Смотритель. Стихотворения 2010—2016 гг.

[Ода на третий июльский ливень]

Холодная вода, что вертикальна,стоит – шевелится – который день летально —садам – по горло – конопле, канаве[как бы избавишись от ангелов и правил,где я углом живу сентиментальным,себя не стою – от того и плачу,что нас не выдаст Бог, торчащий с боку,торчу с водой, которой одиноко].Мои друзья с другого края/светаЗа мной следят [с отчизной неодетой] —со сволочью торчу, не накурившись,харчком сплавляясь с родиной и тризной.Прекрасна панихида будет этим,пернатым, голосящим, как петеликонюшни, обернувшейся в сараи[здесь понимаешь, что не надо рая —пока вода стоит над огородоми разбухает голосом чебачьимдревесный уголь – так,а не иначе(14/07/13)

[La Mariposa De Arena]

То, что чудеснее речи любой,помнит, как бабочка [о] камень билась[вместе – с хранимой под сором – водой] —так и скажи, что она сохраниласьв тёплой смоле, как селенье в глуши,будто летая, латает подбрюшьебожьему небу – в котором дрожитбелым хитином хранимо снаружи.Но ничего не случается, чтоможет озвученным стать – переноснымсмыслом. За контур – усни, инженер,слесарь-сантехник бабочкам водным.Чувствуешь [?] – что эта бабочка внутрьсмотрит, себя разбирая до страха —словно из камня сбежала уснутьв тминых пустотах своих – там, где влаганебо построила – не по себебогу, что бабочке может присниться,то, что чудеснее речи, и снегв камне за ней продолжает кружиться.(15/07/13)

«Передавая хлеб по кругу…»

Передавая хлеб по кругу,Как чайки гальку клювом в клюв —Мы говорили с жидким богомСвоих друзей, чужих подруг —Определёно и неточно.Из ямы в детстве и земле —Казался хлеб и мне порочным —Сгорая спиртом на столе.Передавал нас хлеб овальный,Прозрачный на зрачок слепца,Как гальку, как глоток печалиИ срез на пальце у жнеца,Он говорил за нас не дольше,Чем воздух бился у виска —В мякину обращая слово,Скрипела чайками доска,Скрипела этим жидким хлебомСвязав на мёртвые узлы,Как жидкий бог чужое телос таким моим.(16/07/2013)

[Бессоница]

Вывернув себя до днаэтой родины пустынной,возвращаешь благодать,благодарность и другиенищих сумерек детали,и бессонницу – с водою —выжимая свет на тени,где вернулся за собою,выжимая льда сухого —углекислый выдох в бледный,пролетарский, бля, посёлок.Слушаешь: [из шахты] медныйколокол – перевернувшись,ищет звук в своём обломкегорлышком безъязыковымон плывёт здесь с музой тонкойвозвратившийся, как блудныйсын в отцовскую могилу,с тощей бабою бесплодной,он плывет в пивную жилу,в купоросные разводысмотрит, в родины пустотывозвращает, к потной жажде,чтоб задать вопрос мне: кто ты [?]сын в отцовской яме роетязыком немного света,чтоб оставить всякой тварисвоё место без ответа.(17/07/2013)

«но будто вся вода не здесь…»

но будто вся вода не здесьно будто уточка взлетелапалаты все превозмоглаи села рядышком у телакак пела здесь вода когдапернатый выходил народециз камыша едва дышаи глядя в небо как в колодецлежал и я меж сосен трёхи наблюдал как эти детигорят передо мной и тамиз вёдер говорят нет смертии жук июльский говоритперегорает в водомеркуи смотрит этот боже внизгде ртом ловлю его монетку(22/07/13)

«Что близко мне? – скажи. Лежит…»

