6 мифов современного. Людологический обзор

6 мифов современного

Людологический обзор

Рустам Павлович Чернов

© Рустам Павлович Чернов, 2020

ISBN 978-5-4485-3615-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Для кого эта книга? Явно не для читателей эстетов словесности, структурирующих чтением время жизни. Она не для заполнителей душ, она для тех, кто устал чувствовать, что современное лжет, она для тех, кто желает в этом удостовериться. Миф это не сказка, не небылица, придуманная для нашего общего развития и подготовки к более основательному знанию. Миф, как и тысячи лет назад, – связующее бытия разнородности действительности. Сегодня мы настолько же мифологизированы и легендированы, как и 10 000 лет назад. Разница лишь в нашем оголтелом пренебрежении к прошлому, нашей уверенности, что сейчас явно не так, как тогда. Если архаичный человек, может быть, и отрицал прошлое как негативное, но нисколько не подвергал его существование сомнению, то современность приписала исключительно только себе право на существование как бытие, сведя все остальное к заблуждению и несерьезности, – фокус вполне в духе игрового времени. «Существует только то, что названо», – вот принцип мифологического бытия, нам необходимо понимать, что в современности является мифом, продуктом который, если и выдержит проверку временем, то будет восприниматься через несколько тысяч лет не более как сказка. Зачем это? Если мифы управляют как сегодня, так и тысячи лет назад? И разница лишь в том, что мы не осознаем этого лишь потому, что нельзя увидеть свой глаз без чего – либо отражающего? Только благодаря тому, что есть современность – свобода выбора, данная от природы государственно, а не как форма личного мужества перед лицом фатума. Это тоже миф, но миф тем и миф, что он доступен подавляющему большинству тех, кто может его воспринять. Поэтому эта работа имеет право на свое существование только уже потому, что она может и значит должна объяснить тем, кого приносят в жертву почему это так происходит, ради чего. Я смею надеяться, что она может быть кого – то освободит от веры в необходимость самопожертвования, отваги ради богов мифов современности, которым просто нужны такие жертвы, ибо так считает Служитель культа современной мифологии.

Такое знание, по крайней мере, может быть предметом уверенности исторической сопричастности, что неминуемо облегчает страдания человеку, ищущему уникальность своей судьбы. Впрочем, те, кто идет до конца в области самопознания, самоидентификации прекрасно обойдутся и без нее.

Итак, далее мы расскажем о некоторых мифах, благодаря которым возможно структурировать современное бытие человека. Сразу оговоримся, что речь идет о западном человеке и отнюдь не в силу его географического местонахождения. Разделение Востока и Запада начинается там, где лежит разница в определении меры дозволенности знания о самом себе рядового члена общества, его места в системе управления общественным. Как ни сложна данная проблема, но она видится именно в таком свете. Под современностью понимается весь тот период времени мифологии, который ознаменовался появлением представления о человеке как о носителе более менее завершенной картины мира, рождением представления о способности каждого мыслить о проблемах глобального и быть им сопоставленным на уровне гражданского управления. В числовом выражении 300—400 лет назад.

Что касается стиля написания данной работы, то отмечу, что она ни в коем случае не призвана доказать и тем более убедить. Все что в ней изложено результат моего личного переживания, который, я надеюсь, ни словом не претендует на объективность восприятия. Но сама нестройность и порочность сегодняшней наскоро скроенной мифологии послужит мне доказательством моей правоты. А свежесть некоторых исторических примеров недавнего прошлого – убежденностью.

Не затягивая больше объяснения вынужденности написания данной книги, предлагаю всем несколько отвлечься от жертвенного алтаря современности, и вместе подумать ради чего собственно мы сегодня живем и ради чего нас приносят в жертву.

Миф №1. Новизна и прогрессивность

Каждый, кто соприкасается с общественным, сталкивается с догмой идеологии современного – новое время, новое качество жизни, прогресс. Эти слова словно заклинания произносятся и употребляются таким образом, что не вызывают в нас и тени сомнения в том, что мы должны быть счастливы случаем рождения в современном мире. И пусть уже нет линейности времени как догмы развития и понимания, но современный человек невозможен без позитивного отношения к прогрессу. При этом позитивное уже видится в самом изменении. Лишенный методологии познания мира, лишенный всего, что может быть положено в основу стабилизации собственности суждения относительно мира, единственно, что остается современному человеку – это мир вещей в его изменении и изменчивости, в котором и обнаруживается улучшение, новизна и прогрессивность, которые по сути сегодня являются синонимами. Уверенность в качественно ином уровне жизни сегодня по сравнению с минимальным прошлым, не говоря уже о столетиях, – вот априори жизни современного. Сегодня качественность действия обязательно должна отвечать критериям новизны, иначе невозможно говорить о прогрессе, а соответственно целесообразности. Целью любого развития в мире вещей является необходимое улучшение ранее достигнутого.

