– Иди там быстро поешь, Хажи, потом Далгата отвезешь – крикнула им вслед тетя Наида. Потом спросила Далгата с улыбкой: – Ты Магомеда сына свадьбу видел?

– Нет – ответил Далгат сонным голосом.

– Я тебе сейчас чуть-чуть покажу – сказала тетя Наида, всовывая очутившуюся в руках кассету в видеомагнитофон.

На экране заплясали какие-то знакомые фигуры. Взрослые и молодые. Тетя Наида нажала на стопкадр и обернулась к Далгату.

– Что? – спросил Далгат.

– Это Мадина, твоего дяди Абдулы дочка, на медицинском учится. Нравится?

На экране, подняв руки кверху, застыла девушка, гладко причесанная, в открытом вечернем платье.

– Оставьте да, тетя Наида – занервничал Далгат – не нравится.

– Что не нравится? Посмотри, какая красивая, и дома все умеет…

Далгат встал с дивана и направился к выходу.

– Подумай – слышалось за спиной – свой дом строят, скоро достроят, участок в горах есть.

В прихожей Хаджик уже надевал начищенные лакские туфли.

– Трубку посеял. Когда дрались, наверное – сказал Далгат.

– Не паникуй, я сегодня разберусь с ними – ответил Хаджик – я их опрокину.

– Нух битаги12, Далгат, сегодня свадьба у Залбега, может, там увидимся – говорила тетя Наида.

Арип на прощанье крепко пожал руку и сказал:

– Вещи делай, вещи! Подумай о Всевышнем. Вот держи Фарз айн.

Арип протянул Далгату тонкую книжечку с описанием молитвенной техники.

Далгат сунул ее в папку, пообещал почитать и пошел за Хаджиком.

Стало ветрено. Далгат смотрел, как за стеклом автомобиля летают по грязному городу картонки и целлофановые пакеты. Девушки, разодетые, как продажные женщины, придерживали юбки и волосы. Хаджик смотрел на них и хохотал:

– На них, на них смотри!

Несколько раз он вылезал из машины, чтобы поздороваться со знакомым джамаатом, толпящемся на тротуаре, или выписывающим круги на авто.

– Четкая тачка, правда? – хвастался Хаджик – я на ней за десять минут кого хочешь подцеплю. А ночью вообще атас, я с пацанами вовсю дрифтую. На скоростях по всем улицам.

– А что светофоры не работают? – спросил Далгат.

– Оставь да, какие светофоры, сейчас даже ментов на улицах нет.

– А где они?

– По домам сидят, снайперов боятся. Делай, что хочешь. Правда, у нас же это, бытовухи-криминала особо нету.

– Работаешь где-то? – спросил Далгат, следя, как дергается в такт движению болтающаяся у зеркальца арабская молитва.

– Сейчас нигде, пахан обещал в прокуратуру устроить, там у него друг есть… Знаешь сколько стоит в ДПС попасть, рядовым? – неожиданно спросил Хаджик.

– Нет.

– 250 штук. Хотя этих дпсников только так убивают.

Хаджик сделал какой-то финт, въехал на тротуар и остановился, чуть не задев маршрутку «двойка как троллейбус» с ругающимся маршруточником. Мимо них на полной скорости проехала десятка с гогочущими молодыми людьми. Все они, включая водителя, совершенно высунулись из окон и держались за крышу автомобиля.

– Ай Саул, пацаны! – крикнул им Хаджик вдогонку.

Далгат распрощался с Хаджиком и, пройдя магазин серебряных украшений, зашел в библиотеку.

В маленьком зале, перед разогретой солнцем толпой журналистов, чиновников и пышно разодетых женщин, торжественно сидел президиум. Матроны в газовых платках, крупные скучающие мужчины. В центре – эффектная дама, сильно нарумяненная, с ярко подведенными глазами и глубоким декольте. По стенам – портреты русских классиков и отцов дагестанских литератур. За трибуной стоял невзрачный и потный мужчина в очках, как видно зачитывающий с листа какое-то официально обращение.

