Во имя отца и сына

– Георгий Кондратьич, к вам сынок Колесниковых, Прохор пожаловалис – сообщил вошедший в барские покои слуга.

Жорж закрыл книгу и посмотрел на вечно пресмыкающегося дворового.

– Проводи его в библиотеку, голубчик – снисходительно сказал юный барин, совсем ещё детским голосом. – Я скоро туда подойду.

Он отложил в сторону томик новелл и, поднявшись с дивана, приблизился к оконному проёму, за которым слышались многочисленные голоса.

На зелёной лужайке перед домом, как всегда, толкаясь и тесня друг друга, собрались люди. Крестьяне и мелкие лавочники, мастеровые и ремесленники, все жаждали встречи с Мартыновым старшим.

– А ну пошли отседа! Чего заявилися?! – орал на просителей одноглазый Филиппка – Хозяина щас нет!

– Родненький, как же нам жить теперя?! – бросилась к нему со слезами несчастная баба – Ведь единого кормильца на каторгу упекут! – взмолилась она, упав на колени – А Кондрат Андроныч повременить обещался!

– Пошла прочь! – брезгливо оттолкнул её приказчик и ударил кожаной плёткой – Пущай твой кормилец должок отдаёт!

– Так не чем – продолжила ползать по земле, рыдая, убитая горем. – Ребятишек у нас пяток…

У Георгия сжалось сердце, и готово было разорваться от возмущения. «Да как он смеет!»

– А ну, ступай сюда! – крикнул парень приказчику из окна.

Тот, обернувшись на зов, немедленно устремился к молодому хозяину, и уже через минуту стоял перед ним. Средних лет, бородатый отцовский угодник.

– Ты за что её ударил, сволочь! – взревел Жорка отчаянно – Кем ты себя возомнил?! – отвесил он наглецу оплеуху.

– Георгий Кондратьич, с нимя иначе нельзя – стал юлить хвостом одноглазый. – Это ж никакого капиталу не напасёшься. Да и папаша ваш гнать их в три шеи велел…

– Это я тебя прогоню, пёс! – не унимался Георгий – Это ты у меня капиталу не напасёшься, по миру пойдёшь! – продолжил он орать на приказчика и вновь приложил его по лицу.

– Бей его курву! – вдруг услышал Жорж у себя за спиной пьяный голос отца – Наподдай сучьему выродку!!!

Георгий обернулся. Мартынов старший подошёл ближе и ухватил слугу за ухо.

– Слюнтяй! – рявкнул он на сына – Бить надо, чтоб до самых потрахов, до крови поганой!!! – трубил он на весь дом, продолжая таскать скулящего холопа – Да, Филиппка?! Деньжат-то своровал у меня много?!

– Какие деньжата, батюшка кормилиц? – взмолился приказчик – Верой и правдой всю жисть вам служу…

Хозяин опустил свою руку.

– Пошёл вон! – рявкнул он грубо и, доковыляв до дивана, повалился на него – Да голодранцев смотри там гони! А не уйдут, передай, собак на них не пожалею! – захрапел Мартынов старший.

Филиппка тотчас исчез. А Георгий только теперь заметил в дверях своего гостя, о котором совсем позабыл.

– А ты чего здесь? – сказал он недовольно упитанному чернявому барчуку, его ровеснику – Я велел тебе в библиотеке дожидаться – буркнул Жорка.

– Так я тут услыхал – ответил гость невпопад и восхищённо посмотрел на спящего. – Какой у тебя папаша всёж-таки! Силища!

Георгий тоже глянул на родителя. Потное, одутловатое, жадное до денег, не ведающее ни жалости, ни сострадания животное. Яркий представитель всесильных мира сего.

Как же ему хотелось его сейчас убить…

Жорка сплюнул и отошёл в сторону.

