Космос Крым. Повести

Пусть удивляется курортная Европа,Нам удивляться нечему уже:Мы видели, как здесь по крымским тропамГуляет Макс Волошин… неглиже!Пусть удивляется курортная Европа,Пусть мирно спит торговая Европа,Пусть злобствует военная Европа,Но Коктебель мы им не отдадим!Пусть удивляется курортная Европа,Как много наш турист способен слопать.Он из широких достаёт штанин,А итальянец достаёт из узких.Смотри, Евросоюза гражданин,Не провоцируй справедливых русских!

На этом стихотворении один из организаторов турнира наконец-то выпихивает меня со сцены, просит у зала прощения и присуждает главный приз автору трехстишия:

Пусть удивляется курортная Европа,Как вы хотите слышать рифму «…опа»,Но – хренушки!Ведь я – не матерюсь!

Итак, диплом «Турнира поэтов» мной не получен. Но не из таковских я, чтобы сдаваться! Возвращаясь домой, по дороге покупаю для себя, любимого, с десяток почетных грамот в канцелярском магазине. Всю ночь думаю: в какой номинации себя наградить? Учреждаю целый ряд новых премий:

– премия им. Эраста Фандорина «За литературное воровство в неприлично малых размерах» – вручается Андрею Тузикову за кражу конфетки из кармана Павла Альтинского!

– премия им. матроса-партизана Железняка – вручается Андрею Тузикову за то, что он, прилетев в Крым, пошёл на Одессу и вышел к Херсону!

– премия «Лучший мистификатор» им. Черубины де Габриак – вручается Андрею Тузикову за то, что он выдумал самого себя и всё остальное!

– премия «Золотой Дуранте» – вручается Андрею Тузикову за самую божественную комедию собственной жизни!

– премия им. Чеширского кота – вручается Андрею Тузикову за незримое присутствие в литературе!

– премия им. Аполлона Безобразова – вручается Андрею Тузикову за аполлонову безобразовость!

– психиатрическая премия им. Наполеона – вручается Андрею Тузикову за присуждение самому себе всех вышеперечисленных премий!

Все дипломы по причине временного отсутствия Господа Бога в Коктебеле подписываю себе сам. Основатель фестиваля Бровин подписывать их отказался. Однако… Я надеялся, что с чувством юмора у него дела обстоят получше.

День шестой. Песнь восхождения

Сегодня – последний день фестиваля. Я с утра присутствую на выступлении лауреатов волошинской премии. Победители сидят в музейном дворике, слушают музыку, читают свои стихи. Мне неохота скучать на долгой и утомительной официальной церемонии. Лучше посвятить день прощанию с поэтом, его городом, его Домом…

Получив разрешение руководителей музея, я поднимаюсь на башню Волошина, чтобы взглянуть – хоть раз – с высоты на Коктебель, Карадаг, Черное море, на всю кипящую вокруг бесконечную, блистающую красками жизнь.

Стою один, смотрю на море, вспоминаю стихи Максимилиана.

Небосвод выгнут, подобно увеличительному стеклу. Кажется, сквозь него можно рассмотреть собственную душу, такую же огромную и яркую… Море, действительно черное, зыблется тихо. Волна настигает волну в вечной своей гонке к побережью…

Где-то раздаются звуки музыки. С башни я вижу соседние улицы: музыкант, сидя по-турецки на циновке у стены покосившегося домика, поёт под гитару:

Под небом гол-лубымЕсть город зол-лотой…

Женщина, возвращающаяся с пляжа, как была, в купальнике, накинув только плед на загорелые, почти медные плечи, тихо подпевает ему. Мужчина рядом с ней подхватывает песню, она улыбается в ответ…

…С прекрасными воротамиИ яркою звездой.

Откуда-то доносится детский смех. Мальчишки играют в мяч на морском побережье.

Песня продолжает звучать…

Кто любит, тот любим.Кто светел, тот и свят…Пускай ведёт звезда тебяДорогой в дивный сад.

