Мутанты. Окаянные 90-е

Семён в азарте соорудил кукиш, стал тыкать им в разные стороны, и внезапно остановился, уставившись в немытое стекло окошка.

Представилось Семёну, в самых ярких красках в мозгу вспыхнуло – подходит Витёк к ларьку, важно переговорив с Зинкой, лезет в карман… затем в другой… и тупо моргает выпученными глазищами на ехидно молчащую продавщицу.

Семён, углядев такую приятную для себя композицию, захохотал, согнулся, лупя себя ладонями по коленям, повалился на кровать.

– Вот это да! – давясь от истерического смеха, стонал он, – Витёк разбогател! Заверните весь ларёк, пожалуйста! Ой, не могу… Разжился деньжатами…

Семён посмеялся ещё немного, полежал, успокаиваясь.

«Фу-ух…, насмешил, зараза… Ладно, раз такая картина нарисовалась, значит, так оно и есть. Значит, Витёк скоро сюда примчится – ясен перец! И выходит, теперь ему, Семёну, исчезнуть надо. Разошлись их пути-дорожки, разбежались в разные стороны. Не успокоится на этом Витёк, к гадалке не ходи, не успокоится! Ну и хрен с тобой, инженеришка, я с такой бумажкой заветной и сам не пропаду!»

Семён встал, покидал немногие оставшиеся вещи в свой старый, видавший виды, чемоданчик, накинул бушлат и выскочил из вагончика.

Дверь нарочно открытой оставил, пускай помёрзнет дружок бывший, мозги свои пропитые проветрит, ему полезно.

Ласковый желток утреннего солнца успел не только растопить осевший за ночь сахаристый иней, но и подсушил немного длинную просёлочную улицу.

Лениво перебрёхивались собаки.

Пушистая кошка, гревшаяся на крыше одной из веранд, проводила Семёна внимательным взглядом суженых глаз. Что-то явно не понравилось ей в этом человеке, прижав уши и зашипев, она белой молнией исчезла между сараями.

Семён шёл быстрым шагом, не обращая внимания на собачий лай, помахивал лёгким чемоданчиком. Дойдя до ближайшего переулка, свернул влево, встал за большой морщинистый ствол, раскинувшего голые ветви, дуба, затаился, прикуривая сигарету.

Ждать пришлось недолго. Из-за дерева хорошо было видно, как прошмыгнул, торопясь, распаренный от бега Витёк, держа в одной руке рюкзак, в другой – сумку свою увесистую.

– Давай, давай… – сплюнул вслед ему Семён. – Надеюсь, больше не увидимся!

Он подхватил чемоданчик и, путая следы, дальними проулками, выбрался в город. Семён твёрдо знал, что он будет делать в этот день. Впервые в его жизни появилась какая-то цель, наполнилось смыслом само его существование. Судьба раскинулась перед ним чистым тетрадным листом, и Семён решил отныне писать на нём сам, без подсказчиков. Набело…

Он готов был использовать шанс, выпавший ему, и пожалуй, впервые в жизни не чувствовал себя одиноким, наконец-то у него появился верный товарищ, который не предаст и не бросит, а наоборот – спасёт, поможет выбраться из ямы, в которой он барахтался последние годы.

И неважно, что это всего лишь листок бумаги с напечатанными на нём цифрами… нет, нет, это нечто другое, необъяснимое, как существо высшего порядка, и надо только суметь сохранить, уберечь его, и тогда будет сотка служить ему долго, пока… да к чему загадывать? Всё должно сложиться как надо, и сложится, будьте уверены…

Так думал Семён, избирая свой путь окончательно и бесповоротно, без оглядки сбрасывая с себя прежние заботы и тревоги, как сбрасывает остатки липкого кокона бабочка, впервые расправляя крылья, и не зная ещё, кто она – прекрасный махаон или бесцветная моль.

День уже прощался с городом, уступая нажитое место тихо ползущим сумеркам, когда еле передвигая уставшие ноги, Семён зашёл в платный туалет одного из рынков.

