Тёмный мёд. Сборник произведений

Ветер снова нагнал тучи. Дождь накрапывал, медленно, но уверенно набирая силу. В ботинках уже хлюпало, грязь налипла на них и подниматься было скользко, но Винни и Пятачок упорно карабкались вверх по склону к особняку Робина. Вышли на каменистую дорогу, прошли между ровно, словно по линейке, посаженных деревьев, и приблизились к гаражу.

В гараже горел свет, трое полосатых укладывали чемоданы в багажник бьюика. Винни достал Смит-Вессон, крутанул барабан и вышел на свет. Полосатые заметили его только лишь когда первая пуля раскроила одному из них голову, но достать пушки не успел ни один – Пятачок всадил по очереди в каждого по два заряда дроби. В особняке послышался шум, кто-то, громко крича, выскочил на улицу, но Винни прострелил ему сначала ногу, затем грудь, и он затих. Огромная резная дверь в особняк не была заперта, они вошли в ярко освещенный холл, и, подойдя к мраморной лестнице, поднялись на второй этаж.

– Спальня Робина дальше по коридору, – еле слышно сказал Винни. – Проверь там, только осторожно, а я займусь кабинетом.

Пятачок кивнул и, перезарядив дробовик, тихо, на цыпочках, покрался по коридору. Винни, взглянув на него, вздохнул, и пошел в обратную сторону. Пятачок слишком молод, чтобы видеть это дерьмо, подумал он. И что нужно сделать в этой чертовой жизни, чтобы расплачиваться вот так.

Робин был в кабинете, он сидел в кресле и будто бы дожидался Винни. Рядом с креслом и чуть позади стоял телохранитель, китаец Ру, один из двух братьев-близнецов, охранявших Робина день и ночь. Второго китайца, Кенги, видно не было, и это беспокоило Винни.

– Добрый вечер, детектив, – сказал Кристофер Робин, как только Винни вошел в кабинет.

– Вечер действительно добрый, – ответил Винни, сжимая обеими руками револьвер и наводя его на китайца. – Две рыбки в одной сети – достаточно хороший улов.

– Да-да, – рассмеялся Робин, – именно, две рыбки. Двусмысленно, не так, ли, мой милый Винни? Вот только рыбки считают, что это они – рыбаки.

– Жизнь покажет, – Винни медленно перемещался вправо, выходя на хорошую позицию для стрельбы. – Бывает так, что ты идешь на тунца, а сам становишься кормом для акул. Бывает, что пациент становится доктором, а покупатель – продавцом.

– Думаешь, я тебя боюсь? Нет, у меня есть телохранитель, который настолько быстр, что может поймать пулю, не так ли, Ру? Или… или ты думаешь, что я стану откупаться?

– Я думаю – да. У тебя нет выбора. Вот только я – не покупатель.

– Ну что ж, в таком случае я – продавец. И у меня есть товар, который тебя заинтересует. Приступим к торгам?

– Есть анекдот, – Винни остановился. – В магазин заходит покупатель. Просит ковер, большой, самый большой. Продавец спрашивает, а что это вы мрачный такой, словно труп в него заворачивать собрались. Два ковра, говорит покупатель. Смешной анекдот.

– Забавный, – посерьезнел Робин. – Но к чему он?

– Мне нужно два ковра, – сказал Винни и всадил пулю в грудь Ру.

Кристофер Робин взвизгнул и нырнул под стол, потом оттуда показалась его рука, вооруженная пистолетом и три пули прошили воздух рядом с Пухом. Слишком близко, подумал Винни, отпрыгивая к стене, в следующий момент что-то горячее толкнуло его в спину и он рухнул на пол.

– Кенга, брат, как же ты вовремя, – услышал он голос Робина.

Китаец подошел к Винни, наклонился и поднял Смит-Вессон.

– Эта тварь убила твоего брата, – продолжал Робин, – можешь делать с ним, что захочешь, а я пойду проверю, как там наша ночная пташка.