Что близко мне? – скажи. Лежитрека под спешкою забора —и тёлок местные коржи,и кулинарный запах бора.Такая тёплая земля,что тает, в СО2 сбегая,туда, где нет ни островкаи где обширны грани рая,и лает близкий, словно дождь —даждь нам насущное на днеси —на дне живущий ангел мойон отражение завесил,он светом свет на тон закрыл,и лепетал творимый воздух,лепил, что я в ларьке убити понимая, что не поздно —я говорил ему в ответ,что рай начнётся будто волос,у сына моего в вискеостанется понятный голос,понятный мне или ему —и в этом видится причина,что ветер режет мандарин,когда его еще не видно,что человеческий языкмной отдан на границе рая —и я живу ему в ответи [как всегда] не понимаю.(26/07/13)

«знаешь [?] косяки у неба голубиными глазами…»

знаешь [?] косяки у неба голубиными глазамисмотрят как светляк тревожитдревеса и спит меж намикак лежит в песок уткнушись между галькой и травоюкак живёт в моей подошвеи клюёт её с двойноюмоей пайкою ужившись в косяке уткнутом в небов уточке ковчега делит он со мноюпар от хлебаи светляк дым расчекрыжит чтобы голубь вышел тёмными читал себя в газете справа снизувдоль колонкитам где небо от оливы вовсе и неотделимознаешь [?] косяки у небавёслами скрипят отлива(27/07/13)

[Hijo Pródigo]

Так ты крути круги печали,наездник воздуха – с верандзаходит гость и грудью впалойон ищет, как на век пропасть,как не вернуться с фронта в этот,таджиком занятый, свой дом,как вырастить на коже нечто(возможно холм).Наездник всей богемы нашей —он помнит, как коса прошлапо головам у маргиналови жизнь прошла,ушла давно за половину,за распитой язык-стакани от сирени, как волк, дикойгудит титан —он воду греет чёрной бани,он говорит как Пушкин нам:крути, верти свои печалипо головам,наездник, воздуха глашатай,почти что холм,отставший от своих же братий,спи языком.(30/07/13)

«Вот странные люди…»

Вот странные людив зарытые двери идут —ни имя не вспомнитьни шорох, что эти поймут,как падает времяиз малых прорех,и бабочкой бьетсяо лампу своючеловек.Вот бабочки странен полетили страшен – пойми —что вскоре мы ляжему ней на пороге – кольни[продольную душуеё] в свои кости вложи.Вот странные людиидут через ночьлошадьми,и лошади ноздри шевелят[как смертность] хрустяти кормят седыми соскамилюдей, как котят.И кормится их разговоруходящими в дверь:спросить – не ответятони, что горит в листопадеза зверь.(05/08/13)

«Колеблется ли свет…»

Колеблется ли свет,подвешенный на трубахпечных в домах ночных,шагающих в стадахна водопои тьмы,сколоть колодцам губыза страх увидеть насв протянутых руках,в местах густой воды,которой древо просит,склонив свои четыреживотных лика в дым,где дом шагает в воды,в которых вырос лосем,как осень, обнажаячетыре головы.Колеблется ли светиль колебим подсвечник,или рука егодержащая дрожит —за мною ходит лосьи дерево сквозь кожурастёт, как светлячок,в четыре стороны.(08/13)

«То, что лежало на ладони…»

То, что лежало на ладони,хрустело яблоком на свет[глазной] распахнутой пчелою,как донник, павший на столе.Сгорает кожа восковая,как лепет нас клюющих птиц,в ребёнке под столом сужаясь,и донник говорит: простись,на дне у неба, прижимаясьплотнее к темени кругов,я слышал, как с меня снимают[как с древа яблоко] засов.Там я лежу на дне у света —пока расходится волна,хрустящая, как волн пометкина ткани тёплого ствола.И чем мне светит скатерть эта,когда в хруст руку протянуввзлетает яблоко [глазное],пчелу и донник взявши в клюв?(08/08/13)

[Колодец]

