Иней

– Ничего, – он вздыхает. – К сожалению, ничего не изменилось.

– И что значит: «у тебя не интеллектуальная работа»? Хочешь сказать, что мне легче, чем тебе?

– Нет. Я говорил не об этом. Давай закроем тему, – Никита снова поворачивается к ноутбуку.

Мне хочется выключить телевизор и выяснить отношения. Но смысл? Он скажет, что я не так его поняла, или извинится и признает, что был не прав.

Я пытаюсь сосредоточиться на сериале, но ничего не выходит. Мне даже становится неинтересно, чем закончится серия. Начинаю щёлкать каналами. Когда попадаю на рекламу, телевизор начинает работать громче, и я ощущаю, как Никита ёрзает под моим телом.

– Тебе мешает? – спрашиваю я.

– Да. Спасибо.

Наверное, это значит, что я должна выключить телевизор, или сделать звук потише. Я выключаю его и молча смотрю в чёрный экран. Это очень скучное занятие. Но мне не хочется ничего. Я могу пойти поесть, могу выпить чай, могу лечь спать. Но я ничего не хочу. И разговаривать с ним не хочу. Мне всё равно, что между нами пробежал холодок. Кажется, мне даже всё равно, если он бросит меня. Тогда почему меня так заедает, что Ирина капает ему на мозг?

Он закрывает ноутбук.

– Я хочу встать, – он смотрит на меня через плечо, и подёргивает ногами.

Я слезаю с кровати и встаю к нему спиной.

– Ты могла бы смотреть что-нибудь на ноутбуке. Хотя бы сама делать выбор, а не тупо пялиться в экран телевизора, потому что кто-то решил за тебя, что ты должна смотреть.

– Ты же сам говорил, что он нужен тебе для работы, и его нельзя использовать для развлечений.

– Я этого не говорил.

Что за бессмысленный разговор с дурными упрёками?

– Ты жаловался, что со мной что-то происходит. А сам?

– Всё как обычно, – он пожимает плечами.

– Нет. Уже неделю всё не как обычно. Она плохо на тебя влияет, – я чувствую, что мои губы надуваются от обиды. Мне хочется поплакать.

– Кто?

– Сам знаешь кто.

Он встаёт с кровати, кладёт ноутбук на сервант и возвращается ко мне. Смотрит мне в глаза.

– Я обидел тебя чем-то? – смотрит ещё внимательнее. – У тебя глаза на мокром месте, – гладит меня по щекам.

– Что-то не так, – шепчу я, но сдерживаю слёзы.

– Наверное, просто неделя была очень тяжёлой, мы ведь начали новый проект, – он обнимает меня, гладит по голове. – Извини меня. Ты можешь сама распоряжаться своим временем. Я был не прав.

Вот, пожалуйста. И так каждый раз. Раньше он извинялся за свои слова, а теперь извиняется ещё и за Ирину, когда говорит её фразами и обижает меня. А у неё всё зашибись! Выльет свою желчь на него, за моей спиной наговорит гадостей – и ей хорошо. Ночью с ней мужчина, который ей нравится. Ей внимание со всех сторон: и от Никиты, и от Лёши. Почему одним всё, а мне – ничего? Пустота. И холод.

Я пытаюсь согреть руки дыханием. Я ужасно замёрзла. К горлу подступают сопли, я шмыгаю носом каждую минуту. И перчатки я забыла вчера на работе, мои руки красные, как варёные раки. Прячу ладони в рукава, повесив тяжёлую сумку на запястье – она всё время соскальзывает на сгиб локтя и сдавливает мою руку так, что всё немеет. И очень хочется есть.

Я жду Никиту уже больше часа у его работы, потому что он опять куда-то отлучился с Ириной, встал в пробку, и каждые двадцать минут говорит мне, что скоро будет.

– Прости меня, пожалуйста, – Никита хватает меня за руки, целует мои ледяные пальцы. – Ты совсем замёрзла. Надо было сказать тебе, чтобы ты зашла в здание. Прости.

Я шмыгаю носом, и смотрю на Ирину за его спиной. Она с кем-то треплется по телефону, ой, простите, решает важные деловые вопросы.

– Ты наверняка заболела, – он трогает мой лоб. – Пойдём внутрь, я сделаю тебе горячий чай.