Робин вышел из комнаты, Винни слышал, как его шаги удаляются по коридору, потом китаец снова наклонился над ним и прошипел:

– Ты заплатишь за кровь брата, сукин сын. Дорого заплатишь.

Перевернул его вверх лицом, обшарил карманы, не нашел ничего, и потому разозленно пнул тупым носком лакированного ботинка.

– Робин сказал, – прохрипел Винни, – что твой брат быстр. Настолько, что сможет поймать пулю. Я решил это проверить, и смотри сам, Кенга… Он поймал пулю.

И Винни рассмеялся.

– Я убью тебя, сука, – зашипел Кенга, схватил Винни за ногу и потащил через комнату к окну. – Я сброшу тебя вниз и ты разобьешься на скалах. А если мне повезет – ты не умрешь сразу и я буду наслаждаться твоими криками еще пару дней.

– Тебе повезет, – ответил Винни через силу, – я живучий чертов сукин сын.

Кенга подтащил его к окну и повернулся, чтобы открыть замки. Вдруг входная дверь с грохотом врезалась в стену, в комнату ворвался Пятачок, его дробовик громыхнул раз, второй, и Винни понял, что Пятачок не успевает. Кенга развернулся, выхватывая пистолет из кобуры под мышкой, и, отпрыгивая в сторону, выстрелил насколько раз в сторону нападавшего. Комната заполнилась дымом, стреляющие палили без остановки, Винни подумал, что это не может продолжаться вечно, а потом вдруг все стихло. Винни перекатился и, опираясь на плохо слушающиеся руки, встал.

Кенге конец, Кенга допрыгался, подумал он, глядя на раскрошенную в месиво из мяса и крови грудь китайца. Обошел стол и остановился. Пятачок лежал на полу и смотрел прямо вверх, и глаза его уже остекленели. Чертова старуха с косой сегодня потрудилась на славу, подумал Пух. Дьявол будет рад новому урожаю, вот только нужно его пополнить еще одной темной душой. И мне нужен третий ковер.

* * *

Он догнал Робина у пирса, когда тот почти дотащил Со̀ву до катера. Волны бились совсем рядом, невидимые во тьме, но соленость моря можно было почувствовать даже на языке. И вкус этот был так похож на вкус крови. Хотя, возможно, это и была кровь.

– Стой, Кристофер, – Винни поднял пистолет и направил его в спину Робину. – Здесь твоя дорога заканчивается.

– Нет, Винни, просто она пересеклась с твоей, – Робин повернулся и выставил перед собой девушку, прикрываясь ее телом и приставив револьвер к горлу. – Нас трое, ты, я, и шлюха, которая хотела меня сдать копам.

– Отпусти ее.

– Отпущу, если ты пообещаешь меня выслушать.

– Говори.

– Винни, – задыхаясь начал Робин. – мы же знаем друг друга с детства. Я помню, как мы с тобой прекрасно проводили время много лет назад. Как мы жрали чертов мед, и как трахали шлюх, многие из которых были получше этой. Шлюхи были всегда, и будут всегда. И мед тоже. Мне нужен партнер, Винни, а ты – надежный партнер. Я предлагаю тебе бизнес, свой, полностью. Вот прямо сейчас, я сяду в катер и ты меня отпустишь, и на этом все, конец. Меня нет, считай, что я умер, ты так и скажешь копам. Скажешь, что застрелил меня, что я упал в море, а там – пусть копы ищут тело, которого нет. А ты – ты заберешь себе всю империю, Винни, весь этот дьявольский бизнес. У меня хватит денег на безбедную жизнь до смерти, не сомневайся. А если не хватит – мой партнер поможет старому приятелю. Что скажешь, Пух?

– Ты забыл об одном, Робин, у меня погиб напарник.

– Что ж, такова судьба, милый Винни. Мы все – игрушки в ее руках, одни ломаются и их выкидывают, другие остаются любимыми всю жизнь. Китайцы, я так понимаю, мертвы, значит вы в расчете.

