Русы

– Правда, – сонно ответил князь.

– А жену свою, Предславу?

– Сама ж знаешь – матушка мне ее в жены сосватала, – Святослав привстал с кровати.

– А наложниц своих любишь? – Не отставала Малуша.

– Чуть-чуть, а тебя – больше всех, – князь зевнул, встряхивая головой. Так закрутились с Малушой, так разнежились – а уже вон, утро.

– Ладно, княже, ты такой, как есть. Мой и не мой. И никогда моим не будешь. По роду своему и характеру.

– Малуш, ты чего, а? – Князь присмотрелся к ней.

– Ничего, Святослав. Тяжела я от тебя.

– Роди сына – мне воины надобны, – Святослав оделся, оправился.

– А ежели дочь?

Он уже не слышал – скрипнула дверь. Малуша вздохнула – как, как все сказать великой княгине? Ему-то, оболтусу, что – ушел в поход, привез новых наложниц. Испокон веку так было. Будет и сейчас, да не в наложницах дело. Ребенок родится княжий, а вроде и нет, вроде робобич, потому как она-то ключница. И за страсть их грешную расплачиваться ему, ее чаду. Едким шепотом толпы в спину, пренебрежением знати, насмешкой братьев, сынов законных. Так она не заснула, так все и тонула в хлопотных бабьих мыслях. Кручинилась, дура, не зная, что родит князя великого. И будет он, сын холопки Малуши и Святослава, править всей Русью. И породнится с самой Византией, мечом добыв царственную жену.

Летело время, бежало – старые становились седей и согбенней, а юные – усатей да широкоплечей. Летело время – Руси на пользу. Милосердные боги знали, что надо еще чуть-чуть, немного, дать покоя русам, не тревожа их войнами. И войны обошли ее стороной, как степной изменчивый ветер. Рубилась Хазария с арабами, деля земли. Грызлась Византия, толкаясь с германцами и присмиряя данников. Грабили печенеги, просачиваясь в Каспийский проход. Грабили, пока не ловили их и сажали на кол. Только юная Русь, наливаясь соками, понемногу слезала с печи, чтобы взять свое

За столом сидели трое. Те, кто решали все.

– Княже, первое дело – каганат подвинуть. Все им дань платят – вятичи, поляне, касоги, язиги, аланы. Да спавянских племен еще тьма. Купцы, караваны – все мимо него идут. Мышь не проскочит мимо Хазарии, не заплативши. Со всех сторон нас обложили, – воевода Свенельд стукнул по столу. – И есть чего брать с каганата, е-е-есть.

– Сам так разумею, – князь кивнул. – Каганат как удавка на шее.

– И он с каждым днем становится все сильней. – Кашлянул в кулак Асмуд. – Ежели сейчас его не остановить – туго нам, княже, придется.

– Мыслю я так, – сказал князь, и по голосу воеводы поняли, что их совета боле не спрашивают, а объявляют свою волю. – Тесно на земле нам двоим. Тесно. Берем дружину, Свенельд, и идем к славянским народам, что есть данники Каганата. Чую я, – усмехнулся князь, – не любо ярмо им Хазарское. Ты, Асмуд, идешь с малой дружиной к полянам, древлянам, кривичам. И говоришь от имени князя Киевского. Ты, Свенельд, идешь с малой дружиной к дреговичам, уличам, тиверцам, северянам.

– А ты, князь?

– Я пойду к вятичам, на них остальные смотрят. Без них поход не получится.

– Большую дружину возьмешь, княже?

– Нет, малую. Мне к старейшинам надо, а не в поле биться. Убедим вятичей – объединим всех славян в Русь.

Воеводы с князем задумались.

– А княгиня что? – Вдруг спросил Свенельд. – Не будет против похода?

– Княгиня? – Озорная улыбка осветила лицо Святослава. – Ее доверенные люди уже, небось, рассказывают ей, как хазары притесняют христиан. Так что, воевода, думаю, сама княгиня на днях позовет меня к себе и будет просить защитить собратьев по кресту.

– Хитер, княже, хитер, – треснул смех Асмуда. – Небось, доверенные люди с твоего навета княгине-то жалобятся?

– Не ведаю, о чем ты, – князь с воеводами заулыбались.