Я стою на волошинской башне. Прикрываю ладонью сверху усталые глаза, всматриваюсь в морской горизонт… В памяти всплывают строки:

Выйди на кровлю. Склонись на четыреСтороны света, простерши ладонь…Солнце… Вода… Облака… Огонь…Всё, что есть прекрасного в мире…

Небо над Карадагом начинает алеть. Багровые облачные стрелы ползут по небосклону. Кроны деревьев колышутся под порывами ветра, то возрастающими, то ослабевающими… Море дышит. Воздух пьянит меня, заставляет голову кружиться. Сердце бьется в груди в такт порывам ветра….

Удар… ещё удар…

Гаснут во времени, тонут в пространствеЛюди, событья, мечты, корабли…

Почему-то вспоминается Сибирь, золото сентябрьских листьев, клонящаяся под ветром береза у моего дома… Таким же ясным осенним утром лет десять назад я шёл в школу, повторяя про себя впервые прочитанные строки поэта:

Я уношу в своё странствие странствийЛучшее из наваждений земли…

А ветер становится все сильнее. Кара-Даг, черный на фоне багровых облаков, начинает приобретать грозный вид… Снизу, из двора Волошинского дома, доносится гнусавое чтение стихов:

– У коктебельских девчонок – самые длинные пальцы! У коктебельских юношей – самые крепкие яйцы! Они за прилавком стоят, прохожим твердят: «Нет сдачи, нет сдачи. Смерти нет. Мама на даче!»

Раздаются аплодисменты.

В моей опьяненной закатом голове возникает мысль: не прыгнуть ли мне сейчас с волошинской башни на голову чтецу? Хорошая смерть, достойная поэта… А к чему ещё стремиться?

Ветер бьет в лицо. Довольно, хватит с меня безумных переживаний. Так терять контроль над собой нельзя…

Медленно спускаюсь с башни по винтовой лестнице. Грозные тучи набухают в небе… Наверное, будет гроза.

Как это описывалось в «Слове о полку»:

«Спозаранок кровяные зори свет возвещают;чёрные тучи с моря идут,хотят прикрыть четыре солнца,а в них трепещут синие молнии.Быть грому великому,пойти дождю стрелами с Дона великого!»

Здесь ведь рядом, над Сурожем, гремела крыльями Обида-дева… Здесь это происходило, в Крыму. В Киммерии древней. У моря Черного…

О Русская земля! Уже ты за холмом!

День седьмой. Аз воздам

Вечером мы с Дашей едем в аэропорт. Там, в зале ожидания, сталкиваемся с гостем фестиваля, нефтяным магнатом из иракского отделения «Газпрома», по совместительству – поэтом и известным меценатом. В ожидании рейса завожу с ним беседу. Напоминаю, что поэзия в большой нужде. Описываю, какие проекты я мог бы провернуть в Сибири, будь у меня средства… Меценат хладнокровно достает чековую книжку, выписывает мне чек на тысячу долларов и идет на свой самолет. Мы с Дашей, довольные донельзя, вылетаем в Питер.

В Петербурге мы оказались к ночи. Надо где-то остановиться. Даша всю дорогу хвалилась: «У меня в Питере есть друзья, у них заночуем». Но, когда с аэропорта она позвонила друзьям, оказалось, что это вовсе не друзья, а случайные знакомые (один раз они были на концерте самодеятельности, где выступала Дашина дочка, и обменялись с Дашей телефонами), что они живут не в Петербурге, а в Выборге и сейчас находятся на даче.

– Ну ничего, – спокойно заявляет Даша. – Деньги у нас есть, поедем в отель. Такси-и-и! Где тут таксисты? Вы таксист? Нам в отель надо. В какой? Да все равно, какой получше.

Нанятый Дашей таксист отвез нас в пятизвездочную гостиницу «Рэдиссон Пулковская», где одна ночь стоит двенадцать тысяч. Ничего, заплачу. Чем бы дитя не тешилось…

Номер оказался большой, просторный, с камином. За окном – Петербург, белая ночь. Вдалеке сквозь дымку проступают очертания старинных зданий над Невой… Я сижу в кресле, смотрю на огонь… Сами собой складываются стихи.

