Время дождя. Парижские истории

Время дождя

Парижские истории

Ольга де Бенуа

Посвящаю моей бабушке Анне.

За ее веру, любовь и преданность, которые согревают меня все эти годы.

Редактор Людмила Шилина

Иллюстратор Антон Мордасов

Дизайнер обложки Нур Эззедин

© Ольга де Бенуа, 2017

© Антон Мордасов, иллюстрации, 2017

© Нур Эззедин, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-6357-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОЛИНА И ЕЕ ДУ́ХИ

Моей дорогой М.Г.

Мечтательный фараон и дверь в ночи

Тем памятным летом все свои пятничные вечера я проводила с бокалом кира1 и книгой по французской истории. Приходила после работы к Полине, садилась за столик у окна и ждала, когда она закончит свою смену. Потом мы вместе возвращались домой.

Это был даже не бар, а ресторан итальянской кухни неподалеку от Оперы и Лафайет. Владельцем заведения был усатый турок Бекташ, который по-итальянски не говорил ни слова. Впрочем, и французский у него был плох. Вид у Бекташа был довольно странный: костлявые плечи и узкие бедра, как будто в детстве его спеленали и поместили на несколько лет в египетский саркофаг, вытянутая голова, длинный тонкий нос и мечтательные, близко посаженные глаза. Когда он стоял в дверях ресторана в своей неизменно белой рубашке и задумчиво вглядывался в сияющую дождливую темноту с тонкой полуулыбкой на губах, он казался почти поэтом. Впрочем, возвышенного в нем было мало: на самом деле он высматривал посетителей и оживлялся при виде каждого туриста, переступающего порог ресторанчика. Когда по вечерам Бекташ тщательно пересчитывал выручку в кассе, я видела у него на лице то же самое мечтательное выражение.

Ресторанчик назывался «Иль Густо». Кормили там неплохо. Подавали двадцать видов пиццы, а также салаты, овощные супы, жареную рыбу и стейки по-милански. Были аперитивы, вина и крепкие напитки. Когда ломалась кофейная машина, а ломалась она часто, кофе был отвратительным.

Обстановка мало чем отличалась от обычных парижских бистро. На улице стояли столики с плетенными стульями. На стенах внутри висели аляповатые картины с нормандскими пейзажами. Полстены занимал огромный экран телевизора. Во время чемпионата мира по футболу здесь собирались английские или шотландские туристы. Они орали, колотили посуду и, захваченные азартом и эмоциями, выпивали все, что было в баре. Официантки сбивались с ног, Бекташ складывал руки на груди – ни дать ни взять благочестивый проповедник, которому удалось наконец-то направить заблудших детей в лоно правильной жизни. Глаза его сияли. Во время выборов публика менялась – у экрана собирались французские избиратели. Телевизор врубали на всю мощь. Посетители ели антре, потом основное блюдо, запивая все это кьянти, заказывали профитроли или мороженое, пили кофе, морщились от его вкуса, ругались с Бекташем и все это время громко спорили по поводу дебатов.

Мне нравилось бывать там. Нравилась сумрачная скучающая тишина в начале вечера, в которую хотелось погрузиться, как в сон, и шумная, как будто приклеенная к душному воздуху зала дымная завеса после семи. Кружащие голову запахи итальянской кухни, птичий говор официанток, долетающие из подсобных помещений смех и ругань индийских поваров. Разношерстные посетители, сентиментальные сериалы или яростные политические дебаты по телевидению…

И над всем этим царил Бекташ, который взмахивал руками, как безумный дирижер, пытающий раз и навсегда подчинить себе нервную стихию своего ресторана. Но его никто не слушал, и несмотря на все его усилия навести порядок, вернее, вопреки им, ресторан жил своей жизнью и приносил своему владельцу неплохой доход.

Я всегда сидела за одним и тем же столиком с красной скатертью и белыми бумажными салфетками в стаканчиках. Столик стоял у окна, и иногда я отрывалась от чтения и смотрела на прохожих. Людской поток, движущийся по улице подобно стремительному ручью, вызывал во мне чувство покоя, как будто мне удавалось в такие моменты вклиниться в свою эпоху и почувствовать себя наконец ее частью. Я выпивала два-три кира со смородиной, прочитывала страниц двадцать книги, с 1790 года до Наполеона, заказывала свою любимую пиццу с баклажанами и графин с водой. К вечеру я обычно была слегка пьяна и счастлива.