– Все, – внезапно нахмурился князь, – пора. И да – скажите племенам, чтоб дань Каганату отдавали по-прежнему. Не время, еще не время кагану знать, что я хочу стянуть аркан на его толстой шее.

Блестящие металлом дружины в остроконечных шлемах, сияя серебром на солнце, потянулись в леса, болота, окрестности. Как лучи. Как пальцы ладони юного князя, задумавшего собрать все в один кулак. «Умен, умен, – с уважением и какой-то тоской думал Свенельд, раскачиваясь на коне. – И ведь никто ему не подсказал – все сам. Старею, наверное»

Свенельда кольнула обида и ревность. За то, что не он шепнул князю первым. Что не он, многоопытный матерый волк, увидел, наставил. Он с внезапной злостью позавидовал юным, безусым дружинникам, у которых все впереди. Человеку ж всегда всего мало. И хоть пожил ты вдоволь, пройдя сотню битв – а вроде и не жил, вроде охота опять в озорную юность.

Седобородые старейшины сидели кругом. В пламени факелов их застывшие лица не выражали ничего. «Выжидают»

Святослав решительно шагнул в центр круга.

– Что хочет сказать нам князь всея Руси?

Святослав медленно прошелся по лицам. Ждут, недоверчивые и подозрительные вятичи. Ждут, зная, что держат его в своей руке. Ведь не уйдешь в поход без их поддержки, и, хуже того, оставив врагом у себя за спиной. Ждут, гордо задрав подбородки. Славное племя вятичи, и умеют драться – это подтвердят все, даже хазары. Никто не рискует понапрасну тревожить вятичей – слишком тверда у них рука, и они не забывают обид. А их двуручная секира, перед которой не мог устоять ни один доспех? Нужны вятичи князю – и все тут. Князь целую зиму жил с ними. Жил и приглядывался, больше себя показывая – вот он я, ваш. Долго смотрели на князя исподлобья вятичи – такие быстро не убеждаются.

– Братья! – Зычно крикнул Святослав. – Мы одной веры и крови. Мы русы, славяне. И гоже ли нам, потомкам прибившего щит к воротам Царь-града Олега, склонять свои шеи перед погаными? Доколе будет каган забирать у нас все? Не мы ли хозяева нашей земли?

Повисло молчание. Только скрип пола да лавок, на которых нервно заерзали первые головы среди вятичей. Старейшины думали – как и подобает зрелым мужам. Их слова на вес золота – поэтому и надо говорить, вынашивая каждое.

– Князь, каганат силен, – начал один из старейшин.

– И он становится только сильнее, – ответил Святослав. – А как вы думаете, почтеннейшие, через сколько зим он сожрет вас полностью?

Вече загалдело, поначалу робко и тихо, потом набирая мощь.

– Или вы, – зазвенел голос князя, – думаете отсидеться в своих лесах? А торговать как? А жить и дышать – как?!

– Дело говоришь, княже, дело, – стукнул об пол старейшина. Вече, помычав, стихло. – Твоя правда – не жить нам так боле. Да и с каганата спросить надо за те тысячи, что он забирал к себе в войско и там они сгинули.

– А скажи-ка, княже, – недобро прищурился один из старейшин, – ведь не каган, а ты тогда дань с нас получать будешь? Так какой нам резон?

– Буду, – жестко ответил князь, – но дань справедливую. И в походы буду брать ваших воев, и платить по совести. Кто не хочет – неволить не стану. Мне свои земли губить ни к чему.

Вече опять забурлило. Хрипатые старцы заспорили – на кону судьба племени. Но… Вместе с князем, широкоплечим, уверенным, к ним пришла и надежда. И хоть молод князь, но что-то есть в нем такое, что ему веришь. Этому лицу, вырубленному с дерева – умному и решительному. Этой твердой складке лба, делающей князя чуть старше и строже. И старцы, помолодев и расправив сутулые плечи, спустя пару часов споров и криков наконец-то сказали: – Да!