– Ваши стихи, Гюль-бике Акаевна, это гимн человеческому труду и упорству – с чувством читал мужчины – Сегодня они знамениты во всем Дагестане, известны в России и за рубежом. В них ярко отображены история родного края, его неповторимые красоты, великолепие заоблачных гор, равнин, седого Каспия, аулов, сел, городов, населяющих их людей. У Вас, Гюль-Бике Акаевна, большое и горячее сердце, через которое проходят все радости и боли родной земли. Вы пишете о трудной судьбе женщины степи и гор, мужестве самоотверженных сынов Дагестана. Ваши стихи нравственно воспитывают молодежь и являются жизненным маяком для подрастающего поколения. Поздравляю Вас с выходом пятнадцатой книги. Пусть растут и крепнут Ваши творческие успехи и достижения! Спасибо!

Раздались шквалистые аплодисменты. Расчувствовавшаяся Гюль-Бике привстала и, вся сияя, дважды поклонилась, сначала в сторону трибуны, потом – залу. Выступавший мужчина, также светясь от счастья, бережно сложил официальное обращение, снял очки и откашлялся.

– Вы меня извините, пару слов от себя скажу тоже. Я давно влюблен в поэзию виновницы нашего торжества. В ее стихах ярко встает образ кыпчакской женщины, наездницы, повелительницы тюркских степей. Гюль-бике – женщина Великой Степи. Она уже легенда при жизни. Ее поэзия глубока, как Каспийское море и высока, как наши Кавказские горы. Расул Гамзатов, когда читал стихи Гюль-бике, говорил: «Вот поистине народная поэзия». И я каждый раз потрясаюсь, когда читаю ее стихи о любви, о душе, о природе, о народе. И еще Гюль-Бике, тут я теряюсь прямо, что сказать. Она очень великолепная женщина. Она прямо, как душистый цветок на склоне Тарки-тау. И сейчас я держу ее новый сборник «Избранное», и с благодарностью читаю дарственную надпись «Дорогому Калсыну, дорогому брату, дарю ноты моего сердца. Твоя Гюль-Бике». Я, милая Гюль-Бике, тоже пришел к тебе со стихами. Надеюсь, они хоть чуть-чуть сравнятся с твоей красотой.

Гюль-Бике разомкнула ярко-красные губы и чуть подалась вперед. Раздались сдержанные аплодисменты.

– Республиканской библиотеки, тихо двери распахнув,Я пришел к тебе на вечер, дорогая Гюль-Бике,Что могу тебе сегодня, как джигит я, предложить?Только звук кумыкских песен, дорогая Гюль-Бике!Наши предки величавы, ты такая, как они!Книги Пушкина читаешь, пишешь даже лучше ты!Любоваясь, я склоняюсь перед милой Гюль-Бике,Твоя книга заблистала, как алмазы при луне!

– читал невзрачный мужчина.

– А теперь – сказал он после продолжительных аплодисментов публики – я думаю, надо пригласить сюда Юлю Исаеву, которая перевела стихи Гюль-Бике на могучий русский язык.

Последние слова мужчина громко выкрикнул в зал, сорвав еще несколько хлопков. Вышла низенькая девушка с длинными запутанными волосами.

– Стихи нашей прекрасной поэтессы переведены на многие языки мира – говорила девушка, сильно волнуясь. – Я постаралась сохранить в переводах ту великую силу чувств, которая Гюль-Бике присуща.

– Прибой… шум моря так меня волнует,И ветер на меня холодный дует,Равнина тюркская, как женщина лежит,И солнце уж ушло в зенит…

Пока читали стихи, Далгат искал глазами Халилбека. В первом ряду он приметил седой и плоский затылок, наверняка принадлежащий дяде. Задержав на нем взгляд, Далгат принялся рассматривать других мужчин. Они практически все были в возрасте и казались утомленными даже со спины. Кто-то зевал, кто-то вытирал шею салфеткой, кто-то рылся в кармане рубашки или украдкой шептался с соседом. Фигуры в президиуме, приученные к длинным заседаниям, напротив, застыли, как монументы. Далгат увидел, что переводчица, сильно тушуясь и горбясь идет на место, а за трибуной уже стоит известная народная поэтесса Патимат, которую невзрачный мужчина успел назвать мужественной горянкой, бросающей платок мира между разгоряченными мужчинами.

– Она идет по жизни, как по разбитому стеклу босиком, раня в кровь ноги. – восклицал он, теребя очки— и сегодня она хочет сказать небольшое напутствие нашей дорогой Гюль-бике, которой мы желаем прославиться на всю страну так же, как Патимат.

