bannerbanner
Блюститель. Рассказы, повесть
Блюститель. Рассказы, повесть

Полная версия

Блюститель. Рассказы, повесть

текст

0

0
Язык: Русский
Год издания: 2017
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

– Не трогай, Володька, пусть себе идет, – сказал Василий.

– Но Женька не верит. Эй, Семен, подожди.

По другую сторону дороги остановился высокий парень.

– Пойдем, Володя, мне хочется на него посмотреть.

Оля первая выбежала на дорогу. Ее сразу же догнал Володька. За ними нехотя спустился с тротуара Василий. Сутулый парень в коротких и широких брюках, из которых торчали голые щиколотки, жался к забору и шмыгал носом.

– Он плачет, – шепнула Оля.

– Не связывайтесь с ним.

– Может, ему нужно помочь? Спроси, Володя.

– Семен, кто тебя обидел?

– Никто его не обижал. Пойдемте отсюда.

Сема заплакал громче. Оля подошла ближе. Лицо у него было бледное, над проваленными щеками выпирали скулы, а из-под реденьких светлых кудряшек торчали толстые, как оладьи, уши.

– Ну, что же ты, миленький, плачешь?

Он ничего не ответил, только зажмурился и задергал кадыком. И тогда Оля обняла его за шею и крепко поцеловала.

– Успокойся, никто тебе ничего не сделает.

Уже с дороги, держа под руки парней, она оглянулась. Сема стоял на самом краю тротуара и, приоткрыв рот, смотрел на нее.

– Перестал плакать, вот и молодец. Все будет хорошо.

Ее голос звучал ободряюще. Если она сказала, значит, действительно, все должно быть хорошо. Такою она себе нравилась. Оказывалось, можно и день отработать с радостью, и с первой же встречи стать душой компании, и остановить слезы незнакомого бедняги. Василий хмурился, но Оля не обращала внимания.

– Так и не спросили, что он делал в подъезде, – спохватился Володька.

– Да перестань ты. Надоело. Заладил, как попугай, – не сдержался Василий.

– Хватит вам, петушки, пойдемте-ка лучше к нам, сядем за столик и продолжим нашу операцию.

И Оля радостно поддержала новую подругу. Ей уже наскучила улица. Хотелось, чтобы ярко горел свет. Снова хотелось танцевать. А Василий отнекивался, пенял на завтрашний день, якобы тяжелый, предлагал идти без него. Его уговаривали. Оля старалась пуще всех. Идти без него ей казалось легкомысленным, хотя в шутку она и грозила отправиться с Володькой, который сможет донести ее на руках до самого дома. Но стоило им остаться вдвоем, и Оля сразу забыла о танцах. Вдвоем было тоже хорошо. А если Василий молчал всю дорогу – так сколько можно говорить. Можно просто держать его под руку, смотреть на небо, усыпанное звездами, и не бояться, что споткнешься.

Утром Оля увидела огромный бордовый георгин. Он лежал на подушке рядом с ее лицом. До него можно было дотронуться губами. На одеяле лежал второй, тоже огромный, но белый. Она вскочила – цветы были и на полу, и на подоконнике, а одна сиреневая астра прислонилась к стеклу между рамами. Она кинулась их подбирать. В комнате не оказалось не то чтобы вазы, но даже пустой банки. Радуясь своей сообразительности, Оля вывалила в две тарелки привезенное из дома варенье. «Васенька, Василек», – напевала она. Все это никак не вязалось с его солидным и степенным видом и потому было еще дороже. Тупой нож с трудом перепилил длинные стебли. Тяжелые шапки георгинов норовили опрокинуть банку. Да и сколько их удалось поставить – третью, четвертую часть? Но не бросать же другие на столе? Хорошо еще в первый день она догадалась купить таз.