Современного человека приучили к тому, что все то, что было до Научно – технической революции – однозначно плохо и деструктивно, что сегодня имеется нечто «такое», что в высшей степени лучше предыдущего. Идея прогресса и вечного улучшения инфицирует любую сферу современного.

Как и любая субстанция, пребывающая в рамках своей бытийности исключительно в области идеального (бытие в возможности), данная идея требует своей реализации столь же постоянно, сколь и всеобъемлюще ее значение и объем распространения. Но ежедневность вряд ли может служить достаточным основанием для подтверждения этой идеи, человеку вообще свойственно проживать жизнь в свидетелях своего медленного и верного умирания, не говоря уже о сопутствующих факторах (потрясения, нервные срывы, алкоголизм, психические заболевания и прочее). Поэтому единственным, в чем идея всеобщего прогресса может найти свою реализацию является мир вещей, при чем не просто вещей, а вещей, крепко увязанных с тотемностью успешности и улучшенности (столь любимое современное понятие – «бренд»). Эта погоня за лучшим в отрыве от функциональности приводит к понятию потребительства современной цивилизации, но проблема глубже. Культ потребления сегодня – это лишь пагубное следствие привитой нам идеи прогрессивности. И, если на заре ХХ-го века человек старого света был раздавлен научно – техническим прогрессом и личность, как таковая, перестала быть вообще значимой, что позволило появиться таким теориям преобразованиям как коммунизм и фашизм, – то сегодня идея прогресса, запущенная в холостую разрушает жизнь индивидуальности, не кооптируя ее ни во что больше, кроме как в идею собственности удовлетворения потребностей. Своего рода рабство желаний быть соответственным, подобным, в то время как все, что есть у тебя, все твои способности все чем наделен ты от природы может пониматься как условие встречности тебя социуму.

Только современность повысила включенность времени в жизнь обычного человек до абсолюта. Все поделено на часы, минуты, секунды. Все в человеке уравновешено относительно рационального использования данного времени, при этом относительность времени как продуцируемость системы отсчета времени далеко не медиатизирована и не вплетена в сознание современности. В итоге в современном новое и прогрессивное неразрывно связано с пониманием прошлого, настоящего, будущего в линейности познания. То, что ранее время вообще воспринималось совершенно по другому, как единой системы отсчета его и вовсе не существовало, был только процесс, – как-то позабыто. Размытость цели, как таковой, и ее отсутствие компенсируется функциональностью, как самой жизни человека, так и рода его занятий, который опять же увязывается для него в какие-то временные рамки. Все выглядит как система зачета и незачета. Места для индивидуального понимания времени нет вообще, а для индивидуалистического, эгоистического тем более. При этом базисные основы зачета всего человеческого оставлены без существенных изменений. Самому широкому кругу лиц до сих пор неясно, что существование превращено в качественное отличие в зависимости от принадлежности к той или иной социальной группе. Прогрессивность и новизна могут существовать только относительно индивидуума, но никак не в отношении абсолюта единого рода человека. Там, где есть человек, плененный общественной формой познания, там, где мы имеем дело с человеком, полностью персоницированным общественным, там нет и не может быть восприятия нового в адекватности его последующего становления. Может быть лишь оголтелое отрицание по невозможности восприятия, враждебность без оценки качественного, насмешка. Общественное не может воспринимать новое, оно может лишь быть подвержено новому, преобразовано этим новым по праву сильнейшего, ибо развитие общественного – это форма копирования и заимствования на основе механизмов естественной изменчивости.