В ресторане работала моя близкая подруга Полина. Когда-то во время учебы здесь работала и я, но продержалась ровно месяц, потом не выдержала и ушла. С тех пор прошло много лет, но я по-прежнему иногда ужинала «у Бекташа».

Каморка на чердаке

Мы с Полиной учились на факультете коммерции и иностранных языков. Мы даже какое-то время жили на соседних улицах в пятом округе Парижа и часто проводили время вместе. Полина свободно говорила и по-французски, и по-английски, потому учеба давалась ей легко, но раздражала. Коммерция мою подругу совершенно не интересовала, и она постоянно пропускала занятия. Полина путешествовала по Европе, ходила в походы или же устраивалась на самые немыслимые работы, например, матросом на туристическом кораблике и даже переводчиком на занятиях по боксу. Ее жизнь представлялась всем увлекательным приключением. Попутно она занималась фотографией, скалолазаньем, организацией выставок и без особого энтузиазма писала статьи в женские журналы. Любое дело она начинала порывисто, с любопытством, но вскоре охладевала к нему, в конце концов бросала новую работу и снова возвращалась в ресторан к Бекташу. В университет она вообще ходить перестала. Ей пришлось несколько раз пересдавать все экзамены, а на третьем курсе остаться на второй год.

Мне же учеба на чужом языке изначально давалась нелегко. В моем французском было много лакун, и их нужно было восполнить. Я мгновенно схватывала правила и логику языка, делала быстрый прогресс в грамматике, но память у меня была дырявая – лексика в ней задерживалась с трудом. Поэтому мне приходилось учиться как про́клятой, мечтая о том дне, когда чужие языки глубоко прорастут в моей голове. На несколько лет мне даже пришлось полностью отказаться от русского языка. Я смотрела фильмы, читала книги и видела сны только на английском и французском. Постепенно мне удалось подтянуть хвосты, и уже через года два я писала и бегло говорила на обоих языках. Сама не заметила, как это получилось.

Пока Полина сбегала с занятий и искала себя, я окончила университет, прошла необходимые стажировки, сменила три или четыре работы в международных компаниях. Сказать по правде, меня дико раздражали все эти дурацкие офисные работы. Я мечтала только об одном – писать книги. Все остальное меня не волновало.

«Если бы ты действительно хотела стать писателем, то посвятила бы этому все свои вечера и ночи. Или ушла бы с работы, жила в маленькой каморке на чердаке, писала книги с утра до вечера и была бы счастлива. Может, даже рассталась бы со мной, ведь отношения занимают кучу времени. Все зависит от приоритетов. Посмотри на Кафку», – говорил мне Шарль, мой парень, когда мы лежали, устав от любви, на моей узкой кровати в крошечной квартире на улице Муфтар и я рассказывала ему, как бездарно трачу свою жизнь.

Он был, конечно, прав. Но смотреть на Кафку мне совершенно не хотелось – да, он был гением, но мне тогда представлялся диким неудачником. Писать по ночам и сидеть в офисе днем для меня казалось немыслимым. При этом я знала, что если перестану работать, то мне будет нечем платить за квартиру, и у меня будут проблемы с документами. Нет работы – нет разрешения на работу. Нет разрешения на работу – нет работы. Для иммигранта во Франции это замкнутый круг. Если я остановлюсь сейчас, думала я, мне придется вернуться на родину. А в России меня уже давно никто не ждал. Во Франции же меня ждало будущее. Вернее, я уже так много вложила в это самое иллюзорное светлое будущее, что останавливаться на полпути было глупо. И я выкладывалась изо всех сил, надеясь, что этот период собирания камней закончится, и из них можно будет построить что-то хорошее.

– Когда-нибудь, чтобы стать писателем, я пожертвую всем, что у меня есть, и если нужно, даже тобой, – говорила я Шарлю, улыбаясь, гладила его по голове и целовала в смеющийся рот.

– Согласен, но при одном условии: ты должна стать чертовски хорошим писателем, лучшим из лучших.

– Договорились. Но это может занять всю жизнь…

– Это займет столько времени, сколько нужно.

– Знаешь, ты тоже можешь и даже обязан, если нужно, пожертвовать мной ради своего признания. Если что, не стесняйся.