Каждую переменку Оля спешила в учительскую к телефону. Василий мог позвонить. Она бы и сама попробовала дозвониться до его участка, если бы знала, как это делается. Участок наверняка имел название, а она знала о нем только то, что он самый отдаленный и трудный. Василий не звонил. Телефон вообще молчал весь день, словно отключенный. Олю так и подмывало поднять трубку, но в учительской постоянно кто-то находился. Оставалось ждать конца уроков. Ждать, когда Василий вернется с работы.

На дорогу из школы Оля потратила не больше десяти минут, даже в столовую не зашла, боялась пропустить звонок. Едва завидев тетю Лизу, не вытерпела:

– Не звонили мне?

– Здоровкаться сначала надо.

Тон ее голоса и поджатые губы обескуражили Олю. Она не чувствовала за собой вины. Оля не стала допытываться о причинах плохого настроения у старой женщины и отправилась к себе.

– Не знаю, как тебя по батюшке, но предупреждаю: если не образумишь своих кавалеров, я буду жаловаться.

– Каких кавалеров и при чем здесь множественное число?

– А при том, что все клумбы в палисаднике ухайдакали.

– Я-то здесь при чем? – засмеялась Оля.

– Смейся, смейся…

Оля не стала оправдываться и на ворчание не оборачивалась. Закрыв за собой дверь, она выглянула в окно. По садику и впрямь словно Мамай прошел. И следы вели к ней. Впору было рассердиться на Василия, но ничего, кроме признательности, она не испытывала. Пусть он сделал глупость, пусть ворчит хозяйка, зато для Оли открылся совсем другой человек. Конечно, ей нравился и прежний Василий, но этот новый был роднее. Она уткнулась лицом в цветы и засмеялась. До слез было тоже не далеко, но и слезы оказались бы в радость.

Только выходить из комнаты и встречаться с хозяйкой Оля не осмеливалась. Она прождала до вечера, но Василий так и не позвонил. Мог задержаться на работе. Мог сломаться мотовоз. Мог произойти несчастный случай, могла тетя Лиза не позвать ее к телефону. Нужно было просмотреть планы занятий, а она все гадала: что могло случиться? За полчаса до последнего сеанса она оделась и пошла в клуб. Но никого не встретила. Лишь возвращаясь, увидела дурачка, любителя поминок.

Ночью ее разбудил скрип форточки и возня под окном. Оля вскочила с кровати и наступила на что-то холодное и влажное. Вскрикнув, она побежала к выключателю. В комнате снова валялись цветы. Один она раздавила ногой. Оля прислушалась. Было тихо. Она выключила свет и выглянула в окно. Никого не увидела. Накинув халат, она вышла на улицу и позвала. Василий не откликнулся.

На тополях тихо шелестели еще не пожелтевшие листья. Ежась от ночной свежести, она присела на скамейку. Зачем ему прятаться – она не понимала…

На уроке у восьмиклассников появился еще один букет. Рука, дотянувшаяся до подоконника, сразу исчезла, но мальчишки с крайнего ряда все увидели и закричали: «Это Сема Ворон. Это Сема Ворон принес…»

Ну, конечно, разве стал бы Василий топтать клумбы под ее окнами, он бы догадался, где нарвать цветов для девушки. В классе перешептывались. До конца урока оставалось полчаса, а впору было распустить всех и выплакаться. Пока Оля не догадалась отправить старосту в коридор, чтобы поставил там цветы, шум в классе не утихал.

Выйдя из школы, она сразу увидела Сему Ворона. Он шел по другую сторону улицы и подглядывал за ней. Не раздумывая, Оля пересекла дорогу. Она боялась, что он убежит, но парень, как и в первую встречу, прижался к забору и ждал.

Оля понимала, что нужно говорить как можно ласковее, пытаться взять его добротой, но слова срывались резко и отрывисто:

– Ты зачем это делаешь?

– Я люблю тебя.

Оля не сразу нашла, что ответить.

– А зачем цветы?

– Они красивые и ты красивая.

