Исповедь дурака. Как я ушёл от «нормальной» жизни и стал счастливым

Мечта и заказчик

Конечно же человека, который «сделал восьмое марта», рука не поднималась выгнать. Как и моего напарника, который оказался человеком, неожиданно воскресившим мою детскую мечту. Выяснилось, что Прохор тоже мечтал делать игры. Более того – уже активно прощупывал рынок и даже продал несколько простых игрушек за рубеж. Я увидел в новом знакомом инициативность и смелость решать «взрослые вопросы», чего мне самому всегда не хватало. Даже от тех простых шагов, которые он уже осуществил, меня обычно отделяло непонимание «с какой стороны к этому подступиться», казавшееся непреодолимой преградой.

В свободное время мы стали разрабатывать флешевую игру, которую затем продали, а модифицированную версию выдали руководству для размещения на сайте в портфолио фирмы.

Пользуясь своим «воспалённым воображением», я массивно генерировал сценарии и концепции игр, стараясь записывать их для реализации в будущем. Больше всего меня увлекала идея «создать полноценный мир» – самоорганизующуюся систему, в которой игроки могли бы не только взаимодействовать друг с другом, но и активно изменять игровую среду, вплоть до самых базовых её правил.

Прохора впечатляли мои способности, а меня – его деловое мышление и трудолюбие. Казалось, что мы хорошо сработаемся.

Однако время было тяжёлое, приближался очередной экономический кризис; заказов было мало, а все текущие проекты забиты под завязку. Я стал опрашивать начальников отделов о новых проектах ежедневно.

В один прекрасный день меня позвали в отдел продаж для беседы с потенциальным заказчиком из Израиля. Ему нужна была команда из трёх флексеров, которой у нас не было, и которую пришлось «имитировать», позвав на помощь программиста на С# и девушку, уже задействованную в другом проекте. Были так же отосланы наши резюме, скомпонованные на скорую руку из всех проектов фирмы, которые хоть как-то затрагивали Flex и Flash. Худо-бедно заказчика удалось убедить в том, что команда существует. Тогда он вознамерился посетить нас лично.

Начались поиски людей, которых ему предстояло реально продемонстрировать по приезду. В итоге решили «позаимствовать на время» вышеупомянутую девушку, которая, впрочем, плохо знала английский, и взяли в штат специалиста по ColdFusion, который ничего не знал о Flex, и к тому же имел дурную репутацию среди фрилансеров.

Когда представитель фирмы-заказчика, еврей из семьи русских эмигрантов, приехал, чтобы познакомиться с нами и провести «вводный инструктаж», ситуацию спас лишь мой английский и хорошо подвешенный язык нашего колдфьюженщика. Контракт подписали, проект начался.

В дальнейшем болтливый горе-специалист всё время прибегал ко мне с расспросами и на редкость туго обучался Flex, а потом и вовсе стал прогуливать работу. В итоге его уволили через несколько недель, а на его место втихую взяли студента, которому тоже пришлось изучать Flex с нуля, зато он делал это очень быстро.

Так внезапно из бездельника и кандидата на увольнение я стал тим-лидом и синьор-девелопером. Началась наша история отношений с крупным бизнес-проектом. Дизайнерше я уже не помогал. Появились еженедельные отчёты, которые я писал с юмором, и потому директор любил зачитывать их на общем собрании в конце пятницы. На ежедневные утренние совещания тим-лидов я не ходил, потому как постоянно опаздывал. К тому же, проходили они неинтересно, а пропуски не были наказуемы. Регулярно созванивались с заказчиком.

Наши услуги пришлись израильтянам по вкусу, и со временем проект разросся: мы перешли на так называемый SCRUM – созванивались каждое утро со стороной заказчика по Скайпу, обсуждали сделанное и составляли план на день. По идее у нас должно было сложиться впечатление, что мы с ними сотрудники одной фирмы, просто работаем в отдельном офисе. В нашей команде постепенно стало четыре человека, а потом добавились целых два отдела тестировщиков. После долгой волокиты за счёт заказчика нам улучшили компы, а сами заказчики регулярно прилетали к нам, водили в рестораны, много совещались. Жить стало весело.

