Нет предела

– В два дня желательно все оформить. И ты все подбери, чтоб ни сучка, ни задоринки, – разливая по рюмкам коньяк, напутствовал Болоткова военком, – Чтоб все честь по чести!

– Не волнуйся. Ты делай документы, он завтра будет готов. Сейчас, прямо от тебя, махнем на вещевой склад: экипируемся, как положено.

– Что их делать…

Садясь в машину, Олег спросил: «Слушай, начштаба, а как с квартиркой быть?»

– Как это?

– Ну, так это. Квартира у меня хорошая. Двухкомнатная.

– А что ж ты молчал? – растеряно зашипел Болотков.

– Выскочило из головы.

– Выскочило… разволновался. Хорошо, что не отвалилось. Кто там прописан?

– Я, один.

Генка стрельнул взглядом в сторону.

– Нет проблем: едем в жилфонд и в бюро по трудоустройству, потом к нотариусу. Ничего, дела житейские, – успокоил он Сарина.

– Трудоустраиваться зачем?

– Узнаешь, отмахнулся Болотков.

До вечера вопросы с квартирой утрясли. По документам завербовался Сарин рубить уголек в Воркуту. Составили завещание о наследовании жилплощади по истечении двух лет сыном Олега. При наступлении совершеннолетия он может поступать с квартирой, как ему заблагорассудиться.

Генка сначала заартачился, потом махнул рукой:

– Все правильно: много в рот положишь, можно и подавиться.

– Это ты о чем? – не понял присказки Олег.

– По бабам поехали, капитан, вот об этом я!

– Набрав выпивки, закуски, закатились к девчатам-швеям в барак.

– Что-то не по чину развлекаешься, – заметил Олег. Болотков, стоя на деревянном покосившемся крылечке, вытирая пот с лица, буркнул:

– Дитя трущоб, родился и вырос в этом бараке. В исключительных случаях навещаю: цени, капитан. Сарин наклонил голову, прищелкнул каблуками: «Почту за честь!»

Гулянка получилась ошаленная. Не успели они ступить в коридор, как их со всех сторон облепили детишки. Генка избавился от них по-барски: сунул красненькую черноглазой девчонке.

Светочка, мороженного на всех, – восторженно галдящая толпа вмиг очистила помещение. Болотков облегченно вздохнул, – «Вымогатели».

Барак двухэтажный, семей на пятьдесят, некоторые комнаты были заселены молодыми девчонками. Выглядывали их смазливые любопытные рожицы.

– Не заглядывай, не наш контингент, – Генка потащил Олега к угловой комнате:

– Тут мы жили, сейчас сестра с мужем ютятся.

– Что ж не подмогнул с квартирой: ужас какой-то, содом.

Болотков свирепо посмотрел на Сарина:

– Помолчал бы.

– Извини.

– Ладно, прощаю.

Сестра Генки – молодая, статная женщина с такой же серо-стальной колючей остринкой в глазах, встретила их довольно холодно.

– Тебя только и ждали!

– Галочка, в чем дело, что случилось? Полгода не виделись.

– После твоего «виденья», моего Ваську с работы чуть не поперли.

– Где же он сейчас, бедолага?

– В ночную, слава богу, отбыл, успел.

– Ну, тогда зови Верочку, друга в Афган провожаю.

Галина с интересом посмотрела на Олега.

– Ну, раз такое дело… зачем тебе Верочка? Кобель ты, Генка, хоть и шишка большая. Чего женщине голову крутишь? Отстань от нее, дай жизнь устроить.

– Ладно, ладно, завела, иди.

Сарин наблюдал за перепалкой. Чувствовалось: есть между сестрой и братом не только внешнее сходство. На Олега пахнуло домашним милым уютом, защипало в глазах.

Пришла Вера – полненькая хохотушка, потом еще постучали, еще: и через час комната не вмещала всех желающих выпить с отбывающим. Напутствия, пьяные речи, сигаретный дым, гитара, – все перемешалось в дикой какофонии. Сарин закручинился. Как ни приятно ему было, что искренне, по-человечески его провожают, а в душе боль: чужие люди его напутствуют в дорогу, чужие люди здоровья желают. Болотков подсел к нему, обнял за плечи.