Князь выдохнул с облегчением. Такая ноша слетела с плеч – хоть стоял он в пудовых доспехах. За сотни миль отсюда Свенельд и Асмуд, срываясь на ор, суля выгоды, обещая, пугая, сумели-таки убедить и дремучих древлян, и ленивых кривичей, и сонных, скудных на ум полян. И вот ладьи с воями гребут к Киеву – тайком, с острожкой, не привлекая внимания. И вот на кордонах опытные дружинники, погаркивая, учат молодых держать строй, отступать, идти клином. Изо дня в день, с ночи в ночь – князь, несмотря на лета, мудр и никуда не торопится. Целый год ладьи возят припасы; целый год пахари, сменив плуг на копье, мозолистыми лапами оттачивают свое умение. Мечтают прославиться и попасть в княжью дружину – дружина на загляденье, любима и обласкана. А девки Киевские, румяные да пригожие, совсем по-другому смотрели на дружинников – с поволокой, истомой. И в их глубоких темных глазах стаилась надежда и обещание, готовые прыснуть и окатить удалого дружинника, сделав его счастливым. Ну как тут не захочешь в дружину?

Царь Хазарский Иосиф пил шербет среди жен, алмазов, слуг в огромном дворце, усеянном золотом, словно мухами. Нет, формально правил каган – Иосиф усмехнулся. Кто такой этот каган? Сказка для дураков, толпы – но толпе нужен наместник бога. Тоже мне, наместник – Иосиф прекрасно знал, что каган земнее всех земных. И горшки после этого бога выносят слуги, не находя в них ничего божественного. И если его ткнуть мечом, то на землю из священного тела кагана вывалятся такие же кишки, как и у раба. Но… Толпе нужна сказка, и это сказка зовется каганом. Настоящий же правитель – он, царь Иосиф, в его руках армия. И он запросто может поменять этого кагана на другого, сойдет любой олух из рода Ашин – благо, кагану надо выходить из дворца три раза в год и шествовать сквозь толпу, чтобы люд увидел бога. Только щелкнуть Иосифу пальцами – и с десяток горлопанов на площадях заведут толпу. И эта толпа, разрастаясь с каждым часом, бурля и кипя, подойдет ко дворцу кагана, и ворвется внутрь, чтоб Великий каган, божественный и сиятельный, полетел с балкона на камни. Иосиф потом, конечно же, накажет виновных. И даже произнесет пламенную речь в память о сгинувшем полубоге. Потом…

Да-а-а – люди глупы, их легче обмануть, чем переспорить. Слава небесам – нынешний каган тих и смирен, и царь ему в ухо шепчет решения, которые сам же озвучивает от лица кагана.

Ему доложили – вернулся бек с дикой Руси, куда каганат протянул свою хищную руку.

– Ах, да, – Иосиф вспомнил. что посылал бека за данью. Данью со славян, этих угрюмых великанов, что любили свои леса (Боги, ну не глупцы ли они?!) Пусть любят все, что хотят – лишь бы их дань мехами, шкурами и медом приходила вовремя. Ведь все это, добываемое только в Руси, вызывало блеск глаз и зависть заморских купцов. И за меха, шкуры и мед они, не сговариваясь и не торгуясь, платили любую цену. А русским мечникам, этим крепким в бою медведям, вообще цены не было.

Иосиф выслушал, что каган блистательный наместник пророка на этой земле, повелитель луны, земли и воды, и еще раз нетерпеливо переспросил у бека:

– И что ответил князь русов ему, своему владыке, на вопрос о дани?

Бек, дрожа от страха, распластавшись улиткой перед царем, выдавил:

– Великий и сиятельный. Каган ханов, царь царей, владыка сорока народов и всех земель…

Иосиф дернулся с трона так, что хрустнули костяшки. Царь зашептал с потемневшим лицом:

– Сын свиньи и мрака, я без тебя знаю, кто такой каган. Что ему ответил князь русов?

– Он дал мне меч, их меч, русов. И сказал… – Бек начал заикаться.

– Ну?! – Царь приподнялся на троне.

– Платить не будем, – вякнул бек и вжался в пол. Противные липкие капли пота, словно лапы близкой смерти, поползли по телу бека – он задыхался.

– Встань! – Приказал царь, и бек, шатаясь, вскочил. Царь впился в его дряблое лицо взглядом и процедил сквозь сжатые зубы:

– Что же еще велел сказать этот глупый князь?

– О величайший, – залепетал помилованный бек, стараясь стоять твердо на подкосившихся ногах, – повелитель и царь царей, этот князь, это порождение глупости и дерзости, этот…

– Хватит! – Прервал его царь. – Или я прикажу вырвать твой длинный язык.