Первым делом, не обращая внимания на недоумённые взгляды, распечатал кусок вкусно пахнущего индийского мыла, вымыл голову под краником треснувшего умывальника. Тут же, достав новую, в целлофановой обёртке, расчёску, окончательно привёл мокрые ещё волосы в порядок.

Затем заперся в одной из кабинок и, положив чемоданчик на унитаз, щёлкнул замками. Быстро скинув с себя старьё, обтёрся недорогим одеколоном, и стал доставать из чемоданчика сложенные пакеты.

Бельё, носки, чёрная рубашка, джинсы, неяркий свитерок и, наконец – лёгкая серая куртка-штормовка. Ботинки пока оставил свои, высокие, со шнуровкой на голенищах. Ничего, что потёртые, зато удобные, а раз так – ещё послужат.

Экипировавшись подобным образом, Семён отодвинул задвижку, и, подойдя к стене, с интересом посмотрел в длинное мутное зеркало, висевшее над умывальниками.

«Нормально…» – оценил Семён, – «не в театр, на первый случай прохляет»

Все вещи были куплены с лотков на толкучке, стоили недорого, но Семёну было наплевать: Китай или родная Тмутаракань, главное обновки пришлись впору, а брал-то без примерки, на глазок. Правда, не брился давненько, ну да это ничего, дело поправимое…

Так… паспорт во внутреннем кармане куртки, несколько пятидесятирублёвок и уважаемый стольник – там же, всё остальное – в чемоданчике. Семён огляделся украдкой, швырнул бушлат и старое тряпьё в угол, вышел на свежий воздух.

День пересекал финишную черту. Ярко светились лампы на высоких изогнутых столбах, ощутимо похолодало, и серая пелена постепенно окутывала город, погружая его в мокрую мартовскую ночь.

Семён бесцельно брёл по шумной улице, изредка покупая что-то по мелочи, уже почти привычно отдавал стольник и получал сдачу. Купленное барахло он сразу же, невольно озираясь, выбрасывал в ближайшую урну.

Многочисленная говорливая толпа равнодушно обтекала его, торопилась домой, к тапочкам, телевизору, вкусным борщам и котлетам. Порядком продрогший Семён так и подумал: – «Домой торопятся…» А у него, Семёна, дома нет, как нет и тапочек с котлетами. Пока нет…

И в самом деле, пора о ночлеге подумать, да не просто переночевать, а комнатку, какую, хотя бы на первое время…

Гостиницы Семён, поразмыслив, отмёл сразу, как не заслуживающие доверия в личном плане – то же самое общежитие, а отдельный номер брать, – это сколько бабок нужно? Да и будут ли пустовать отдельные номера – вопрос…

Высмотрев газетный киоск, он долго разглядывал лежащие за стеклом какие-то разноцветные бусы, зажигалки, журналы иностранные… Наконец, решился, попросил:

– Мне газетку бы… где про квартиры… снять, сдать…

Сунул сторублёвку. Пожилая киоскёрша недовольно поморщилась.

– Где я на вас сдачи наберусь? Ещё что-нибудь возьми, вот кроссворды есть новые…

Семён послушно взял тоненькую книжечку кроссвордов (которую тут же сунул крутившемуся рядом пацану), газету, деньги, и отошёл от киоска.

Выбрав магазинную витрину посветлее, он зажал чемоданчик между ногами, развернул газетный лист, прочитал заголовок.

Правильная оказалась газета! «Квартирный вопрос». В самую точку. У Семёна этот вопрос сейчас наиглавнейшим был.

Не торопился Семён, читал медленно, вглядываясь в мелкие буквы.

«Продаю… продаю… меняю… куплю… ага, вот, сдам…»

Он сосредоточенно хмурил брови, не замечая, что читает, по старой укоренившейся ещё с детдома привычке, шёпотом, повторяя вслух написанное на бумаге, – так понималось легче.