Прохор открыл мне глаза на скрытые аспекты корпоративной культуры. Например, в офисе было не принято открыто говорить друг другу о зарплатах. С этим, в частности, был связан тот факт, что многие специалисты, в том числе высокого класса, сидели на мизерных студенческих зарплатах, просто потому что стеснялись попросить руководство о повышении. Я и сам был таким – ожидающим подачки, справедливого воздаяния за заслуги. Но подкованный в этих делах Прохор научил меня требовать. Причём лучше – сразу у директора лично, минуя начальника отдела.

Преодолевая внутреннее сопротивление, я практиковался в этом регулярно и каждый раз – успешно. Обеспечив себе тем самым колоссальный, по собственным меркам, ежемесячный доход – гораздо больше, чем я мог потратить: тысячу долларов. А со временем постепенно увеличил эту сумму до двух тысяч.

Скромный в расходах, воспитанный специалистом по нормированию материала и в целом пренебрежительно относящийся к материальным ценностям, я вкладывал деньги в банк, делал заначки, смело давал в долг и дарил. И чувствовал себя как Скрудж МакДак. Я не знал, куда девать столько денег и зачем они мне. Ясно было одно – это запас. Для нашего будущего игро-строительного бизнеса или для жизни на хуторе – дальше видно будет.

Я ощутил твёрдую почву под ногами и устроился с максимальным удобством – старался брать на себя поменьше обязанностей и умело перекладывать большую часть работы на подчинённых. Приходил стабильно на час позже положенного, в обед гулял по полтора-два часа, покупал на рынке свежие овощи и фрукты, много и вкусно ел весь оставшийся день. Подсел на бесплатный офисный кофе из кофе-машины. Активно выпивал на случавшихся иногда днях рождения. Сидел на рабочем месте в позе лотоса и казался самому себе просто офигительным.

Общался я в основном с Прохором. На день рождения моего будущего коллеги по игродельному цеху мы изрядно надрались мартини прямо на рабочем месте, пряча бутылку от посторонних глаз за монитором, и пошли гулять в парк. Кидались снегом; влезли в какой-то подлежащий не то сносу, не то реставрации старый дом, где во всю орудовали строители; ходили там под видом «директоров»; залезли на чердак… А совсем разгорячившись, я пробежался по капотам ряда припаркованных машин – удивительно, что они выдержали мой вес, и ни одна сигнализация не сработала.

В это же время, открыл для себя Луркмор, имиджборды и подолгу там зависал. Вообще много сёрфил по интернету, потребляя уйму музыки, кино, книг. Заинтересовался программным звуковым синтезом.

Под мою опеку посадили троих студентов. Так же как для меня в начале карьеры, для них не нашлось проекта, поэтому они сидели и оттачивали свои навыки во Flex, реализуя задумки, которые возникали у меня по ходу работы на нашем проекте, но до которых не доходили руки. Парни оказались смышлёными и «командовать» ими было одно удовольствие – просто мечта для генератора идей вроде меня!

Музыка, Антон и диктофон

Я купил хороший диктофон с четырьмя конденсаторными микрофонами и постоянно носил его с собой, записывая звуковые полотна и короткие «звучки» для моей экспериментальной музыки. Мне хотелось совместить интересное дело с полезными для здоровья прогулками на свежем воздухе. Я стал бродить вблизи строек и промзон в поисках вдохновения.

И даже нашёл источник «гудения», которое мне с самого детства нравилось слушать по утрам, – им оказалась железнодорожная сортировочная горка. Рядом с ней, на значительном углублении, расположен обширный коллектор. Там, внизу, звуки всего остального города исчезают – слышны лишь водопадики сточных труб, гул и позвякивание вагонов. Это место очень полюбилось мне. Я стал часто туда наведываться, медитировать, отдыхать от всего в атмосфере этого приятного, почти родного гудения, знакомого мне более двадцати лет.

С Антоном нас объединяло всё меньшее. Меня постепенно увлекало программирование и перспектива осуществления детской мечты об игростроении – он же стал черпать вдохновение в радикальном исламизме. Слушал «Muslimgauze» и всякий милитаристский нойз, ходил по городу в камуфляже и с глубоким сочувствием смотрел видео про бомбардировки арабских поселений. Я не разделял его интереса, и теперь старший товарищ казался мне просто заигравшимся в радикализм ребёнком. В тот самый безопасный радикализм, который мы с ним так горячо критиковали, наблюдая за современным искусством и «баталиями» в интернете.