– Извини, капитан, хотел праздник устроить. Ну, расслабься, что поделаешь? Жизнь такая проклятущая.

– Не извиняйся: тяжело мне – это да. Ну, а одному как? Верно все: мог бы и к своим с тоски ринуться.

Олег внимательно посмотрел Генке в глаза, тот свои не отвел.

– Верно понял, и это тоже… Ну, лады, меняем кабинет, пришло время по-тихому отдохнуть.

– Навряд ли получится, и сколько их можно менять, эти кабинеты. Тут на целую неделю работы.

– Успокойся, главную заповедь пьянки не забывай: больше пьешь, больше закусываешь.

Олег и без Генки знал святое правило застолий. Но в какой-то момент почувствовал, что еще чуть-чуть, и безобразно упадет под стол. Ринулся к Болоткову, тот отмахнулся.

– Галя, присмотри за капитаном.

Последнее, что помнил Сарин, это как поили чем-то сильно шибающим в нос. Вяло отметил: «нашатырь – уже не поможет». И темнота, провал, очнулся от крепких шлепков по щекам. Затем его схватили под мышки сильные руки, жестко куда-то потащили. Голова болела, тошнило, успел заметить во дворе газик Болоткова. Его поволокли мимо, к колонке в глубине двора, там слышался шум воды, приглушенные стоны, ругань, кто-то над Сариным пробасил:

– Хватит, товарищ подполковник, простудитесь. Капитана в порядок привести пора.

Олег и охнуть не успел, как его сунули под тугую ледяную струю. Сил сопротивляться не было: терпел.

– Ну, как?

– Хорош, дай дохнуть! – обессилено опустился на крылечко.

– Товарищ подполковник, ну разве так можно? Ваша все училище на ноги поставила.

– А… пошла она!

– Она то пошла, а я всю ночь вас искал.

– Ну и что ж не нашел?

– Со мной ездила.

– Да!.. Молодец, Гринев! На дембель первым поедешь.

– Она говорит, последним отправит.

– Хватит! Я пока начальник штаба! Эй, Са… Максимов, ты как?

– Ой, не могу, кишки вывернуло.

– Ничего, посиди, подыши. А и славно же мы гульнули! Давай так сделаем: сейчас мы тебя завезем домой. Учти, опохмелка за военкомом! Сам напросился… Подъедем после обеда. Не шастай, отлежись – времени мало.

– Где бродить? Ждать буду.

– Ну, добро, садись в машину. Погнали, Гринев.

Глава 3

Олег вышел из машины, постоял у подъезда, провожая взглядом отъезжающий газик. Осмотрелся. Восходящее солнце пламенеющим, золотистым заревом прихватывало верхушки сосен. Дом до нижних этажей весь в розовом цвете. Запахло свежей хвоей, терпкая, острая горечь. С Волги тянуло прохладой, запахами разлагающихся водорослей. «Цветет водичка, – подумал Сарин, – вроде, рановато. На рыбалку так и не сходил». Несколько раз тяжело вздохнул, поднялся к себе в квартиру.

Открыл балконную дверь, разделся, встал под душ. Минут двадцать стоял, попеременно включая то горячую, то холодную воду. Вышел на балкон, крепко растерся полотенцем, подставил тело чуткому, ласковому утреннему солнышку. Как в парном молоке: и не жарко, и не прохладно, – грань, после которой начнет припекать. Полежал немного на диване. Спать не хотелось. Пустой желудок сердито заурчал, требуя завтрака. Хмель почти не ощущался, так, некоторая слабость. Не с чего болеть: пили коньяк, закуска, вроде, неплохая, а уж спал, как в обмороке – расслабуха. Олег заглянул в холодильник: бутылка вермута в гордом одиночестве. Тебя тут не хватало. Поморщился, повздыхал. Налил полстакана, выпил. Нашарил в ящике стола корочку, похрустел: есть все равно хочется. Выудил из под пустых полиэтиленовых пакетов два брикета горохового супа, поставил воду. Присел на табуретку у стола.