– Отпусти ее.

– Брось пистолет, и я отпущу. Но сначала дай свое согласие, иначе она – мой билет, мой счастливый лотерейный билет, с которым я выберусь из этой страны.

– Хорошо, я его опускаю.

Винни медленно наклонился и положил пистолет на мокрые деревянные доски.

– Прекрасно, половина сделки выполнена, – рассмеялся Робин. – Теперь вторая половина.

– Я согласен.

– Нет, Винни, нет! – крикнула Со̀ва и, ударив Робина ногой, дернулась, стараясь вырваться.

– Ааа, тварь, – воскликнул Робин, пытаясь удержать девушку, но ей удалось оттянуть в сторону удерживающую ее руку, и почти освободиться.

– Нееет! – крикнул Винни, но было поздно – Cо̀ва уже впилась в руку зубами, в следующий момент громыхнул выстрел и тело девушки дернулось.

На секунду время словно замерло, в воздухе повисло облако из кровавой пыли, и Со̀ва безвольно обмякла.

– Я… – растерянно прошептал Робин в повисшей тишине, – я не хотел этого, Винни. Она сама, ты же видел… Чертова шлюха сама виновата, она укусила меня…

– Виновных никогда нет, – глухо ответил Винни, поднял пистолет и выпустил всю обойму в Робина. – Даже убийцы считают, что они правы. Каждый по-своему прав, ведь у всех своя правда. Вина не измеряется в фунтах, ее не поделить и не продать. Но только всем однажды придется отвечать за то, сколько меда они сожрали на этом свете.

Он выпрямился, подошел к телу девушки и опустился на колени. Ее большие темные глаза смотрели на него так, словно в них еще была жизнь, словно они еще не все сказали ему, словно у них еще есть время.

Но времени не было.

Винни опустил ладонь на ее лицо и прикрыл веки. Из дыры в его груди сыпались кроваво-красные опилки, он смотрел на них, на Со̀ву, на тело Кристофера Робина, слезы текли из его глаз, дождь смывал их и потому он сам не понимал, плачет на самом деле, или это просто вода. Мир рухнул и теперь казалось, что все нереально, что все они всего лишь игрушки в чьих-то невидимых руках. В руках, которые играют в неправильные игры.

Люди утверждают, что трудятся, дабы построить рай, но их рай населен кошмарами, и им страшно признать, что мир не создает никто. Возможно, вообще никто ничего не создает – часы без часовщика, лес без лесоруба, ад без дьявола. Возможно вся эта жизнь бессмысленна, и люди проживают ее только чтобы превратиться в удобрения для сорняков, вот только им страшно себе в этом признаться. И потому они придумывают себе богов, чтобы на кого-то надеяться, ангелов, чтобы им кто-то помогал, и смысл, чтобы ради чего-то жить. А потом в их телах развивается гниль, раковая опухоль, и тогда люди проклинают своих богов, хулят своих ангелов и плюют на свои цели. Некоторые смирились. Некоторые продолжают бороться. Они просят врачей, умоляют целителей и молятся на колдунов.

Но для ампутации всем нужен хирург.

Грани

1.Глубина

Ибо нет человека, который родился бы или долго прожил на море и не любил бы его всем сердцем и всею кровью. Любовь эта бывает полна горечи. Бывает полна страха и даже ненависти. Но не может быть равнодушной. И потому ей нельзя изменить и невозможно забыть ее.

Жоржи Амаду. Мертвое море.

– Главное – ты оттолкнись хорошо, – вкрадчиво поучал Васкес. – Правой ногой, понимаешь, Серхио. Толчок, выдох и пошел.

Понимаю, думал он. Еще как понимаю, только это не вам, а мне выдыхать и… и пошел, чтоб тебе.

Камешки под ногой предательски хрустели, изредка крайние из них срывались вниз, в далекую и от того страшную синеву. Теплый бриз ласкал щеки и трепал короткую стрижку Сергея, чайки издевательски орали, словно смеясь над его нерешительностью.