Патимат была в летах и пестро разодета. Волосы, собранные в виде высокой башни, украшались большой коралловой заколкой, а пальцы – кубачинскими перстнями. В ушах висели тяжелые серебряные серьги с крупными камнями. Наброшенная поверх ярко-алого свободного платья, схваченного старинным поясом, волочилась по полу длинная зеленая шаль.

– Когда я была маленькая – начала поэтесса скрипучим голосом, разведя руки в стороны – я шла с кувшином к роднику, чтобы принести домой воды. Из-за царственных острых гор вставало солнце, и луч солнца отразился в серебре моего начищенного мелом кувшина. И я сказала: «Да, я буду поэтом». Так, во мне до сих пор живет та девочка с длинными косами, готовая вскарабкаться на вершину Акаро, чтобы увидеть восход солнца и радугу, сотканную из частиц рассеивающегося утреннего тумана.

Далгат ерзал на стуле, смотрел на седой затылок Халилбека и ждал, когда сможет подойти поближе и выманить его в коридор. Но тут Халилбек обернулся к Далгату, и оказался вовсе не Халилбеком, а работником какой-то из коммунальных служб, часто виденным по местному телевидению. Почувствовав досаду, Далгат снова оглянулся кругом и увидел рядом с собой худощавого черноусого мужчину с буханкой белого хлеба под мышкой. Буханка под мышкой так удивила Далгата, что некоторое время он молча просидел, разглядывая паркетный пол, а потом обратился к черноусому с вопросом:

– Извините, Халилбек здесь, не знаете?

– Ушел – отвечал мужчина. – и я пойду уже, часа три сидим, скучно здесь.

– Точно ушел? А куда? – переспросил Далгат.

– Он речь сказал, а потом убежал, на свадьбу спешил. Сюда, в «Халал» у моря.

Далгат вспомнил, что тетя Наида что-то говорила про свадьбу Залбега. Вокруг громко и упорно захлопали, отчасти перекрывая скрипучий голос. По-видимому, речь народной поэтессы затягивалась или шла по неправильному руслу.

– Когда меня обступало лицемерие – надрывно говорила поэтесса, – я бежала в родной аул и прижималась щекой к его вековым камням. Сила духа предков передавалась мне через эти камни, и я думала: даже превратившись в камень, можно сохранять теплоту души… Я…

Аплодисменты возобновились. Откуда-то, с букетом роз выбежал заметно нервничавший ведущий презентации. Он преподнес Патимат цветы и, выждав несколько минут радостных оваций, увел поэтессу вон. Гюль-Бике продолжала торжественно улыбаться.

Внимательно оглядев зал и еще раз убедившись, что Халилбека нет, Далгат начал выкарабкиваться наружу. Тем временем к столу президиума, держа в полных руках микрофон, вышла кокетливая полнозадая дама в блестках.

– Вай, я так волнуюсь, потому что мне предстоит спеть песню на стихи самой Гюль-Бике – пояснила женщина звучным голосом.

Гюль-бике снова подалась вперед и сплела, усеянные золотом, пальцы.

Но Далгат уже выходил на улицу. Вслед за ним вышел худой мужчина с буханкой под мышкой и пожал ему руку, представляясь:

– Яраги.

– Далгат.

– Какой молодой человек и на вечер пришел – сказал Яраги – а я вот не хотел идти. Я уже плюнул на них. Почему говорю, в лезгинскую секцию захожу, приношу стихи, говорю, так и так, дайте в издательство. Не дают. Почему говорю, этой Сивли Ярахмедовой пятый сборник выходит. Мне говорят, ама-а-ан, она же в министерстве сидит! А ты не сидишь. Клянусь, так говорят.

Они шагали прямо по краю проезжей части, потому что узкий тротуар уже года три, как был перерыт и завален досками. Из распахнутых дверей лавок неслась музыка и голоса. На деревянных стульчиках сидели менялы и зазывали: «доллары берем, доллары берем». Кое-где, пятачки перед частными магазинчиками были выложены цветной плиткой, на которой зимой скользили каблуки красавиц. Вспотевший Яраги вынул из кармана штанов тонкую книжку в мягкой обложке, на которой изображались горы и пирамидка какого-то селения.

– Вот, в Москве только смог издать, мне родственник помог. Почему говорю, здесь не печатают. Это не стихи у меня, здесь просто размышления о родине – пояснял Яраги, протягиваю книжку Далгату.