Вот так мы признались друг другу в любви. Мы понимали друг друга как никто другой.

Как не быть такой, как Кафка

Весной того года мы с Полиной искали смысл жизни, каждая на свой манер. Она работала официанткой по вечерам и подрабатывала фотографом по выходным, а я занималась переводами в маленькой консалтинговой компании, связанной с инвестициями в атомный сектор. Пока Полина фотографировала влюбленные китайские парочки на набережной Сены, я переводила с английского на французский тексты про ядерные реакторы и альтернативные источники энергии, утешая себя тем, что каждый день узнаю что-то новое и все это когда-нибудь пригодится мне в другом месте. Это была своеобразная игра в иллюзии. Называется «Обмани себя сам». Я играла в нее с детства, чтобы не повеситься от скуки на ближайшей люстре.

В стране проходили президентские выборы. Франсуа Олланд выступал по телевиденью со своим знаменитым спичем «Moi président de la République»2. Уже тогда было понятно, что ничего хорошего Франции он не принесет. Его одутловатое лицо, полное тело и короткие ноги делали его похожим на филина. «Если социалисты придут к власти, это будет началом конца», – говорили некоторые клиенты Бекташа. «Нам нужен новый Шарль де Голль, а не этот паяц», – твердили другие. Честно говоря, мне тогда было все равно, кто там будет у руля, потому что я была всецело занята пустотой в груди, которая разрасталась во мне, как огромная воронка, рискуя засосать меня с головой. Я спасалась ритуалами – простым повторением определенных действий, которые позволяют не загнуться от тоски.

В ресторане Бекташа работала румынка Рая, и у нее была просто конвульсивная страсть к чистоте. Она все время что-то натирала до блеска. По десять раз драила барную стойку. Мыла и перемывала посуду, потом снова начинала натирать стойку. Ей это помогало не думать о бездельнике-муже и проблемах с документами.

Несмотря на разницу в образовании и образе жизни, мы были с ней в чем-то похожи. Я тоже не могла ни минуты сидеть без дела. Чувствовала, что если остановлюсь, то просто взорвусь от внутреннего напряжения. И я наслаивала дела друг на друга. Если ехала в транспорте, то одновременно занималась своими переводами. Если гуляла в парке, то слушала аудиолекции по истории американского рок-н-ролла. У меня вообще не было свободного времени, как будто я боялась остаться наедине со своими мыслями. После работы я ехала на фитнес, потом пешком шла до ресторанчика и сидела там, изучая книгу по французской истории в ожидании, когда освободится моя подруга. Там и ужинала, не отрываясь от книги. Я называла это отдыхом. Хотя, по правде говоря, я отдыхала только в те редкие моменты, когда мы виделись с Шарлем.

Так я спасалась от вечности, которой задолжала 25 лет жизни, вечности, заглядывающей мне в глаза каждое воскресенье с вопросом: «Ну что, так и будешь дальше жить?» – «Продержусь еще немного, потом еще немного, а там посмотрим», – я бодро улыбалась ей. Но воронка в моей груди все не уменьшалась, и сколько бы я ни пихала в нее информации и полезных действий, ничто не помогало заполнить себя изнутри.

Полина жаловалась на другое. Талантливая во многом, она не знала, чего же она хочет от жизни, зачем живет.

– Все, что я делаю, как будто делаю зря, – твердила она.

Я произносила речи, смысл которых всегда сводился к одному: «Главное – захотеть, и все получится». Пыталась настроить ее таким образом на боевой лад, но на самом деле успокаивала себя.

– Ты молода, умна, красива, энергична. У тебя вся жизнь впереди, чтобы найти себя. Ты отлично пишешь… У тебя дар к языкам… И твоя подработка фотографией однажды может стать профессией.

– Может быть, – вздыхала Полина. – В этом-то и проблема. Когда по идее можешь все, но не понимаешь, куда себя приложить. В каком направлении двигаться, и если найдешь это направление, то как не сворачивать в сторону.

– Все дороги куда-нибудь да приведут. Вот увидишь.

– Ты-то знаешь с самого детства, зачем ты живешь. Ты хочешь быть писателем. Все остальное для тебя неважно. Ну или почти неважно. А я плыву по течению.

– Мы все плывем по течению. Просто иногда мы выбираем не ту реку.