– Господи! – Оля не заметила, как перешла на крик. – Зачем же клумбы топтать?

– Я люблю тебя.

– Заладил. Ты можешь понять, что я люблю другого. Другого, понятно?

– Я люблю тебя, – еще раз повторил он.

– Перестань!..

Уже приготовились, уже вертелись на языке оскорбления и угрозы, но Оля испугалась своего же голоса. Получалось, что среди бела дня, на центральной улице она закатывает истерику слабоумному парню – так кто же из них душевнобольной?

– Не надо, слышишь меня, не надо больше приносить цветов, – прошептала она и скорее, скорее подальше от него.

Утром Оля боялась открыть глаза. Перед сном она несколько раз проверила, закрыта ли форточка и заперта ли дверь. И все равно боялась увидеть цветы. Прежние она выкинула на помойку, а варенье из тарелок перелила обратно в банку. В комнате цветов не было. Они лежали на лавочке возле входа.

На первом же уроке Оля услышала сдавленное хихиканье. Оно гасло на одном ряду и тут же вспыхивало на другом. На следующем уроке все повторилось. Хихикали даже сопливые пятиклашки, стоило ей повернуться к доске. Оля резко оглядывалась, и становилось тихо. И тогда она всерьез подумала: уж не слуховые ли галлюцинации привязались к ней. На перемене она явственно услышала, как тоненький голосишко за ее спиной мурлыкал: «Ты не вейся, черный ворон…». Оля не сомневалась, что песня адресована ей. Певец мог бы и не прятаться. Она все равно ничего бы не сказала.

Василий пропал. Не звонил, не заходил. День, второй, третий. Собственно, его и не связывали никакие обязательства перед ней. Но ведь на улице-то он мог встретиться. Хотя бы поздороваться, на большее Оля уже не претендовала. Так нет же, словно прятался.

Неизвестность, недосказанность мучили ее. А звонить самой, просить у матери позвать его к телефону – а вдруг мать станет допытываться: кто она, что ей нужно от сына, давно ли знакомы – мало ли что могло ее заинтересовать.

И Оля пошла к вокзалу, куда узкоколеечная «мотаня» привозила рабочих с отдаленных участков.

В составе было четыре зеленых вагончика. Пока ее взгляд метался от одной двери к другой, узкий перрончик заполнился народом. Она почувствовала, что за спиной кто-то стоит и смотрит на нее. Стоит совсем рядом, может быть, в метре, самое большее в двух. Толпа на перроне заметно поредела, но Василия не было видно. А именно сейчас он смог бы помочь. Неужели ему трудно отпугнуть этого дурачка. Не устраивать же ей новую сцену? Перрон уже просматривался насквозь. На ее плечо легла рука. Оля резко повернулась и увидела Володьку.

– Привет, что ты здесь делаешь?

– Ох! – руки у нее опустились, она не могла выговорить ни слова.

– Что с тобой? – забеспокоился Володька.

– Ну ты меня и напугал.

– Неужели я такой страшный?

Володька явно кокетничал. Вид у него был бравый. Штормовка, плотно сидящая на широких плечах, и высокие болотные сапоги четко очерчивали клинообразную фигуру.

– Хочешь клюковки?

– Нет, спасибо. Я Василия жду.

– Так он сегодня никуда не ездил. У них в конторе какое-то важное совещание.

– Мне очень нужно с ним поговорить. Ты не можешь его вызвать?

– Понятно. Смогу, если надо. Только не знаю, зачем все это.

– Мало ли зачем.

А Сема, наверное, давно таился поблизости. Стоило народу рассосаться, и замаячила его сутулая фигура. «Пусть видит, может, испугается и отстанет», – решила Оля и взяла Володьку под руку. Володька в этой роли выглядел куда внушительнее Василия. Но Сема не отстал. А потом и Володька заметил его.

– Эй, Семен, а ну иди сюда!

Сема остановился, но не подходил.