Руслану Комадею

Ты всё провожаешь свои голограммы в шиповника ад,который в себе вышиваешь, на память, как линию рваную рта.Гляди – просветлеет колодец, и гонят быков —ведь рай это полость – беда ли, что мал? Это всё.Чтоб хлеб подавал бледный знак – что в твою Чилябонь,как малое стадо пришел телеграф – но уволь! —там гонит колодец быков, как бы кровь чистотел,шиповник растёт через звук, меж своих же ветвей.Есть мокрый двойник у быка. Он – колодец, он – чист,растет из шиповника, с горлом разрезаным вниз.Светает двойник, как фонарь, освещает свой рай,где гонят быков, чья спина распрямилась в трамвай,врастая в шиповник. И больше не вправе стоять —шиповник, колодец и бык в свои ветви летят.(09/08/13)

«Так вырой же тьму из могилы…»

Так вырой же тьму из могилы,чтоб – как колыбель —качалась она средь стеблейпредрассветных стрижей,сгоняемых скрипом сосны,в навесные углы,стучащейся с нашейпрозрачной, как мы, стороны,что вырыла нас,и лопаткою птичьей звучитнад каждой цикадой,как будто хозяйка бренчитв прихожей костями, детьми —разменяв лишь лицо, а не цвет,начавши с конца,поскольку сначала нас нетни в кадре, ни в клюве,ни в этом фонарном бельме.Как будто есть тьма —мы себе ковыряем бельёСтоим у сосны между бёдер,поднявшихся в свет,кроша в темноту, то, что[после прошедши] кольнёт.(10/08/13)

«Свет кожу стирает дочиста …»

Свет кожу стирает дочиста —кто ходит на месте пустом?Его ремесло переносное,как бабе, вносить меня в дом.Внесёт и забудет на времяв среде голубиных людей,накинет на яблоню темень,царапая горло ветвей.Меня поцарапав однажды,как-будто котейка, дом-шарвоздушной и смертною жаждойсмотрел как (его ли?) душавыходит из яблока красногои светится, где за окномдом в стороны все расширяется,идя за своим молоком.Его ремесло непонятноеКак бабе нести меня в садГде пчелы звенят пузырятсяПод кожей, желая назад,где дождь вырастает из яблонии падает яблоней стать,где голуби клювом стараютсяпод кожей меня отыскать.(18/08/13)

«Откроют листья золотые рты…»

Откроют листья золотые рты,зарубки оставляя в каждой щепкевоздушной [бог заточит топоры]и по воду пойдут – как будто бросилих этот август бронзовый в себя,по кругу холодящему ослепнув,своё изображение деляна хлеб и воду, прижимаясь к древуосеннему, зеркальному, как тьма,где птичий бог прибился к лесорубами загорелся [и язык принял] —как листья, рыбы в нём плывут по кругуи открывают золотые ртыи немоту себе [как вещи] просят[листвяные] и срубы и плотыи август бронзовый в себе[как в вёдрах] носят.(16—19/08/13)

«Где деревянно кровь до октября…»

Где деревянно кровь до октябрястучит – внутри у дерева, как ложка,с морозом пальцы наизусть скрестя,и смотрит [как в лицо] с его окошка,как здесь, наевшись почвы, в высотуу яблони прорезывая крылья,вдоль веточек нахохлившись, плодысидят так, что – и кровь совсем не видно.Поют [как человечьи] голосау дерева согретого плодами,и кровь, скрутившись в яблоне, у дналетит, морозя почву, перед нами.(12/09/13)

[Сруб]

в срубе ручном узловатой зимызапотело стеклокто-то с иной сторонылижет дно [теплым ртомрежет от неба языкон кусок за куском]то деревянной пилойто дрожащим ножомходит по кругу воронкипернатый как трески [беспросветен как горло]светящийся лес(13/09/13)

«Что птица волочёт в своё гнездо…»