– Я очень хочу домой. И я очень голодная, – жалобно смотрю на него снизу вверх.

– Мы что-нибудь придумаем. Идём.

Мы заходим в здание. Ирина остаётся на улице, продолжая телефонный разговор.

– Смотри, у нас есть пирог, – Никита вытаскивает из шкафа у окна коробку с тортом «Птичье молоко». Ставит кипятиться чайник. – Я сейчас. Я быстро, – и выбегает с чашкой из кабинета.

Я сажусь за стол, который ближе всего к двери, и оглядываюсь по сторонам. Я никогда не была в его офисе. Да и вообще в таких местах не бывала. Здесь большое помещение, много столов, на некоторых стоят большие плоские мониторы. В шкафах, расположенных вдоль стен, огромные разноцветные папки. Сейчас здесь никого нет, кроме нас. Освещение тусклое из-за того, что не все лампочки включены. Мне здесь нравится. Я бы хотела побывать здесь днём, когда все чем-то заняты, разговаривают по телефону, строят чертежи в компьютерах, разговаривают на непонятном мне языке. И все очень серьёзные, даже не шутят во время работы. Но как только начинается обеденный перерыв, коллеги становятся друзьями, обсуждают планы на выходные, или проведённый на курорте отпуск. Наверное, всё так. Люди здесь как актёры: строгие, умные, чужие друг другу, пока идёт рабочий процесс; а между часом дня и двумя они словно перебираются за кулисы на время антракта, и всё меняется. Может быть даже у кого-то здесь служебные романы крутятся. Эти независимые, идеально причёсанные и одетые в выглаженные строгие костюмы женщины, которые работают здесь секретарями, бухгалтерами – наверняка они привлекают мужчин гораздо больше, чем девочки из сферы обслуживания вроде меня. К таким «офисным» женщинам нужен особый подход, их нужно добиваться, суметь заинтересовать. Они ходят на выставки, посещают только разрекламированные в модных журналах кафе, читают бестселлеры. А что я? Ничего не читаю, ничего не умею, ничего из себя не представляю. Вот бы хоть на несколько часов стать такой женщиной, как Никитины коллеги, как Ирина.

Она заходит вместе с Никитой, который открывает перед ней дверь.

– Мне даже хотелось избавиться от него вчера, – она недовольна. – Он не понимает, что водитель должен послушно ждать меня там, где мне угодно, и столько, сколько я хочу. Это его работа.

– Он просто ревнует тебя к мужикам, которым, в отличие от него, есть что тебе предложить, – Никита ставит передо мной помытую чашку. Забрасывает туда пакетик с чаем и заливает кипятком. – Вот, пей. Только осторожно, очень горячий. Сейчас пирог отрежу, – он идёт к шкафу, откуда доставал чашки и торт, и вытаскивает оттуда блюдце. – Ты не будешь? – спрашивает у Ирины, та с отвращением смотрит на коробку и мотает головой. – Значит, ты собираешься уволить своего водителя? – Никита садится за стол напротив меня, и аккуратно складывает руки перед собой, как школьник, который задал уточняющий вопрос учителю, чтобы выпендриться, и будет теперь с большим вниманием слушать ответ и кивать головой.

– Он оказался не таким, как я думала, – Ирина закидывает ногу на ногу, её обтягивающая юбка немного задирается, и кромка кружевной подкладки ложится на её острые коленки нежной волной. Она откидывается назад, опирается локтями о стол позади неё. В её позе столько достоинства и превосходства, что какие бы слова не вываливались из её рта, она притягательна, она завораживает. Ей прекрасно видно нас обоих: я сижу почти напротив, Никита немного левее. Но смотрит она на него, повернувшись ко мне в профиль. – Он слабый. Податливый. Он делает всё, что я говорю. Хочу видеть его в три часа ночи – приезжает. Пока он едет, я передумываю, и отправляю его обратно. Хочу, чтобы он остался у меня на ночь – остаётся. Мне мало места на кровати – садится в кресло и засыпает там. Даю ему деньги – берёт. Не даю – не просит. Он как собака: можно говорить ему что угодно, главное – нежным голосом и с улыбкой, и он виляет хвостом на слово «мудак» как на «солнышко моё».