Сдавалось всё, как назло, не по Семёновым финансам, но парень не отчаивался, упорно дочитал газету почти до самого конца. И всё-таки нашёл, увидел маленькое объявление, втиснутое в чёрную рамочку: «Сдаю кварт. Час, Сут., Нед.», что ему на данный момент вполне подходило. Плохо, конечно, что адреса не было, только телефон, но Семён нашёлся быстро.

Выбрав среди спешащих прохожих парня, примерно своего возраста, тронул его за рукав.

– Выручи, братан, набери номерок, я заплачу…

Парень вынул мобильник, шустро набрал газетный номер. Семён взял трубку, услышал протяжное женское: – Да-а… – решительно сказал: – Я по объявлению, квартиру на сутки можно снять?

– Подъезжай, – ответила женщина. – Шишкова, двенадцать, квартира восемь.

– Замётано! – повеселел Семён и, отдав телефон парню, полез, было, за деньгами.

– Не надо… – отмахнулся парень и исчез в толпе.

Семён понятия не имел, где находится улица Шишкова и, вздохнув, подошёл к краю тротуара. Синий «жигулёнок» тормознул сразу же, едва он поднял руку.

– Шишкова, двенадцать, – найдём, шеф? – спросил Семён, приоткрывая дверцу.

– Двести! – быстро ответил пенсионного вида мужичок в линялом, толстой вязки, свитере. По мнению Семёна – чересчур быстро. Семён насторожился.

– Сто пятьдесят, – твёрдо парировал он.

– Садись… – вздохнул пенсионер, и Семён угнездился на кожаном сидении, бережно положив чемоданчик на колени.

Ехали довольно долго; сначала по центру города, потом свернули в сторону окраин, потом ещё и ещё… наконец, машина выбралась к ряду одинаковых, новых по виду, высоких панельных домов.

– Шишкова, – кивнул на дома водитель. – Смотри, где твой…

Через минуту Семён стоял на тротуаре, разглядывая зелёную надпись на жёлтом фасаде дома: «ул. Шишкова д.12»

Пенсионер лихо развернулся, напоследок гуднув клаксоном; всё-таки Семён червонец ему добавил, хоть и кольнуло что-то в груди, не жадность, нет, так… секундное сомнение, небольшая червоточинка…

– Да плевать, довёз и ладно, – пробормотал Семён, поднимаясь на второй этаж. Вот и пузатая восьмёрка на стальной двери. Семён вдавил кнопку звонка. Дверь открылась сразу же, видно его ждали.

Стоявший в дверном проёме черноволосый крепкий парень откровенно обшарил Семёна наглыми глазами и крикнул:

– Аглая! К тебе!

Сам из коридорчика не ушёл, прислушивался к разговору.

Впрочем, разговор короткий был.

Вышедшая в розовом атласном халате, дородная женщина лишних вопросов не задавала, поинтересовалась лишь паспортом и, переписав Семёновы данные в толстую синюю тетрадь, сказала, как отрезала:

– Сутки – штука!

Семён отвернулся, прислонил к шершавой стене чемоданчик, приоткрыл крышку.

Стараясь не обращать внимания на напряжённый взгляд парня, буравивший спину, набрал разными купюрами тысячу рублей. Свой стольник благоразумно в тоненькую пачечку вкладывать не стал, вдруг позже пересчитают, а там – девятьсот…

Тётка, получив деньги, вынесла ключ, показала пальцем на дверь слева и скрылась в недрах квартиры. Парень, однако, уходить не спешил, наблюдал, как Семён ключом орудует и лишь в самую последнюю секунду спросил:

– Может, надо чего?

– Чего? – не понял Семён.

– Девочку с шампанским или просто водяры… – ухмыльнулся парень.

– Нет, спасибо, ничего не надо, – устало отказался Семён, – мне выспаться бы…

– Ага… – покивал парень. – Выспаться – это никогда не помешает. Ну, будет нужда, заходи в любое время.

Он шумно захлопнул дверь, отчего внутри, в квартире, сразу же началась перепалка. Особенно выделялся визгливый голос Аглаи, парень же еле слышно отругивался в ответ.