Далгат взял книгу, пролистал и положил ее в кожаную папку, рядом с посланием для Халилбека.

– Я тогда в «Халал» пойду – сказал Далгат – мне Халилбек нужен. За книгу спасибо, обязательно прочту.

– Спасибо, дорогой! – растрогался Яраги – там мой номер записан, ты мне позвони. Приедешь ко мне в Мамедкалу, у меня там виноград растет, жена долма сделает.

– Как-нибудь – обещал Далгат.

Он старался идти по тени, но тени почти не было. Тяжелые наряженные женщины, откуда-то скопившиеся на дороге, закрывали путь и мешали ему идти. Обогнав их, он нырнул за угол, где стояла толпа мужчин среднего возраста и плотная, широкая в обхват бабья фигура в шелковом платке, упершая руки в бока. Шел привычный и полутайный торг о цене. Один из мужчин, конфузливо ухмыльнулся зазевавшимся прохожим девочкам: «Уходите, девушки, вам нельзя здесь». Далгата, кольнуло, когда он увидел эту толпу и место, где сам однажды точно так же стоял и торговался, чтобы потом провести два часа с бесстыдной скуластой женщиной.

На длинном заборе, за которым тянулось многолетнее и мучительное строительство спорткомплекса, кто-то написал углем без знаков препинания: «Сестра побойся аллаха – одень хиджаб». Чуть дальше – «Дагестан, защити религию Аллагьа словом и делом! Внуки Шамиля» и наконец – «Смерть врагам ислама аллагьу Акбар». Между ними радужно лепились афиши концертов и рекламы салонов красоты.

Около большого перекрестка, где обычно слонялись со своими автоматами бездельные рядовые милиции, грызя семечки и приставая к медленно прогуливающимся модницам, было оглушительно шумно. Из джипа, надрывающегося от рева местной эстрадной музыки, торчали чьи-то босые ноги и прищелкивающие пальцами руки. По обочинам дремали толстые и худые бабушки с мешками жареных семечек, а из внутренних, завешанных бельем дворов, доносились разноголосые крики.

Дома так и норовили съесть тротуар вместе с наваленными кучками мусора. Кто обнес себе двор забором прямо по проезжей части, кто проглотил трансформаторную будку и дерево, кто на маленькой пяди земли возвел себе длинную, в шесть этажей башню. Забыв, что растут на плоскости, дома по горской привычке лепились друг к другу. Квартирные многоэтажки со всех сторон обрастали огромными пристройками и застекленными лоджиями, а частные саманные хаты упрямо и нудно обносились высокой стеной из модного желтого кирпича.

Далгат свернул в сторону мелких улочек и еврейских кварталов, кучкующихся вокруг порта и холмика Анжи-акра с маленьким маяком на вершине. Он уже слышал звуки лезгинки и видел «Халал» с открытой мансардой и мелькающими белыми фигурами. Во дворе у банкетного зала стояло двадцать или тридцать украшенных лентами автомобилей, возле которых носились тучи детей Невесту, видимо, привезли недавно, потому что, поднявшись по лестнице, Далгат сразу же увидел потного зурнача и барабанщика, которых кто-то поил минералкой. Зал был накрыт на три тысячи человек и полон людьми, большей частью знакомыми или где-то виденными. К Далгату сразу подлетел веселый родственник с брюшком и стал обниматься:

– Салам алайкум, Далгат! Ле, Исрапил, это Ахмеда, мунахIал чураяв13, сын, помнишь. Как на отца похож, ва! – восклицал человек с брюшком, радостно представляя Далгата окружающим мужчинам. Те, в основном, узнавали Далгата и звонко хлопали ладонями в пожатии. Обойдя довольно много людей, Далгат оказался в плену двух каких-то женщин в фартуках, с масляными руками. Женщины что-то спрашивали про его мать, и Далгат отвечал им, что мама сейчас в Кизляре. Его подвели к старухам в длинных светлых платках, сидящим в ряд за щедро накрытыми столами. Начались объятия и поцелуи. Далгат давал старухам чмокать себя в руку и отвечал невпопад, потому что ни вопросов, ни ответов не было слышно из-за громкой музыки.

Освободившись, он вспомнил, что ему надо бы внести свою лепту. Недалеко от входа находился столик, за которым сидели две тети с калькулятором и тетрадями, куда записывалось, кто и сколько дал денег. Далгат подошел, поздоровался, кое-как пересиливая музыку, и отдал почти все, что нашлось в кармане.