– Иди, клюковки дам, – и уже обращаясь к Оле, пояснил: – Чудак не понимает, что хлеб за брюхом не ходит.

– Пойдем быстрее, – попросила Оля.

Она поняла, что Володька ни о чем не знает, а значит, и Василий мог не знать. И тут же поймала себя на мысли, что боится, как бы не узнали, будто и впрямь перед кем-то виновата.

Володька повесил рюкзак на забор, развязал узел и достал пригоршню клюквы. Сема поверил, что над ним не смеются. Оля спряталась за Володькину спину и отвернулась.

– Ешь, Семен, больше витаминов и будешь таким же здоровым, как я, – вразумлял Володька до смешного серьезным голосом. – Бери, не стесняйся. Да что ты в руках мусолишь, сыпь в карман. Вот и молодец, а теперь еще горсть. С этой горстью Сема и подошел к Оле. Она смотрела на горку упругих белобоких ягод, которые так не вязались с обкусанными грязными ногтями, и пятилась от Семы.

– Возьми, не бойся, – говорил Сема и тянул к ней руки.

– Ай да Семен! Ай да молодец. Вот это я понимаю, джентльмен!

– Возьми, они вкусные, – Сема зашмыгал носом.

Так ничего и не сказав, Оля повернулась и пошла, почти побежала.

Володька догнал ее только на перекрестке.

– Зачем ты его подозвал?

– Ягод что ли жалко? Зря ты его обидела.

– Обидела! Да он со второго числа мне проходу не дает. Я уже не знаю, куда прятаться от него. Вся школа смеется.

– А Васька что?

– Вот я и хочу его увидеть, может, подскажет, как быть.

– И только-то?! А я думал – у вас более тесные отношения.

В другой бы раз Оля оскорбилась, а здесь пропустила мимо ушей, не хватало еще с Володькой поссориться…

Заверения, будто мать Василия очень простая женщина, ее не убедили. Заходить в дом она отказалась. Единственное – попросила не засиживаться.

Володька убежал, а Оля осталась у калитки. Мимо прошла женщина и внимательно посмотрела на нее. Может быть, родительница? Оля с тоской ждала, когда она оглянется. Не оглянулась. Но легче не стало. Чтобы не привлекать внимания, она прошла немного вперед. Встретились две девочки. Засмущались и, непонятно зачем, поздоровались. Она еще не запомнила в лицо своих учеников, но девочки по возрасту могли ими оказаться. Оля стала успокаивать себя, пробовала подсмеиваться и делить улицы поселка на те, по которым имеет право гулять, и на запретные… А потом увидела, как в окне самого «запретного» дома отодвинулась занавеска, и разом забыла о своей иронии. Она чуть не убежала, не дождавшись. И убежала бы, но на крыльце появился Володька. Один, без Василия.

– Полчаса назад уехал за грибами.

– Как уехал? Что же делать?

Конечно, не у Володьки она спрашивала. И не у себя. Да и у Василия, окажись он дома, не спросила бы. Еще неизвестно, кто подглядывал в окно – его мама, «очень простая женщина», или он сам. Досадно было, что вынесла столько заведомо напрасных унижений и страха.

– Скажи мне, что конкретно ты собиралась попросить у Васьки?

– Ничего я не собиралась просить. Отстань от меня.

– Зря ты, Васька в таких делах – плохой помощник, он же пай-мальчик. Хочешь, я поговорю с Вороном по-мужски, и у тебя восстановится спокойная жизнь.

– Я уже пробовала говорить.

– Ты – одно дело, я – другое.

– Глупости.

Она прибавила шагу. Ей стало скучно. Спорить, доказывать что-либо уже не было сил.

– Оленька, оглянись, он идет за нами.

– Я знаю.

– Может, все-таки поговорить?