Воронка в моей груди все увеличивалась, так, что иногда становилось трудно дышать. И я по старой привычке запихивала в нее все, что ни попадется. «Ты добиваешься всего, что захочешь», – говорил мне Шарль. «Тебя ничто не остановит», – улыбалась Полина. Друзья считали меня удачливой, им казалось, что все само плывет мне в руки. Я не пыталась их переубедить. Я-то знала, что за любым достижением стоят месяцы и даже годы каторжного труда, а удача – это не способность получать то, что хотят все, а умение добиваться того, чего хочешь ты.

Окончив два университета с отличными оценками, я довольно быстро смогла найти хорошую работу. Я встречалась с мужчиной, который любил меня всей душой. Однако я чувствовала себя неудачницей. Худшей, чем Кафка. У него хотя бы были гениальные книги.

Карта Парижа

Бывают встречи, которые будто случаются навсегда. Они чаще всего происходят в обычный день или даже ночь. И только воспоминания потом приписывают знакомству мистические подробности, милые сердцу детали, особый смысл, ощущение чего-то судьбоносного, того, что не могло не произойти. В тот вечер, когда Полина познакомилась с Яном, ничто не предвещало, что случится что-то важное. Он просто вошел в дверь ресторана «Иль Густо» с картой Парижа в руках. Высокий, мускулистый, пышущий здоровьем молодой человек с обаятельной улыбкой. Было семь вечера. А может, без пятнадцати семь. Было жарко. Ресторан пустовал. Бекташ одиноко стоял в дверях, этакий фараон, выглядывающий из своей пирамиды. Он высматривал клиентов, злился, когда видел, что они утекают к конкурентам, заискивающе улыбался каждому прохожему, но тщетно: никто не хотел в такую жару есть пиццу и пасту. Должно быть, подобно чеховскому герою Бекташ твердил себе: «Убытки, кругом одни убытки». Каждый проходящий мимо него человек был убытком. Несбывшейся надеждой. Неудивительно, что при виде нового посетителя лицо Бекташа озарилось внутренним светом.

– Проходите, проходите! – воскликнул он на своем чудовищном французском, старательно изображая итальянский акцент. Его лицо даже приняло какое-то особое итальянское выражение. – Иль густо. Пицца итальяни. Холодная кола.

И добавил по-русски:

– Просим-просим. Бистро-бистро.

Полина, которая работала в тот вечер одна, вышла посетителю навстречу, вытирая руки о передник. И каким-то внутренним чутьем, которым, похоже, обладал и Бекташ, сразу поняла, что тот был русским. Хотя прическа и одежда говорили скорее о Германии. У парня был стильный ершик.

Посетитель, оглушенный энтузиазмом и напором Бекташа, начал было пятиться к выходу, но увидев мягкую улыбку Полины, передумал и остался.

– Здравствуйте, – сказала она по-русски. – Как видите, все столики свободны, выбирайте любой, какой понравится.

– Здравствуйте. Здесь говорят по-русски! – обрадовался парень. – Круто.

– Где только в Париже не говорят по-русски, – рассмеялась Полина.

Молодой человек сел за столик возле барной стойки и улыбнулся ей ласково, как будто знал ее всегда. Бекташ предпочитал сажать посетителей у окна, чтобы с улицы казалось, что в ресторане полно народу. Но Полину раздражали все эти хитрости и уловки, и она всегда поступала по-своему. Бекташ потом обычно ругался, театрально размахивал руками, грозил уволить ее, но Полина была непреклонна.

У парня были светлые глаза, то ли зеленые, то ли серые, немного насмешливые, с чертовщинкой. Смотреться в них было приятно, как будто купаешься в солнечном свете. Полине он понравился, и поскольку других посетителей не было, пока он выбирал еду, они перекинулись несколькими словами.

– Вы давно живете в Париже?

– Уже четвертый год.

– Уже или всего? Я бы здесь жил. Чудесный город. Хожу по нему и налюбоваться не могу.

– А вы сюда в первый раз?

– Да, сам удивляюсь, что раньше не съездил. Вроде от Германии сюда рукой подать.

– Если сравнивать с российскими расстояниями, то да. А для европейцев далековато.

– Ну мы не европейцы.

– Смотря для кого… Для азиатов мы очень даже европейцы.

– Конечно, все познается в сравнении. Я вот смотрю в меню и ничего не понимаю… Может, что-нибудь посоветуете?

