Полная версия
SARA. Во время войны законы молчат
Голова Сары гудела и раскалывалась, она с трудом дышала, она не находила себе места.
Еда и чай, предложенные ей, так и оставались нетронутыми, не смотря на то, что она была очень голодна.
Часы монотонно отмеряли секунды.
Казалось, мир завис над пропастью.
На первом этаже дома, у родителей Артура был свой магазин мороженного.
Это был большой магазин, при котором имелся и цех по производству этой продукции.
Семья владела этим бизнесом уже давно и была основным поставщиком мороженного, не только по всему Львову, но и по многим городам Польши.
Хельблинги славились невероятной добротой, в их доме всегда было много народу.
Они делились едой с соседями.
И, не смотря на то, что были очень состоятельной семьей, сами жили скромно, без излишеств.
Хотя дом был у них большой и все обставлено со вкусом.
Отец окликнул Артура:
– Артур, кажется все успокоилось. Пойдем спустимся со мной в магазин.
– Да, отец, – он повернулся к Саре и сказал ей, – я скоро.
К Саре подошла мама Артура и настороженно спросила:
– Вы давно знакомы?
– Нет, – втянув шею в плечи, – прошептала Сара.
– А кто твои родители, Сара?
– Мы приехали из Запорожья с братом и мамой, а папа мой давно умер, – помолчав добавила, – брата сюда прислали на работу.
Материнское сердце, не могло не почувствовать, что ее сын серьезно влюблен в эту девушку.
Она хорошо понимала, что ситуация складывается совсем не простая.
Конечно, не о такой партии она мечтала для своего любимчика!
Мария, и ее семья из знатного польского рода, с вековыми традициями, достаточно твердо стоящие на ногах, богатые и глубокоуважаемые в родном Львове и за его пределами.
Она – Мария Таубер – из семьи магнатов – фабрикантов, ее муж, просто из легендарной семьи.
Кто не знает семью Хельблинг и их прославленные магазины?
Сколько желающих из знатного рода хотели бы породниться с этой семьей?
А тут вдруг – русская!
И как ей виделось – коммунистка.
Ни красота Сары, ни фигура, ни молодость, ни ее роскошные волосы, ни образованность и балетные классы, никак не могли смягчить настрой мамы Артура, которая, всем своим видом, давала понять Саре свое брезгливое отношение к ней.
Единственное, что ее, хоть немного успокаивало – она тоже еврейка.
Но, все же между польскими евреями, практически, элитой, и русскими – была большая разница, по крайней мере, для еврейского народа.
Спустя минут пятнадцать, в комнату вбежал Артур с пакетом в руках и сказал Саре:
– Все утихло, Сара. Я тебя проведу домой, – и он протянул ей пакет, – это тебе и твоей маме.
– Что это? – Сара обомлела.
– Это еда для вас.
Тяжело вздыхая, рядом стояла мама Артура, и неодобрительно махала головой, глядя поочередно на мужа, сына, Сару.
– Я не возьму, – сказала Сара и положила пакет на стол.
– Нет возьмешь, – настойчиво заявил Артур, – буквально впихивая пакет ей в руки.
– Бери, бери, – великодушно объявила мама Артура.
В этот момент в комнату зашел отец и скомандовал Артуру:
– Пора. Я все проверил – никого!
Артур схватил Сару за руку и они направились к выходу.
Сара уже по дороге благодарила своих спасителей.
Дом, в котором жила Сара с мамой был совсем рядом, но преодолеть даже маленькое расстояние, после увиденного, было очень страшно.
Однако, на улице, как смело – ни души!
Артур и Сара прошли быстрым шагом расстояние до дома Сары, так ни с кем даже не встретившись, – все люди были напуганы и укрылись по домам.
– Мама, мамочка, – плача и причитая, Сара кинулась обнимать ее.
– Дочь, как ты? Где же ты была? – дрожа от приступа страха за свою Сару, прижимала к себе свою кровиночку, Эмма, вновь и вновь, как заведенная, находясь, все еще в шоковом состоянии, бубнила:
– Где же ты была? Где же ты была?
– Мамочка, я так боялась за тебя! Я только за водой вышла… Только вышла… А они налетели… А это Артур…
– А я уже все передумала, – рыдала мама.
– Не плачь мамочка! Не надо! Все хорошо!