Семён вошёл в узкую прихожую, включил свет, заглянул в комнату. Кровать, шкаф, телевизор, небольшой столик с мягкими стульями, дверь на маленькую лоджию…

Он разулся, повесил куртку-штормовку на витую железную вешалку, и толкнул дверь справа. Войдя, присел на край ванны, открыл оба крана, стал с интересом наблюдать за льющейся водой. Хорошо…

Хорошо, всё-таки, придти вечером домой, обнять жену, детишек, почитать газетку, телевизор посмотреть.

Семён зажмурился, помотал головой, отгоняя непрошеные мысли, встал, потянулся.

«Рановато мечтать стал, – отругал он себя. – Какая жена? Какие детишки? Сейчас самое жаркое время настаёт, только поворачивайся! Всё продумать надо, обмозговать…»

Семён побрился, полежал, отмокая, в ванне. Фыркая от удовольствия, помылся под душем, потом, в одних трусах, прошёл на кухню. Задёрнув плотные коричневые шторы, он включил свет и достал из чемоданчика ещё днём, наспех, купленные колбасу и хлеб.

«Что-то я сегодня заработался, – с усмешкой подумал он. – Перекусить даже некогда было… И про водку забыл… Странно…»

Семён сидел, облокотившись на стол, курил, стряхивая пепел в стеклянную, круглую пепельницу. Натруженные непрерывной ходьбой ноги гудели как провода под током, есть не хотелось… ничего не хотелось…

В душе почему-то сквозила опустошённость, будто он что-то потерял, нечто родное, важное для него, и искал весь день и не мог найти, и ни беготня суетливая, ни новые впечатления, так и не смогли заглушить, залечить саднящую рану, не смогли вернуть или заменить собой это нечто, утерянное им навсегда.

Вспомнился Витёк; его воровливый, тихий уход, и то, как спешил он назад, к Семёну, запыхавшийся, готовый каяться и извиняться.

Нет, не то… совсем не то… Вовсе не Витёк был причиной странного уныния; что-то другое, обитавшее глубоко в душе, оторвалось и исчезло, и нечем было сейчас заполнить эту стылую гнетущую пустоту. Разве что – деньги…, деньги… Схватиться за них, как за спасательный круг, выплыть, несмотря ни на что, выжить любой ценой, и он выживет, и ещё будет счастлив, будет…

Семён заставил себя подняться, перешёл в комнату, откинул постеленное на кровати фиолетовое покрывало, посмотрел на манящие чистотой простыни, и упал лицом в подушки.

«Надо бы свет выключить…» – эта, вяло пришедшая на ум, мысль, была на сегодня последней.

Семён спал.

Подёрнутая белесым инеем слякоть, отвратительно воняющий гнилью мусорник, съёжившиеся голуби, озябшие посиневшие руки дрожат с тошнотворного похмелья, рядом Витёк роется, косит на Семёна злым взглядом, грозит грязным пальцем, и кто-то плачет, как в детстве, горько и взахлёб…

Семён открыл глаза, сглотнул тягучую слюну, приподнялся на локте, оглядывая залитую дневным светом комнату и включённую люстру под потолком. Припомнил вчерашний суматошный день, откинулся на смятые подушки.

– Приснится же такое… – выругался он вполголоса. – Как взаправду, едрёна корень!

Умываясь, продумывал план действий на сегодня.

Собственно, продумывать было нечего. Забежать в парикмахерскую, а потом – покупать, покупать, покупать… Всё равно – что, лишь бы навар шёл, веселил душу.

Семён вскипятил чаю, благо заварка нашлась в жестяной коробочке на подоконнике. Поел хлеба с колбасой, запил крепким несладким чифирём.

Собирался недолго. Всех сборов – чемоданчик.

Выйдя на лестничную площадку, обострённо почувствовал – смотрят в глазок.

«Смотрите, смотрите, жалко, что ли?»

Семён хотел показать Аглаиной двери язык, но передумал и, насвистывая, запрыгал вниз по бетонным ступенькам.