Мне уже не хотелось ходить к товарищу в гости, но больше из унылого родительского дома идти было некуда. Мы по-прежнему выпивали. Антон против чего-то постоянно бунтовал. Иногда это проявлялось в мелком хулиганстве вроде разбрасывания бутылок на газоне перед балконом: «Это у меня японский сад!» Порой он ввязывался в драки и прочие мутные истории. Ему явно было плохо, но я не знал, чем можно помочь, и не хотел, чтобы он втягивал в своё болото меня.

Теперь, когда я ощутил себя востребованным специалистом с хорошей зарплатой (а это казалось мне критерием взрослости), поведение Антона в моих глазах выглядело каким-то подростковым кривляньем от неспособности повзрослеть, признать свою бесталанность и заняться, наконец, полезным и социально-приемлемым трудом. Хотя в то же время мне и самому очень не хватало встряски, творческой активности после утомительной компьютерной работы.

Спасением, отдушиной и поводом для объединения усилий в некоторой мере оставались фестивали экспериментальной музыки, где мы каждый раз выступали «с выкрутасами»: то с провокационным видеорядом, то с раздачей печенья во время выступления, то сидя под столом, а то – и вовсе не показываясь на сцене. У нас даже появилась одна фанатка, которая посещала все концерты. Впрочем, она вообще присутствовала на всех «нестандартных» мероприятиях в городе.

Работать с Антоном было до отвращения сложно. Его перфекционизм, идейность, серьёзное отношение к одному ему понятным концепциям индустриальной музыки постоянно обламывали крылья буйной фантазии.

– Блюз – это когда хорошему человеку плохо, панк – когда плохому человеку хорошо, а нойз – это когда плохой человек делает остальным так же плохо, как и ему… Что б ещё придумать такого хорошего, чтобы всем плохо стало? – приговаривал он.

Меня больше тянуло в сторону сюрреализма, веселья, танцев, я заинтересовался медитативным и целебным эффектом музыки. Антон прибивал это на корню – надо чтобы всё было идейно, серьёзно и пробирало слушателя до глубины души. Я всё равно включал в свою музыку элементы брейк-бита и прочие задорные чудачества. Антон терпел, однако считал своим долгом сделать мне замечание, если я вдруг начинал пританцовывать во время выступления.

Этот закомплексованный мудак меня просто достал! Хотелось только избавиться от него и спокойно выступать одному. Так же открыто и эмоционально, как в школе на КВНах. Но наш коллектив уже обрёл некоторую известность, и нас приглашали, а меня одного – нет. Я не знал, как подступиться к этой проблеме. Готовых композиций для составления концертной программы в любом случае не было, поэтому я решил совершенствовать свои навыки, а не пытаться раскручивать творчество, которого нет.

Мой подход к творчеству носил преимущественно технический характер. Я колебался между абсолютным порядком и абсолютным хаосом. В одно время хотелось писать музыку буквально побайтно, подчиняя каждую мельчайшую единицу звуковой информации заданным алгоритмам. В другое – свести всё к шумовой импровизации, – так легче получалось выражать эмоции. Больше всего мне хотелось соединить порядок и хаос, живое с компьютерным.

Дважды мне удалось втянуть брата в свои эксперименты. Мы ходили на ближайшую «заброшку» – недостроенный паркинг – и гремели там разными железяками, записывая всё на диктофон. А ещё разбирали старый бобинный магнитофон – фиксировали звуки трения столярных и канцелярских инструментов о вращающиеся части.

Все эти записи я намеревался в дальнейшем соединить в композиции на компьютере. Однако на это не хватало времени и сил. Днём я превращался в бессистемно блуждающего собирателя звуков, а ночью – в «творца», пытающегося переработать своё хозяйство – тоже методом «научного тыка», бесконечно перебирая всевозможные сочетания звуков и способов их обработки. Из этого перебора, вопреки моим ожиданиям и вере в силу Хаоса, не рождалось ничего. У меня просто накапливались сотни записей, эффектов, и композиций, начатых в один из вечеров и забытых навсегда. Это напоминало онанизм.