Алексею Сомову

Что птица волочёт в своё гнездо,растягивая А почти до О?Что бывший адрес твой, что этот новый —недостижим, и прячется лицосреди других, в даггеротип словлённых,где голос стал уже твоим вдовцом.Он в комнату проходит, натыкаясьна форточки – кто палочкой стучит [?]с той стороны, на всех нас – разрываясьпока пиздато эта смерть торчит,пока, как запах хлора и мочи —летает с этим, перьями зажатым(читаем «Смена-8М») – все три ночи(совсем не ночи) – синий под халатом,снимая с нас, как с вешалки бельё,гнилые голоса чужой фонемы,и дождь с землёю под язык кладёт,и хлеб размокший на язык кладётземля парит (а смыслы также темны,но не темны) – засвечены тела.Теперь, как бы Аид, стоит Сарапули поедает [как бумагу] всё,переиначив, забираясь на кол.Но вот, что очевидно – понедельникшагает в ряд с тобой всегда налево,не с той ноги и стороны ты встанешьнащупывая рядом своё тело —и вылетает смерть, как будто птичка,и диафрагма в ней как бы табличка:закрыт даггеротип – портвейнушол на фронт.(26/08/13)

«И запрокинув голову…»

И запрокинув голову[пока что без лица],в круги по небу пялится,как камень, детвора,и птица возвращаетсяв качели [как бы смерть],и лица нарисованыв лице её на треть.Но, запрокинув голову,стоящий в небе том,дом раздвигает в сторонылицо, чтоб смыть дождём,чтобы стоять неузнаннымв каких-нибудь углах —пока незрячи дети,неся, как камень, страхи, запрокинув голову,в качели плачет смерть,что ей лишь умирать здесь[совсем]одной за всех.(15/09/13)

[Наталья]

Покажется, что снег с землёй делимна человека и пустое место —проходишь через тень свою один,и та парит [как будто бы из теста].Покажется – что тронуто рукойуже нашло скрижали нашей смерти —покоя нет – но, если есть покой,то он всегда в оставленном здесь месте.Идёшь на холм иль спустишься с холма —всё кажется, пока перевозимасквозь тьму и ночь – на поезде душа,на лодке [в старике] как руки длинной.Покажется, что снег съедает смерть,как будто тени заметает крошки,что сокрушимы Бог и человек,когда уже почти что осторожны,и, что, спускаясь с неба, голосанащупывают в горла тьме несноснойзерно проросшее – чужое, как глаза —переходящее из местности сей в поздно.Покажется, что снег в земле лежит,и, что земля лежит внутрь человека —чья тень оторвой сквозь меня летит,по стороне ребра глухого света,что выгнута, как лодка, почва здесь,и снег всегда идёт наполовину,что в свете есть твоём – моя вина —и с ней не умираю я – а гибну.(14—16/09/13)

[Бог]

Нет ни меня, ни тьмыи даже света нет —а только тонкий глаз.И в щёлочки просветОн смотрит на меня,а я смотрю в Него,и кроме наших взглядовздесь нету никого.(10/09/13)

«Зеркало запотеет – заглянешь с другой стороны…»

Зеркало запотеет – заглянешь с другой стороны:кажется, что стоишь ты на глубине Невы,на глубине Исети или иной травы —выберут эти сети белые рыбаки.Будешь лежать на блюде, как на ладонях их,вывих инакой буквы, оставив как часть кожурычашки своей, расплескавшей воздух по берегам,осколок безводной чащи – только увидишь: тамзеркало запотело – а рукавом ототри —лице своё не видишь, снаружи и изнутривсё в казаков играют стрелочки и штрихи,рыбно на рынке, людно на глубине реки.(24/09/13)