– Готов? – спросил Васкес.

– Нет, твою мать. Не готов, к такому нельзя быть готовым, – голос Сергея слегка дрожал.

– Ну, как будешь готов – дашь знать. – Васкес словно обиделся на ответ Сергея. – А я пойду с Рамиресом постою. Он сказал, хорошую штучку придержит, десять лет выдержки. Специально для такого случая. А ты стой, наслаждайся закатом, Серхио. Закат хорош.

Закат был великолепен. Багрово-красное марево медленно опускалось в тучи, сгущающиеся на горизонте, в мелькающие то и дело всполохи далеких и пока неслышимых первых признаков бури. Ветер усиливался, толкал Сергея в спину, словно принуждая сделать то, против чего противились инстинкты, мягко толкал, нежно, но уверенно. Нежный вечерний бриз, который тоже против меня, подумал Сергей. Весь мир такой.

Он обернулся и посмотрел в сторону машины. Васкес курил, что-то вполголоса рассказывал Рамиресу, сидящему в машине, изредка улыбаясь и бросая быстрые взгляды в сторону Сергея. Потом сделал паузу и добавил пару слов. Рамирес расхохотался и чуть не упал с водительского сидения наружу. Потом махнул рукой и крикнул:

– Эй, поллито! (pollito – исп. цыпленок. Здесь и далее прим. автора.) Я же говорил, что не полетишь!

На этот раз рассмеялся Васкес. Сдержано, спокойно и даже почти не обидно.

– Пошел ты, – буркнул под нос Сергей.

– Поехали домой, – продолжал Рамирес. – Буря скоро будет, а дома хорошо, тепло, выпьем, жена приготовит энчиладас, будет весело!

А тебе не весело сейчас, морда мексиканская, думал Сергей. Скучно ему. Ржет надо мной, вон, и Васкес ржет, и скучно им, видите ли. Он понимал, что чем дольше стоит, тем страшнее становится, тем тяжелее будет сделать этот шаг, эмпухе (empuje – исп. толчок) в пустоту, после которого, как говорил Васкес, становишься другим человеком, рождаешься заново, и жизнь становится более яркой и красочной.

Чего ж там кричат—то в такие моменты, думал он. Банзай – не то, джеронимовообще дерьмо какое-то. Но ведь кричат что-то, нельзя не кричать, не удержишь в себе все это так просто. Как он говорил? Толчок и выдох? Так чего же я стою в таком случае, почему не решаюсь, раз так просто? Шаг, и все. Или зассал, цыпленок? Ну? Ррраз, два…

Он зажмурился, напрягся, словно пружина, потом открыл глаза, оттолкнулся правой от края, как учил Васкес и пошел в синеву.

– Ебааа….

Вот что кричат в таких случаях, подумал он, а потом по пяткам ударило неожиданно твердое море и его закружило в синем водовороте соленой воды и пузырьков воздуха. Сергей открыл глаза и глянул вниз, в глубину. Темень и холод, подумал он, вот прямо как после смерти. Темень и холод, и они манят к себе, зовут и притягивают. Тело какое-то время еще погружалось, потом море стало выталкивать его на поверхность, в пока еще теплое солнце, он взмахнул несколько раз руками, словно помогая морю, взлетел над водой на полметра и заорал во всю глотку. Адреналин кипел в крови, его всего трясло и хотелось петь что-то сумасшедшее, даже не петь, а просто орать какую-то чушь, все равно о чем, лишь бы дать выход всему, что его переполняло. Море пенилось вокруг, поднимало на волнах и потом бросало вниз, будто в пропасть, и сердце снова сжималось на какие-то мгновения, словно не веря, что все закончилось хорошо. Сергей тряхнул головой, шумно выдохнул и поплыл в море тяжелыми, длинными взмахами.