– Да, да, моя радость, да мое солнышко!!! Все хорошо! Бог есть, бог есть! Бог есть… – Эмма не отпускала Сару из объятий, и совершенно не замечала Артура.
А Артур стоял у двери и радовался за них, за их счастливые лица.
Он улыбался, ему было хорошо.
Наконец, Сара положила на стол пакет с едой и сказала маме:
– Мама, это Артур. Он меня спас. Он спрятал меня у них дома, они тут рядом живут, ну ты знаешь – это их магазин мороженного.
– Спасибо, спасибо, – разглядывая Артура, повторяла мама. – Так это молодой Хельблинг? Проходите, что же вы стоите в дверях? Вы работаете у своего папы?
– А это еда, мамочка, – перебила маму немного возбужденная Сара.
– Откуда?
– Это его семья собрала для нас.
– Не надо. – Эмма была через чур гордая женщина. Она даже в лице изменилась. Стала строгой, и недавняя улыбка благодарности мгновенно исчезла с ее лица.
– Берите, берите, мы от чистого сердца, – улыбаясь сказал Артур, и поспешил откланяться, пока мама Сары не всучила ему пакет в руки.
Напевая любимую мелодию, Артур шел домой и мечтал, мечтал.., вспоминал как нес Сару на руках, как близко они стояли друг к другу, прячась за дверью, как она лежала на его кровати.
И ему захотелось поскорее очутиться дома, улечься в кровать, где еще совсем недавно лежала прекрасная девушка его мечты.
Глава 4. Предписание
С каждым днем обстановка во Львове становилось все опаснее и опаснее, появляться на улицах города, особенно евреем было крайне нежелательно.
Но и эта предосторожность уже не особо могла спасти, особенно евреев.
Группы людей с оружием ходили по домам и сверяли списки живущих.
Евреев тут же уводили.
Польские власти не могли противиться бандеровцам, немцам.
Им было предписано отслеживать еврейские семьи и переселять их в подвалы, а все имущество конфисковывать.
Немцы вошли во Львов утром 30 июня 1941 года. Украинские националисты – фракция Бандеры в ОУН, тотчас же создали в городе свои органы власти и «украинскую народную милицию». Главой украинского правительства был Ярослав Стецько, который еще весной 1939-го опубликовал статью в газете «Новый путь», высказав свою позицию относительно евреев.
Стецько настаивал, что евреи – «шкурники, материалисты, эгоисты», «народ без героики жизни, без величественной идеи».
Зато украинцы, по словам Стецько, «первыми в Европе поняли разложенческую работу еврейства», и в результате отмежевались от евреев века назад, таким образом сохраняя «чистоту своей духовности и культуры».
«Москва и жидовство – самые большие враги Украины, – писал Стецко.
– Настаиваю на уничтожении жидов и целесообразности перенести на Украину немецких методов экстерминации еврейства, исключая их ассимиляцию».
Именно Стецько 30 июня 1941 г. зачитал акт провозглашения государственности, который украинские националисты называют Актом восстановления Украинского Государства: «Восстановленное Соборное Украинское Государство будет тесно сотрудничать с Национал-социалистической Велико-Германией, которая под руководством Адольфа Гитлера создает новый порядок в Европе и мире и помогает украинскому народу освободиться из-под московской оккупации.
Да здравствует Организация Украинских националистов, пусть живет Проводник ОУН Степан Бандера!»2
В тот же день начался трехдневный еврейский погром, который был организован «украинской народной милицией» при попустительстве и подстрекательстве немцев.
Пришел черед и Сары с мамой.
Ранним утром в их дверь постучали.
Мама и Сара даже съежились от неприятного и требовательного стука.
Через минуту стук повторился и звучал еще более нетерпимо.
Почти сразу за дверью раздался голос:
– Открывайте. Городской совет.
И опять раздался стук.
Мама встала и медленно подошла к двери.
Сара прижалась к стене, тревожно провожая маму взглядом.
Эмма открыла дверь.
С ней вежливо поздоровались:
– Мадам Авербах, получите и распишитесь, вот здесь, – высокий мужчина в сером костюме ткнул пальцем в список.
Эмма взяла письмо на котором было написано, что оно из Горсовета, покрутила и вздохнула:
– Что это? – спросила она мужчину в сером, который, явно был главным.
– Откроете и прочитаете.