У каминаХотел ты жизнь познать сполна:Вместить в себя явленья сна,И прорастание зерна,И дальний путь комет.И вот – ты одинок, как Бог.И дом твой пуст. И сон глубок.В камине тлеет уголёкИ дарит слабый свет.Ты всё познал, во всё проник,Ты так же мал, как и велик,И твой предсмертный хриплый крикПоэзией сочтут.Всё, что в душе твоей цвело,Давно метелью замело,Но где-то в мире есть тепло —Там, где тебя не ждут.Всё кончилось, – любовь, тоска, —Но бьётся жилка у виска,А цель, как прежде, далека.В дому твоём темно.Открой окно, вдохни простор, —Ты с небом начинаешь спор,А на столе, судьбе в укор,Не хлеб и не вино.Что было, то навек прошло.Зло и добро, добро и злоВлекут то в холод, то в тепло,И вечна их печать.И ветром ночи дышит грудь,Но ты всё ждешь кого-нибудь,Чтоб дверь пошире распахнутьИ вместе путь начать.К себе ты строг. И вот – итогТеперь ты одинок, как Бог.Но всё ж ты смог из вечных строкСоздать звучащий храм.Но вдруг волненье стиснет грудь:Твоей души коснулся чутьТот, кто последний вечный путьУказывает нам.

Даша быстро уснула. Мне же не спалось, и я – в одной лёгкой рубашке под дождем – пошел гулять по ночному городу.

Я иду по широкому проспекту. Веет легким ветром с Невы. Холодок чувствуется. Время от времени я повожу озябшими плечами. Ощущение холода только обостряет у меня чувство неподдельности происходящего… За ночь я прохожу полгорода, ни разу не заблудившись: я знал все петербургские маршруты ещё в Омске, по книгам, по фотографиям. Иногда от холода и волнения тело охватывает мелкая дрожь. Мне холодно, значит, я существую… Значит, это все – не мираж!

Утро встречаю у дома Пушкина на Мойке. Рядом с квартирой, где умер Пушкин, находится пивная «Пушка» и отель «Пушка-Инн». Снуют автомобили. Гуляют туристы. Звучит гортанная французская речь.

Я прохожу во внутренний двор дома на Мойке. Там ещё царит спокойствие и безмятежность северного утра. Из-под серых камней, по которым ходил Пушкин, пробивается зеленая травка. Двери музея закрыты. Посетителей ещё нет.

В утренней тишине я подхожу к памятнику Пушкину.

Преклоняю колени.

Молюсь на памятник:

Вот, стою перед тобой и молюсь:Услышь меня, Солнце наше, слово русское.Прости нам грехи наши,ибо не ведаем мы, что творим.Велики грехи наши, но не от злобы,а по слепоте только совершены они.Прости нам, Солнце, что не видим тебя.Прости, как и мы прощаем должниками нашим.

Отвечает мне только тишина.

………………………………………………………………………………………………

Помолившись Пушкину, с чувством исполненного долга я иду в соседнее корейское кафе – «Шилла».

Хозяйка – кореянка, судя по всему, недавно поселившаяся в России – подходит ко мне, спрашивает:

– Визасранч? Ви засранч?

С трудом понимаю, что это в её устах означает: «Бизнес ланч?» По-видимому, «великий и могучий» не всегда соизволит сразу покоряться иностранцам…

Заказываю «визасранч». Спокойно ем. Вдруг раздается звонок из отеля:

– Это господин Тузиков?

– Да.

– Вы должны немедленно расплатиться за вашу жену, иначе с вас будет взыскан штраф.

О Господи!… Откуда у меня могла появиться жена?

Срочно хватаю на улице такси и мчусь в гостиницу. Там выясняется, что Дашенька в мое отсутствие проснулась, проголодалась и, представившись моей женой, позавтракала в ресторане «Пауланер» при отеле и прошла полный курс спа-процедур – за мой счет.