Чем больше я узнавал о том, как делается музыка, из каких элементов строятся композиции разных стилей, тем труднее мне было создать что-то принципиально новое. В самом начале я с интересом тыкался во всё подряд, играясь со звуками и эффектами, как с конструктором – получалось неказисто, но самобытно. А в итоге пришёл к творческому тупику и плодил без вдохновения однотипные, скучные, безыдейные треки. Услышать что-либо интересное в музыке других людей тоже стало практически невозможно. Я часами перебирал в сети композиции самых разных стилей, но вся музыка казалась предсказуемым и неоригинальным жонглированием давно известными приёмами. Эмбиент – занудный, «тяжеляк» – сплошное позёрство, экспериментальная электроника – безыдейный онанизм; живым исполнителям не хватало глубины смысла и техничности, а в техно не хватало жизненности…

Творческий кризис послужил сигналом о необходимости что-то менять в жизни, попробовать себя в чём-то новом.

Автостоп и мироустройство

В свой первый отпуск я решился хотя бы немного приблизиться к образу «вольного путешественника», для которого все дороги открыты и мир – как на ладони. Ведь автостопщикам я очень завидовал, начиная с третьего курса, когда тот_самый_одногруппник покинул институт, а я остался. Свою роль сыграло и посещение лекции Антона Кротова – основателя Академии Вольных Путешествий, объехавшего авто- и другими стопами полмира. Увидев этого смекалистого, ловкого и подвижного дядьку, я прочувствовал, что путешествия способствуют развитию значительно больше, чем любое чтение и уж, тем более, компьютерная деятельность.

Я решил начать с малых дистанций, в пределах республики. Мой выбор пал на Гродно – город, где, если верить интернету, сохранилось восемьдесят процентов довоенной архитектуры Беларуси. Но главное – там были меловые карьеры с бирюзовой водой и белыми берегами – почти как на тропическом острове в рекламе «Баунти».

Через «Каучсёрфинг» мне легко удалось найти вписку, а в качестве попутчицы со мной согласилась ехать С. – подруга моей психоделической знакомой Ани. У девушки был опыт автостопа, а я её всё время смешил – поездка обещала быть лёгкой.

Начитавшись книжек Кротова, я считал своим долгом рассказать о себе, своей поездке и прелестях автостопа каждому водителю – как бы расплачиваясь беседой за проезд. С. изрядно задолбалась выслушивать эту историю в каждой новой машине.

Доехали мы легко и довольно быстро. Нас приняли в шикарной трёхкомнатной квартире, в тот же вечер познакомили с культурной жизнью города, а ночью я пытался приставать к С., но дальше рук дело не пошло.

На следующий день мы отправились на меловые карьеры, искупались и обнаружили, что совершенно забыли про питьевую воду. Прохожие согласились поделиться живительной влагой при наличии тары. Я живо подхватил валявшуюся в кустах водочную бутылку и нам налили в неё. Таким мне и запомнился тот день: я с «бутылкой водки» на фоне белых берегов и бирюзовой воды. Потом мы изучали город. Хаотично слоняться по незнакомым переулкам; спускаться к набережной по ложбинкам среды корней огромных вековых деревьев, нависающих высоко над головой; наблюдать как воруют тросы под мостом; удивляться, что выходящие из транспорта передают свои билеты входящим – всё это и многое другое мне чрезвычайно понравилось. Удивительным казалось всё: старинные костёлы, фрески с забавными ангелами, растения, клумбы, запчасти от неведомых огромных машин, маршрут автобуса «Роддом – Мясокомбинат»…

Я планировал наслаждаться городом ещё неделю, а С. собралась домой уже через день. Было страшновато оставаться наедине с незнакомым городом, хозяйкой квартиры, у которой явно не ладилось с личной жизнью, а ещё больше – ехать обратно в одиночку. И я поехал вместе с С., сделав вид, будто уже насытился впечатлениями, получил от поездки всё, что хотел, устал и вообще взял с собой мало денег. Остаток отпуска я тупо просидел за компом, не сумев и не осмелившись спланировать никакого другого путешествия.