Он снова ткнул пальцем в список:
– Распишитесь.
Сара краем глаза следила то за мамой, то за «длинным дядькой».
В воздухе стояло напряжение.
Эмма медленно расписалась и закрыла дверь.
Тишина действовала угрожающи. Сара быстро подскочила к маме и сказала:
– Давай уже, открывай.
– На, открой.
Сара читала предписание и слезы лились градом, капая на бумагу, ложаль большими бесцветными кляксами.
Эмма смотрела в окно и молчала.
Шок!
А что дальше?
Предписание гласило, что они обязаны освободить квартиру в течении трех дней, и что их переселяют в подвальное помещение.
В этот момент опять раздался стук в деверь.
Сара вздрогнула, а Эмма решительным голосом спросила:
– Кто там?
– Эмма, это я – Мара, открой.
Эмма подошла к двери и отворила.
– Здрасьте! Эмма, кто это был? Зачем они к тебе приходили?
– Ой, и не спрашивай! Вот! – Эмма протянула соседке предписание.
Та быстро пробежала текст глазами и взмолилась:
– Боже ж мой, боже! – застонала Мара, – ну все, и к нам теперь скоро прийдут.
– Может и обойдется.
– Та где же там, каждый день, то одних, то других, то выселяют, то вообще, неизвестно куда уводят, – не унималась соседка.
Эмма тяжело вздохнула.
Сара сидела на краю дивана и смотрела то на маму, то на соседку напуганным взглядом.
– Слушай, Эмма, ты, если что, не переживай, мы тебе поможем.
В дверь опять постучали:
– Иду, – равнодушно и бесстрашно Эмма подошла к двери и открыла ее.
– Ну что тут у вас? – спросил сосед Эмму и тут же перекинулся на жену, – ты, Мара, как уйдешь, так уйдешь!
– Так ведь вот, смотри, у них предписание. Господи, что же это творится?
– Что это? – беря в руки бумагу, старенький сосед достал из кармана очки, надел и начал читать вслух предписание, постоянно мотая от возмущения, головой и вставляя, после каждого предложения, – ой-ой-ой! ах ты!
Сара тихо всхлипывала в объятиях мамы, Мара тоже не могла удержаться.
Старый сосед, решил немного разгрузить обстановку:
– Все, все! Ну-ка вытерли все слезы. Все образуется! Обязательно! Это недоразумение. Скоро советская власть наведет здесь порядок.
– А если нет, то что? Как же жить дальше? Как выжить в этом ужасе? Куда спрятаться от этих гадов? – запричитала Мара.
– Марочка, будем живы – будем что-то думать, а если кто-нибудь из нас умрет, то я скорее всего, уеду в Израиль… – попытался пошутить дедуля.
– Да отстань ты со своими шутками! Вечно их вставляешь куда надо и не надо!
Мара, не на шутку была взволнована, она очень хорошо понимала, что рано или поздно, прийдет и их очередь.
После обеда к Саре зашел Артур.
Он был одет очень галантно: чистая белая рубаха, черные, хорошо сидящие на нем брюки, начищенные, и похоже, почти новые туфли, а прическа, старательно уложенная с идеальным пробором.
Сара рассказала ему про предписание, они сидели и рассуждали на животрепещущую тему.
Артур принес еду, которую, мама Сары всегда отказывалась брать, но Артур, оставлял пакет с едой на столе и после недолгой беседы с Сарой, уходил снова на работу в свой магазин.
Так и в этот день они уже прощались с Сарой, стоя на пороге квартиры. Он заботливо просил ее не выходить из дому, на улице очень опасно, банды свирепствуют и в этот момент послышался женский крик за дверью.
Было хорошо слышно, как, где то на нижнем этаже отчаянно кричала женщина и несвязно просила о помощи.
Артур открыл дверь и спустился на этаж ниже.
Плачущую женщину уже окружали соседи.
Он пытался понять что происходит.
Женщина рвала на себе волосы и показывала на открытую дверь в свою квартиру.
Артур посмотрел туда и увидел в глубине квартиры лежащую на полу девушку, он догадался, что это мертвая девушка.
– Господи! Моя Розочка, моя девочка! Господи, господи! За что? А-а-а-а, помогите! Господи! Люди добрые, за что? За что??? – душераздирающие материнские слезы приводили в оцепенение всех окружающих.