Потом его подобрал катер, который заказал Васкес утром, долго вез к причалу и всю дорогу его не оставляла дрожь то ли от адреналина, то ли от прохладногоморя – Сергей ни в чем не был уверен в тот момент и не взялся бы судить о причинах этой дрожи. Он понимал одно – Васкес был прав и теперь действительно все по-другому. Абсолютно все.

* * *

– А потом они двинулись в Эль Прехо, всей толпой погрузились в грузовичок и поехали! – Рамирес был уже пьян и не следил за громкостью своего голоса. – По дороге палили из пистолетов, кричали, да только путь был далекий, а они выпили слишком много текилы, так что до Прехо не уснул одинМартинес, и то потому, что он был за рулем, понимаешь?

Сергей кивал головой, понимая и одобряя. Если текилы было столько же, сколько они выпили сейчас, то да, он понимал их всех. Рамирес дергал его за рукав, отчего рука Сергея спадала с подлокотника плетенного кресла, и он с вялым неодобрением вновь водружал ее на место.

– А в Прехо их приняли всех, потому что сил у Мартинеса хватило только чтобы доехать до главной площади. Потом он уснул, Серхио, ты представляешь? Привез их на баласера (balacera – исп. перестрелка) и уснул!

– А кто принял-то? – спросил Васкес. – Местные? Дон Гальярдо и его ребята?

– Ла полисия, – Рамирес расхохотался, словно это была лучшая его шутка. – Их приняли долбаные полисьеро, отобрали оружие и перенесли в каталажку. Представьте себе их удивление, когда они проснулись утром в полицейском участке!

Сергей не представлял, но сказать об этом уже не мог и только кивал, словно китайский болванчик. Васкес заметил это и, глядя на Рамиреса, приложил палец к губам. Сергей закрыл глаза, пытаясь остановить уже почти непроизвольное кивание, и провалился в сон.

Вода была кругом, соленая и прозрачная, холодная снизу и теплая у лица, она крутила его тело в водовороте медленно и величаво, словно танцуя с ним в каком-то странном вальсе. Яркие блики света врезались в нее всего на метр, растворяя эту темно-синюю краску под ногами и превращая ее в ярчайший аквамарин. Потом время будто остановилось, пузырьки воздуха замерли в сантиметрах от его глаз, все тело обрело необычайную легкость, только пошевелиться почему-то было очень тяжело. Наверное, потому, что кончаетсявоздух, подумал он. Подумал, и мысль эта отчего-то не обеспокоила его, будто так и должно быть, будто воздух уже и не нужен ему, а нужна только эта синяя прохлада, обволакивающая его и одурманивающая разум, будто скоро он сможет пить ее, и дышать ею. Прохладой, подумал он. Да, это так прекрасно, дышать прохладой. Пить эту синеву и дышать ею. А потом его рвануло вверх, затрясло, и он проснулся.

Рамиресдергал его за плечо, что-то бормоча себе под нос, и от него жутко несло перегаром. Как и от меня, подумал Сергей. Гадость какая.

– Все-все! Встаю, – сказал он, еле разлепляя пересохшие губы. В горле было сухо и мерзко, ужасно кружилась голова, и он почти не помнил вчерашний вечер.

– Кофе внизу, на террасе, – сказал Рамирес. – Отправляемся через час.

Кофе, наверное, был неплох, но Сергей пил его без удовольствия, обжигал губы и язык, чертыхался и снова прихлебывал. Пива бы сейчас, думал он. Нашего. А то этот мексиканский ацетон уже поперек горла стоит. Васкесчем-то занимался внизу, в гараже, Рамиреса тоже не было видно, только жена его, донна Аделита, крутилась вокруг стола и уговаривала Сергея поесть перед дорогой. Он вяло отнекивался, ссылаясь на боли в желудке, она становилась настойчивей, и, казалось, сейчас ему придется сдаться, но тут на террасу поднялся Рамирес и прикрикнул на нее. Донна Аделита обиженно поджала губки и ушла в дом, бормоча что-то нелестное о муже и всех его родственниках до пятого колена включительно.