– Со мной ли это все происходит. Что я делаю? Может, отказаться?.. Нет и нет! Поздно, поздно! Встал, прошелся по квартире. Чистенько, пристойно. Чего не хватает? Женского голоса, детского смеха. Ну, забронировал, а дальше как? Ага! Паспорт где? Вот. Положим подальше. Пригодится. За квартиру, вроде платить надо? Или, Генка сказал, что с этим вопросом проблем не будет? Не забыть спросить. Все же сходил в сберкассу, заплатил за полгода. Помчался домой, суп на плитке, плита газовая. Открывая дверь, поводил носом, черт, забыл включить. Аппетит пропал. Решил вздремнуть до Генки. Уснул неожиданно быстро. Спал крепко, пронзительные звонки с трудом вывели его из кошмарного забытья. Открыл глаза: белый потолок, знакомые обои. Фу, черт! Приснится же такое. С минуту лежал, вслушиваясь в нетерпеливые, нахальные трели звонка. Испугано подскочил, крикнул: «Иду!» – открыл дверь.

– Ну, ты что! Ну, вояка, так спать! Хоть из пушки пали, весь этаж взбаламутили, – возмущался Болотков. Первым, отодвинув животом Сарина, прошел военком, за ним, с узлами, громила Гринев, шофер Генки. Последним, с пакетами и кульками Болотков.

– Ну? Живой? – осмотревшись, спросил Генка.

– Жив – здоров, чушь какая-то приснилась.

– Это по молодости лет бывает, – усмехнулся военком.

– Да-да, сейчас мы выпьем, и за кошмары, и за то, что молоды, и за то, что там еще кой-чего крутится, – Генка покрутил пальцем у виска. Потом погрозил военкому, – а если там перестанет крутиться – вертеться, то и выпить не за что будет… а может и некому!

Болотков был под хмельком: весел и бесшабашен. Полковник, наоборот, суров и торжественен. Слова Генкины ему не понравились, нахмурился.

– Бросай тут, – кивнул шоферу на середину комнаты. – Часика через четыре подъедешь.

– Может, помогу? – с сомнением оглядывая офицеров, спросил Гринев.

– Иди, иди, сами управимся.

– Ну, ладно, – качнув головой, шофер скрылся за дверью.

– Распустил ты его, Болотков.

– Ничего подобного, а вот от помощи зря отказались, он бы за десять минут управился.

Андрей Яковлевич сердито посмотрел на Генку:

– Язык придерживай при подчиненных.

– А то, он дурак.

Да что с тобой, салагой говорить. С чего начнем? Кто на кухне? Я, наверное. А вы формой займитесь. Через полчаса, Генка, исколов пальцы иголкой, взвыл.

– Где этот чертов военком? На кухню смылся.

– Ну, что кричишь! Давай сюда. Погоны не можешь пришить. Что значит, не кадровик.

– Ага, не кадровик, – Генка облегченно перевел дух. – Ну, как там закусь?

За стол Олег офицеров пригласил уже в форме. Примерил фуражку, пару раз крутанулся: кругом, направо, налево.

– Как и не снимал, – удивился военком.

– А что ему сделается, сам же говоришь – кадровик, – хмыкнул Генка.

Андрей Яковлевич открыл холодильник, достал бутылку водки.

– Хватит коньяк жрать, – разлил сорокоградусную по стаканам. – Больше ничего не нашел, рюмок, фужеров нет, – встал, расправил плечи, подобрал животик, – ну, давай, капитан Максимов, не посрами Отечество! Друзей не забывай! Подвинул Олегу огромную мясистую помидору, – Бычье сердце, – люблю целые, с грядки, угощайся! – Окинул внимательным, прищуренным взглядом комнату, застолье, посмотрел на Олега, – Хоромы, скажем так, не богаты, не богаты. Но глаз нужен. Кто присматривать будет?