А потом мне приснился страшный сон, будто я повторяю как мантру вопросы: «как устроен я» и «как устроен мир»? Передо мной разворачивается картина: множество вращающихся в объёме светящихся колец – каждое состоит из кубиков. На грани каждого кубика – видеоролик, в котором показан какой-то эпизод из жизни. Многие ролики похожи, но всегда хотя бы чуть-чуть отличаются по сюжету – повторяющихся нет.

Я смотрю и пытаюсь описать словами то, что происходит, чтобы запомнить:

«Ощущение полной упорядоченности происходящего – это механизм, в котором всё взаимосвязано и нет места случайности; времени нет – движение непрерывно и происходит за счёт того, что каждое событие передаёт свой результат в качестве аргумента следующему событию и так по кругу…»

Картина постепенно упрощается, детали пропадают одна за другой. Исчезает свечение колец. Фон становится равномерно чёрным. Между кубиками становятся заметны промежутки. Часть колец растворяется совсем.

Мне становится всё сложнее подбирать слова, будто мои мысли исчезают вместе с деталями картины. В центре, между оставшимися кольцами, становится заметен какой-то примитивный механизм из двух шестерёнок. Потом исчезает всё, кроме него. Я оказываюсь не способен думать – только смотреть.

Затем пропадают и шестерёнки, и я. Будто плотно сомкнулись веки. Абсолютная чернота. Ничто.

Я проснулся с тяжёлой головой, чувствуя себя паршиво, как будто отравился, и решил сходить на кухню выпить воды.

Пережитое легло на душу тяжёлым грузом:

– Если всё упорядоченно и предопределено, значит ничего изменить нельзя – зачем тогда вообще жить, вращаясь на этой карусели?

С этой мыслью я взобрался на подоконник настежь открытого окна. Но почувствовал какое-то странное «поле», как будто стягивающее меня обратно. Это было воспринято как вызов, и я ещё сильнее подался вперёд с твёрдым намерением упасть. Но напряжение «поля» усилилось и вернуло меня обратно – я физически не мог ему противостоять.

– Вот так. Действительно ничего нельзя изменить. Даже выпасть со сраного второго этажа, – подумал я и пошёл спать.

Весь следующий день мне было не по себе. Я исступлённо бродил возле сортировочной горки, лежал на лавочках у коллектора и не понимал – как жить дальше. Это было ужасно – знать, что всё в жизни уже «расписано» до самого конца, что я – лишь заводная марионетка, и что выхода нет. И что мне даже не удастся рассказать об этом кому-то – выйдет так же, как с окном.

«Это всего лишь сон», – пытался убедить себя я, но пережитое было слишком реальным, пропущенным через себя. Я и сам стал другим – будто меня разобрали на запчасти, собрали заново, но самое важное вложить забыли. Слёзы катились из глаз от безысходности.

Но потом я вернулся к работе и повседневным делам. Они постепенно втянули меня в себя, а чувство бессмысленности предначертанного бытия осталось позади. Со временем я даже постепенно переосмыслил откровения той ночи в позитивном ключе: если ничего изменить нельзя, значит можно действовать смело и не раздумывая – ведь «неправильных» решений не бывает!

Тошнота

Шёл второй год работы по распределению. Нагрузка на проекте росла. Часто приходилось задерживаться, задачи были скучные – совсем не творческие, игры делать было некогда. Возродивший мою мечту Прохор уволился и ушёл на фриланс, к тому же, сейлс-менеджер, курировавшая наш проект, ушла в декретный отпуск, и мне пришлось взять на себя часть её отчётности.

Меня одолевали препаршивые настроения. Жизнь казалась серой, один день был похож на другой. Я иногда выпивал прямо с утра, а по дороге на работу громко слушал в наушниках харш-нойз, «чтобы окружающим тоже было плохо», и читал отзывавшуюся моему состоянию «Тошноту» Сартра, что только усугубляло ситуацию.

Меня стали посещать размышления о смысле всего сущего: кто я, зачем живу, что потом? Чувствовалась нереализованность творческого потенциала, который я не очень результативно пытался выразить в музыке после работы. Идеи становились всё примитивнее и тускней. Болели спина и голова, начал дёргаться глаз, появились признаки геморроя. Образ одинокой жизни и смерти на хуторе снова сделался крайне привлекательным. Самоубийство тоже выглядело вполне приемлемым вариантом – я понемногу изучал в интернете наименее хлопотные способы.