Сев в автобус, идущий в центр города, Семён стал высматривать парикмахерскую. Сойти пришлось через три остановки.

Маленький, на два кресла, уютный салончик, ему понравился. Душисто пахло мылом, одеколоном; было так удобно сидеть в чёрном мягком кресле с подлокотниками, смотреть отражаемый в зеркале телевизор.

Мастер, девушка в синем халатике, чуть наклонившись, спросила о чём-то. Семён не расслышал, но довольно кивнул.

– Вы покороче стригите! – громко сказал он, боясь, что девушка не услышит из-за включённого на полную громкость телевизора.

Она услышала, улыбнулась, обхватила голову Семёна тёплыми ладонями, повертела, разглядывая, и решительно взяла ножницы.

У Семёна зачесался нос, но выдёргивать руку из-под накидки было неудобно. Он выпятил нижнюю губу, попытался дунуть вверх. Девушка увидела, улыбнулась снова, взяла с прозрачного, из толстого стекла, столика что-то пухово-мягкое, нежно обмахнула ему лицо. Семён, облегчённо вздохнув, стал смотреть телевизор. Тот хоть и стоял чуть наискосок, но в зеркале отражался хорошо.

Шла передача «Милицейский час». Сначала дядька в форме что-то долго и нудно рассказывал, затем показали фотографии.

Семёна будто кипятком ошпарило; не слыша, что бубнит голос за кадром, он неверяще уставился на экран.

Показывали позавчерашнего мужика в кожаном плаще, снятого с разных сторон. Он лежал на спине, раскинув руки, ощерив золотозубый рот. Ещё раз, и ещё… – крупным планом лицо… Он! Точно, он!

«Кто видел, кто знает…, кто знает…» – билось в висках, капли холодного, обжигающего пота, потекли за воротник рубашки.

Он не помнил, как расплатился, как схватил с вешалки куртку, как оказался на улице.

– Этот! – шептал Семён, не замечая уворачивающихся прохожих. – Он! Кожаный! Стольник мне отдал, а сам…

«Убили его, конечно, убили, из-за такого да не убить… Только не нашли у него сотку, не нашли… Дальше искать будут. А дальше – кто? Он, Семён, вот кто!» – с ужасом понял парень, не видя, что бредёт через проезжую часть дороги на красный сигнал светофора.

Резкий, пронзительный визг тормозов и трёхэтажный мат встряхнули Семёна. Он заскочил обратно на тротуар и побежал, нелепо размахивая руками и оглядываясь назад.

Паника гнала его, подстёгивала, заставляя мчаться изо всех сил, не разбирая дороги. За каждым домом, в каждом встречном прохожем, чудилась опасность. Она ползла, заполняя пространство позади него, нависала чёрным безумием. Сейчас сомкнёт круг, сожмёт удушающие объятия, и явятся они…

Они… Кто? Кто это будет, когда ждать? Конечно, уже следят за ним, выжидают удобный момент… Нет, что значит, конечно… Погоди… погоди… не может быть, никак не может…

Семён снова обрёл способность соображать, постепенно перешёл на быстрый шаг, нырнул, прижимаясь к домам, в переулок.

«Чего ты побежал? Дурак! Кретин! Чего ты выдумал? Чего испугался? Ну, убили мужика, так может случайно, или за другие дела, заморочки у всех свои, а сейчас время такое – за рубль удавят… Даже если ЭТО искали, так, кто видел, что он мне сторублёвку сунул? Да никто! Кто докажет? Нет доказательств. Кто придёт? Никто не придёт, никому он, бродяга, не нужен… Постой, а Витёк? Он, сука, всё знает, и сотку даже в руках держал! Ну и что? Он-то знает, да его никто не знает! А если, вдруг, и выйдут на Витька… Где Семён? Нет Семёна! Был да весь вышел! Вот так! И нечего панику разводить…»

Мысли Семёна гулко грохотали в голове, словно камни в пустой железной бочке. Закололо в правом боку, стало труднее вдыхать внезапно загустевший воздух.