Новое и прогрессивное создается индивидуальностью, для которой это новое и прогрессивное ни в коей мере не является ни благом, ни тем более лучшим по отношению к общественному. Для личного новое это всегда шаг назад, это всегда выключенность из общественной жизни, из общественного процесса построения и воспроизведения. Это одиночество и невозможность быть прижизненно оцененным. Такова природа создания нового, которое отнюдь по определению не есть еще общественное, или в какой – то степени принятое общественным. Вопрос о том, что для общества благо в новом тоже не совсем достоверен. Закрепление за новым, в особенности за новым, которое приняло форму общественного, формы лучшего, это вопрос легализации своих действий творческими личностями – победителями. Внушить, что вновь отстроенная форма общественных отношений является лучшей – это форма успокоения и сглаживания вновь возникающих противоречий социума, которые необходимо генерируются в революционной картине изменения социального. Это касается всего, начиная от первых демократических революций, и заканчивая введением безналичных расчетов и денег. Здесь немаловажную роль играет уровень доверия нынешнего среднего человека значению, которое ему сообщают. Если ранее жизнь человека была зациклена на многовековые процессы, которые приобретали свою титульность от Бога, то с появлением нового, новейшей формы мышления и оценки действительности единственным гарантом достоверности значения для человека стала система государственных отношений. Более того, само государство в некоторой степени зависит от авторитетности своего суждения. Если ранее классика понимания государственного учила тому, что авторитет государственной власти ничтожен и он никогда не сравнится с авторитетом первобытнообщинного строя, то сегодня роль авторитета власти в государственном строительстве абсолютна. Государство вынужденно завоевывать авторитет у граждан, а, соответственно, заинтересовано в таких гражданах, мнение которых не стоит ничего, и способность которых к суждению невероятно низка и практически сведена к нулю. Необходима система автоматизированных координат, реализация которых автоматизирована до абсолюта и поэтому несложна в понимании. Положительно – качественное отношение ко всему новому и прогрессивному, одобренному государством как квинтэссенцией общественных отношений здесь незаменимо.

Но задумаемся, так ли уж мы прогрессивны? Где же критерии прогресса? Что является методикой и методом определения прогрессивности? Улучшения, новизны? Сообщает ли современность что-то такое индивидуальному, что, несомненно, улучшает это индивидуальное. Или задача в корне неверна и прогрессивность и улучшение происходит не относительно индивидуального, а в отношении группы каких – либо других ценностей и ориентиров? Для человека не произошло никаких позитивных изменений в отношении его качественного состояния. Если брать линейку состояния человека во все времена, то следует отметить, что человек никогда не был так несвободен, как сегодня. Добровольное рабство. Рабство идеи социального устройства, благополучия, статуса, соответствия, социальной полезности и необходимости похитило все у человека. В том числе и способность свободного, открытого противостояния. Если ранее право рождения и детерминизм были уравновешены возможностью колонизации открытых земель, мятежом, простым уходом от общественного, то сегодня нет места собственности духа. Все покрыто и пропитано сетью общественного понимания и общественных порядков и ценностей. На карте все меньше белых пятен и их уже почти не осталось. Флибустьеры выродились как вид. Состояние покоя, единственное к чему стремится человек, недостижимо. Равновесие внутренних представлений о том как должно быть и бытие в действительности, соответствующее внутренним ожиданиям, сегодня практически невозможно. Современный индивидуум это субъект, включенный в вечную гонку, это путник, стремящийся пересечь линию горизонта.

Свобода воли как декларация превращается в мощный регулятор общественных отношений при том, что объект воли и ее проявлений полностью принадлежит структурируемой общественной форме. В современном мире все принадлежит государству. Нет ничего, что не было бы подтверждено государством в той или иной форме, начиная от брака и заканчивая деньгами, которые по сути есть долговые расписки государства.

Новое как благость. Заблуждение, которое в своей реализации привело к миру, в котором нет места не только истине, но простому здравому смыслу. Мир, кастрированный в области проявления своих страстей и от того импотентный на личностей. Любая индивидуальность достаточно яркая, способная к революции – однозначно чужда современности, ибо современность со всей мощью новейшего и технического стоит на пороге катастрофы, что и сама осознает в достаточной степени.