Она уже собиралась прогнать Володьку. Подыскивала слова подоходчивее. Остановилась, давая понять, что провожание закончено. Взгляд ее скользнул по палисаднику. Все цветы в нем были поломаны. Оля и не подумала, что это мог сделать кто-то другой. Она схватила Володьку за борт штормовки и, заглядывая в лицо, зачастила:

– Поговори, Володь! Поговори, чтобы он и думать обо мне забыл. Надоело, если бы ты знал, как мне это надоело!

– Все ясно. Будет исполнено и доложено. А насчет клюковки как, может, заскочим к тебе и отсыпем витаминчиков?

– Не хочу я никаких витаминов и вообще…

– Понятно. Тебе охота побыть одной.

– Вот видишь, какой ты догадливый.

Оля измученно улыбнулась ему вслед. Вот уж от кого не ждала сообразительности. Забираться в комнату не хотелось. Она свернула к узкоколейке и долго бродила вдоль путей.

В дом приезжих Оля возвратилась в сумерках. Едва она успела переодеться, как в дверях выросла тетя Лиза. Оля не столько испугалась неожиданного появления, сколько удивилась тому, что не услышала шагов. Тетя Лиза, отогнув угол тюфяка, села и принялась рассказывать о семье Голубевых. Оля не сразу поняла, при чем здесь какие-то Голубевы, и только при упоминании о Вороне вспомнила фамилию Семы. Не спрашивая, хотят ее слушать или нет, тетя Лиза выкладывала, что отец у Семы пьяница, а все шестеро детей непутевые: старшие – моряки, хоть и офицеры, да пьяницы, и тот, что перед Семкой, – шпана шпаной, а вовсе не геолог, а если и геолог, так тоже гордиться нечем, видала она геологов… И сестры недалеко ушли – одна в девках до двадцати семи лет ходит, а вторая, хоть и выскочила, да все равно мужик на сторону бегает…

Говорила она не спеша и после каждой порции грязи заверяла, что это каждый может подтвердить, даже сама Васильева Анна Николаевна.

Еще до прихода тети Лизы Оля собралась умываться и всю бесконечную историю выслушала, стоя в трех шагах от двери с полотенцем в руках. У нее затекли ноги, но она не садилась, надеясь, что ее все-таки поймут и оставят в покое. Но тетя Лиза все токовала и токовала.

Избавил Олю от нее неожиданный приход Володьки. На удивление хозяйка ни словом не заикнулась о столь позднем визите, сразу же поднялась, но на пороге все-таки не выдержала и, словно только вспомнила, рассказала, что у бухгалтера поломали все цветы и он собирается жаловаться участковому.

– Задание выполнено! – отрапортовал Володька. – А посему предлагается отпраздновать.

Оля увидела отдутый карман пиджака и покачала головой:

– Не надо, Володя, я спать хочу.

– В наши годы вредно спать много.

– Честное слово, не до этого мне сейчас, да и рискованно пить вино с красивым мужчиной, – отважилась она пококетничать на прощанье.

Володька подошел к ней, отобрал полотенце и аккуратно повесил на спинку кровати, потом подвел Олю к столу и усадил. Оля не противилась, но стоило ему отпустить, она поднялась и снова забрала полотенце. Володька попробовал еще раз отнять его. Оля не отдавала. Постепенно володькины ладони перебрались на ее плечи. Все это Оля воспринимала, как баловство, пока не обратила внимания на неожиданную тишину. Очень уж сосредоточенно молчал разговорчивый Володька. Удивление сразу же сменилось испугом.

– Уходи! Сейчас же уходи!

– Ты что, серьезно?

– Уходи, или я закричу.

– Глупо, Оленька. Неужели я хуже его?

– Кого?

– Дурачка, которого ты каждое утро выпроваживаешь через окно.

– Что ты сказал?

– А ты надеялась, что все останется в тайне? Плохо ты знаешь наш поселок. Да тетя Лиза на другой же день растрезвонила.

– Тетя Лиза?

– Не я же.

– Пойдем к ней.

– Ты что, с ума сошла?