– Далгат, салам, идем, что здесь стоишь, пошли резко! – крикнул ему в ухо, откуда-то возникший молодой родственник, вихрастый и беспокойный, увлекая, мимо бесчисленных столов в центр событий.

Перед столом молодых, за которым висел красный ковер с выведенными ватой именами «Камал и Амина», шла бурная пляска. В центре тесного круга, медленно и неповоротливо крутилась невеста в пышных юбках, дерзком декольте и опущенным в смущении, сильно накрашенным лицом. Вокруг невесты, оттеснив жениха, козлами скакали его друзья. Один лихо взлетал, горделиво поводя плечами, другой, сменяя его, вертелся на месте, третий, в свою очередь выхватывал у второго белую, в шифоновых кружевах палку, выкаблучивал ногами и выделывал вокруг невесты пасы руками, то неожиданно и быстро смыкая их вокруг ее талии, то воздевая над ее сложной прической и посыпая дождем из смятых купюр. Под зажигательную музыку хотелось плясать, но Далгат зарылся в толпу гостей и только хлопал. Девушки были особенно ухожены и наряжены, все сверкали какими-то украшениями и стразами.

Невеста продолжала лениво переступать ногами, обмахиваясь веером и придерживая кринолиновые юбки. Пока раззадоренные юноши без устали состязались в танцевальных прыжках и кульбитах, издавая громкое «Арс» и прочие молодецкие крики, худая женщина сосредоточенно ловила бумажные деньги, падавшие невесте на голову, под ноги и в складки платья. Расфуфыренная эстафетная палочка мелькала то в одних, то в других руках. Спустя пару минут невеста, видимо, устала крутиться, и вместе с подругами, оправлявшими ей наряд, все так же медленно и осторожно, начала пробираться к месту. Далгат увидел улыбчивого жениха, рыжего и высокого, идущего следом, и вспомнил, как в детстве, в старом селении, они сами были на чьей-то свадьбе. Тогда все сельчане усеяли плоские крыши домов, а на улице, на стол молодых посадили пестро украшенную козлиную голову. Носили тяжелые подносы с хинкалом и вареным мясом. Какой-то ряженый мужчина семь дней разливал вино, а гости семь дней танцевали под зурну и барабаны.

Пока Далгат воспоминал, круг раздался и разлетелся на отдельные танцующие пары. Какая-то девушка тронула его за локоть и поднесла скрученную салфетку, как знак приглашения. Далгат попятился и хотел отказаться, но, засмущавшись, все-таки принял салфетку и воздел кулаки. Пройдя три круга вместе с плавно семенящей девушкой, Далгат почувствовал неловкость за свои скупые и неумелые движения и остановился, слегка склонив голову и похлопав партнерше в знак окончания танца. Девушка взглянула игриво и удивленно, и пошла прочь, а Далгат быстро смял салфетку и сунул ее в карман. Приглашать никого не хотелось.

Он оглядел многолюдный зал и подумал, что Халилбек мог легко здесь затеряться.

– Салам, Халилбека не видели? – спросил он у проходящего сухого человека в фетровой шляпе.

Сухой человек с интересом посмотрел на Далгата и спросил:

– Мун лъиль вас14?

– Мусал АхIмал вас15 – ответил Далгат.

Сухой человек оживился и повлек его за собой.

– С нами садись – кричал он сквозь грохот лезгинки.

Сели. На столе стояли блюда с голубцами, картофелем, горячими, посыпанными толокном чуду, зелень и закуски. Несколько человек пили водку. Налили и Далгату.

– Вот скажи, земляк – сказал один из сидящих, грузный и печальный, – сколько это будет продолжаться?

Он неопределенно взмахнул рукой в сторону.

– Что? – спросил Далгат, подавшись к его уху.

– Этот хIапур-чапур16.

Музыка оборвалась и в возникшей тишине слова человека прозвучали громко, как выкрик. Далгат ничего не ответил, и молча наложил себе в тарелку каких-то баклажанов и чуду. В здоровенных динамиках у стены послышалось шуршание, а затем захрипел путающийся, с акцентом, голос.