Болотков наполнил стаканы.

– Кто присматривать будет?

– Есть тут одна, – нашелся Олег.

– Надежный человек?

– Да что ты прицепился! – не выдержал Генка. – Все мы сделали. Живым выйдет из этого дерьма, сам тут жить будет. Нет – сыну распорядился.

Андрей Яковлевич взял стакан.

– Гена, ты ведь, действительно, молодой. Из-за этой площади такой может сыр-бор разогреться, что и костей не соберешь. Ну, а если все по уму сделали, то и слава богу.

Болотков открыл холодильник, достал еще бутылку.

– Ну что, теперь за пап, за мам?

Олег помалкивал, закусывал ветчиной, сыром. Он проголодался, дело уже к вечеру, а кроме стакана вина с утра во рту ничего не было.

– Ты ешь, ешь, – напутствовал его полковник. – Смотри, как живые, – он ножом с хрустом развалил надвое трепещущую, исходящую розовым прозрачным соком, помидору.

Генка протянул к мясистой красной половине руку, неожиданно отдернул ее:

– Да оно бьется!

– Ну, все, готов ЭНША.

Андрей Яковлевич макнул дольку в солонку, отхватил кус: по жирному подбородку заструился сок, закапал на скатерть, оставляя почему-то ярко-красные, расползающиеся пятна. Испуганно уставился на них, тряхнул головой, растеряно глянул на Сарина, потом на Болоткова, потрогал пальцем, лизнул. Опять растеряно посмотрел на офицеров.

– Язык прикусил от жадности, – засмеялся Генка, – Смотри! С лица сходит, сейчас блевать помчится.

И действительно, военком, зажав рот ладонью, ринулся в ванную.

– Зачем ты его так?

– А… пошел он! Крыса! Ты был на кладбище?

– Конечно.

– Вот, вот, у него спроси. На аркане не затащишь. Он – «не переносит» – зло передразнил Генка. Взял половину похожего на сердце помидора, аккуратно посыпал солью, откусил, потом еще, еще.

– Вот и все. Прекрасная овощь, чем и знаменит наш город. Налегай, там таких нет. Вспоминать будешь – слюной изойдешь.

Появился Андрей Яковлевич, смущенно покряхтывая, подсел к столу. Долил в стаканы водки.

– С детства кровь не переношу.

Генка что-то хотел сказать, потом махнул рукой.

– По последней! Завтра с утра заскочу за тобой. Борт транзитом до Ташкента будет, может, на нем получится.

Вышли из подъезда. Вечерний воздух посвежел, загустел запахами. С Волги потянуло пахучей сыростью. Болотков раздул ноздри, развернул грудь.

– Как вода-то пахнет. Вроде гнильца, вроде прелость, а вроде огурцами свежими.

– Травой скошенной, сеном степным, – вставил военком.

– Морем: йодом, солью, рыбой, – добавил Сарин.

За домом зашумела машина, вывернулся из-за угла Газик. Андрей Яковлевич приобнял Олега.

– Ну, капитан, ни пуха, ни пера. Завтра без меня. Чем мог, тем помог!

Болотков сплюнул три раза:

– Там я пакетик положил, в сумку твою курсантскую, отдашь, если спросят меня. – И на вопрошающий взгляд Олега, небрежно бросил:

– Ничего криминального. Деньги там. Знакомый попросил передать с оказией. Долг, какой-то. Не афишируй особенно, – махнул рукой, – до завтра.

Олег постоял, не спеша побрел по тропке, среди сосенок, в сторону автобусной остановки. Мучительно хотелось увидеть сына, прижать, приласкать, почувствовать родное, доверчивое тепло под рукой. Посмотрел на себя в оконное стекло магазина: фуражку забыл. Остановил такси: «Подбросишь до окраины?» – «Садись, командир!»

Таксист попробовал разговорить Олега, но, встретив короткие односложные ответы, замолчал.

– Тут сверни, – Сарин показал на проулок. – Потихоньку рули, у второй улицы остановишься.