***

Ссоры в починке крестьянском бывали не редки. То муж жену вожжёй приголубит. То соседи подерутся. Эка невидаль! Но такого здесь не случалось ещё никогда…

На растревоженный улей теперь походил двор Казаковцевых, да и вся улица. А народ всё прибывал без конца…

– Ты говори, говори, да не заговаривайся, поскудник! – орал Тимофей что есть мочи на сына своего распутного – К Павлу он намылился! А как же она?!

Показывал Тимофей на низкорослую пухлую девицу, которая, обнявшись с матерью Евдокией, рыдала в три ручья.

– Тоньку ты обрюхатил, курва?!!!

Над головой Егорши просвистели вожжи. Тётка Евдокия, бросив жалеть своё дитя, вцепилась в его рыжие волосы. Дядька Захар, отец бедной Тоньки, схватил дочь за длинные косы и стал таскать её по двору.

– Ах, ты ж патаскуха!

Не остались равнодушными к происходящему и люди. Бабы Егоршу ругали да постукивали, бородатые мужики, стоя в сторонке, откровенно гоготали, а дети радовались.

Но больше всех происходящее задело отца.

– Ишь, зараза, удрать удумал! – кричал Тимофей на сынка – А жениться на нёй я буду?!

И наконец, Егорий сдался.

– Ладно, ладно я согласный!

Страсти постепенно стали утихать. Свадьбу решили сыграть не мешкав.

И через три дня Егоршу женили. Всей деревней, радостно, пьяно, весело. Длинные столы с пёстрыми скатертями уставлены были деревенскими яствами. Бабы в нарядных кофтах, сарафанах, да платках, ещё недавно почивавшие тумаками жениха, теперь, целовали его в румяные щёки, желая счастья. Мужики в косоворотках и сапогах начищенных то и дело Егорию подмигивали, да пили с ним брагу.

Костика, как прочих мальцов, из-за стола не выгнали. Теперь он считался вполне себе взрослым и сидел довольный между отцом своим и братом Павлом, приехавшим в родительский дом накануне ночью.

– Как поживаешь, Костя? – спросил его старший брат, когда весь честной народ пустился в пляс.

– Живём помаленьку – взглянул подросток на статного русоволосого улыбчивого парня, с ямочкой на подбородке. – В прошлое воскресенье с тятей на ярмарку ездили. Мёд весь как с куста ушёл.

– Да, медок то у отца славный! Помню, как однажды, я ему на пасеке помогал, как покусали меня там шибко, да как тикал я вперёд своих штанов, спасаясь от полосатых разбойников бегством.

Костик засмеялся, представив это, а Павел о чём-то задумавшись, спросил.

– Ты знаешь, какая у нас стройка затевается?

– Слыхал! Мы «Губернские ведомости» с тятей читали.

– Скоро вы с ним не на телеге, а на паровозе на ярмарку ездить будете.

– Да ну!

– Вот тебе и да ну. Паровоз-то хочешь поглядеть?

– Хочу…

– Приезжай ко мне в город осенью после покрова, я тебе и паровоз, и депо, и как рельсы кладут покажу. И к Ивану в железнодорожные мастерские заглянем…

– Да меня тятя не отпустит.

– Ничего, я с ним сам потолкую.

Но ехать Костику далеко не пришлось.

Уже весной грандиозная стройка, стройка века, как её тогда называли, сама приблизилась к их деревеньке Кушаки. Тысячи рабочих, гружёных телег с лошадьми, невиданные машины двигались по направлению Уральских гор, оставляя позади сотни вёрст железнодорожного полотна. Там и тут слышались взрывы, скрежет, удары железа о камень. В то время Костя часто бывал у Павла. Он никогда раньше не видел, как ведутся строительные работы и от волнения у него дух захватывало. Рабочие, по большей части наёмные крестьяне, в любую погоду, денно и ночно, вручную – кайлом и лопатой долбили грунт, возводили насыпь, укладывали рельсы и шпалы. Жили здесь же под открытым небом или в наспех состряпанных землянках и бараках. Многие гибли. Как говорил Павел от натуги или и ещё от каких недугов.