Артур почувствовал за спиной легкое приказание, обернулся, это была Сара, в ее глазах застыл стеклянный взгляд.
Он приобнял ее и повернул лицом к себе:
– Тут девушка мертвая. Ты их знаешь? Я пока не понял, что произошло.
– Это мама Розы. А там Роза. Мы с ней учились.. Она была коммунистической активисткой. Ее что, убили?
– Да нет, – вступила в разговор пожилая дама, вытирая слезы, – Розочка покончила с собой.
– Как? Почему? – все еще не веря в происходящее, всхлипнула, Сара, закрывая лицо руками.
Эмма подошла к Саре и Артуру, от ужаса, она не могла отнять ладонь от лица, казалось, что ее парализовало:
– Какой ужас! Это же Роза, вы с ней учились, Сарочка!
На площадку собрались все соседи, историю передавали из уст в уста по несколько раз, несчастную женщину отпаивали успокоительным, весть мгновенно разлетелась по всему дому, все наперебой, говорили:
– Утром на нее напала толпа. Разъяренная толпа…
– Да, да, ее схватили и волокли по улице, прям за косы..
– А потом одна сволочь обрезала ей все волосы..
– Так ведь мало же было, потом, они ее еще и раздели до гола..
– До нитки все сняли, суки..
– Ой-ой-ой!!!
– Конец света! Что же это?
– Она так кричала, так молила ….
– А ее били и били, пинали, позорили…
– Потом сапогами начали пинать, она упала, уже не могла идти дальше, а эти гады все не унимались, тыкали ей в живот своими сапогами..
– Как же такое пережить?..
– Вот она и не пережила…
– Еле пришла домой, закрылась в комнате и покончила с собой..
– А-а-а-а – девочка моя, Розочка! – раздался страшный вопль матери.
Люди, как могли утешали ее, но такое горе, трудно пережить.
– Да, сегодня вообще был тихий ужас, – женщина в разорванном платье, показывала собравшимся свои раны и говорила, – я и не думала, что вырвусь оттуда. Так жестоко они били людей, так унижали…
– Я тоже видел, – сказал старый дед, – даже и не знаю, как меня не поволокли! Там маленькую девочку, лет тринадцати так бил здоровенный бугай, все кричали, просили его угомониться, а он все свое «Раздевайся до гола». Так и разорвал на ней платье и куда-то поволок. А кто вступался, его тут же хватали и еще хуже того, прямо на глазах у всех портили…
– Ой, там одну беременную в живот сапогами пинали, ай-ай-ай.., и никто ничего не мог сделать.
– Они в основном еврейских женщин хватают.
– Не! Не только женщин. Я видел, как мужика одного публично раздели до нага и гнали по всей улице, при этом, как кобылу хлестали плетью по спине. Он весь в крови был.
– Что вы знаете, а на днях я видела, как молодую, может быть ей двадцать лет, раздели до гола и всунули в ее влагалице палку, так еще и заставили
шагать по всей улице мимо почты в тюрьму на Лонцкого – на работы ее увели.
– Ужас! Что творится? Что же будет?
– Страшно! Потешаются сволочи!
– А вон в пятом доме всю семью забрали, так и не знаю, как еще живыми они остались. Третьего дня был большой марш – гнали более триста человек по центру с поднятыми руками, а потом заставили их встать на колени и передвигаться так аж до тюрьмы. Некоторые сумели сбежать в переулки, а остальных так и погнали на коленях, поганя палками да плетью, даже стариков не пожалели.
– Мерзавцы!
– Скоты!
– Я тоже видела одного урода, элегантно одетый в красивую вышиванку, он бил людей железной палкой с таким наслаждением!
– Да, эти твари на погром, как на праздник идут, даже парадные костюмы и галстуки надевают! А потом пинают ногами, при всем своем параде, самым жестоким образом, даже пожилых людей. Вон недавно нашего профессора запинали таки. Лежит весь в синяках.
– Да! И все это свои же! Вот гниды!
– Не говори, тоже мне украинская националистическая милиция! Хуже немцев!
– Немцы не вмешиваются, потому-что считают это актом самоочищения.
– Не вмешиваются, потому-что сами, наверное в шоке от зверств этих ублюдков. Да и зачем? Им то что?