Оля выбежала в коридор. Дверь хозяйкиной комнаты была заперта.

– Откройте! – крикнула Оля и еще раз толкнулась плечом.

– Сплю я, голубушка, расхворалась что-то.

– Откройте, мне надо что-то спросить.

– Ну, говори, – едва донеслось из комнаты.

Только теперь Оля обратила внимание, что дверь окрашена в бледно-розовый цвет и сильно захватана возле ручки, хоть отпечатки пальцев снимай. Она стояла тихо. Из комнаты не прослушивалось ни звука. Очевидно, хозяйка затаилась и тоже слушала. А может, и другие постояльцы навострили уши, приникли к своим розовым дверям и ждали, когда она во весь голос начнет повторять дикую сплетню.

Когда Оля возвратилась к себе, Володьки уже не было, успел убежать. В который раз она взяла полотенце, но из комнаты так и не вышла. Сначала постояла у порога, потом прилегла и закрыла глаза. На второй разговор с хозяйкой сил не осталось. Проще было внушить себе, что сплетню выдумал Володька, впрочем, и от этого легче не становилось. Какая разница – кто?! Но про Сему Володька наверняка узнал до их встречи и догадался же подозвать, клюковкой угостить, зря, мол, обидела…

Рано утром в комнату постучали, и мужской голос велел подойти к телефону.

– Это я, Василий, – прохрипело словно по междугороднему. Оля молчала. Заснула она только под утро, поверх одеяла, в халате и теперь стояла разбитая и безразличная ко всему.

– Ты меня слышишь?

– Да.

– Мне мама сказала, что ты приходила. Но я засиделся у Женьки, и вчера звонить было поздно.

– Много грибов набрали?

– Каких грибов?

– За которыми ты ездил.

– Я же сказал, что сидел у Женьки, а не за грибами ездил.

– Значит, меня обманули. Кстати, понравилась я твоей мамочке?

– При чем здесь она? Зачем ты приходила?

– А что, нельзя было?

– Почему же, только зачем?

– Так просто, захотелось увидеть. А Володька мне сказал, что сплетни в вашем поселке распространяются быстро.

– Женька мне рассказывал. Но ты же сама во всем виновата. Я предупреждал.

– Пусть виновата, если тебе так хочется. Спасибо, что разбудил, а то бы я проспала, вчера с Володькой засиделись. Так ты хотел мне сообщить, что виновата во всем я?

– Нет, но ты же понимаешь…

– Или чтобы я больше не приходила?

– При чем здесь это?

Ему явно мешали договорить. Оля вспомнила сдвинутую занавеску: должно быть «простая женщина» из последних сил пеклась о своем чаде.

– Мама рядом стоит?

– Да, а что?

– Ладно, мне на работу пора собираться, я тебе после позвоню.

Обещание позвонить сорвалось случайно. Только обещание ли? Скорее, угроза. Но Оля обрадовалась, что так получилось – пусть теперь он ждет, пусть гадает, какой сажи еще налетит на его доброе имя. Звонить, конечно, она не собиралась.

Спешка несколько отвлекла Олю от страха, который не покидал ее последние дни. И, странное дело, пока свободно бегала по коридору, тетя Лиза не показывалась из своей комнаты.

На полпути к школе, как раз возле разоренного палисадника, Оля вспомнила, что не обратила внимания на скамейку у входа. Не посмотрела – лежат ли на ней цветы. Захотелось сбегать и проверить. Времени оставалось только-только успеть на работу. «Что за блажь», – недовольно буркнула она. Но желание удостовериться прицепилось, как зуд.

Между первым и третьим уроками у нее получилось «окно», и Оля уговорила-таки себя сбегать домой, якобы позавтракать.

У поворота к больнице стояла Валерия в белом халате и разговаривала с беременной женщиной. Оля отвернулась и, убыстряя шаги, хотела проскочить мимо. Праздничная компания, в которой она «царила» в тот злосчастный вечер, теперь уже пугала Олю. Но Валерия сама окликнула ее и сама подошла.