Павел работал у самого Тихомирова, опытного инженера – путейца. Тихомиров заприметил смышленого земляка ещё в Уфе и взял его к себе в помощники. Павел вместе с партией проводил разведку рельефа местности, решая, где гору взорвать, где мост поставить, а где и реку пододвинуть. В общем, недаром отец гордился своим старшим сыном.

Солнце склонилось к обедне, когда Костя подъехал к поселению рабочих. Мать послала передать еды брату – хлеб, молоко, мёд и пироги. Но Павла на месте не оказалось, и парнишка, привязав кобылу к дереву, не спеша пошёл искать его.

Он не сразу заметил на себе прикованные взгляды людей.

– Доброго здоровьичка, Михал Григорьевич – обратился Костик к местному управляющему, чернобородому мужику – А вы Павлуху мово не видали?

– Здоров, Костантин – вдруг замялся здоровенный детина. – Ты энто, ехай домой. Не будет сёдня Пал Тимофеича.

– Как так не будет, с экспедиции не воротился чё ля?

– Домой привезут твово брата. Взорвалси он. Насмерть взорвалси…

1897 год. Башкирская губерния.

***

Много воды утекло с тех пор, как схоронили они Павла, и лишь пробегающие мимо железнодорожные составы напоминали о нём его близким каждый день. Мать после смерти сына крепко сдала. Отец тоже иссох, но старался держаться бодро. Егорше Тимофей поставил дом, рядом со своим, и он с семьёй теперь жил отдельно. Тонька оказалась очень плодовитой и была на сносях уже пятым.

Из Уфы им писал Иван, что работает, что общается с интересными людьми, которые «…не только о своём животе пекутся, но и о нелёгкой доле всех трудящихся…».

А хозяйство их подросло. Отец даже взял себе в помощь двух деревенский пьяниц – Ерёму Строгого и Афанасия Перепёлкина, и справно платил им.

– Сопьётесь ведь, собаки, ну хыть бы деток пожалели! – наговаривал Тимофей друзьям- собутыльникам.

Каждое воскресенье Костя вместе с отцом ездил на ярмарку в волость, когда на паровозе, а когда и своим ходом. И каждый раз он заходил в лавку к ней, к Моте…

Они оба выросли. Он возмужал, вытянулся высок, расправился плечами. Чётко очерченные скулы и квадратный подбородок уже покрывала мужская щетина, а светлый волос на голове, да кайма длиннющих ресниц вокруг голубых глаз, ничуть не портили его, а наоборот придавали всему облику юноши некой трогательности и ранимости.

Матрёну тоже было не узнать. Из неказистой девочки-подростка она превратилась в очаровательную барышню, налилась как спелое яблочко и хороша была теперь необычайно, а однажды даже заговорила с ним.

– Ну что ты всё смотришь? – улыбнулась зеленоглазая, взглянув на смущённого парня – Влюбился чё ль? Так сватов засылай….

Если бы он только смел надеяться…

– А можно, Мотя? – спросил Костя робко, сам не веря в то, что говорит.

– Эх ты, тёма – потёма! – засмеялась Матрёна, отбросив назад свою рыжую косу.

И мысль о сватах перестала покидать Константина. Но Тимофей и слышать ничего не желал.

– Ты мне за Мотьку Колесникову дажно не заикайси! – отрезал он – Нашёл невесту! Ты знашь, кто её папаша? Да он с самим Мартыновым дружбу водить. Мы для них, что воши. Ну чем тебе Настасья Дорофеева не пара? И умница, и красавица. И с отцом ёйным мы в согласии завсегда проживали. А Лизка Емельянова, уж ссохлась вся по тебе….

– Тять, да не нужны они мне.

– Ты, Константин, энту дудку брось, заладил. Нет. Вот тебе мой отцовый сказ.

Прошёл месяц с тех пор, как Костя видел в последний раз Матрёну. Улучив момент, когда отец пошёл покупать снасти для рыбалки, он вновь заглянул в лавку. Там было пусто и темно. Мотя стояла у окна, но парень не узнал её. Вся в чёрном, она была похожа на маленького, растерянного воробышка, только что выпавшего из гнезда.