– Если бы он так не делал, был бы послан тобой далеко и навсегда. Ты не любишь, когда тебе перечат. И в этом вся ты. Должно быть только по-твоему. И твоё упрямство меня всегда восхищало, – Никита просто напрашивается на косточку. Да они все рядом с ней превращаются в псарню.

– Меня это не возбуждает, – Ирина переводит взгляд на меня. – Что, интересно слушать? Прямо как в «Доме-2», а?

– Я не смотрю «Дом-2», – говорю тихо.

– Что-что? – переспрашивает она. Я молча опускаю голову. – Ты всегда бормочешь себе под нос. Как ты вообще людям свой ширпотреб продаёшь? Они, наверное, покупают из жалости.

Я продолжаю молчать. И даже не смотрю на Никиту. Ему сейчас очень неловко, потому что опять надо сделать вид, что ничего обидного мне не сказали. И перевести тему.

– Нет, пока я не буду его бросать, – вздыхает Ирина. – Мне нравится содержать его. Он такой молоденький. Только подумать: мой любовник младше меня на двенадцать лет! Такого со мной ещё не бывало! Я чувствую себя голливудским продюсером. К тому же я планирую съездить в Питер. Возьму его с собой. Он никогда нигде не был дальше Подмосковья. Он описается от радости! – Ирина взрывается от смеха, и пустая комната трещит по швам от её гогота. В такие минуты мне хочется верить, что Ад существует – только для того, чтобы она попала туда.

Раздаётся звонок. У неё не стоит никакой мелодии на этот номер, стандартный писк смешивается с вибрацией тонкого смартфона, блестящего от голубеньких неоновых огней вокруг экрана. Она поднимает его со стола большим и безымянным пальцами, касается корпуса самыми кончиками, как будто только что накрасила ногти, и боится смазать лак. Говорит короткие «да» и «да», и возвращает телефон на стол.

– Сейчас поднимется, – она ухмыляется.

Зачем она всё это делает? Ему нужно припарковаться, подняться сюда, подождать, пока она оденется. Наверное, он должен будет помочь ей накинуть пальто. Зачем всё это нужно? Из раза в раз показывать своё превосходство над теми, кто ниже её по материальному статусу. Разве она не унижает себя тем, что унижает своего мужчину? Ведь он как никак её мужчина? Пусть и на время. Но она целует его, раздвигает перед ним ноги, впускает его в себя. В её жизни есть минуты, когда она принадлежит ему. Как можно вести себя с ним по-свински?

Лёша заходит.

– Я тебе что говорила? – она даже не поворачивает к нему голову, смотрит на меня, будто говорит это мне. И молчит. Я перевожу взгляд на Лёшу – он стоит в дверях и не смеет перешагнуть порог. – Что я тебе говорила, спрашиваю?

Тишина в ответ.

– Вот идиот, – она говорит это спокойно, с улыбкой, как будто называет его «солнышком». – Сту-чать-ся.

Дверь закрывается. Раздаётся стук.

– Да-да, можно.

Он заходит.

– Отлично. Заждалась тебя.

Ирина встаёт, обнимает его за шею, немного сгибает коленки и целует его в щёку.

– Помоги мне одеться, – шепчет она ему на ухо очень ласково. Кажется, это называется «кнутом и пряником»?

Она поворачивается ко мне лицом и улыбается, пока Лёша помогает ей накинуть пальто. Встаёт рядом с ней. Его глаза опущены в пол.

– Ну, пошевеливайтесь. Или вы тут остаётесь? – она поворачивает голову к Никите. Я встаю, и встречаюсь с Лёшей взглядом. Мы молча смотрим друг на друга несколько секунд. Я не могу оторваться от его глаз, я будто хочу что-то сказать ему. Как я сочувствую ему, например. И что он заслуживает лучшего. Я даже размыкаю губы, потому что эти слова готовы слететь с языка: «Ты – замечательный. Не слушай её». Но я, конечно, не могу этого сказать. И мы продолжаем молчать. Он отводит глаза, и мне становится немного грустно.

Мы едем домой, и Никита молчит. Я чувствую, что он напряжён, и хочет как-то извиниться передо мной в очередной раз. Он не говорит прямо: извини, я должен был защитить тебя перед ней. Он пытается оправдать её поведение тем, что у неё такой характер. Отлично, давайте я тоже накосячу, изменю ему, например, с первым встречным, и скажу: ну ты не принимай близко к сердцу, такой вот у меня характер, что поделать.