– Там где им надо, очень даже вмешиваются. Вон недавно согнали народ на уборку после бомбежки, а моя соседка и вовсе должна убирать туалет какому-то немцу.
– Слушайте, а вы слышали, как в воскресенье согнали мужчин к озеру, заставили их заходить в воду по горло, а один немец топил их багром, а женщины стояли и плакали, кричали, но ничего не могли поделать?
– Да, слышали, уже весь город знает.
– А на Замарстыновской улице немцы все с фотоаппаратами бегали, снимали наших голых женщин.
– Это ж ужас! В самом центе города?
– Возле Оперы что лучше? Такое издевательство! Мужики, женщины, старики на коленях чистили улицу, а эти уроды, там ведь и женщины были! наслаждались таким зрелищем, обзывались и злорадствовали.
– Толпа, конечно жестокая!
– Слушайте, а поляков то тоже уже начали депортировать! Вон в соседнем доме, прямо насильно отправили куда-то под Варшаву.
Маленькая девочка, лет десяти, слушая всех дяденек и тетенек вдруг громко заплакала, и всхлипывая сказала:
– И я видела, когда мы с мамой на почту ходили, там сильно били людей, прямо лопатами, они были в крови, а плохие дяди кричали им «Юде! Юде!»
Мама обняла девочку и повела ее домой.
Долго еще народ стоял у двери несчастной женщины, утешали, предлагали помощь.
Эмма обняла крепко Сару и сказала:
– Умоляю, ни шагу на улицу, а если что, беги, прячься. Умоляю!
– Мамочка, – плакала Сара, – мне страшно!
Артур стоял рядом молча, не понимая, чем помочь, как помочь этим людям.
Он тоже и не раз слышал страшные истории про погромы, несколько раз и сам был их свидетелем.
Сейчас перед ним всплыла картинка того страшного дня, когда он случайно наткнулся на полуживую, в разорванной одежде, женщину, которая была совершенно истерзана.
Артур только наклонился к ней, что бы помочь встать, как услышал жуткий окрик:
– Ну ка отойди, или и ты на своей шкуре все это испытаешь.
Перед ним стояли здоровенные мужики.
Один подошел к Артуру вплотную, взял, как щенка, за шкирку и отшвырнул в сторону.
Затем мужики, переговариваясь между собой, стали снимать с жертвы кольца, туфли и пихать по своим карманам, затем просто так, для своего развлечения, дорвали окончательно платье на ней, да так, что его клочки швыряли по сторонам.
Женщина стонала, просила пощадить, а эти мерзавцы гигикали и плевали в нее.
Она лежала в одних чулках и нижнем белье.
Когда мужики ушли с награбленным, Артур подбежал к женщине и помог ей подняться.
Он снял свою рубаху, накинул на несчастную и проводил ее домой.
Новое жилище Сары и Эммы было сырым и убогим.
Кроме того, к ним подселили еще две молоденькие девушки.
Вход в подвал был завален отходами.
Эмма решила сразу расчистить проход.
Все принялись ей помогать.
Но, вдруг, они услышали женский крик а следом мужские крики и смех.
Эмма быстро скомандовала девочкам скрыться за дверью подвала.
В щель было видно, как из-за угла дома появилась женщина вся истерзанная, в нижнем белье.
На ней был только лифчик, пояс, который поддерживал чулки.
Даже обуви не было, она так и бежала в чулках с криками о помощи, а следом, погоняя ее палками и автоматами шли немецкие прихвостни и немцы, фотографируя свою жертву.
Они смеялись, цеплялись за резинки от ее чулков, натягивали их, а потом резко отпусками, затем раздавался дружный хохот.
Прогнав беднягу по двору, они направились по центральной улице с выстрелами и выкриками:
– Жиды! Не прячьтесь, мы сегодня добрые! Выползайте из своих нор!
Эмма с девочками долго еще не решались выйти даже во двор.
Еду, которую Артур приносил Саре и ее маме, они делили на четверых.
Эмма, чаще всего отказывалась от своей порции.
Она варила полугнилую картошку, которая еще осталась после зимы, и ела ее сама.
Жили с каждым днем все все хуже.
В повале было очень сыро, еды не хватало, выйти на улицу можно было лишь в темное время суток, и то боялись каждого шороха.
Но, выходить приходилось хотя бы за водой. Эмма это делала сама – берегла девочек.