Этот город любил природу: хоть центр, хоть окраина – зеленые аллеи. Тещин – второй дом. У двора асфальт, в этот год, наверное, положили? На лавочке, в тени тополей сидит сама; старшая дочь, Ольга, стоит напротив. Сын с велосипедом ковыряется, прислонив его к дереву. Сарин отпрянул от окна, шофер молчал. Олег гонял желваки, вминая в себя желание рвануться из машины, упасть перед ними на колени, крикнуть: «Люблю я вас, простите; может, никогда уж не увидимся, не держите зла, обиды на меня!»

Ольга что-то сказала сыну. Тот, беспомощно запнувшись, сделал несколько шагов к машине.

– Поехали!

Когда выезжали на трассу, Сарин оглянулся: три одинокие фигуры застыли у кустов сирени: «Вот и проводили». Шофер покосился на Олега.

– Твои?

– Да… мои…

– Куда теперь?

– Назад, домой.

– Уезжаешь куда?

– Уезжаю.

– В Афган, наверное?

– Может быть…

– Чего ж не вышел, а как не увидишь больше?

– Испугался.

– В таких делах страх побоку, семья не шутка. Вот у меня, например, – досказать не успел, подъехали к остановке.

– Извини, сколько с меня? Домой пойду.

– Подожди, командир, не надо денег, на минутку задержу, – шофер, может немного старше Олега, достал из бардачка бутылку водки, – Желаю тебе, капитан, вернуться живым и здоровым, к семье вернуться. Счастья желаю от всей души. Он выпил, налил Сарину.

– Спасибо за добрые слова, за пожелания, и тебе всех благ.

Долго стоял на остановке, провожая и встречая автобусы. Стоял, ждал, может приедут. Нет!!! Никого нет. Побрел домой.

Вынул из вещевого мешка полевую курсантскую сумку, взял в руки пакет. «О-го-го! Рублями насовали. На паперти стоял?» – опустил сверток в среднее отделение, с одной стороны положил томик стихов Блока, с другой пару общих тетрадей с конвертами. Кому писать? Сверху положил бритвенные принадлежности, тюбик зубной пасты, крем, одеколон… «Вот так-то лучше будет». Вышел на балкон.

…все на земле умрет,и мать и младостьжена изменит,покинет друг,но ты ищи другую радость…

Блок… Жгуче защемило где-то глубоко внутри, сгреб на груди рубашку, вместе с кожей прихватил, больно, даже не заметил. Замотал головой, застонал. Не думалось, что так трудно будет менять, пусть никчемную, пустую, но ставшую такой привычной, эту жизнь. Часть какую-то, часть… А как легко получалось в пару со стаканом водки, в одинокие вечера отправляться к черту на куличики.

Вот и намечтал… Мой дом, моя крепость, – все беды, невзгоды нес сюда. Больной, униженный, избитый в любом состоянии стремился под эти стены… Захлопнул за собой дверь, и все: можно упасть, перевести дух. Олег любил свою квартиру, как живое существо любил, как отца, уверенного, сильного, которого чуть помнил, и которого ему так не хватало в детстве. Он не бежал со своими болями, переживаниями к матери: терпел, мучился, уходил на речку, часами сидел на берегу, вглядываясь в мрачную глубину. А теперь вот эти стены. Все нес сюда: унижения, растерянность, стыд. Отлежится, отболит, передумается, перетрется, и, как говориться, с Богом, вперед.

Из-под балкона кто-то его позвал. Перегнулся через перила: соседка с нижнего этажа, Света.

– Ты что там пыхтишь? Гостей проводил? Что за праздник?

– Добрый день, Светочка! Может, зайдешь на минуточку? Дело у меня к тебе небольшое.

– Ладно, загляну. Дочку уложу и забегу.