Сердце грела только одна идея, которую поселил во мне Прохор, – идея об «освобождении», до осуществления которой оставался ещё год. Уволиться, начать своё дело, осуществить, наконец, уже почти забытую мечту. И больше никогда не работать на дядю, на пятидневке, в опостылевшем офисе.

Общаться с Антоном не оставалось ни желания, ни сил. Мы иногда встречались. Без особого энтузиазма я помогал ему в реализации некоторых идей. Однажды мы ночь напролёт совращали и мучили знакомую лесбиянку, отпаивая её кофе с водкой и заставляя начитывать на диктофон тексты Антона, написанные «автоматическим письмом», для очередного экспериментального фестиваля. Тогда я впервые столкнулся с этим видом творчества: отключаешь мозги и строчишь что попало, а потом включаешь и перечитываешь – иногда можно откопать жемчужины мысли.

А ещё мне довелось побывать шафером на свадьбе моего старшего товарища. Приглашение без возможности отказаться стало для меня полной неожиданностью, а деловой костюм, который я зарёкся не надевать со школьных времён, пришлось одолжить у стройного коллеги по работе.

Вообще меня приятно удивило, что вопреки моим домыслам Антон не зациклился на своих «игрушках» и мрачных переживаниях, а собрался с силами придать своей разухабистой жизни опрятный социально-одобряемый вид.

Мероприятие прошло строго по плану – все хлопоты взяла на себя подружка невесты, а моё присутствие требовалось лишь формально. За праздничным столом я сидел на молчаливо-жующей «взрослой» стороне и общался преимущественно с женихом, в то время как молодёжь – гости со стороны невесты – шумно «голливудила» с другого края. Тем не менее я позволил себе один зажигательный танец а-ля «верхний брейк», глубоко впечатливший родителей невесты. И зачем-то согласился поехать на «афтерпати», где пытался спать на полу рядом с предающимися любовным утехам шафершей и кем-то там ещё. А наутро полез в чей-то ноутбук смотреть передачу про сакральный символизм.

После женитьбы Антон фактически исчез из моего поля зрения. До меня лишь долетали вести о том, что он готовится стать отцом.

– Вот так мы и теряем друзей, – думал я, – они растворяются в семьях и исчезают для всего остального мира. Ни личности, ни протеста, ни самовыражения – семья съедает человека полностью.

От Антона мне остались лишь терабайты музыки, тяготение к «Coil» и «Autechre», заразные цинизм и мизантропия.

С Беллой я тоже предпочитал не видеться, чтобы не подпитывать её романтические настроения и избежать занудных объяснений.

Зато однажды, после скромного празднования дня рождения на офисной кухне, я полез обниматься к дизайнерше.

– Борис, мне конечно приятно, что в своём возрасте я ещё привлекаю таких горячих молодых людей, но нет, – с этими словами погасла единственная искра моей офисной страсти.

Имиджборды

«Имиджборд (имиджборда, англ. imageboard, маш. картинкадоска, анонимный имиджборд, АняБ) – разновидность сетевого форума, отличающаяся большими возможностями по прикреплению к сообщениям картинок. Как правило, имиджборды построены по одинаковой схеме и состоят из нескольких тематических разделов (или досок), в которых содержатся треды, состоящие из постов от разных пользователей. Пользователи имиджборд, как правило, избавлены от необходимости регистрироваться, и поэтому анонимны, хотя и существуют трипкоды и другие методы идентификации постов одного человека». (Lurkmore)

Всех друзей мне заменил Анонимус. Я обрёл в его лице Антона, помноженного на десять и много более того. Сарказм, бесчеловечность и извращения; музыка, порно, книги и кино; паранормальные явления и психология; смелые идеи, которые никто бы не посмел опубликовать открыто; максимальный троллинг и накал страстей – и никаких ограничений! Антон пытался привить мне свой вкус, чувство стиля, отметая неугодное ему, и с этим приходилось считаться. Здесь же я попал в виртуальное царство свободы, которым, как мне казалось, и задумывался Интернет изначально. Каждый визит на борды сопровождался эйфорией, сравнимой с приёмом наркотика – водопад ярких впечатлений пропускается через мозг на умопомрачительной скорости!