* * *

Дмитрию Машарыгину

Вот неба свет – какой-то не такойты, друг мой, возвращаешься домой.Сентябрь тебя читает через дождь,через тире и точки, точно дочь —тобой забытая в метро – всё ждёт Аидаи понимает: ничего не виднои не бывает дна у всех времён —хотя и всадник блед уже прочтён.С тобой ли Бог, мой друг? или засаданам зачтена за выход из детсада,и небо пьёт в песочнице с листвы,и не бывает никакой Литвы,и речь не говорит о возвращенье.Пылает столб шиповника внутриу ЧМЗовской пацанвы вечерней,у бородатой этой мошкары.Вот неба свет – прими его такимломающимся, словно изнутриего к нам лезет Бог и видит всёпрозрачным, как шары и огородосенний, голый – будто ангел весьего покинул, а не улетел,искать лепить (хоть глиняное) горлочтоб говорить покинувшему лес,что входы все в метро, что снег надолго,что возвращаешься ты, умирая здесь,что столб внутри – шиповника не стоит,хоть и сгорает тридцать три часаподросток в этих вышедших по троена поиски для каждого отца,что в сентябре вокруг одно лицо —вот неба свет и костяное словов тебе текут, рекут тебя сквозь свет —и плавится свинец, вливаясь в горло.(23/09/13)

«Все дольше утро и туман…»

Все дольше утро и тумандлинней быков в холодных лужах —едва покажешься ты тами вот опять кому-то нуженты здесь. С какой бы стороныне посмотрел – но видишь пегихсиниц, что у себя в грудисовьют кормушку и гнездовье,чтоб оказавшийся внутритуман лежал у изголовья.Так говорить за свой Ты-дымя обучался – глядя в чёрныхбыков, что в капельках росыросли и пухли, словно розы.Все дольше утро – тише слог —тумана нет или не виден —лежит лицом в огне пророк —как будто бы плывёт на льдине —и наблюдает: как быкитеряют листья в эту осень,и на веревочке тоскис собою пастбище уносят.(25/09/13)

«Потянуло патокой от фабрики…»

Потянуло патокой от фабрикии бараны водят хоровод —георгины, павши на колени,молоко пьют в утренний живот.Подмерзают груши и бокамиколокольными и медными звенят —от ночи неприбраны, как женщина —лампами в земле с водой лежат.Ангел лижет языком (шершавым ли?)август с молоком в своих боках,смерть и воздух кулинарной фабрики,рёбра чьи прозрачные дрожат.Груша упадёт, сентябрь рассыплется,оставляя звук на языке —георгин горит как-будто ижица,удивляясь Богу налегке.(21/09/13)

«Вот они острые яблоки…»

Вот они острые яблоки,в воздух воткнувшие нос,нюхают снег пока сладкийон и ещё не подрос.Вот они в кадре застыли,вот ещё морщат лицов свете, который отплыли,поскольку незримо число.Вот острые яблоки ловятвесь свет, но поймают едва ль —ясень на свет расширяется,снег переходит за край.Вот и лежат эти яблоки,тёмные рёбра шуршат,дева моя раздевается —так как не ведает дат.(28/09/13)

«Мне нравится, как дышит в ней земля…»

Н.

Мне нравится, как дышит в ней земляпарная, молоком переполняясь,как ей сплавляется, как новый дом, листва,в прозрачный лес как будто ударяясь.И в этой недалёкой красотееё – хорёк, готовящий зимовье,опилки чешет на дырявой головеи говорит ей: только не сегодня.Мне нравится, как ЭТО говоритмоей жене ЖИВОТНОЕ под солнцем,мне нравится и, что она молчит,переполняясь молоком сегодня,что к ней падёт [и скоро] вся листва,прозрачною землёй переполняясь,что смерть сегодня снова неправа,что речь о ней всего лишь показалась.(30/09/13)

«В срез неба заглянул – а там колодец…»

В срез неба заглянул – а там колодец,свернувшись, спит высокою водой,и пахнет шерстью лёд – и свитер носит,и дышит за звездою неживой.И смотрит на меня – чужой, обратный,голодный свет и лижет языкому мальчика – старик есть и собакакусает сруб своим кривым плечом,у языка – порезы и собака,порезы неба чует тёплым ртом,у старика спят мальчик и собака,и он глядит в них, как в хозяев дом.(06/11/13)