В некоторой обиде Олег на Свету. Красивая, молодая, одинокая женщина, живет с дочкой. Больше ничего о ней Сарин не знает. Если не брать в расчет, что относится к нему с сожалеющей покровительностью. Считает его неплохим мужиком, но для жизни никчемным человеком. А лучшего отношения и ждать нечего. Раза два пугал соседку Олег, и обязательно ночью это случалось. Замок у него английский: дверь захлопнул и все. Через балкон Светкин лезть приходилось. Выговаривала та ему, Сарин отмалчивался: обидно, а что сделаешь. Не всегда таким был.

С Дальнего Востока началось: сбежала от него Ольга. Сарин в госпиталь попал, жена забрала сынишку – и к маме. Приглянулся молодой техник, загуляла разлюбезная, и тю-тю. Турнули Олега из армии, с полгода по миру поболтался, к семье решил податься. Считал, что он – сторона пострадавшая, униженная: вроде, простил любимой – все будет хорошо. Ан нет, по-другому считала Ольга. Понесло его милую по гуляньям, не остановить. Техника побоку, мужа по-другому. Так и расстались с драками, скандалами, с милицией.

Ну, а с соседкой подлое недоразумение произошло. Света думает, что Олег ей банки на балконе побил. Ох, как она возмущалась тогда, грозилась участковому сообщить. Сарин застыл, окаменел, в ушах звон, кровь от лица в сердце острыми, больными толчками. Казалось, разорвется на куски от обиды и унижения. Не разлетелось. Только и спросил у Светы: «Когда банки я тебе разбил?» – невидяще отвернулся.

Заскочил он тогда домой в неурочное время, без предупреждения. Долго не открывала Ольга, наконец, щелкнул замок, лицо – белее мела, в полуобморочном состоянии, особенно, как на балкон вышел. Вот так, оказывается все было. И покатился снежный ком – разлад в их семье, беспорядочно и безобразно.

Обиделся на свету Олег. А та, признав ошибку, кокетничает потихоньку. Только сосед сумрачен, глаза опустит, и стороной. Да не обида это, самолюбие мужское, униженное, голову к земле гнет. Видится Сарину теперь во всяком взгляде насмешка и презрение. Мол, что, мужик? – гуляет твоя баба? Пьешь, вот и гуляет! А может, и пью потому, что она подлая. И люблю ее, такую, не смотря ни на что.

Олег осмотрел комнату – непорядок. Чтоб не вызывать лишних вопросов, форму убрал в шкаф. Чемодан и вещмешок забросил на антресоли. Немного нервничал: мальчишка, тепла ему, видишь ли, захотелось, ласки, слов добрых, рук женских, нежных. А все же устал от одиночества, неустроенности, от мужских, жестких компаний. Отношения грубые, иногда злые. На себя злые: за безденежье, за нищету, за невозможность чувствовать себя мужиками в этом мире.

В дверь позвонили. Светлана – стремительная, черноокая хохлушка, робко осмотрелась.

– Ты один?

– Конечно, заходи.

– Никого не оставил?

– А… вот ты о чем?

Это бывшие сослуживцы на проводы зашли: уезжаю. С женщинами принципиально не вожусь. Проходи, присаживайся.

– До сегодняшнего вечера, да? Ого! Какой стол! И ветчина… а фруктов… виноград, арбуз. Все не тронуто. Ждал своих, наверное? – Света внимательно, понимающе посмотрела на Сарина.

Олег, чуть подумав, ответил:

– Они ведь не знают, что я уезжаю. Жди, не жди: не приглашал… Не догадались, сердце не подсказало. Да… вот так, не нужен я им…

– Ты меня для чего пригласил? В пазуху плакаться?

– Ну, что ты! Дело есть.

Она села на стул, к окну, оценивающе окинула взглядом Олега.

– Треба присмотреть за таким гарным хлопцем? Не жених, мечта: и квартира, и друзья. А где форма? Я же видела, ты по улице в ней ходил. Опять в армии?

– Это я так, для баловства. А если серьезно, без шуток, пару лет подождешь, вот тебе и жених.

– Ой, как долго, я старая буду.

Олег засмеялся.

– Ну, как хочешь. Не найдешь никого, мои слова не забудь.

– Запомню, – лукаво стрельнула глазками. – За что пьем? Куда собрался?