Семён пошёл помедленнее, горбясь, втянув голову в поднятые плечи. Он перестал оглядываться, но по-прежнему двигался вполоборота, готовый при малейшей опасности снова броситься наутёк.

Вскоре парень заметил, что загнал себя в совсем уж незнакомый район. Семён настороженно присел на краешек деревянной лавочки, стоявшей у одного из подъездов длинного пятиэтажного дома.

Постарался успокоиться, унять предательскую дрожь в ногах. Вдохнул, посчитал до шести, выдохнул. Вдохнул, посчитал, выдохнул. Сидел, соображал…

«У Аглаи меня не найдут. Во всяком случае – пока. То, что стольник искать будут – несомненно. А где его искать, не знают, иначе уже нашли бы, и пику в бок, без всякого базара… В общем, время у меня ещё есть. Срочно надо бабки раскручивать. Потом-то, с деньгами, ищи-свищи по белу свету! А может сразу слинять? Сесть в поезд и рвануть подальше, считать полустанок за полустанком, и выйти неожиданно, там, где понравится… Нет, нельзя, за вокзалами следят наверняка и в поезде его обнаружить легче лёгкого, и к тому же, что он будет делать в чужом, незнакомом городе? Куда пойдёт? Менты ещё привяжутся, прописка не местная, а порядки везде разные… Нет, пока здесь пошерстить придётся, а лыжи смазать всегда успею… Главное – светиться поменьше, и лучше всего найти кого-нибудь, подставного, за кем спрятаться можно… Жаль, Витёк не сгодился… да ладно, всё в моих руках, разберёмся…».

Семён приободрился, покурил, погладил подбежавшего к нему, чёрного, как смола, бродячего щенка, и тихо сказав ему: – Осторожней надо быть, пёсик… Осторожней… – пошёл к ближайшему магазинчику.

Опаска осталась, конечно, по сторонам Семён стал поглядывать осмысленней, с прицелом, чтоб врасплох не застали. Ничего, и не в такие передряги попадал, а ведь целёхонек пока.

Первая задача – денег поднакопить, значит надо стольник в оборот пускать, не стесняться, но и побаиваться тоже следует, по городу болтаясь…

Покупать Семёну нравилось, благо было где, только не ленись. Спасибо дедушке Борису Николаевичу, в стране – капитализм. Товару – навалом, на каждом шагу – магазины, ларьки, базарчики, просто торговцы-одиночки.

Вон, на углу, бабка с ведром семечек сидит, нахохлилась, давай бабуля, сыпь пять стаканов в свёрнутую кульком газету! Ты гляди, как обрадовалась старая, невдомёк ей, что семечки она Семёну просто так отдаёт, да ещё за это и сдачей приплачивает.

Повеселел Семён.

Кондитерский ларёк – двести граммов леденцов и маленькая пачечка вафель, уже в кармане полтинник с мелочью прибавился.

Газетный киоск – две зажигалки, – ещё восемьдесят.

В универсам зайдя, взял Семён полторашку пива (за это ему шестьдесят рубликов отвалили!), вышел на солнечную улицу.

Весна! Хорошо! Играет в груди, одному ему слышный оркестр, в такт музыке Семён шагает, раз-два, раз-два, чемоданчиком помахивает. Позабыл Семён про страхи-ужасы свои недавние…

Завернув в первый же дворик, открутил пробку, сделал несколько жадных глотков. По-барски поморщившись, поставил бутылку под куст (найдутся желающие, подберут), вытер руки новым носовым платком, деловито поспешил дальше.

Пирожное – в урну, семьдесят рублей – в карман. Колода карт – в урну, восемьдесят – в карман. Так… зубная щётка, паста мятная – это пригодится, это в чемоданчик. Заодно, пока он открыт – деньги в него переложить – особенно мелочь, чтоб карманы не оттягивала.

Иногда, получалось просто, без покупок, сторублёвку заветную менять – «Пожалуйста, хоть по полтиннику, очень надо!».