Я никак не могу выкинуть Лёшу из головы. Вспоминаю его сегодня. Он был без куртки, в вязаном свитере цвета араратской зелени. Этот цвет придавал его глазам более тёплый оттенок, чем это было, когда мы встретились у кафе. Я смогла разглядеть его фигуру. Коренастое тело, мощная спина; рукава были засучены – бледная кожа на руках, и жилки выступают. У него странное лицо. Кожа обтягивает череп до предела, высокие скулы выпирают так, будто косточки сейчас уколют. Сегодня его рот оставался непогрешимой горизонтальной линией. А умеет ли он улыбаться по-настоящему? Кажется, что если он натянет уголки губ вверх – щёки разойдутся по швам, кожа лопнет, и он обнажит длинные, опасные зубы. В нём действительно есть что-то от пса, породистого, бойцового, питбуля, например: может, из-за нешироких глаз, злых, сощуренных, а может из-за того, что мочки будто обрублены, делают резкую диагональ от середины уха к черепу. Его короткие волосы золотистые и густые. Я могу представить, как эта щетина колет ладони, если гладить его «против шерсти». Он кажется всё время напряжённым, подозрительным, готовым к тому, чтобы дать отпор. Впрочем, скорее он готов напасть сам. Но кое-что мне очень нравится в его лице – это вертикальные морщинки, когда он хмурится. Когда он задумывается о чём-то, эти прорези образуют бугорки между собой – в этом есть что-то от свирепого животного. Такой Лёша совсем не похож на того человека из историй Ирины. Рядом с ней он превращается из одинокого и сурового волка в преданного пса. Почему так? За что ему это?

Мне жалко его. Я понимаю, что это ненормально. Учитывая, что он напал на меня. Но это из-за неё. Она ведь понимала, что у него нет денег. А он готов был сделать всё что угодно, лишь бы достать их для неё, и не ударить перед ней в грязь лицом. У него всё должно быть не так, как сложилось. Из-за неё всё неправильно, вверх дном. Он кажется мне таким сильным, таким… мужественным. Я вспоминаю наш разговор у кафе, но вижу теперь совсем другое. Он был в ярости, и от этого глаза его горели. Блестели серебристыми искрами. Он был очень красив тогда. Он должен быть хозяином, а не наоборот. Он посчитал меня за такую же, как она. Но я из другой касты. Я – из его касты. Мне бы хотелось, чтобы он понял это.

Люблю четверг – обычно в вечер этого дня показывают интересные фильмы, потому что у нормальных людей рабочая неделя подходит к концу, и можно позволить себе немного припоздниться со сном. Я не знаю, раньше мне нравилось, что я работаю два через два. У всех понедельник, а у меня может быть выходной. К тому же в моей сфере суббота и воскресенье самые активные дни, время пролетает незаметно. Но после того, как Никита сказал, что у меня «не интеллектуальная работа», я стала относиться к ней… не то чтобы хуже. Просто теперь мне кажется, что я занимаюсь чем-то несерьёзным. И сама я от этого становлюсь какой-то ненужной. Что случится, если я вдруг не выйду на работу и не продам пару лишних склянок? Никто от этого не пострадает. Девочка, которая выйдет на замену, получит побольше денег. Покупатели останутся довольны в любом случае: есть я, нет меня – какая разница? Да, я заменяема. Любая студентка может выполнять мою работу… конечно, придётся немного подучиться, но… А Никита – совсем другое дело. Он закончил институт. Он начал строить карьеру с самой низшей ступени, и у него есть перспективы. Он всё время учится, ему есть, куда стремиться. И он может увидеть результат: правильно сделал свою работу – в построенном сооружении работает водоснабжение, много раз делал свою работу правильно – получай повышение и прибавку к зарплате. И если он заболеет, работа в их офисе застопорится. А если он захочет уволиться, ему наверняка предложат какие-нибудь бонусы, чтобы он остался. Он нужен. А я получу зелёный свет, как только заикнусь об уходе. Мне ведь даже заявление не придётся писать, наверное. Я и работаю-то без трудовой книжки. И движения вперёд у меня нет никакого. Всё бессмысленно…

Никита снимает джинсы и забирается на кровать, садится сзади меня, подбирает под себя длинные худые ноги. Он трогает мои волосы, раздвигает их, и они падают на мою грудь. Он кладёт руки на мои плечи и растирает их, нежными, но упорными движениями. Я расслабляюсь, закидываю назад голову.