«Печален облик из окна…»

Печален облик из окнапромокшего – зима ли ждёт,что выйдем мы из дома нахолодный воздух, обожжетмою стареющую кожузима, в которой Пушкин спит —печален вид и невозможен —как ложка длинная лежит.(10/11/13)

«Что ж счастье есть в домах, где кровоток …»

Что ж счастье есть в домах, где кровоток —к себе призвал невидимый сквозняк,где едешь ты – с вагонами далёк —и белый смех, упрятанный в санях,сопровождает в тот поток тебя,в примерный (даже сказочный) сугроб,и смерть касается тебя, как живота,предчувствуя рождение твоё.Счастливая роженица – ты, смерть,вот кокон сброшенный лежит уже в снегу,и мы с тобою, растерявши твердь,как-будто в хирургическом раюподслеповато щуримся на свет,топорщим крылья, учимся слогам,молчанию, которое в ответ слагает тот,что подобает нам.(11/11/13)

Θεογονία

Здесь жабой валится октябрьв зеркальный пух своих смертейв свой перепуганный финал,летящий третьим меж зверей.Здесь между слабых изолентперемещает он в свой слух —меня и тех двух-трех парнейкоторых тоже не найдут.Куда ушли они с петель? —прекрасен висельника вид,покуда жалобны – как дверь —синицы тёмных аонид.Кого ты выдумал, октябрь,пока ты смотришь на меняи замышляешь мне язык,и чертишь крестик по полям?Октябрь, прикинувшись толпой,обходит голос, словно ВОХР,он сторожит с винтовкой смерть,шевелит лужей, как губой.Я в тонком жабьем клюве сплю,в зеркальном пухе на свету,и тень играет с детворой —как бы соломинкой во ртудитя твой ходит во дворе,и цвиркает кузнечик вдоль —и будет детство, будто в райОктябрь впадает исподволь,неся в руке своей цикад,как будто, если обопрусьна воздух, падаю в свой ад,где с отражением столкнусь.(18/11/13)

[Тыдымский Ной]

Венчая Пана с местной мошкарой,помашет пруд воздушною рукой,перебирая анальгины нервно.Чем запалился [?] перед нами он,стоящий перемазанным мукой,с канальей дождевой и прочей сквернойкомпанией из женских тополей,лакающих [как псы] своих ветвейокрошку пуховую в отраженье,где лошадь, проходящая сквозь твердь,разносит бубенцы [как будто смертьсвоё уже признала пораженье]и лепит из снежков своих копыттех, кто до рождества в воде укрыт —пока не взрезана в крещение пилоюона – и чертит круг над полыньёй,и человека ищет [под коройсвоею] пруд немеющей рукою.И лошадь разминает позвонкидыша над тёмным видом – далекиизвилины воды [задышанной и тесной],и тихий плотник или местный Нойидёт по воздуху со всей своей семьейпод мошкарою снега занебесной,несёт свой род, как сосны, издали.И отрывает лошадь лепестки своихголяшек, чтоб семье ответить,приветствуя освобожденье води только бубенцы всё наперёдмолчат и знают, и звенят беспечно.(22/11/13)

«Я научил ад говорить, собой…»