Естествознание заменило нам гуманитарное объяснение устройства мира, но не дало предельного критерия для мира чувственного, для мира действия, действительного. Если ранее гуманитарное объяснение мира как чуда, как творения Господа, упиралось в коррелирующую составляющую человека, его повседневную бытийность, то сегодня все можно скрыть и все можно приукрасить таким образом, что самое чудовищное будет благим, а самое благое станет чудовищным. Как будет выглядеть мир через 5—10 лет – это уже загадка, да и будет ли он. В этом ли, собственно, прогресс новых богов технического? Если бежать к пропасти будучи уверенным, что спасешься можно бежать вполне радостно, но человеческое, сущность человеческого, составляют такие простые принципы как встречность и подобие. Они могут называться как угодно – формой сопереживания, единобытием и так далее, но человек там лишь человек, где он включен в систему организации себе подобных. Отсюда и все психологические экзистенциальные кризисы взросления, и страхи одиночества и так далее, и тому подобное. Кто же сегодня это подобие? Нет, в сегодняшнем улучшенном мире все внутреннее, все подобное, отнесено более к сфере психоанализа, к сфере социального отклонения, любое проявление чувственного, подлинно душевного, больше относится нами к неуравновешенности и неврастении, чем к тому, что должно быть в социально – активной сфере. Подобие образам и маскам, нареченным и расчерченным средствами медиатизирования (телевидение, газеты, интернет и прочее). Человек как «третий человек» Платона, вечно недостижимое и познаваемое исключительно через призму имущественного, – это основа устройства бытия, которая была еще в Древнем Риме. Так ли уж прогрессивно это сегодня? Но не забудем, что государство отняло у нас право на завоевание и насилие, оно даже отняло право на убийство ради чести – единственно подлинный капитал Человека Разумного. Все, что остается нам сегодня – роль просителя. Нам внушают, что блага цивилизации выросли настолько, что я как современный человек могу больше, чем ранее жившие. Но, если мои возможности и выросли в сто раз, то возможности государства и общества в его лице выросли в сотни тысяч раз. Кто я как личность в социуме, где существует только то, что названо, при том, что называется только то, что исключительно выгодно государству, обществу?! Культивируются и конституируются только те ценности, которые управляемы, которые доступны для восприятия общественного, отношения стоимостные, право и власти-притязательные. Но никто не отменял законы естественного отбора. В современном обществе любая индивидуальность есть аномалия, которая просто не выживает на фоне активных личностей, занимающихся общественными формами жизни. Это ли есть прогрессивность и улучшенность? При этом переубедиться в обратном невозможно, потому что человек современного типа, который в повседневной жизни даже на землю ногой не ступает, а ходит исключительно по асфальту, не говоря уже о том, что весь его быт состоит из достижений научной мысли естествознания, в своей действительной жизни полностью принадлежит общественному. Более того, уровень техники и мира вещей требует именно включенности разума настолько, что на анализ и прочее не остается времени физически. Если ранее жить в определенной социальной прослойке означало весьма мало знать о другой социальной прослойке, то сегодня в части того, что касается потребления все знают все и о жизни миллиардеров, и о жизни королевских семей. Есть к чему стремиться. В то же время такие ценности, которые веками помогали жить и выживать – умеренность, золотая середина, добродетель, сдержанность, вера, – просто растоптаны и стерты. Счастье видится как возможность вечного марафона. Та составляющая, которая называется душой сведена к словоупотреблению. Но человек животное, такое же, как и все остальные, со своими потребностями, заданными ему от природы ровно в той степени, в какой природа задана ему, – неизбежно. Никто не отменял страха смерти и форм его подавления, предельности самоиндивидуализации, истины как состояния мышления, при котором не может возникать никаких противоречий, запроса на единение с миром в предельности собственности возможности его понимания и ощущения. Современное общество в наименьшей степени удовлетворяет данные потребности, а правильнее было бы сказать, не удовлетворяет их вовсе. В то время, как общественное – это сумма сложения внутренней необходимости неограниченного количества лиц, объединенных единством времени и пространства. Не потому ли все больше людей уходит и сбегает не с территории, что сегодня весьма сложно, но из собственности духа (наркомания, алкоголизм, сектантство, терроризм, организованная преступность и прочее)?

Но в общем – то личность всегда сама определяет себе меру возможно – должного и на нее, наверное, не стоит опираться как на меритель меры. Общество… Так ли велик прогресс, форма улучшения общественного за счет новизны в отношении прошлого и есть ли вообще новизна? Качественное отличие, как по-системе организации, так и по уровню мобильности, безопасности? Сильно ли современное государство выигрывает по-сравнению с предыдущими периодами? Мы здесь даже не будем касаться критики деления периодов истории и не будем подвергать сомнению факт отличия современного от предыдущего. Еще раз оговоримся, нелинейные концепции развития общества и теории локальных цивилизаций не составляют конкуренцию мифологии современности, которая потому и является мифологией, что аксиоматично определяет наличное бытие массы неперсонифицированных субъектов современности, служит основанием и мотивом принятия решения любого члена общества по вопросу, включенному в сферу мифа. Эта мифология развития человечества однозначно сегодня учит тому, что сейчас лучше жить, чем скажем 100, 1000 и 10 000 лет назад. Так дети считают себя умнее и лучше родителей.

