мне этот пакет, и попросил спрятать надежно. Потом я вдруг получаю от него письмо, когда он был в тюрьме, чтобы я этот пакет отдала тому, кто от его имени этот пакет попросит. Вот, я и отдаю, уж вам то я доверяю.

– Если у вас когда-нибудь родится ребенок, – сказал я ей, – принесите его ко мне на крестины. Я вас очень прошу. – Она согласилась. А когда она ушла, я разорвал пакет. Там были деньги. Я их пересчитал – почти восемь тысяч, всего около сотни не хватило. Что было делать? Нести в милицию? Чтобы потом потянулась цепь расспросов, новое следствие, где церковь замешана? И я оставил эти деньги для церкви. Ведь это так Андрей распорядился, и я должен был выполнить его последнюю просьбу. Это были деньги наших прихожан, в церкви они и остались.

Я часто спрашивал себя: что было сделать правильнее? Сдержать слово, как сделал я? И послать человека, невиновного в убийстве во время ограбления, на смерть, и оставить подлинных убийц на свободе? Или нарушить слово и все устои морали, и рассказать следствию правду? Тяжелая это ноша – послать человека на смерть, когда спасти его было так просто.

* * *

На этом рукопись заканчивалась. Я отложил ее в сторону, но уснуть не мог. Какие-то странные мысли одолевали меня, а когда я открывал глаза, мне казалось, что усталые тени ползут по полу, стенам и потолку. А когда рассвет стал могучим дыханием выдувать сумерки ночи, я увидел, как Арсений Тимофеевич бесшумно прошел на кухню, стараясь никого не будить, и стал там возится, не зажигая света. Я пришел к нему и сел на стул.

– Не спится? – с улыбкой спросил меня Арсений Тимофеевич.

– Нет, не спится. Прочел я рукопись.

– Ну, и как?

– Очень интересно.

– Хотите кофе? – спросил он меня. – У меня очень хороший, из Германии. Люблю поутру взбодриться. Я сейчас встаю рано, с годами сна требуется меньше, а может тело чувствует, что меньше времени остается видеть мир Божий и дорожит каждой секундой.

– С удовольствием выпью чашку – согласился я. – А вы не в курсе дела, что стало с Милой?

– О, с Милой – отозвался Арсений Тимофеевич. – Она, по его словам, пришла крестить ребенка через два года после этого посещения. Батюшка пригласил ее и, не вдаваясь в подробности, сказал, что Андрей не был убийцей двух членов семьи, которые собирали деньги на церковь. С тех пор она ставила Андрею свечку в церкви каждый год, в то самое число, когда она говорила с батюшкой в первый раз. Андрей для нее умер в этот день. А как то раз она пришла, поставила свечку, подходит к батюшке, и говорит – Я очень больна. Это, наверное, последний раз, что я к вам прихожу. – И в самом деле, она больше не приходила. А батюшка вскоре отошел от церковных дел, он умер несколько лет спустя. Все жаловался что тяжело ему на сердце. – Арсений Тимофеевич вздохнул, отхлебнул кофе, и задумчиво сказал – Суета сует. Все суета. Да. Все суета.

Рива

Яркое утреннее солнце назойливо пробивалось в проем между неплотно сдвинутыми жалюзи. Начинался новый израильский день, который, конечно, будет такой же, как вчера, с толчеей на улицах, безоблачным голубым небом, и массой будничных забот. Таких дней, похожих один на другой как две капли воды, здесь много, по крайней мере восемь месяцев в году.