– Что случилось? – вырвалось у Константина.

– А, это ты? – грустно посмотрела на воздыхателя девушка – Здравствуй – приложила Матрёна платочек к своим глазам. – Отец помер, сердце – нахмурилась Мотя. – Это всё водка проклятущая, будь она не ладна. Уж сколько я ему говаривала, не пей, тятя, не пей. Так ведь ему никто не указ. Хоть и хапуга он был страшенный, а всё ж таки любил меня, ягодкой называл – всхлипнула девушка. – Мамки-то давно нету у нас, от чахотки померла. Вот теперь всем мой сводный братец Прошка заведует. А ему всё одно – вздохнула Матрёна. – Спихнуть поскорей меня с глаз долой из родительского дома дружку своему закадычному Жорке, да денег с него поболе содрать.

Внутри у Кости всё перевернулось и, не ожидая от себя подобного, он сказал.

– Моть, пойдём за меня, я ведь тебя с малолетства люблю. Ты же знаешь…

Девушка посмотрела на парня пристально.

– Любишь? – немного подумала она – Да разве ж братец меня за тебя отдаст?

«Не отдаст, нипочём не отдаст» – клокотало в груди у Кости.

Он вдруг шагнул к Матрёне и взял её за руку.

– Моть, давай убежим, сегодня ночью, я тебя ждать буду у ключа на заимке. Придёшь?

Девушка помолчала немного, а потом тихо спросила.

– А без приданного возьмёшь меня?

– Возьму! Конечно, возьму! – сам не свой от счастья выкрикнул Костя.

– Тогда приду. Обязательно приду. Жди…

***

В лунном свете, на окраине Иглино, он, то сидел на поваленной берёзе, то ходил взад вперёд, прислушиваясь к каждому шороху и звуку. В пустых дворах лаяли собаки, в домах гасли последние огни. «Где же она?» – думал про себя Костя. «Не помешает ли кто его счастью?» – тревожился он.

И вдруг вдалеке парень увидел её. В простеньком сарафанчике и платочке, Матрёна бежала к нему с узелком.

– Мотя! – сорвался навстречу Костя – Мотя!

Они остановились напротив.

– А вот и я – произнесла смущённая девушка и опустила глаза.

И юноша немедленно схватил любимую на руки и стал кружить её.

– Пришла! Пришла! Ягодка моя! Всё отдам за то, чтобы ты была рядом!

А Матрёна смеялась, запрокинув голову.

– Всю жизнь тебя буду любить! До последнего вздоха! – не унимался парень – Знаешь?

– Знаю – отвечала она.

– И не отдам никому!

Костя поставил девушку на ноги, робко поцеловал и посмотрел ей в глаза.

– Теперь ты моя навсегда…

– Навсегда – повторила, словно эхо Матрёна…

***

Эту ночь они провели в заброшенном амбаре. В лунном свете, пробивающемся сквозь древесные щели, лёжа на сене, обнявшись, Мотя рассказывала ему про свою жизнь. Как мамку схоронили, как в их дом пришла мачеха, и как она чуть не сгноила падчерицу, потому что та застала её с воздыхателем. Как отец, царствие ему небесное, несмотря ни на что любил и баловал свою Мотюшку, и даже возил однажды в театр в город…

А потом девушка спала у Кости на груди, такая маленькая, беззащитная, и он гладил её рыжие волосы….

Светало. Повеяло прохладой. Где-то далеко в деревне прокричали первые петухи…

– Мотя, вставай, нам в церкву ехать надо – ласково стал будить любимую Константин. – Нас батюшка Семион обвенчать обещался…

Белокаменная, с позолотой на куполах, встретила их запахом елея, воска и ладана. Лики святых, как многочисленные свидетели и гости сего бракосочетания, строго и блаженно взирали на них.

Матрёна глянула на Костю и сказала.