Если сравнить темпы роста научно – технического прогресса со времен локальных цивилизаций, изобретения письменности, «именной культуры» (М. К. Петров) и до начала ХVII, а можно XIX века, то мы с необходимостью обнаружим тот факт, что развитие общества, которое можно отследить по форме его организации (государству) неизменно регрессировало.

Что есть прогресс для такого образования как государство, общество? С учетом того, что данные образования являются иллюзорными понятиями в той же степени, в которой они есть необходимость, следует воздержаться от их определения через целеполагание, тем более политическое. Данные конгломераты парадигм действительного существуют в своей закономерности развития и любой внешний фактор (например, все тот же фактор личностного) влияния, который на первый взгляд для них является чуждым, на самом деле, является одной из системных постоянных. Чужеродность здесь является своего рода качественной характеристикой фактора явления и по-существу антагонизма не образует. Как и любое явление, определяющие себя в рамках времени и пространства, существующее в заданности значения, общество (и форма его структурированности – государство) могут прогрессировать или регрессировать в отношении категории сходства и различия по отношению к среде своего развития, конкурентной среде. Абсолют доминирования в заданности территории, времени и значения по-сути означает утрату среды обитания, ибо в данном случае само образование подменяет среду, поглощая ее. Абсолютное существование вне рамок среды обитания возможно только в идеальном плане, как идея. При том, что государство является бытием в возможности права, а право есть бытие в действительности государства, являясь в то же время воплощением ценностей общественного в тот или иной период времени, нам придется свести бытие государства и общества к представлению о них неограниченного круга лиц. Но данная теза порочна. В различные периоды времени государство и общественное были персонифицированны, символизированны и индивидуализированны совершенно различным образом, но всегда при этом реальность существования государственного и общественного доказывалась индивидууму самым недвусмысленным образом, снимающим все экзистенциальные сомнения последнего (изгнание, остракизм, смертная казнь, лишение свободы и прочее). Поэтому мы трижды можем доказать, что государство и общество не существуют в области действительного как подлинность соответствия понятийного плана – расстановка возможности применения организованного насилия в отношении отдельно взятой личности не изменится. В крайнем случае, может измениться формальная сторона (не правосудие, а открытая месть, не управление, а война и так далее). Далее в первом приближении следующим образом определить прогресс, по крайней мере в системе управления, – чем больше управляемость за счет убежденности и добровольности объекта управления в отношении целей субъекта управления, – тем лучше и прогрессивнее управление. Первейший инструмент власти таким образом – убеждение, и в крайнем случае принуждение. А наивысшая форма прогрессивности таким образом – жгучее желание объекта управления исполнения команды управляющего, понимание управляемым результатов управления как высшего блага для себя. Отсюда и определение управления как деятельности субъекта в интересах объекта управления. Отсюда и патерналистские концепции управляющих (правитель – Бог, отец народа, лучший друг и так далее). И с этой точки зрения все выглядит достаточно прогрессивно в линейности концепции развития общества. Сначала рабовладельческое государство. Для каждого, кто хоть когда – нибудь содержал рабов, понятна ужасающая невыгода рабовладения. В современности, например, только очень богатый и состоятельный человек может себе позволить раба. При этом рабство понимается нами как гласное публичное безволие раба по отношению к хозяину, плюс прочие атрибуты. В зависимости от способа подавления воли, рабство может быть обеспечено кандалами и надсмотрщиками, либо непосредственным психологическим давлением и принуждением – это, суть, методика (в любом случае внешний контроль рано или поздно переходит во внутренний). Рабовладение чрезвычайно утомительно, так как требует само по себе ужасающего внимания в отношении тех, чьим хозяином являешься. Если загоняешь рабов до смерти, то неминуемо жди бунта, если предоставляешь щадящий режим, то жди бунта еще скорее – человеку имманентно свойственно расширять границы, как своей власти, так и свободы. Гласность и публичность статусов «раб» и «рабовладелец» порождает неминуемую энергетику агональности, степень алеантности которой может быть снята только в рамках экзистенциального конфликта. Находиться в состоянии вечной войны может быть и было возможно, но только до периода современного. Рабство сохранялось со всеми атрибутами вещной принадлежности (вплоть до права жизни и смерти) до тех пор, пока не появились мануфактуры, коллективное унифицированное производство, огнестрельное оружие как форма