– У нас отличные пиццы и стейки по-милански. И салаты. А вот кофе не берите. Не понравится.

– Я же русский. Предпочитаю чай.

– Чай у нас есть.

Он заказал салат и пиццу. Когда он закончил есть и расплатился, Полина показала ему по его просьбе исторические места на карте, куда можно дойти от ресторана пешком. Он кивал и старательно записывал все себе в блокнот с чисто немецкой методичностью.

– Меня зовут Ян, – сказал он между прочим.

– Полина.

– Очень приятно. До встречи, Полина!

Они попрощались очень тепло, а на следующий вечер он снова пришел в ресторан. Бекташ был счастлив: должно быть, думал, что если удастся как следует приручить русского туриста, то он будет завтракать, обедать и ужинать в одном и том же месте, пока не спустит в ресторане все деньги.

Это был вечер пятницы. Я сидела у окна, читала книгу и пила очередной кир. В городе стояла оглушительная жара, от которой звенело в ушах. Парижане лениво болтались по пыльным раскаленным улицам, перебегая из одного бара в другой, в парках загорали полуголые юноши и девушки, по тротуарам неспешно прогуливались подтянутые мужчины в шортах с собаками, свесившими языки от мучившей их жажды, и худенькие девушки в наушниках и с самокатами. Припарковаться на улице было невозможно – все мыслимые и немыслимые места заняты автомобилями, мотоциклетами и велосипедами. Город, битком набитый туристами, задыхался от жары.

Народу в ресторане было немного, но больше, чем в предыдущий вечер. В основном постоянные посетители, живущие на той же улице. Полина сновала между кухней и залом, болтала то с одним, то с другим клиентом. Когда у нее выдалась свободная минутка, она остановилась у столика Яна.

– Хотите десерт? Чай?

– Нет, спасибо. Все было очень вкусно. А что вы делаете сегодня вечером? – спросил Ян. – Может, погуляем вместе? Я в городе в первый раз, никого здесь не знаю.

Я оторвалась от своей книги и выразительно посмотрела на Полину: «Соглашайся, классный парень!» Но она смотрела только на Яна.

– Сегодня я заканчиваю поздно, – сказала она. – Так что, к сожалению, не получится.

Видно было, что парень огорчился.

– А завтра? Завтра выходной…

– Завтра не работаю… Хорошо, давайте завтра. Можем и погулять, и пофотографировать город.

– Вы фотограф?

– Я официантка, которая очень любит фотографировать.

Ян улыбнулся.

– А может, фотограф, который подрабатывает официанткой?

– Ваша версия, конечно, привлекательнее, – рассмеялась Полина.

Они договорились о встрече у фонтана Сен-Мишель.

– Просто выйдите на станции «Сен-Мишель» и ждите меня у фонтана. Вот здесь, – и Полина отметила это место на его карте Парижа.

– Хорошо, – кивнул Ян. – Во сколько вам будет удобно?

– Примерно в полдень.

– Значит, завтра в полдень у фонтана Сен-Мишель.

В то время Полина была совсем юной, воздушной. Короткие светлые волосы, голубые глаза, подвижное, неуловимое лицо, которое невозможно запечатлеть на камеру. Смотришь на него, и кажется, что вот-вот поймаешь его красоту, а на фотографии проявляются только отдельные детали – нос, волосы, лоб, глаза, и все это кажется неверным, некрасивым. Как будто пытаешься поймать Полину, а ловишь только какую-то часть ее.

Может быть, поэтому, когда Ян расплатился и направился к выходу, он еще раз обернулся, бросив на нее короткий выразительный взгляд, как будто пытался навсегда запечатлеть ее в своей памяти.

Я вернулась к своей книге и потому не видела, как они попрощались. Когда мы возвращались вместе домой, Полина ни слова не сказала о Яне, да и я молчала тоже. О той субботней прогулке я узнала много лет спустя, когда уже ничего нельзя было изменить.

Единство времени и места встречи

Аристотель в своем трактате, посвященном теории драмы, писал о единстве времени, места и действия. Этот закон трех единств лег в основу классической трагедии, просуществовавшей несколько веков. Две тысячи лет спустя сербский писатель-постмодернист Милорад Павич создал любовный роман-загадку «Ящик для письменных принадлежностей», в котором заявил: «Приходи в пять тридцать. Куда угодно, только не опаздывай». И таким образом отменил аристотелевский закон.