– Мне страшно…

– Ничего не бойся. Я люблю тебя и всегда буду рядом – произнёс он, и поцеловал девушку так страстно, что она в ту же минуту забыла обо всём.

А далее было венчание, которое, впрочем, закончилось быстро, поскольку батюшка, не сдержанный в своих греховных желаниях, то и дело поглядывал на бутылку, поставленную для него на лавку.

– Благословляю вас, дети мои! – окрестил напоследок отче молодых одной рукой, держа в другой булькающее подношение – Живите в мире и согласии…

И вот уже Костя вёз жену к себе домой. Каурый конь шёл по просеке пешком, а молодые снова разговаривали обо всём…

– А если твой тятя нас прогонит? – вдруг спросила Мотя.

– Да ты что… – Костя засмеялся. – Да, он только и ждёт, чтобы я скорей обвенчался, да супругу в семью привёл – парень подумал немного. – Отец у меня такой маленький, кряжистый, а силище в нём, не приведи Господь. Вот увидишь, он тебе понравится…

Матрёна улыбнулась.

– А маманя?

– Маманя, тихая, спокойная, простая. Всегда за всех переживает. Особенно за сына Егория. Тот у нас не от мира сего…

Мотя удивилась.

– Отчего?

– Всё теряет, крушит, ломает…

Парень вдруг наклонился, сорвал с куста ветку малины с ягодами, протянул её Моте.

– В общем, сама его скоро узнаешь…

Матрёна взяла рукой малину, положила её себе в рот.

– Значит, весело заживём?

– А то…

Пришпорил коня Костя, и он пошёл бегом. Молодых обдало ветерком. Лес перед ними словно расступался. А Матрёна смеялась, смеялась… Так ей было хорошо…

Молодые не заметили, как каурый вывез их в поле. Там местный пастух Кузьмич пас коров. Он, то и дело размахивал кнутом, да материл своих подопечных последними словами.

– Здорово, дядя Кузьма – поприветствовал односельчанина Костя.

– Ух, ты, Костантин? Не признал! – вытаращил свои заплывшие от перепоя щёлочки на всадника крестьянин – А ты чего, дома-то не был ишо?

Тревога закралась в сердце парня.

– Ехай скорея, отца твово всего поломали. Вчерась Иглинские по твою душеньку приезжали. А тут Тимофей на них с ружом…

Больше Костя уже ничего не слышал, он нёсся домой во весь опор, не замечая, как из леса к нему приближаются всадники. Наездники в зипунах и картузах, подсвистывая, уже практически его догнали.

– А ну стой! Кому говорят, стой! – заорал во всё горло здоровенный чернявый малый.

В мгновение, новобрачным преградили дорогу. Детина, спрыгнув с лошади, подбежал ближе и как пушинку стянул вниз Мотю. Остальные четверо подскочили к Константину и принялись избивать его.

– Что, курва, наб….сь?! – басил братец, трепыхая бедную Матрёну. – Я ж тебя Жорке обещал, гнида. Он ужо мельню за тебя мне отписал!

– Не трожь его, Прошка! Не смей! Меня лучше убей! – вырывалась сестра из ненавистных лап, не в силах помочь мужу. – Я люблю его! Мы венчаны!

– Ааааа, вы ишо и венчены! – взревел нелюдь и, бросив Мотю, кинулся с кулаками на её спутника…

Костя очнулся от чего-то горячего на своей щеке. Это были её слёзы.

– Родненький, миленький, живой – сидела над ним Матрёна, склонившись, целовала и плакала. – Они уехали, все уехали! Я больше никогда не дам тебя в обиду. Слышишь?

Она посмотрела наверх и повторила кому-то там уже в небе.

– Слышишь меня! Никогда!

Глава 2

1944 год.

***

Спал Митька крепко, спал и видел свой высокий бревенчатый дом с маленькими окнами под крышей, и черёмуху у забора, и речку что ручей, и стадо коров мирно пасущихся на лугу в лощине, и капустное поле, и пасеку. Слышал он и мерный гул поездов проносящихся мимо родной деревеньки. Носом пытался уловить запах свежескошенного сена. Видел Митя и мать старушку. Она ласково гладила его по светлым волосам.