И вот однажды…
…Было совсем тихо.
Только прошел дождик.
Эмма выглянула за дверь – все спокойно, полицаев не видно, вот и решила быстренько добежать до колонки, набрать воды.
На обратном пути, за пару шагов до ее дома, вдруг из-за угла появились два полицая, одетых в черную форму с белыми повязками на рукавах.
Они крикнули командным тоном:
– Стой.
Эмма, от растерянности выпустила ведро с водой из рук.
Стало страшно, не за себя, за дочь.
В голове в одно мгновение пронеслось множество страшных картинок.
Эмму мучили мысли «Что же будет с дочерью?»
Полицаи медленно и вольяжно подошли к Эмме, разглядывая ее с ног до головы.
В это время, Сара и девочки смотрели через дверную щель за происходящим.
Сара, чуть не бросилась к маме, но соседки вцепились в нее:
– Сара! – шептали они наперебой, – не вздумай, ты ничем не поможешь, а маме даже легче будет без тебя выпутаться как-то, может еще все обойдется.
Сара дрожала, из глаз текли слезы, она с дикой силой сжала кулаки и шептала:
– Мамочка, мамочка, мамочка…
Полицаи приказали Эмме идти за ними, сказали, что только зарегистрируют и отпустят.
Эмма попыталась объяснить им, что это какое-то недоразумение, ее уже зарегистрировали и даже выделили жилье, вместо ее квартиры.
Но, один из полицаев, стал выходить из себя.
– Ты слышала приказ?
Эмма поняла – малейшая зацепка, и с ней будет другой разговор, поэтому не стала перечить.
Она медленно пошла вперед, краем глаза поглядывая в сторону двери.
Она знала, там, за этой дверью ее доченька, смотрит в щель и ей больно и страшно, и ничего поделать невозможно.
В этот момент и Эмма и Сара хорошо понимали – вот он первый шаг к гибели.
Все чувствовали свою беспомощность перед этими вооруженными людьми.
Сара плакала.
Девочки обняли ее и тихо успокаивали.
Эмма шла между полициями, и точно понимала, что ее ведут в фашистский лагерь уничтожения.
Так и было.
Ее привели на сборный пункт, о котором все хорошо наслышаны.
Людей было очень много.
Эмму подвели к немцу с автоматом, в наброшенной на военную форму, шубе.
Он приказал Эмме идти за ним.
Она с ужасом наблюдала картину сортировки людей.
Молодых и здоровых в одну сторону, женщин и детей в другую, а с больными и вовсе не церемонились, при малейшем подозрении на болезнь, немцы их сразу расстреливали.
Немец показал Эмме на скопление людей и подтолкнул ее туда.
Там раздавали еду.
Эмма подошла к последнему, стоящему в очереди за баландой.
Она слышала голоса людей, но мысли ее были там, где ее дочь.
«Что ее ждет? Как это все вынести?»
Эмме швырнули миску с гнилой баландой, и только от этого резкого зловонного запаха, она на время очнулась.
По слухам уже вечером всех отобранных со сборного пункта доставят на железнодорожный вокзал а оттуда повезут по направлению к Германии.
Охрана была серьезная и все вооружены.
Эмма ломала голову, как же ей передать весточку дочери.
Конвоиры были в немецкой одежде, но говорили по-русски.
Разглядев в одном из конвоиров бывшего соседа, Эмма решилась к нему подойти.
– Степан! Вы помните меня?
– И шо? – грозно прорычал Степан.
– Я вас очень прошу, помогите мне бежать.
– Ты сдурела, баба! – прошептал он, проведя глазами из стороны в сторону.
– Степан, помоги! – взмолилась, Эмма.
– А ну, пошла отсюда, пошла, пошла!
Он ткнул ее дулом автомата в бок и тихо в затылок шепнул, уводя подальше от любопытных глаз и ушей:
– Я ничего не могу. У меня тоже семья. Нас всех порешат.
– Степан, Степан! Молю, ты же знаешь, у меня дочь – она совсем одна. Что с ней будет?
– Да не знаю я как тебе помочь, не знаю! Вот взялась на мою голову.
– Прошу, пожалуйста!
– Да, да, но что я могу сделать? Как ты себе это представляешь? А что если поймают – убьют ведь! А так, может еще все обойдется. Терпи.