– Ты устала? – шепчет он.

– Да, есть немного.

– Ты вся напряжена. Что больше всего устало? Ножки?

Я киваю. Он отпускает мои плечи, слезает с кровати и устраивается на полу. Обхватывает мои щиколотки, осторожно тянет меня на себя, и я спускаю босые ступни на паркет. Он поднимает мою правую ногу обеими руками, ставит на свою согнутую коленку, и гладит меня, будто прощупывает пальцами весь участок от коленки до кончиков пальцев в поисках какого-то предмета в моей коже. Эти поглаживания в одном ритме успокаивают меня и расслабляют. Но голова продолжает перебирать мысли. Я снова думаю про Ирину. Думаю о том, чем она занимается на работе. Я даже не понимаю, как называется её профессия. Наверное, что-то вроде работы с клиентами. Она общается с теми, кто будет выполнять работу для их фирмы, она же ездит в серьёзные государственные учреждения, чтобы уладить вопросы с документами, она крутится у Никиты в офисе, а вчера он возил её на будущую стройплощадку. Она вездесущая, она всё контролирует, все знают её. Интересно, она спит со своим начальником? И как она всё успевает? А у нас заканчивается мясо в морозилке.

– Мы поедем в Ашан в субботу? – спрашиваю я у Никиты.

Он поднимает на меня голову, не останавливая движений рук.

– Я не знаю. Возможно, мне придётся ехать в офис.

– В субботу?!

– Ну да. Ира очень помогает мне. Она умеет сводить людей, рекламировать одних другим. Я в этом деле полный ноль, поэтому и сижу на той же должности несколько лет, хотя уже давно выполняю обязанности, за которые мне следует платить как минимум в два раза больше.

Меня передёргивает, когда он хвалит её. Сейчас получится, что мы ей всем обязаны. И она такая вся из себя самая лучшая, а я не поддерживала Никиту всё это время, ни в чём себе не отказывала ради него. Терпеть не могу, когда так происходит.

– Может быть, попробуем завтра съездить, после моей работы. Ира завтра идёт в театр…

Меня опять передёргивает. Никита продолжает:

– Её будет возить её водитель, так что я точно не задержусь нигде, как вышло в прошлый раз. Мне до сих пор стыдно перед тобой… Ты же дома завтра? Приедешь ко мне… или я сам заеду за тобой.

– Нет, завтра я на работе.

Её водитель… Она возьмёт его с собой в театр, или оставит ждать в машине до конца спектакля? Подумаешь, несколько часов, всего-то. Бедный Лёша… А может и вправду возьмёт его с собой. Пытаюсь представить его в костюме, ведь он же не пойдёт в театр в джинсах. Наверное, ему идёт костюм. Никита выглядит в нём ужасно. Он такой длинный и неуклюжий. А Лёша… он серьёзный, хмурит брови, он строгий…

– Тогда я посижу в офисе, и заберу тебя. Пойдёт? – Никита всё ещё планирует наш завтрашний вечер.