– Сынок, вставай, ужо пора….

– Подъём!!! Подъём, мамкины дети!!! – разнеслось громкоголосое по казарме – Ишь ты, все бока отлежали! После войны отоспитесь! – орал во всё горло старшина Фролов.

Митька, вытаращив глаза, подскочил с ещё тёплой постели и вместе со всеми принялся собираться. Стремглав он выбежал на мороз, пару раз поскользнулся на скользкой льдине, но всё же, устоял, а после пополнил собою мальчишеский строй.

Перед курсантами, заложив руки за спину, чуть прихрамывая на правую ногу, уже вышагивал взад и вперёд сам командир, пожилой, усатый вояка.

– Товарищи! – произнёс он, откашлявшись – Сегодня, по распоряжению командующего, запланирован ваш первый тренировочный прыжок с парашютом!!! – чеканил слова Фролов – Прошу всех со всей ответственностью подойти к поставленной боевой задаче! От вас и только от вас зависит…

Какое-то странное чувство волной окатило Митьку, и сердце готово было вырваться в груди.

Ни то чтобы он боялся высоты, нет, ведь прыгал же когда-то с сарая в детстве, да и здесь в учебке с вышки прыгал. «Это вовсе не страх, или всё же он?» – подумал про себя бедолага…

– Вы всё поняли, бойцы? – снова очнулся Митрий от нахлынувших переживаний.

– Дааа – раздалось неуверенное в строю.

– А, совсем забыл. Два человека на кухню…

– Я! – громко выкрикнул Митька, сам от себя не ожидавший такой прыти, и сделал два шаг вперёд.

– Я – вызвался и его друг Стёпка.

– Хорошо – кивнул головой старшина. – Остальным готовится к прыжку.

***

Он сидел на перевёрнутом ведре возле большой посудины с чистой водой и улыбался. Никогда раньше не любил Митька чистить картошку так, как сейчас. Да и надо было ему её чистить, когда не мужицкое это дело. Картохи было много, вся корявая, но Митяя это ничуть не смущало.

«Чтоб она вовек ни кончалась» – думал про себя несостоявшийся парашютист.

– Ты когда с войны домой придёшь, что делать станешь? – прервал мысли товарища взволнованный Стёпка.

Митька взглянул на примостившегося рядом с собою дружка лысого, прыщавого, лопоухого и пожал своими плечами.

– Не знаю, не думал ещё. А ты?

– А я на завод пойду – улыбнулся рассказчик – Знаешь, какая у нас махина? Металлургический! – с гордостью протяжно произнёс он – Там сталь плавят, слыхал?!

– Угу.

– Меня отец ещё пацаном с собой туда брал, так я, как увидел эту печь! А она как живая! А из неё искры, пламя…

И приятель стал красочно описывать свой завод и удивительную печь. Митька же с трудом представлял всё то, о чём говорил его друг. Он и завода то никогда не видел. Зато парень вспомнил свою русскую печку дома, когда они с сестрёнкой забирались на неё в морозы, грелись и рубились на щелбаны в кости. Сестра, боевая девчонка, удачлива, и Митрий постоянно проигрывал ей, за что и получал хорошую порцию щелчков в лоб.

– Да ты не слушаешь меня совсем – обиделся на друга Стёпка.

– Нет, нет мне очень даже интересно – соврал товарищу Митька.

– Ну а теперь ты расскажи что-нибудь о себе…

– А что рассказывать то, окончил школу в соседней деревне, работал в колхозе, а кода восемнадцать стукнуло, на фронт пошёл. Ты знаешь, я б и раньше сбежал да мать не дала. Уцепится, бывало, в меня и кричит: «Митенька, родненький не пущу! Чего хошь со мной делай, не пу-щу!…» Ну, что мне оставалось…

У Митяя навернулась слеза, которую он незаметно смахнул.