– Он сказал – Иду на вы! – Выпалил бек и обмяк. Царская стража подхватила его под руки и выволокла с покоев царя.

Иосиф отшвырнул поднос. Во дворце все затихли. Слуги движением глаз предупреждали друг друга – царь взбешен. Лучше бы он орал и топтал кого-то. Хуже, когда кипевшее в нем молчание клокотало внутри. Спустя время он, взъяренный и быстрый, мог приказать зарубить с десяток слуг. Ничего, найдут новых. Царь застыл, смотря в одну точку.

Сиятельный Иосиф, гроза неверных – Да продлит небо его дни! – все не мог справиться с волнением. Ну подумаешь – какой-то дерзкий юный глупец попрал священную волю кагана. Да еще угрожал, безумный, и кому? Сколько таких было – и где они? Стали песком, пылью на копытах каганской конницы. Высохли в клетках скелетами – и продолжают висеть. чтоб вразумлять вот таких наглецов. И этот станет. Но что-то в душе великого царя тревожно заныло, что-то горечью отравляло думы и сердце. Что? Царь не знал. Хорошо быть каганом – спи да жри, вдруг зло подумал царь. А тут…

«Зачем он предупредил меня? Зачем – так никто никогда не делает? Ладно, русы спустятся по Днепру и нагрянут с запада – как и все их князья до этого. Варвары» – зевнул царь и попытался заснуть. Не спалось – и царь долго ворочался. «Зачем?»

Кучки ратников под грозные крики дружинников ходят с копьями, колют мечами, стреляют из лука. Свенельд с князем стоят на пригорке. Любо, ох любо посмотреть на войско русов! Жалко, доспехов на всех не хватает, ну так удачный и сильный воин добудет их в бою. А неудачному они не помогут – таков закон боя.

– Мы не пойдем по Днепру, – сказал князь.

– Нет? – Удивился Свенельд.

– Мы нападем с севера.

– С севера? – Удивился Свенельд, – но это же дольше.

– Вот видишь – если ты удивился, то как удивится каган? – Святослав засмеялся, откинув голову. С бритой головы плеча коснулась оставленная одинокая прядь волос – признак знатного рода. А род Святослава – знатнее некуда. Сам Рюрик его дед.

– Хм, с севера говоришь, княже, – Свенельд долго смотрел вдаль, обдумывая услышанное. – Нам придется идти по землям печенегов.

– И я их куплю, печенегов, – ответил князь. – У нас мало конницы; а без конницы войско не войско.

– Драться они не умеют, – презрительно отозвался Свенельд.

– Зато умеют стрелять из луков, добивать отступающих и бить из засады. Да – и убивать раненных, пленные нам не нужны. И чем больше печенегов ляжет на поле брани с хазарами, тем меньше их пойдут в набеги на наши земли. Готовь ладьи, воевода, мы выступаем. – Князь пошел.

Царя Иосифа в ужасе настигла весть, что русы, как ястребы сверху, прыгнули на Итиль. И царю пришлось срочно спешить туда. Хорошо еще, гарнизон в крепости мощный. Но все равно – кагановы силы разбросаны, а полагаться на степных кочевников-союзников, на эти отбросы, ненадежные, что летний дождь, мог только дурак. Ладно – стены Итиля взмывают вверх, и никому не удавалось его взять. Князь русов безумец – придти к неприступной крепости, в лапы к царю. Иосиф усмехнулся – не пройдет и пол дня, как его бессмертные, знамя пророка, раскидают по полю этих уставших в дороге русов. Войско кагана через ворота-горлышко крепости растеклось по полю густой сметаной.

И войско русов стояло наготове. Впереди – копейщики в три ряда. Позади – два ряда стрельцов. Еще позади них – основные силы, с мечами и топорами, которые скоро понадобятся для ближней свалки, для кромешного месива тесной схлестки. Где жернова мясорубки, где самое то – боевые ножи, с пол метра. Где мечи, булава и кистень. Где решается все – без конницы и лучников, лупящих издалека. Друг другу в глаза, вспарывая животы. Где не ускакать, а только рубить, рубить, рубить, заручившись Перуном. Чтобы выжить и победить.