Я отдаю почти все полученные от нефтяного магната деньги сотруднице отеля, лепечущей: «Дарья Анатольевна, какой у вас муж заботливый, все для вас, ничего для себя!» Даша поддакивает: «Да, он у меня такой».

– Ну что, теперь твоя душенька довольна? – иронически спрашиваю я.

– Нет, лапочка, – серьезно отвечает Даша. – Я хочу ещё мяса Вагью отведать.

Оказывается, ей кто-то в гостинице рассказал, что неподалеку в фешенебельном ресторане готовят такое австралийское деликатесное блюдо. Я беспрекословно веду Дашу в ресторан, заказываю блюдо и выхожу – якобы к ближайшему орешнику… т.е. банкомату – за деньгами. Оказавшись на свободе, сажусь в первый попавшийся автобус и еду, куда глаза глядят. У меня в кармане – Дашин паспорт, деньги, билеты на самолет.

Ездил я по городу часа три, пока не стемнело. Вернувшись в ресторан, обнаружил Дашу неподвижно сидящей над тарелкой с драгоценным стейком. «Андрюша, я мясо сохранила для тебя», – пролепетала она, увидев меня.

Я спокойно расплатился с официантом, демонстративно выбросил деликатесный стейк в мусорное ведро и под ручку увел Дашу из ресторана к машине, готовой отвезти нас в аэропорт.

Всю дорогу домой никто из нас не сомкнул глаз и не сказал ни слова.

Зато у меня написались стихи – о возвращении домой, конечно.

* * *

Это время настанет, – настанет, поверь, —Постучишься ты в дом, позабытый в скитаньях,И откроют старинную грубую дверьРуки матери, старые, в тёплом сиянье.Ты войдёшь, снимешь жизнь, словно плащ, в тишине,Снег стряхнешь с неё, белый, как волосы мамы,Позабудешь о боли, о жизни-войне,Помня только о ласке, о трепетной самой.И ладонь, – так тепла, и стара, и мягка, —Прикоснётся к тебе… Ты уснешь, убаюкан,Съев лишь хлеба ломоть и испив молока, —Ты уснёшь, сжав ладонями мамину руку…Только ночью ты вдруг зарыдаешь во сне,Горько, дико рванёшься ты прочь из потёмок, —Дети ведь не смеются во сне, в тишине,Только плачут… А ты – ты почти как ребёнок!И как будто волненьем не стиснута грудь,И дорога не пройдена до половины,И в тумане кремнистый не светится путь,И не ждут в Гефсимании, плача, маслины…

Только когда мы прилетели в Омск, обнаружилось, что мой багаж был доставлен вместе с нашим рейсом, а Дашина огромная сумка, которую она за всю неделю ни разу при мне не открыла, по ошибке была отправлена из Питера куда-то в Тьмутаракань.

И тут я испытал ликующее чувство полного отмщения за все понесенные мной финансовые и моральные утраты. Под сводами аэропорта раздался пронзительный Дашин крик:

– Андрей, у меня украли чемодан с прокладками-и-и!

Но радость была недолгой. Через несколько минут я уже писал под Дашину диктовку текст телеграммы в Пулково: «19.09.2013 у меня, Тузикова Андрея Вячеславовича, в аэропорту Пулково был украден чемодан с прокладками с надписью „Шугаева Дарья“ на бирке. Прошу доставить его в Омск на почтовый адрес Дулаковой Дарьи Анатольевны»…

Кто из нас двоих дурнее – если честно, не знаю. В любом случае, доставили Даше чемодан или нет – знает один Бог. Я более в её гостеприимный дом не заходил. Слишком много счастья для меня одного…

Все счастливые писатели похожи друг на друга, каждый несчастный писатель несчастен по-своему.

Это конец.

Аз воздам

Городская повесть

* * *

Не пришло ещё время пробуждения, и спала земля, хотя ржавая позолота рассвета уже расцвечивала стены городских зданий. Желтовато-серый, растрёпанный, невыспавшийся сентябрь лежал за окном, и ветер ворочался в небе, разминая затёкшие мускулы.

Предстоял долгий, полный трудов и забот день, но спал ещё город, досматривая последние утренние сны.