– Сейчас, дорогие друзья, родственники, гости, слово я предоставлю очень хорошему, очень почетному человеку, который все делает для родных, много достиг в жизни и, короче, помогает им во всем. И в этот день, когда соединяются сердца наших дорогих Камала и Амины, он скажет им напутствие. Слушай сюда, Камал! Потом поговорить успеешь. Тебе сейчас уважаемый Айдемир расскажет, как тебе поступать в будущей семейной жизни. Айдемир, вот скажи мне…

– Ле, земляк, не знаешь, что сказать, да? – спросил грузный мужчина Далгату, не слушая косноязычного тамаду.

– Не знаю – отвечал Далгат, подцепляя масляное чуду.

– Бардак же кругом, кругом бардак – качал головой мужчина.

Из динамиков уже несся голос Айдемира.

– Сегодня соединяются сердца представителей двух народов, двух великих народов Дагестана – вдохновенно и с пафосом говорил голос – аварского и лакского. Мы очень рады, что наш Камал, которого я еще помню вооот в таком возрасте, теперь такой джигит, орел, и что он женится на самой красивой девушке Амине из знаменитого аула Цовкра. Весь мир знает канатаходцев из аула Цовкра и я желаю Камалу, чтобы со своей женой ему было легче, чем канатаходцу на канате. Давайте выпьем за эту новую семью! Пожелаем, чтобы у Камала и Амины родилось десять детей! И все радовали своих родителей.

Айдемир, видимо, поднял бокал, так что все мужчины встали. Далгат тоже поднялся и пригубил для виду. Когда снова уселись, грузный мужчина опять обратился к Далгату.

– Вот лакцы – хорошие они, а даргинцы они шайтаны, купи-продай.

– Почему это? – спросил Далгат.

– Как это, почему? Все знают это! Торговцы они – с чувством сказал ему собеседник. – Выпьем давай.

– Э, ты на даргинцев тоже много не капай, Сайпудин – сказал ему сухой, в шляпе – наши тоже очень много бизнес делают. Вот, Ахмеда сын скажет.

Но Сайпудин молча проглотил водку и снова обратился к Далгату.

– Я, вот этими руками всю жизнь что-то делаю – пожаловался Сайпудин – и все просто так уходит. Туда отдай, сюда отдай, в школе учителю отдай, в вузе за сессию отдай. Дом же есть, никак не построю, двадцать лет строю, теперь сына на работу устраивать надо деньги собирать. Жене говорю, цепочку продавай. Жениться будет, как свадьбу ему сделаем? Красть придется.

– Что красть? – спросил Далгат.

– Невесту, да! – воскликнул Сайпудин – тогда банкет собирать не надо, просто магьар17 сделаем и все.

– Нет, плохо жену красть, это чеченцы крадут, а мы не крадем, нет – вмешался седой мужчина, сидевший напротив. Далгат обратил внимание, что у него на голове, несмотря на жару, высится каракулевая шапка.

– Вах, Далгат, ты что здесь сидишь, танцевать идем – к Далгату нагнулся троюродный брат, белозубый, с умными глазами.

– Привет, Малик – обрадовался Далгат, поспешно вставая с места – иду.

– Стой – сказал Сайпудин, неловко вскакивая со стула и чуть покачиваясь – я твоего отца знал.

Сайпудин навалился на Далгата всем телом, обнимая и хлопая его по тщедушной спине.

– Вот это держи – сказал он, доставая из кармана мятую купюру и всучивая ее Далгату – мне Аллах много денег не дал, но я всем даю.

Далгат осторожно отстранил от себя Сайпудина вместе с его купюрой.

– Спасибо, у меня есть, сыну отдайте – сказал он, оглядываясь на Малика.

– Обижаешь! – воскликнул Сайпудин и под шумно-одобрительные комментарии сотоварищей вложил Далгату купюру в карман джинсов.

Далгат опешил и попытался вернуть деньги, но Малик взял его в охапку и повел к молодежи:

– Оставь да их, сейчас жениха похищать будем – смеялся Малик.

Из-за длинного стола на них с любопытством смотрели девушки.

– Это что, Далгат что ли Мусаевский? – говорила Залина протяжным голосом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Общество (араб).

Обращение к мужчине (авар.)

Улица 26 бакинских комиссаров в Махачкале.

Обращение к женщине (авар.)

Спасибо (авар.)

Обезьяна (тюрк.)

Спокойствие (араб.)

Скотина (араб.)

Обряд обрезания (араб)

Убери (авар).

Форма отклика на зов вроде «что?» (авар).