Совал деньги в карманы, отходил, улыбаясь. Знал, что сейчас, через минуту-другую, появится она вновь, зашуршит приятно, потрётся довольно об руку.

Пообедал Семён горячим чебуреком, «Пепси-колой» запил, разбогатев при этом, ещё на четыре десятки.

Умаявшись, присел отдохнуть на невысокий парапет подземного перехода, закурил, стал не спеша за прохожими наблюдать.

Странно – рабочий день в разгаре, а город забит народом. Все куда-то бегут, мобильники у каждого второго, лица озабоченные, ну это понятно, сейчас деньги – главный пункт программы.

На заводе, нынче, пахать не модно, да и что там заработаешь, на заводе этом? Повкалываешь в две смены, пару-тройку суббот прихватишь, в конце месяца мастер наряды закроет, станет табелем трясти. Аванс, две тысячи, брал? Конечно, как же без аванса… Подоходный, пенсионный, профсоюзный… В буфете, под запись одалживался? Было дело… У Кольки двойня родилась, на подарок сдавали за тебя? Сдавали… Ну и не мычи, получай червонец в зубы и чеши отсюда. Это – в лучшем случае, если простоев нет.

Червонец… А жизнь дорожает…

Дома жена сидит, нервничает, на бумажке столбиком высчитывает, как этот червонец да её пять штук поделить, чтобы за квартиру, свет, газ, телевизор – заплатить, не забыть про взятый в кредит холодильник, дочке-школьнице обновку справить, на хлеб насущный оставить, да ещё на всякий пожарный случай отложить.

А уж, случаев этих пожарных… То колготки порвутся, то каблук на сапоге сломается, то муженёк, под футбол по телевизору, пивка захочет. А – транспорт, а – сигареты, а к родне сходить… Ещё, кошке, сволочи такой, только «Вискас» подавай, борщ она не жрёт, видите ли. А что поделать, – всеобщая любимица… Морока!

Семён сидел, насмешливо взирая на сновавший людской муравейник. Нет, у него всё по-другому будет. Он ещё не знал точно – как, но твёрдо решил – по-другому. Красиво будет, богато…

Забудет он свою прежнюю жизнь, как дурной сон забывают – была и сгинула… Забудет сиротство горемычное, ложки-кружки казённые, пьянство да ползанье по помойкам…

Что-то неясное поначалу забрезжило в мыслях, разошлось как занавес театральный в стороны, и увидал Семён чётко, как наяву: бирюзовое спокойное море, невдалеке остров с пальмами, какими их в мультфильмах рисуют, а рядышком – яхта.

Такую красавицу Семён недавно, в толстом журнале, на фотографии видел. Ослепительно белая, двух… нет, роскошная трехпалубная яхта, мечта любого нормального миллионера, и его, Семёна, в том числе.

Семён стоит на мостике… нет, полулежит в кресле раскладном, и чаек кормит, крошит им батон хлеба.

И тут, девушка, вроде той, что в парикмахерской была, только без халатика, в малюсеньком купальнике, подходит, бёдрами покачивая, с подносом. А на подносе… Водка русская… вино сладкое, заграничное… маслины испанские… лимон нарезанный, сахаром обсыпанный, и огурцы солёные, бочковые. Так Семён захотел, чтобы огурцы обязательно были.

И говорит ему та девушка:

– Подвинься, слышишь! Ты чё, парень, заснул, что ли?

Семён очнулся от сладких грёз, непонимающим взглядом посмотрел направо. Толстая тётка, в ярко-жёлтой куртке, тяжело дыша, пихала его в бок бумажным пакетом, повторяя как заезженная старая пластинка:

– Подвинься, слышишь! Заснул, что ли? Подвинься…

Семён встал, смерил тётку презрительным взглядом. Жёлтая тётка, ни на миг не смутившись, принялась осваиваться на отвоёванном пространстве. Два огромных сумаря, пакеты – большие, маленькие, только что в зубах она ничего не держала.