Павич многократно писал о времени и пространстве, например, его знаменитое «В сердце не существует пространства, в душе не существует времени» – это целая поэма вечности и любви, заключенная в одной фразе. Или, если вам угодно, магическая формула.

Отмените время, и останется пространство. Отмените пространство – останется время. Отмените и время, и пространство, и вы получите вечность.

Влюбленные часто встречаются в тех самых магических местах, в которых время будто замыкается на самом себе и создает мерцающую точку на карте мироздания. Эти места могут оказаться где угодно. В аэропорту. На Восточном вокзале. У Пирамиды. Под сломанными часами. У застывшего на перекрестке миров cобора Парижской Богоматери. У памятника носатому поэту, пережившему на века свою смерть. У фонтана Сен-Мишель, в котором добрый дух борется со злым духом. У входа в лавку древностей или ярмарку тщеславия. В саду у нагой Даяны, у ног которой свершались революции и падали головы. На кладбище, в котором бессмертие соседствует с тленом. На той самой зеленой скамейке, воспетой Жоржем Брассенсом. В трамвае, в котором застенчивый юноша впервые коснулся ее руки, подавая упавшую книгу.

Закройте глаза и представьте себе земной шар с миллиардами ежесекундно мерцающих точек. Каждая встреча – это потенциальное приглашение к любви. Каждое расставание – это вспышка, которая на мгновение ослепила вас и растаяла в небытии.

Те, кто еще не успел полюбить, но замер на пороге любви, интуитивно следует этим путем, надеясь, что волшебные места скрывают в себе двери в потерянный рай. Стольких влюбленных помнят фонтаны и вековые деревья в Люксембургском саду. Сколько фонтанов и вековых деревьев помните вы, когда лежите в мерцающей темноте, вглядываетесь внутрь себя и видите там сияющую реку, в которую кто-то будто просыпал лукошко звезд.

В Париже влюбленные любят встречаться у фонтана Сен-Мишель. Мы все встречаемся у фонтана Сен-Мишель. В полдень. В ту самую субботу или воскресенье. Эти встречи повторяются из раза в раз. Мы встречаемся снова и снова, меняя души и тела, обстоятельства, погоду, города и страны. Ежесекундно двое еще не успевших полюбить друг друга сердец встречаются друг с другом у мифического фонтана Сен-Мишель. Касаются друг друга. На дни, месяцы или годы. И расстаются. Расстаются навсегда.

Мишель и демон

У фонтана Сен-Мишель, как всегда, было столпотворение. Здесь выступали уличные музыканты и танцоры. Здесь встречались друзья и влюбленные. Именно здесь сидел Ян и ждал Полину. Он был у фонтана с половины одиннадцатого. Ровно в полдень звон колоколов собора Парижской Богоматери настиг его врасплох и словно выбил почву из-под ног.

Два худеньких парня в ярких футболках играли на гитарах Johnny be good. Парни как будто играли для себя, а не для других, погруженные в свою музыку, как в прохладный ручей, в который при желании могли зайти прохожие. И от того, что музыканты не заискивали с публикой, не искали ее любви, а просто с удовольствием занимались своим делом, вокруг них вскоре собралась огромная толпа. Ян и сам притопывал в такт мелодии. Ему нравилась незамысловатая песня Чака Берри про простого парня Джонни из Луизианы, который почти не знал грамоты, но умел играть на гитаре как бог. Песня была чудесной. Яну нравился и Чак Берри в исполнении веселых парней, и этот город, где музыка и смех звучали на каждом углу.

Полина не приходила. Ян ждал. Ему в лицо дышал июньский зной, а за спиной была прохлада воды, стекающей по ступеням вниз. У него над головой архангел Михаил – по-французски Мишель – снова и снова побеждал демона, и вода снова и снова стекала вниз по ступеням, разлетаясь брызгами во все стороны. И на этой прозрачной границе между вечностью, принадлежащей архангелу Михаилу и его неизменному врагу демону, и раскаленным городом, в котором мешалось сиюминутное, прошлое и будущее, и сидел Ян. Должно быть, он всматривался ясными глазами в прохожих, пытаясь увидеть Полину. Он не сомневался, что она придет, и хотя время проходило, а ее все не было, он каким-то образом чувствовал ее приближение, и оставался, как будто невидимая рука тихонько удерживала его на месте.