– Почему не здороваешься, не узнала?

Оля не ответила.

– Ничего, я не обидчивая. Чем сегодня занимаешься?

Оля неопределенно пожала плечами.

– А то приходи к нам, у Женьки вечером дежурство, я одна буду. Придешь?

– Не знаю, к урокам надо готовиться.

– Ага, потом еще картошку копать, корову доить.

– Какую корову?

– Вот и я думаю – какую? А тут – посидим, пластинки погоняем, выпьем по рюмочке для аппетита. Покумекаем, как жить дальше. Это надо же, паразит, что возомнил. И Васька – хорош гусь. Он позвонил тебе вчера?

– Сегодня утром. Так это ты ему велела?

– Не совсем так, но около того. Ты не отчаивайся, будет совсем плохо, Женька что-нибудь придумает, он у меня мужик толковый. А сегодня заходи.

– Если смогу. Ты извини, у меня правда времени нет.

И все-таки не выдержала. Разревелась посреди улицы. Первый раз за эти дни. Подальше от глаз, она свернула в сквер возле перрончика узкоколейки, безлюдный в дневные часы, а там безбоязненно лила накопленные слезы: вчерашние, позавчерашние… Да и о завтрашних не забыла. Она очень старалась. Но когда слезы кончились, услышала, что за спиной тоже кто-то хнычет, словно помогая ей, кто, кроме Семы Ворона, мог догадаться до такой помощи.

– Уходи, сейчас же уходи, – сказала Оля, не оглядываясь.

– Он и тебя набил?

Она понимала, что нужно встать и уйти, ни просьбы, ни угрозы на него не подействуют. Нужно перестать разговаривать с ним, перестать его замечать. И все-таки оглянулась. И вскрикнула. На бледном лице Семы ярко выпячивались распухшие тяжеленные губы. Они показались ей черными. Но не страх и не брезгливость, а желание обнять, утешить этого тщедушного малого с изуродованным ртом нахлынуло на нее. Оля даже шагнула к нему, на мгновение забыв о том единственном поцелуе. Шагнула, но одумалась.

– Нет! Уходи! Я же тебе сказала.

– И меня набил, и тебя набил. Тебе тоже больно?

– И меня набил, и тебя набил, – повторила Оля. – Это я его попросила. Видишь, какая я злая. Все мы злые. Иди, Сема.

Он стоял и плакал.

До начала урока оставалось десять минут. А в классе нужно было крепиться, чтобы ученики не догадались, каково ей: слушать хихиканье за спиной и притворяться, что ничего не понимает и уж, по крайней мере, не принимает на свой счет. Хорошо еще бестолковый Пушков никак не мог уяснить, почему диагонали прямоугольника равны между собой. Три раза она провела доказательство вместе с ним и хоть немного отвлеклась от самоуничижительных дум. Но прогремел звонок, и началось: «Ударить слабоумного еще омерзительнее, чем ребенка. Сколько говорилось и писалось, что сильных людей отличает доброта, и „добренький“, обаятельный рубаха-парень останавливает в темном переулке дурачка и терпеливо убеждает его, разговаривает на мужском языке, а убедив, торопится доложить той, которая вдохновила его, тоже добренькой и очаровательной…»

В учительской Оле сказали, что директор просил ее зайти. За десять-пятнадцать шагов она успела напридумывать возможных напастей, вспомнила каждую встречу с директором, каждое слово, сказанное им, и его улыбчивое лицо, мягкие движения, вкрадчивый голос приобрели совсем определенную окраску.

Она вошла в кабинет и встала, закусив губу, стараясь и взглядом и позой подчеркнуть свою независимость.

– Садись.

Обращение на «ты» только подтвердило ее подозрения.

– Ничего, я постою.

– Да садись же, – директор попытался усадить ее.

На страницу:
2 из 4