Яркий луч, пробившись сквозь шторы, скользнул по глазам Алексея Темникова. Алексей поморщился от солнечной щекотки и потянулся в своей постели, смакуя в памяти остатки ночных сновидений, вспоминая их вкус и аромат, – так мирно потягивается со сна откормленный кот, лениво вытягивая лапы и выпуская острые коготки. Идти на работу в библиотеку не надо было, – Алексей находился в двухнедельном отпуске. Можно отдыхать, сколько душе угодно.

Сны сменяли друг друга неспешно, как контуры утренних облаков в розовой луже за окном… Вдруг Алексея вывел из забытья резкий, громкий звук за окном, как будто пробка вылетела из бутылки с шампанским. Через минуту за стеной раздался крик – громкий, пронзительный. Алексей узнал голос Любови Григорьевны, своей матери. «Что случилось?» – забеспокоился он, быстро вскочил с постели, точным движением сунул босые ноги в шлепанцы и побежал к матери.

Дверь в квартиру была распахнута. Мать – грузная пятидесятилетняя женщина со стёртым, неприметным лицом, на котором выделялись большие, выцветшие сине-серые глаза с набрякшими веками – лежала у входа без сознания. На пальцах её рук виднелись следы крови.

Алексей выскочил за дверь. На лестничной площадке лежало мертвое тело его отца, Дмитрия Александровича. На белой рубашке небольшим кровавым пятном алела свежая рана.

Кто сделал это?

И почему?

…Времени рассуждать у Алексея не было. Он вздрогнул, метнулся, быстро сбежал по узкой лестнице на улицу. Убийца, по-видимому, не мог уйти далеко… Но у входа в подъезд никого не было, только вдалеке маячила чья-то коренастая фигура в серой куртке. Алексей крикнул, но человек уже прыгнул в приблизившуюся машину, которая скрылась за поворотом.

Алексей стоял у подъезда в пижаме и шлёпанцах на босу ногу, не ощущая сентябрьского ветра. В его голове не вертелось ни одной сколько-либо отчетливой мысли: думать было больше не о чем.

Отец был убит.

Убит…

Непонятно, за что и ради чего…

Но надо было жить дальше, заботиться о матери, искать убийц…

Впрочем, они, скорее всего, и так известны всему городу, – вот уже около года как банда некоего Николая Сапогова держала под контролем весь небольшой город, где жил Алексей, собирая деньги со всех крупных предпринимателей и уничтожая любого, кто пытался бороться с ними.

Алексей припомнил, что отец в последнее время часто отлучался из дома без причины, совершал странные поступки, вёл себя так, словно за ним следили. Вероятно, он, научный сотрудник местного университета, предпринимал попытки сбросить Сапоговых… и за это поплатился жизнью.

Алексей не помнил, как поднялся по лестнице, как вошёл в квартиру, как привёл в сознание мать и вызвал милицию (что было совершенно бесполезно – её сотрудники были запуганы Сапоговым и могли возбудить дело только формальности ради, чтобы потом отложить его в долгий ящик. Найти настоящего убийцу и покарать его никто был не в силах).

Слава Богу, что в ближайшем отделении милиции работали хорошо известные Алексею люди, – они не работали на мафии. и не могли завершить устранение семьи Темниковых. Но облегчения это не приносило.

Пока милиция изучала место преступления, пока выносили труп, мать Алексея сидела в кресле в своей комнате, глядя в одну точку. Она не отвечала на вопросы следователя, невысокого коренастого мужчины с тоненькими усиками над жирной верхней губой, чем явно доставляла ему большое облегчение. В конце концов милиция удалилась, труп увезли в морг, а Алексей и его мать остались сидеть в своей квартире молча.

Алексей знал, что в таком состоянии любого толчка будет достаточно, чтобы спровоцировать истерику. Поэтому, когда после ухода милиции он нашел в коридоре обручальное кольцо отца, видимо, свалившееся с его пальца, когда тело выносили, он не стал показывать находку Любови Григорьевне, а молча спрятал её.