– На Север завербовался.

– Ну, и дурак! – женщина замахала руками. – Ой, какой крепкий. Коньяк? Чей? Иностранный, наверное?

Сарин улыбнулся:

– Лучше нашего, армянского, нет.

– Ну да, тебе видней. А все ж зачем едешь?

– Для чего на Север едут? Денег заработать. Жизнь посмотреть.

– Гроши и тут можно зробить, и жизнь всю не охватишь. Другим оставь, тебе чи мало? – Светлана, вытирая полотенцем яркие сочные губы, плотно подвинулась к Олегу, заглянула в глаза, – Ты извини за тот случай. Люди вы новые. Мужик пьет, баба, естественно, гуляет.

Сарин сердито насупился:

– Как удобно: все на нас.

– А что? Совсем, совсем, прям, пай – мальчик?

– Ну, не совсем…

– Если не совсем, нечего оправдываться. Давай в постелю, ты ж на этот разговор приглашал?

Сарин ошалело уставился на женщину.

– Ну, что вытаращился! Где спальня, хватит закусывать!

Что за напасть, думал Олег, появись ты дня на три-четыре раньше, и пропади все пропадом.

Несколько раз за ночь Света бегала к себе: проверяла дочурку. Уже с рассветом, хищно-бесстыже потянулась, изогнувшись сильным, смуглым телом, выставив упругие, мячиками с розовыми сосками, груди, проговорила:

– Эх, и дура я! Какой мужик под боком прел! Отмыть, приодеть, подкормить… оставайся, Олеженька, на кой тебе этот Север.

Сарин опустил глаза.

– Поздно уже, немного б раньше.

– Ну что, «поздно»… Отдай подъемные или проездные, как их там. Если истратил, найду…

Светлана заегозила ногами, сбросила на пол одеяло, повернувшись, навалилась на Сарина. Жарко задышала в лицо.

– Приезжать будешь? Писать не забывай, письма люблю…

– Обязательно! Писать, приезжать, любить! Следи за квартирой: ключи тебе оставлю. Она забронирована, все в порядке. Квитанция за квартплату на телевизоре.

– Разберусь.

Олег проводил Светлану, потер глаза, взлохматил волосы. Поспать бы… но нет, нужно собираться. Прибрал все, просмотрел углы и закоулки, полазил по антресолям. Кроме паутины нет ничего, все добро за два года жизни. Глянул на часы, время терпело, привалился на диван. Кажется, только прикрыл глаза, и память готовно унесла его в свинцово-промозглые тяжелые облака, мотнула и бросила в ледяную, бездонную пучину. Какая же все-таки препротивная штука, память… Лучше бы вперед заглянуть?.. Нет! Туда и вообще ни к чему. Значит, так тому и быть, если впереди темно и непонятно, то только в воспоминания…

Глава 4

…Запах йода, секущая боль в лице, заломило, закрутило руки. Сквозь мутную пелену проступило наклонившееся над ним лицо, огромные глаза, вытягивающие боль из его измученного тела. В них вопрос, улыбка, и сострадание. Та история имела доброе начало…

Больше месяца пролежал в госпитале Олег. С докторшей познакомиться не удалось, издали несколько раз видел ее: о, как гордо шествует по коридору, – забоялся. Узнал, что зовут Марина Ивановна, что хирург. Что муж ее полковник, начальник хирургического отделения. Лечащий врач у Сарина, нейрохирург, добродушный, пожилой майор и на осторожные расспросы Олега, лишь лукаво посмеивался. Эх, летчик ты налетчик, не тот у тебя полет, молодой человек…

В дверь настойчиво затрезвонили, Олег растерянно таращился на беленый потолок. Ну надо же, как реально: запах йода, острый, соленый вкус на губах, внутри, в легких, в сердце. Покачиваясь, встал. Резко сильно провел ладонями по лицу, открыл дверь… Генка, слегка припухший, с тремя царапинами на щеке: припудрено, но все равно видно. Олег усмехнулся, – Кошачья востра коготка?