Рива, несмотря на ранний час, уже не спала. Последнее время она встречала каждый новый день с трепетом и волнением, в ожидании каких-то необыкновенных, значительных событий. Она осторожно повернула голову вправо и внимательно посмотрела на спящего мужа. На его круглом, полном лице застыло безмятежное спокойствие человека, у которого есть все: здоровье, семья, любимая жена и безмятежное будущее. Его полные губы, расслабленные глубоким сном, слегка оттопырились и обвисли, придавая лицу выражение бездумного, ленивого сладострастия. Рива слегка вздрогнула от неприятного чувства вины, осторожно и бесшумно встала с постели, взяла лифчик, очки и халат и, не издав ни единого шороха, выскользнула из спальни. Она остановилась в передней у большого зеркала, надела очки и внимательно себя осмотрела. Ее черные густые волосы по прежнему блестели, как в двадцать лет, а на продолговатом, белоснежном лице, которое она тщательно прятала от палящего солнца, почти не появилось морщин, ну, разве что, при улыбке в уголках глаз, но улыбка у нее была такая, что ей заразились все мужчины вокруг нее, она это знала. В ее зеленых больших глазах, которые гораздо больше подошли бы бездумной актриске, вспыхивали искорки пытливого ума образованной женщины. Фигурой своей она тоже осталась довольна: только бедра чуть-чуть пополнели за последние полгода, а линия талии почти не изменилась, что совсем неплохо для женщины тридцати трех лет, да еще рожавшей.

Придя на кухню, она первым делом упаковала свою большую, все еще упругую грудь в кружевные, обширные колпаки – так было сподручнее при домашних работах. Потом набросила халат и подняла было руки, чтобы раздвинуть жалюзи, как вдруг услышала легкий шум за спиной. Это был Эйтан, ее муж, который, как ни странно, проснулся несмотря на все ее предосторожности. Он обнял ее сзади, небрежным движением сдвинул лифчик вверх и нежно и твердо подхватил упавшие вниз обнаженные груди в свои теплые от сна ладони.

– Доброе утро, мамка, – тихо и ласково произнес он. Эйтан часто стал называть ее «мамкой» после того, как она родила ему сына восемь лет назад. Рива опустила руки и, не решаясь пошевельнуться, уставилась в окно. Для Эйтана ее грудь была самой большой забавой и годы совместной жизни, как видно, не притупили его чувств. Но на сей раз не смогла она ответить ему обычной нежностью и снисходительной уступчивостью.

– Когда ты идешь в милуим[1]? – спросила Рива.

– Послезавтра.

– Прямо перед выходными? И где это?

– Ничего не поделаешь. Эта база находиться недалеко от Хайфы. Да все здесь недалеко.

– Будь осторожен, – посоветовала Рива. – Вот, по радио говорят, что участились попытки террористов проникнуть из Ливана.

Эйтан по прежнему не выпускал ее из своих объятий, играя, как на пианино, своими толстыми пальцами на ее грудях.

– Мы живем уже здесь восемь лет, а ты все еще не можешь привыкнуть к местному образу жизни, – с легким, нежным упреком сказал Эйтан. – Как можно быть осторожным? Что для этого нужно делать?

– Мы живем с тобой уже десять лет, а ты все еще не можешь привыкнуть ко мне, – сказала Рива, делая слабую попытку высвободиться из его объятий. Ей не хотелось обижать мужа. В самом деле, не легко это, обидеть человека, который любит тебя.

– Ты стала прохладнее ко мне последнее время, – пробормотал Эйтан, выпуская ее из своих объятий.

– Ты ведь будешь стоять на посту в армии, – уклонилась Рива от темы, торопливо натягивая лифчик. – Да и по дороге, будь осмотрителен на автобусных остановках, и в автобусе. Не дай Бог, никогда не знаешь… Кстати, как там ночью, на посту? Холодно?

– В это время года ночи холодные, – кивнул Эйтан. – В особенности, когда дует ветер с моря, холод пронизывает насквозь. Трудно даже поверить, что в Израиле может быть такая холодина.

– Я куплю тебе сегодня теплое нижнее белье по дороге с работы, – пообещала Рива. Она ожидала, что муж сейчас закончит разговор и пойдет приводить себя в порядок, но он уселся за стол, как для долгого разговора, и подпер щеку большим, пухлым кулаком. У Ривы все внутри напряглось, как перед прыжком в воду с вышки. «Неужели он что-то знает?» – в ужасе подумала она.

– Вчера Зина звонила, – сказал Эйтан.

– Да? – спросила Рива с радостью и облегчением. – Когда?

– Поздно вечером. Я не успел тебе сказать вчера…. Он не договорил фразу.