Я киваю. И сравниваю в своей голове жизни двух женщин: я и Ирина. Я с раннего утра на ногах. Подогреваю Никите завтрак, делаю ему горячий кофе; выталкиваю себя в промозглое ноябрьское утро, выбрасываю по дороге мусор, семеню в своих уггах по ледяному неровному тротуару, промерзаю насквозь; втискиваюсь в душную маршрутку, в метро дышу запахом пота, мне наступают на ноги, пятнадцать минут пешкодралом до нашего торгового центра – ветер дует мне в лицо так, что трудно делать вдох, щёки щипает, руки под рукавами покрываются мурашками; захожу в наш магазин, снимаю одежду, и синтетический шарф притягивает мои волосы к себе, они торчат дыбом и потрескивают, я пытаюсь причесать их, быстро крашусь – моё лицо должно быть ровного цвета, глаза подведены тушью и тенями, и обязательно помада, влезаю в сменные туфли на толстом каблуке – я купила их за полторы тысячи прошлым летом, и они держатся удивительно долго, хотя и приходится подмазывать чёрным карандашом каблуки, протёртые до белой пластмассы; выхожу в зал – он блестит от огней и разноцветного стекла, я протираю полки – запах средства для полировки будет выветриваться с моих рук несколько часов, Лена рассказывает мне очередную байку из их семейной жизни с гражданским мужем и его родственниками; первые клиенты – я продаю косметику подросткам с утиными губками в зауженных джинсах, тёткам в синтепоновых пальто, мужчинам в нечищеной обуви, улыбаюсь им всем так, будто они важные люди (день тянется медленно, покупателей не много, через стеклянные двери вестибюля видно, как на улице темнеет), покупателей становится всё больше, затем снова меньше, наконец, мы закрываем кассу и я быстренько мою пол; Ленка махает мне рукой на прощание, а я ищу Никиту – он стоит где-то на парковке, и ориентирует меня по телефону, я сажусь в его потёртую Daewoo, и мы едем в Ашан (он рассказывает мне о том, что было у него на работе, я пересказываю Ленкины байки); мы ходим по магазину по одному и тому же маршруту, Никита включает калькулятор на телефоне, чтобы мы не выбились из бюджета, стоим в очереди на кассу – обычно к этому времени темы для разговоров между нами иссякают, и мы молчим (разве что несколько комментариев: «скорей бы домой», «как быстро сегодня стемнело», «было очень холодно утром», «вот бы выходные тянулись так долго, как очередь у кассы»); едем домой молча, я могу немного вздремнуть, потом Никита несёт сумки, а я плетусь за ним; разбираем пакеты; готовимся ко сну – скорее всего, нам даже не хватит сил и времени попялиться в телевизор; я погружаюсь в темноту, выключив светильник на прикроватной тумбочке, закрываю глаза. Моя жизнь похожа на кусок металлической трубы, оторванной от какого-то неведомого мне устройства: холодная, серая, однообразная, с острыми краями на концах.

Вот так пройдёт мой завтрашний день… А сейчас Никита уже тихо посапывает рядом. Он такой хороший – сделал мне массаж, поцеловал в щёку, и вежливо предложил: «ну что, пора укладываться баиньки?»

Я лежу в темноте с открытыми глазами. Очертания предметов в комнате начинают постепенно проявляться. Матвей Константинович рассказывал нам в художке, что человеческий глаз привыкает к темноте гораздо медленнее, чем к свету. Когда человек выходит из темноты, он может различать цвета и формы в совершенстве всего через пять минут. Я подумала тогда: как здорово, как быстро человек начинает чувствовать лучше, острее, сильнее. Но всё оказалось наоборот. Для меня было удивительно, что чувствительность глаза при освещении должна снижаться. Мы должны меньше стараться, чтобы нормально различать всё вокруг. Я никак не могла понять – ведь так сложно опознавать цвета, не потеряться в их многообразии, так много надо думать, когда видишь всё при свете. А оказалось, что для полноценного зрения после перехода из темноты к свету нужно просто подождать, просто лениво ждать и ничего не делать… Разве это не глупо? …зато когда свет гаснет, глаза начинают работать по-настоящему. Зрение напрягается, чувствительность возрастает, очень много сил наше тело затрачивает на то, чтобы где-то через тридцать минут непрерывной работы мы смогли различать в антрацитовой бездне углы и округлости, диагонали и вертикали, и узнавать в этих геометрических фигурах то, что при свете кажется нам очевидным с первой секунды. Я уже различаю все ахроматические цвета: чёрный, серый, белый. Значит, я лежу без сна уже с полчаса. Короткая стрелка часов начала переваливать за цифру двенадцать. Я опять не высплюсь. Ну же, закрывай свои бестолковые глаза!