Царь дал знак, и первые ряды кара-хазар сорвались в бой. Легкие, быстрые, словно молния, они подскакали к русам и дали залп. Русы пригнулись к щитам, второй ряд их поднял наполовину, третий повыше – стрелы хазар застучали по дереву. Русы укрылись сплошной коробкой, оставив лишь редкие щели, в которые попадала дура-стрела. Так и есть – с десяток воев по неопытности где-то рядом взвыли. Умнее будут – русы теснее сжали ряды. Кара-хазары, развернувшись для нового разбега на стену русов, выхватывали жиденькие степняцкие стрелы с колчанов.

Топот копыт. Серая масса кара-хазар несется клубком. Ближе, еще ближе – каган дал приказ. Уже захрустели, согнувшись, луки, уже кара-хазары привстали на конях.

– Пасть!!! – Взревел Асмуд, и копейщики разом свалились вперед.. Стрельцы разжали пальцы – тяжелые стрелы русов, взвизгнув, прожгли лавину кара-хазар. Выдергивая с коней щупленьких степняков, прошивая жиденькие доспехи – три ряда стрельцов все поливали и поливали дождем тающую конницу кара-хазар. Дай бог треть, заметавшаяся, развернулась, надеясь вернуться целой – нет, последний залп стрельцов с мощных луков выкосил почти всех, пришпилив спины к коням.

Царь Иосиф хрустнул кулаком в лицо подвернувшемуся поблизости беку. С оттяжки – бек повалился и заскулил.

– Почему, почему, ишаки и кучи навоза, стрелы русов сносят с коня. а наши лишь царапают их доспехи? – Налитые кровью глаза царя обвели побелевших беков.

– Царь, они у них тяжелее. И длиннее, – чуть слышно ответил кто-то. – А доспехи у наших конников слабые.

– Без тебя вижу, – царь стал остывать. Только дышал, как загнанный конь, вглядываясь туда, где посреди поля корчились ошметки кара-хазар.

– Отправь в бой настоящую конницу, а не этот рваный хлам, – сквозь зубы выплюнул царь, не сводя глаз с поля боя. Русы, гремя доспехами, шли вперед. Понемногу, мощно, уверенно.

Белые хазары, элита, самые могущественные беки со своими воинами, рослыми и свирепыми, выстроились для разгона на ряды русов. Смотря на клочки сгинувших кара-хазар, богатуры презрительно скривились. Сейчас наглые русы увидят, что такое гнев кагана. Сейчас они ощутят страшный удар настоящей конницы – не той, что дергалась по земле, распластанная и переломанная. Горе вам, русы, горе. Белые хазары – богатуры сорвались по взмаху руки. Жалобно загудела земля под копытами тяжелых конников. Тук, тук, тук – конница в доспехах вот-вот впечатает в красно-щитную стену русов. Русы, встав, опустились на колено и уперли древки копий в землю. Миг – и железный квадрат превратился в ежа. И захотелось богатурам-хазарам в первых рядах свернуть в бок, обогнуть колючую стену. Поздно. С разгона гордость Хазарии влепилась в ежа – и разгон ее погубил. Русы не промялись, как все, под ударом тяжелой конницы, а она, застряв на колючках, в агонии пыталась развернуться. Никак – сзади свои же, хазары, напирали. Не повернуться, не достать мечом спрятавшихся в колючках русов, не отступить.

– Ух! – Лучники вспотели, дергая стрелы из колчана и расстреливая в упор зажатых на копьях хазар. Стрельцам даже не надо целиться – лишь потуже натянуть лук и послать в конскую кашу. Ряды копейщиков-русов, сдерживая продырявленную взбесившуюся конницу копьями, стояли. Стояли со вздутыми венами лбов, стояли, хрустя суставами на пределе, стояли, нагнувшись вперед, сверля копьями дальше. Ломалось копье – рус обломком, вынырнув сбоку неповоротливого всадника, втыкал в просвет меж доспехов.

– Пора! – Святослав с дружиной влетели в кашу копейщиков и хазар. Верткие русы резали сбоку и снизу; все новые и новые семечками сыпались на замурованных копейщиками хазар. Великан Икмор, друг князя, просто толкал коня вместе с всадником – и беспомощный конник барахтался уже на земле, пока топор Икмора не успокаивал сверху. Святослав расчищал борозды, шуруя двумя мечами – справа и слева от него самые опытные дружинники щитами прикрывали князя. То там, то здесь хрипящую и застрявшую конницу хазар вспарывали клины русов.