– А как ты мыслишь, война скоро закончится? – не унимался с расспросами Стёпа.

– Думаю через год или два…

– Плохо. Сколько ещё народу поубивают эти фашисты проклятые. И как только земля их носит?

Митька пожал плечами.

– Видимо носит…

– Они все сволочи и мерзавцы. И нет им прощения. Все равно правда на земле восторжествует. И мы с тобой до этого ещё доживём.

Сзади к друзьям-неразлучникам незаметно подобрался «Тетеря» – Витька Тетерин.

– Ага, голубчики, развлекаетесь?! – выкрикнул он.

Митька от неожиданности вздрогнул и поднял глаза. А щербатый Витёк, как ни в чём не бывало, подхватив грязный клубень, лихо подбросил его в потолок.

– А прыжки то отменили! – улыбнулся счастливый парень – Погоды нет, говорят, нелётная погода то. Завтра прыгать будем…

«Вот и всё» – подумал про себя Митрий и в глазах у него потемнело.

***

Она приближалась к нему всё ближе и ближе, эта огромная куча снега…

– Ааа! – орал он во всё горло, падая вниз со скоростью ракеты – Ааа! – проносилась перед глазами вся его недолгая жизнь – Ааа! – наконец-то плюхнулся Митька в сугроб всем телом своим не могучим по самые так сказать уши, окончательно потеряв всякий ориентир на местности от ужаса.

– Вот это да!!! – вынырнул он весь белый, как только стропы опустившегося парашюта дёрнули его – Вот это да!!! – вскрикнул Митяй от восторга и побежал что есть мочи по полю подгоняемый ветром за тянущим его куполом.

Наконец он остановился, и, усевшись на снег прямо пятой точкой, стал вспоминать всё, что с ним произошло в последние несколько часов в мельчайших подробностях.

Сегодня он сделал свой первый прыжок, спустившись оттуда, где плывут сейчас облака и летит эта прекрасная птица, запрокинул Митька голову к небу. А главное то, что он вообще это сделал!

– Ну как бойцы, страшно вам? – спрашивал в самолёте всех старшина Фролов.

– Нет! – хорохорился каждый.

«Да уж, нет! – подумал о товарищах Митрий – Прощаются, наверное, с жизнью сидят, а всё туда же! – насупился он – И я дурак тоже хорош. И зачем только в этот десант попёрся? Сидел бы сейчас где-нибудь в окопчике, или в танке с толстенной бронёй, ну или радистом где-нибудь в штабе. Всё ближе к земле то! А теперь иди, вставай, прыгай не знамо с какой высоты. Да что я отказаться не могу что ли в конце то концов?! Ну не заставят же они меня силой?» – последнее о чём успел подумать парень, перед тем как дверь самолёта распахнулась настежь.

«Может, проветрят и снова закроют?» – хватался за соломинку Митька, наблюдая, как пропадают в адском проёме его товарищи один за другим.

– Пошёл!!! – увидел и он перед собой орущего старшину, застыв в двух шагах от края пропасти – Пошёл!!!

Митькин мозг отказывался верить в происходящее, а ноги предательски вели его навстречу погибели, сделав, наконец, третий роковой для него шаг…

– Ааа! – приближалась к нему всё ближе эта огромная куча снега – Ааа! – проносилась перед глазами вся его жизнь – Ааа! – наконец-то плюхнулся он в сугроб всем телом своим не могучим…

– Мить! – трепыхал его кто-то за плечи – Митяй, с тобою всё в порядке?! – наконец различил он лицо Степана – Живой?! – улыбался ему друг – И я тоже живой! – засмеялся он громко – Живой!!!

Парень медленно приходил в себя от потрясения. Всё его нутро пело от счастья. Он обессилено встал и не спеша стал складывать парашют, как учили. Митька гордился собою сейчас. Ведь боится то каждый, главное этот страх перебороть, победить и забыть о нём навсегда…