Я хотела сравнить себя и её. Как она встречает утро? Её будит Лёша. Он выключает будильник раньше, чем она услышит его. Смотрит, как она спит. Его губы растягивает улыбка. Он опирается на локоть, и мышцы на его руке напрягаются, жилки набухают. На улице уже светает, через прорезь в шторах падает перламутрово-жемчужный свет с сизым отливом, и его золотистые волосы отдают холодным блеском. Он смотрит на её полуоткрытые губы, его зрачки расширены от возбуждения, глаза тёмные и тягучие. Он нежно целует её, и она пробуждается, поднимает ресницы. Она видит над собой красивого, сильного, молодого мужчину. Он смотрит на неё с восхищением, и она зажмуривается от удовольствия. Потягивается, откидывает назад свои длинные руки, вытягивает их, словно белый лебедь распрямляет тонкую шею. Он целует их, её лилейная кожа пахнет кремом с восточными пряностями. Он идёт готовить ей кофе, а у неё есть время принять тёплый душ. Потом она расчешет блестящие волосы. Вернётся в спальню – ей нужно выбрать платье. Оно просто должно ей нравится. Ей не надо думать о том, не замёрзнет ли она в нём на улице, удобно ли ехать в такой одежде в метро, подойдёт ли её обувь к этому платью. Ей просто нужно протянуть руку к тому платью, которое сегодня подходит её настроению. Она появляется перед Лёшей уже одетой, с лёгким макияжем без тональника – ведь у неё здоровая чистая кожа. Он ставит перед ней чашку свежезаваренного кофе. Она вдыхает манящий аромат дорогой арабики, поднимает на него глаза. С удовольствием разглядывает его голый торс, улыбается ему. Через несколько минут он поможет её накинуть длинное строгое пальто. Потом он опустится перед ней на колени, перехватит крепкими пальцами её тонкую щиколотку, затем немного приподнимет её стройную ногу, и обует эту прекрасную часть тела в изящные кожаные ботильоны на длинной шпильке. Они спустятся на лифте на первый этаж, неспешно пройдут к машине, которую он уже прогрел. У них ещё есть время, чтобы свозить её в салон красоты. Её встречает стилист – непременно молодой человек, который рассыпается перед ней в комплиментах; он делает ей укладку, она подмигивает ему через отражение. Потом она вернётся к машине, Лёша откроет перед ней пассажирскую дверь, и повезёт её по главным улицам Москвы, к стеклянному, словно в инее, бизнес-центру. Там без неё никак не могут начать работу молодые специалисты и мужчины, старше её вдвое – все они ждут её с одинаковым благоговением. Она, наконец, приехала. Она идёт по коридору. Получает от окружающих комплименты, раздаёт указания. К ней подбегают со всех сторон, показывают ей сложные чертежи, а она требует исправить ошибки, делает замечания. Все слушают её затаив дыхание, с блестящими глазами внемлют каждому её слову. Потом её приглашают в большой светлый зал. Какой-нибудь зал для конференций, или как там это у них называется, я не знаю… Показывают ей красочные презентации со сложными графиками – а она всё понимает, опять раздаёт указания. В обед за ней приедет Лёша, и они отправятся в ресторан. Там немного клиентов, потому что даже очень успешные топ-менеджеры не могут позволить себе выбраться на обеденный перерыв в такое дорогое заведение. Она пьёт старое вино, эротично обхватывает губами кусочек сыра на кончике канапе. Лёша не может оторваться от неё. Он спрашивает, может быть у них есть несколько минут, чтобы остаться наедине. Она хитро улыбается, и говорит, что есть. Они остановятся в номере роскошного отеля, чтобы только один раз успеть заняться любовью. Он будет раздевать её, облизывать с ног до головы. А после она поправит причёску одним движением руки, и он повезёт её на деловую встречу. Она может приехать туда немного подшофе – ведь ей можно всё. За столом только мужчины. И снова её все слушают. Всё решается так, как хочет она. Ей звонит хозяин их фирмы, с неподдельным уважением перечисляет её незаменимые достоинства. Теперь ей нужно купить что-нибудь для похода в театр. Они с Лёшей едут в торговый центр, где она покупает себе длинное вечернее платье, а ему строгий костюм и роскошные часы. Теперь она сядет с ним на переднее сидение, и он из водителя превратится в её спутника. Он сам будет ощущать эту перемену, и гордо поднимать голову. Теперь он ведёт машину неспешно, крутит руль, надавливая на него лишь кончиками пальцев. Он будет знать, что она посматривает на него украдкой, и он очень-очень нравится ей. Они войдут в здание театра под руку. Поднимутся по широкой лестнице в отдельную ложу. В её руках будет золотом переливаться тяжёлый бинокль. Лёша будет смотреть на неё больше, чем на сцену – ведь она самое притягательное создание на свете. И когда она будет прикладывать к своему лицу бинокль, он про себя отметит, что не хватает разве только диадемы на её голове – ведь она королева.