основного оружия в армии (построения, системы залпового огня). Именно в это время рабовладельцы осознают, что человек не должен быть физически искалечен наказанием (внезапная отмена телесных наказаний); он должен быть мало – мальски грамотен (уровень техники потребовал возможности восприятия технических норм, закрепленных текстуально), сыт и благонравен, чтобы не обратить технологию вооружения против управленцев. Изменение технологии потребовало изменения формы управления, формы рабовладения. Хитроумным выходом стало рождение идеологии свободы, равенства, братства, демократии и прочее. И здесь казалось бы прогресс. Страх наказания был заменен желанием соответствия стандарту. Механизмы абсолютной встречности и подобия (res vocalis) заменены иерархическими ступенями (сословия, табель о рангах и прочее), механизм принуждения – стимулом потребления. Рабы стали самоуправляемыми и послушными идеологии стандарта, а не кнута. Девиантное поведение усекалось системой правосудия, суды выделяются в отдельную власть, функция которой только в том и заключается, что снимать социальные противоречия действительного по отношения к общей Идеологии. Структурирование последней строится по принципу негативной свободы «разрешено все, что не запрещено», запретом выступает уголовный закон, который структурирует негодование рабовладельца в понятие преступного, преступления. На фоне идеологических лозунгов и прочего картина управления становится совершенно идеальной, наступает золотой век согласия и свободы, который, правда, длится совершенно не долго. До тех пор пока не подрастают дети освобожденных рабов. Узурпировав все каналы распространения информации и значения, государство не учитывает, что в семье, в рамках семьи, изменения не происходят вообще, так как семья понимается как личное, как форма отношений власти для всех, кто находится под властью главы семьи. Ценностные ориентиры новой формы управления не циркулируют внутри семьи. Более того, изменение в рамках семьи невозможно, потому что это не просто строго персонифицированный круг участников, но круг, не приемлющий безразличия – основу бытия людей вместе. В семье все волнительно, все является формой личного дела и участия. Демократические нормы и принципы там не приживаются. Новое поколение выросшее со старыми стандартами и установками «раб» и «рабовладелец» совершенно не готово понимать «систему демократии». Оно похоже на льва в клетке, которому наивный посетитель зоопарка протягивает через прутья решетки кусок мяса в руке, оно не берет мясо, оно откусывает всю руку. Демократия превращается в шаткую и неустойчивую форму организации, так как государство теряет рычаги управления с ростом таким образом социально ориентированных субъектов. Повышается уровень образования для детей, открываются общественные школы, делается упор на просвещение, ищут народных героев. На время это снимает напряжение. Но просматривают опять же вопрос семьи. В итоге получается ужасающий гибрид. Если ранее это были просто недовольные люди, которые не находили выход своей энергии, поскольку не обладали механизмом государственного управления, то теперь это были недовольные образованные люди, посвященные в таинства военного искусства, технологического устройства, социально опасные и волевые. К тому времени умирают Великие притворщики, им не удается вырастить Александра Македонского по образу их кумира Стагирита, но в этом тоже никто не видит «особой» проблемы. Политическая система становится неуправляемой. То здесь, то там вспыхивают глобальные конфликты «одиночек», которые такими остаются до конца своих дней потому, что все им чужое. Правители в ужасе блокируются от проблем сознания силой полиции, коалиций с себе подобными, но процесс деструкции уже неизбежен. Государство теряет управление, государство превращается в цель любого, ибо служит средством и надеждой на разрыв между возможным и действительным в судьбе такого «любого». Мы подходим к ХХ веку. В это же время рост телекоммуникаций отбирает у государства последнее – предельность финансового контроля. Значение, закрепленное в деньгах, окончательно покидает область государственного и сосредотачивается в руках субъектов «свободной деятельности». Противоречия социального достигают апофеоза. Труд человека обесценивается в силу его социальной незначительности, один не может ничего, он потерян, так как изъят из системы управления, человек не чувствует, что им управляют, сам человек управлять собой не способен. Объем доли религиозного управления никоим образом не справляется с системой роста технологий, религия за своими стенами храмов просто не знает технологий. Политическая импотентность руководства церкви (им было лень обучаться, лень вникать, тактика Иисуса как гениального агента Бога была позабыта) решает все. Человек покинут и брошен всеми, смена информационных технологий, разрыв поколений оставляют его в ситуации первобытного страха перед неизвестным, он как будто бы в диком лесу. И это все на фоне безмятежности Востока…