– Я задержалась на работе, – перебила его Рива, оправдываясь. – Сейчас у меня сумасшедшие дни, ты же знаешь.

– Знаю, знаю, – успокоил ее Эйтан. – Я не о том. Зина напросилась в гости.

Рива прекратила готовить завтрак и, повернув голову, внимательно посмотрела мужу в глаза.

– Когда она придет?

– Сегодня. Обещала быть к восьми. Надеюсь, ты вернешься к этому времени.

– Как некстати она сегодня, – поморщилась Рива, возвращаясь к приготовлению завтрака. На ее лихо очерченных губах появилась насмешливая и капризная гримаса. – Ты не смог от нее отделаться?

– Она стала жаловаться, что уже месяц не была у нас, что она очень одинока, все ее бросили, а последний любовник смог вынести ее только неделю и сбежал, не оставив своего адреса и телефона.

Эйтан улыбнулся, презрительно и весело. Воспоминание о Зине всегда вызывало у него улыбку.

– Хорошо, – кивнула Рива. – Тебе придется потерпеть ее заигрывания и кокетство.

– Это твоя подруга, – заметил Эйтан.

– Не сваливай все на меня, – с легким, дружелюбным смешком возразила Рива. – Она – друг семьи. Из тех друзей, которые не нужны ни одному члену семьи. – Рива вздохнула.

– Ничего не поделаешь, – обреченно сказала она. – Последи за омлетом, Эйтан. Я пошла будить Арошу.

Рива пришла на работу позднее обычного, когда все работники отдела уже расселись по местам и женщины принялись заканчивать то, что не успели после сна: доедать бутерброд, докрашивать лицо или рыться в сумочке в поисках какого-либо пустяка. У всех были серьезные лица.

У Ривы не нашлось на это время. Пришли двое, большое начальство, и уселись напротив, как давние друзья. Один из них, седой, но очень моложавый, бывший полковник десантных войск, а теперь начальник из управления, начал очень въедливо расспрашивать о мельчайших деталях тех двух проектов, за которые она была ответственна. Как видно, этот бывший военный был не дурак: он хорошо понимал вопрос. Второй был начальник отдела.

В какой-то момент Рива отвлеклась и бросила взгляд в пространство за ними. А там, за огромным, почти в пол стены, окном открывался экзотический, как картина в рамке, вид на Герцлию. Пальмы, кипарисы и голубое море застыли, словно в полусне, под слепящим южным солнцем. Возле окна, в дополнение к оформлению картины, сидел белокурый молодой человек лет двадцати двух-двадцати трех и, делая вид что роется в бумагах, украдкой поглядывал на нее. Молодой человек вдруг поднял голову и, встретившись с ней взглядом, беззаботно, нагло и весело улыбнулся.

– Почему ты молчишь, Рива? – спросил ее начальник отдела.

– Извините, я не поняла вопрос.

Рива чуть вздрогнула, метнула возмущенный взгляд на улыбающегося парня и, сделав деловое, серьезное лицо, уставилась на начальство.

– Вопрос простой, – продолжал начальник отдела, недоуменно подняв брови. Он привык к тому, что Рива отвечает быстро и четко, помнит все, до мелочей, и достает мгновенно из глубин памяти то, что необходимо. Сегодня она была рассеянна и отвечала невпопад.

– Есть у тебя достаточно данных, чтобы более убедительно обосновать твои предложения? Затраты, правда, небольшие, всего около пятисот тысяч долларов, но я не могу сам их подписать.

Рива уже привыкла к тому, что в Израиле все на «ты». Как ей объяснили по приезде в страну, евреи с самим Богом разговаривают на «ты», так что друг с другом и тем более. Можно, правда, добавить «госпожа» или «господин», но это не часто употребляется.

– Дима, – позвала Рива белокурого парня, скосив в сторону заблестевшие, чудесной формы темно-зеленые глаза. – Принеси обоснование, и первоначальную статистику о ремонтах и запасных частях. И об упаковке тоже. – Дима засуетился, выбирая листки из вороха на столе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Обязательная военная служба для всех боеспособных мужчин.