– Женщины, – многозначительно сказал Рамирес. – Твоя-то как?

– Я не был у нее уже три дня, – ответил Сергей. – А все Васкесвиноват.

– Васкес всегда виноват, – усмехнулся Рамирес. – Даже когда никто не виноват, в этом виноват Васкес. Ты бы к ней съездил что ли. Мало ли как повернется.

Да, думал Сергей. Мало ли.

– Что с машиной? – спросил он. – Все готово?

– С машиной – да. Я проверил ее, пока ты спал. С грузом тяжелее, ребята задерживаются.

– Это плохо, – сказал Сергей, хотя было и так понятно, что хорошего мало. – Надолго?

– Часа четыре. Ты бы успел.

Сергей молчал. Да, он бы успел, если четыре. Только что скажет Васкес?

– Васкес сам меня отправил, – словно прочитал его мысли Рамирес. – Бери машину. И не благодари.

Сергей улыбнулся:

– Не буду. И не проси.

* * *

Она ждала его на пороге, и почему-то ему подумалось, что она ждала его вот так каждый день. С утра до вечера. Просто сидела на пороге и смотрела вдаль.

– Я ждала тебя, – сказала она.

– Я вижу, Донсия.

– Не зови меня так!

Она снова злится на это имя, подумал Сергей. Каждый раз. Миллион раз.

– Мне не нравится имя Кармен, – сказал он. – Плохие ассоциации.

– Да, ты говорил.

Он коснулся рукой ее щеки, провел тыльной стороной ладони ко лбу, потом кончиками пальцев тронул губы.

– Я скучал. И я уезжаю.

– Да, – сказала она в ответ. – Надолго?

– Недели на две. Работа.

Она смотрела на него снизу вверх, черные глаза ее светились теплотой. Маленькая восемнадцатилетняя девочка, которая ждала его три дня и теперь дождалась. Он знал, что скрывалось в этом взгляде, там был вопрос, на который он не мог ответить, не солгав.

– Я вернусь, – сказал он. – Обещаю. У нас мало времени, чикита (сhiquita – исп. маленькая).

Потом они лежали рядом, она закинула ногу на него и что-то шептала в ухо. Волосы ее разметались по простыне, тело еще пылало, но страсти уже не было, было только что-то теплое, что удерживало его тут, в этой кровати, стоящей в комнате мотеля на краю города. Время заканчивалось, он чувствовал это, но ничего не мог с собой поделать, вставать не хотелось, не хотелось ехать никуда и вообще хотелось просто лежать здесь, рядом с этим маленьким телом, человечком, еще не осознающим, что может случиться.

Она поднялась на локте и уставилась на него.

– Серхио, – сказала она. – Почему ты здесь?

– Потому что ты мне дорога, Донсия. – брякнул он первое, что пришло в голову.

– Нет, не со мной, – улыбнулась она и в глазах ее заиграли яркие искорки.

Боже, как глубоко, подумал он. Почти как в море.

– Почему ты в Мексике, Серхио? – спросила она. – Ты ведь русский, как ты сюда попал?

Сергей скривился. Волна схлынула, море ушло, теперь только жесткий песок.

– Это длинная история, – попытался отговориться он.

– А ты коротко, – она не понимала, почему он вдруг разозлился.

– Принес счастливый ветер, – ответил он. А что ей сказать? Она не поймет все равно. А если поймет – не поверит. Не поверит в побег из страны, где про заграницу даже думать было запрещено. Не поверит в мечты о великой жизни. Не поверит в плаванье на китайском траулере через Желтое море, где за ними полдня гнался корейский военный катер, не поверит в триады и в длинный путь до берегов Америки на танкере, где он охранял груз, состоявший из полутора тысяч китайцев. Не поверит в нью-йоркские перестрелки, в которых положили всех «братьев Мао», во второй побег через границу, на этот раз американскую, и в чудесную встречу с Васкесом в пустыне, где он уже почти умер от жажды. Не зачем ей это все знать, как и не зачем знать, куда он уезжает сегодня.