Сергею Ивкину

Я научил ад говорить, собойкак манной кашей липкой и губастой,его перекормив – своим однимприсутствием и чёрно-белой пастой.Такой пленэр на выезде, такой,что, проведя по воздуху сухойрукой – царапины оставишь в известковомего нутре. Точи же кисть, малыш —его пораним мы – как бы кишмиштопча то босиком, то сапогами,то доставая с помощью старухобрубок воздуха в котором не заснуть,то еблей занимаясь в быстрой ванне.Иди со мной скорее, дурачок,мы нарисуем топь, электрошоквнутри зеркал коцитовой конюшни,и наши мамки, ад переведя,застанут сад, ничо не говоря,из живота достав щенков, как лунки —мы полетим с тобой сквозь тихий адкрольчих, щенков с оленьими глазами,переводя на русский славный матто, что они везде поспели сами.Но не сказать, что будешь ты другимпод этим ли шершавым – что там с нимпод светом вездесущим, будто чурки? —под этим ли входящим, будто клинв древесную породу с любой дурки [?] —где пацанва проходит сплошняком,лакая шнапс провисшими губамис ланит, прибитых к косточкам соском,как вереница смерти перед снами —вишневая по вкусу – будто лёд,висящий на ветвях у тёмной спицытелеэфира местного, что в рот,забился, вспомнив то, что мы – ресницы,что это Бог взирает свысокана всех животных с тёплыми глазами,и расширяется, как будто свет тропа,пока свой ад мы кормим словарями.(28/11/13)

[Восемнадцатилетие]

Я начинаю старость, как себемужик строгает гроб, когда за сорок,когда губа у старших из детейувлажнена давлением из соннойстраны, где стая жидких обезьянстремится отвердеть до безразличья,с которым копоть ляжет на изъян,как бы мужчина твой косноязычный,чтоб в форточку альпийскую смотретьи приходить в себя ещё все сорок,оставленные дочерью мне, лет,снимая освещение и морокс прозрачной геометрии вещей,лишая их имён и нашей скорби,что скоро станем младше мы детейсвоих, то, что их смерть совсем несносна,то, что их смерть не знает ничего,болтается, как тряпка и снаружи,что дочь уже, почти что мой Орфей,меня выводит из себя наружу,где в каждой линии её худюших руквоспоминание о сжатом в поле клёнеи негативы длинных тополей,как стрекоза, рисуют в тьме поклоны,где боль сороколетняя, как светвсегда доотвечать стремится больше,чем мы поймем из этих длинных рук,которыми когда-нибудь уколешьнадутый шарик смертности моей,летящей внутри шарика и дочки,что расширяется и лает на ответ,прося то свет из спутанных ветвейто ясность, смятую, как слепота, до точкикогда пройдёт каких-то сорок лети женщина, пока что некрасивобеременна, несёт меня в руке,как в животе в другую половину,где дочь моя, прозрачная как тьма,сужается в клубок или котёнка,и видит в сне, конечно, не меняа белый шум пурги моих осколков.(02/12/13)

«Промокнет снег – проплачется наружу…»

Промокнет снег – проплачется наружу[его] земля – и с кем летит перо?на крыше? чердаке? – сносима стужаи дерево [как стены] повелопоближе к корню русского – Бестужеввъезжает в темень, как в своё село,и озера становится круг уже,и падает на нёбо, и – светло.Такой пейзаж – в кусту горящем видишь —КТО АНГЕЛ ТАМ? И ГДЕ ЕГО ЧИСЛО?

«На высоте, в единственном числе…»

На высоте, в единственном числе,как выход в тесноту своих вагонов,стоящий проводник, что помнит теньпасущихся навстречу перегонов,торчащих, как коровы в черепахкамней голодных – с холода и мраза,мерцает словно ужас, а не страх,посередине космоса и глаза.На вылете из зрения – на мигон ощутил, что катится лавинойв него исправной жизни механизм,которая то кажется невинной,то длинной, как финальный ангел, тозамедленной, как хромосомы в кадрысложившись, переходят не на вой,на умолчанье голоса. Покатыбока дыханья тёмного его —он, показавшись зрению, вернётсяв своё – что несущественно – житьёсреди руин письма на дне колодца,на высоту, которая внизуне чует дна, проваливаясь вышепока летит не контур в пустотуа тёплое ведро – безвидно хныча.Он взял с собой назойливых синиц,которые с бумагой подгорают,пока что их двухкамерные рты —в рой медных пчёл воткнувшись– в стыд истают,пока здесь существует лишь пока,смахнувши слепоту в хрустящий хворост —гремит, несясь внутри себя – рекагоризонтальная, как изморозь,теперь уже не бойся

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.