Книга миниатюр

По моим полям очень хорошо гулять. Они тянутся не на один километр. И всё это – почти в центре города. Так невероятно. Студенты сельхозинститута проходят здесь практику, засеивают их разными культурами, пашут, сеют, измеряют урожай… Это их дневная жизнь. А вечерами городской мир, городская цивилизация уходят отсюда, оставляя человеку лишь небо, воздух и далёкие просторы трав, в которых отражаются ночь и переливы звёзд.

«Вот ты жалуешься на жизнь, – сказал я ему, – а я тебе историю расскажу…» Он склонил голову, прислушиваясь. Засмеялся: «О женщинах? Как всегда?» В чём-то он оказался проницателен. О женщинах… и о женщине…

…Она сомневалась, что я смогу её вспомнить. Осторожно написала в интернете, что хотела бы увидеться и пообщаться. Ни о чём конкретном – просто поговорить, если получится. Такой вот голос из прошлого. Пару раз она действительно приезжала, но не заставала в те дни меня на службе. А на третью договорённость всё наконец сложилось, я ещё издали увидел её, стоявшую в коридоре у окна. Всё такая же…

Она протянула мне большой пакет с конфетами. «Для дочки», – сказала. Я смущённо принял неожиданный подарок. Тем временем в памяти всплывали то одна деталь прошлого, то другая. Когда-то их пришлось стереть, но они так быстро оживали… Почему пришлось?.. Да так…

Впервые увидел её почти десять лет назад. Так, вероятно, он увидел донну Анну. Юную, черноволосую, весеннюю. Не у испанца, а у швейцарца, помните: «…Молча. Как громом поражённый. Так, кажется, принято выражаться? Никогда не забуду: она медленно спускалась по лестнице, платье её развевалось на ветру, а когда я упал на колени, она остановилась. Мы оба молчали…»?

Специально ли я заучил эти строки? Сами легли в память… Да что там, конечно – чистая литературщина. Зато другие я бы, казалось, сам мог написать. Те, что когда-то Данте написал. Как она светлела лицом, видя дожидавшегося её друга, и потом они, взявшись за руки, медленно шли куда-то, полные друг другом, как она расспрашивала о незнакомых вещах и событиях, радостная познанием мира, готовая без всякой заносчивости нести потом это знание дальше, как она жила общей жизнью, вместе с другими, но жила и ожиданием другой жизни, какой-то своей, потаённой, прекрасной и обещанной – всё это вспоминалось, и вспоминалось, как негромко шелестели в моём тогдашнем сознании безжалостные строки: «…и о своей греховности вздыхает…»

Они были вместе со школы. Потом вместе ездили поступать в Москву. Она поступила, её друг нет. Тогда она забрала документы, чтобы вместе вернуться в родной город, светлый, уютный, камерный. Вместе учились дальше. Почти всегда были рядом друг с другом. Всегда ждали друг друга, в этом дне и в дне следующем. Это было то, чему даже завидовать не получалось – мы лишь улыбались смущённо, прикасаясь невольно к их истории. Потому я и стёр почти всё из памяти. Достаточно было знать, что я видел маленький кусочек этой истории, маленькую часть того, что так редко, но всё-таки случается.

Последнее, что я слышал о ней, была весточка грустная. Рассказали, что ей внезапно стало плохо на занятиях, приезжала «скорая»… Что-то там с аллергической реакцией связанное. То ли пух тополиный, то ли скушала не тот продукт…

И вот она разыскала меня спустя почти десять лет. Отчего меня? Наверное, я когда-то сделал ей что-то доброе, я не помнил. Освободившись от забот служебных, я пригласил её погулять по городу. Она когда-то провела здесь почти год, но города почти не знала, за исключением нескольких центральных улиц. Ей было радостно теперь узнавать новое. Я рассказывал о себе, о своих делах невесёлых, затем стал её расспрашивать. Мы уже к тому моменту нагулялись вдоволь и по набережной, и по городским холмам с их узкими улочками и полуразрушенными церковками. Выбрались в знакомый ей центр, зашли в кафе.

Она взяла себе только минеральную воду, я заказал кофе и пирожное.

А ей кофе было нельзя пить. И чай. И печёности разные. Это всё из-за той аллергии, начавшейся так внезапно, необъяснимо, до ужаса несправедливо, если так можно сказать.

– Я теперь ем только то, что сама готовлю, – улыбнулась она. Она вообще ни разу не вздохнула в разговоре со мной, светилась так же, как и тогда, когда её впервые увидел.