– Я пойду, – он встал и принялся одеваться.

– Твое тело рассказывает многое, – она провела рукой по его спине. – Счастливый ветер не приносит людей, у которых вся спина в шрамах. Но мне все равно, кто ты, будь ты хоть самый страшный человек на земле, демон во плоти, сам дьявол! Пусть меня проклянут и я умру в мучениях, но я никогда не пожалею ни о чем, Серхио. И я буду тебя ждать.

Сергейпосмотрелей прямо глаза. Как море, подумал он еще раз, поцеловал и вышел.

* * *

Грузовичок трясся на разбитой дороге, Сергей сидел в кузове, накрытом брезентом, и держался за плохо приваренную ручку. Сквозь дыру в потолке изредка мелькала луна – они ехали только короткими летними ночами и потому очень торопились. Вел машину Васкес – Рамиресу прострелили ногу, когда они выбирались из трущоб Сан-Паоло – вел плохо и Сергея укачивало. Плевать, думал он, лишь бы побыстрее. Убраться из этой чертовой пустыни, из этой чертовой жары и душной, давящей на него страны. Это последнее дело, думал он. Все, пришло время завязывать. Денег хватит, ребята поймут. Нужно только добраться до города, взять маленькую Донсию, сесть в самолет и улететь отсюда куда-нибудь, где нет пустынь и только море. И у меня будет два моря, думал он. Одно синее, другое черное, и оба глубокие до жути.

Со стороны кабины постучали резко и громко. Сергей откинул край брезента и высунулся в жгучий ветер. Рамирес что-то кричал ему сквозь открытое окно и тыкал пистолетом куда-то назад. Сергей не понимал слов, ветер уносил ихв пустыню, в ночь и в мертвую жару. Потом понял, обернулся, и увидел яркие огни фар далеко, почти на самом горизонте.

– Кто это, Рамирес? – крикнул он. – Эстебан? Полиция?

Рамирес что-то прокричал в ответ, но ветер снова унес слова вдаль. Неважно, кто это, понял Сергей, важно, что они едут именно за нами. И если это беспокоит Рамиреса, значит все очень серьезно, настолько, насколько и представить себе невозможно. Сергей сжал автомат в руке, накинул брезент и стал ждать.

Догнали их почти возле города, на самом рассвете. Заскрипели тормоза, машина остановилась, потом послышался голос Васкеса, что-то кричащего невидимым людям. Потом сухой треск автоматной очереди, пули, пролетающие сквозь брезент и поднимающие клубы пыли внутри, снова взревевший мотор грузовичка и бешеннаягонка по невидимой дороге. Сергей был напряжен до предела, пот ручьями стекал по его лбу, скатывался на глаза, и их ужасно щипало, но он не мог сейчас пошевелиться – руки, по-прежнему сжимающие автомат, побелели от напряжения и на них вздулись вены. В какой-то момент машина остановилась, двигатель заглох и сквозь эту внезапную пугающую тишину он услышал голос Рамиреса.

– Они подстрелили Васкеса, Серхио! – кричал тот. – Я не могу рулить, а он истекает кровью, бери сумку и беги! Город рядом, Серхио, скорее же!

Сергей схватил огромную, похожую на рюкзак, сумку, перебросил через шею ремень автомата и выпрыгнул наружу. Подошел к кабине, заглянул внутрь. Рамирес привалился к стеклу, по виску текла струйка крови, и лицо его в бледном предрассветном свете казалось лицом мертвеца. Васкес почти сполз под руль, живот его был залит кровью, но глаза по-прежнему улыбались.

– Беги, Серхио, – прошептал он. – Уезжай из страны, сваливай, денег там хватит. Потом донне Аделите сделаешь перевод, а можетпередашь с кем, чтобы на старость хватило. И к чиките своей не ходи, тебя там встретят. Просто уезжай, и все. Концы в воду.