Копейщики, выпустив копья, падали, словно мертвые – на смену им в горы наваленных конников прыгали все новые и новые русы. Отдохнувшие, соскучившиеся по бою – полежи, копейщик, остынь. Ты свою задачу выполнил – теперь мы. Пусть грудь ходит колесом, пусть дрожащие руки как не свои, пусть внутри все пересохло – сдюжили, братцы, выстояли. Кому-то было не выбраться из-под кучи коней – он кричал: – Поможите-е-е-е…

Царь Иосиф обессилено откинулся в позолоченном кресле. Беки, столпившись рядом, боялись дышать. Будь проклят князь русов – это из-за него могущественные и знатнейшие беки, цвет каганата, его дыхание, стоят и дрожат тут как стадо облезлых баранов. Князь русов, дерзец – когда ты, наконец, отступишь? Или запросишь мира – и беки, смотря тебе в глаза сверху, припоминая эту гнусную дрожь, милостиво объявят волю кагана, надевая на тебя цепи и плюя, исказив в гневном оскале толстомордые лица. Или отхлещут на площади, перед тем, как отдать палачу. Когда, рус?

– Пехоту, гоните пехоту, – резко выдохнул царь, еще не придя в себя. Зашумели плети тарханов – из ворот крепости, понукаемые на бойню, тысячами выползали и строились ремесленники, горожане, чернь. Эти будут стоять до конца и не дрогнут. Ведь там, за стенами, их жены и дети, их дома. Да и свирепый царь в случае бегства одарит мучительной смертью – так не лучше ль погибнуть в бою, в славе и гордости. Пехота все высыпала и высыпала, вырастая из-под земли. Русы, отдышавшись, пошли.

Чернь стояла насмерть, ведь ее было намного больше. И отступать было некуда – взбешенный царь приказал закрыть ворота. Войско князя вначале завязло, но полк вятичей взмахами страшных секир расколол хазар пополам. И с двух сторон, в бока хазарской пехоте, дружно ударили конницы. Конница русов, серебряная, молча; и печенежская, зловеще черная, завывая и гикая. И пехота растрескалась, яростно огрызаясь. И побежала, кто куда – но не уйти от печенежских арканов. Много рабов наберут печенеги сегодня – и менялы невольничьих рынков обрушат цены. Много…

– Спускайте бессмертных! – Царь Иосиф заметался по балкону. – Вы, сучьи дети, – он лопнул глазами на беков, – говорили, что Святосляб дурак и сопляк? Вы-ы-ы-ы!

Он пошел по рядом беков, чьи лица враз побелели. На кого падет перст правителя, кто станет таким самым нужным козлом отпущения, чтоб остальные беки, готовые обмочиться под себя, с тихим выдохом вновь родившегося медленно опустили животы? Ну-у-у же, быстрей… Один бек грохнулся в обморок.

Оплошал ты, царь, оплошал сразу. Ведь толком не знал, как люто в ближнем бою рубятся русы, не знал же? Прозевал, проворонил. И поставил против них степняков – тьфу. Степняк хорош в седле, с луком, а в ближнем бою он квел и хлипок. Ты подумал, числом задавишь? И здесь оплошал – степняки легли, что трава, под жилистыми ногами русов. И сейчас на чаше весов – твоя голова, царь. А может быть, и все царство. Так что надеясь еще где-то там, в глубине души, что конница бессмертных спасет бой, глядя на русов, ты вдруг понимаешь – нет, конница пропадет! Ты это знаешь – и все. Вспышкой озарения. Не хочется в это верить, но… Но надейся, царь, надейся, если больше делать нечего.

Знамя пророка, солнце кагана – тяжелая конница безумных диких наемников, чьим хлебом была битва. Они, все в броне, опустили пики. Миг – и сорвутся в центр боя, не щадя ни своих, ни чужих. С пригорка, который поможет набрать разгон – и безумные толпы неверных настигнет воля Аллаха. У них пройдено сотни битв, у них брони покрыты вмятинами, они не знают, что такое поражение. Они побеждали всегда и везде – недаром царь берег эту конницу, как зеницу ока, и пускал ее в ход лишь в самый тяжелый момент. Вот и сейчас бессмертные снова докажут свое превосходство. Ураганом закованной ярости. Многотонная лава пошла, набирая разгон.