Рассказы геолога. Археологические бредни. Рассказы и эссе. Воспоминания автора о работе в геологии и археологии

– Да погоди, Лёнь! Потом расскажешь, давай о деле сначала…

– Завтра я и Вовка уходим на трое суток, работать будем часов по 16—18, до упаду, берём с собой только спальники и пленку от дождя, и что можно быстро сготовить – тушенку, чай, сахар… Я иду на восток, он на запад, до начальных точек, потом идём параллельно друг другу, потом поворачиваем обратно и встречаемся здесь, – он ткнул в карту карандашом. Встречаемся, оставляем пробы, идем вниз, к избе, оклемаемся и снова, и дальше! А ты, Лёня, идёшь вверх, забираешь пробы, здесь, в условленной точке, там тригапункт старый. Его видно отсюда…

– Было видно, – просипел Лёня, – а сейчас там только «суп гороховый», да есть его нельзя! Вот помню, нашел я раз в зимовье мешок гороха…

– Лёня, Лёня, потом! Ну, ты же старше нас, опытней, пойдешь по азимуту!

– По азимуту… Это можно! Начальник, дай сгущеночки баночку, для поддержания сил! – радостно просипел Лёня, предвкушая дни, полные блаженного одиночества.

– Это когда мы придем! А пока – по ручью вверх, и по левому притоку, делаешь шлиховку через каждые 50 метров, вешки там стоят, и насколько сил хватит!

– Дашь сгущенки – хватит надолго! – ухмыльнулся в бороду Лёня.

– Ладно, одну оставлю, как НЗ!

– Но это же нарушение инструкции и техники безопасности – воскликнул вдруг Володя. – В одиночку запрещено!

– А забрасывать нас втроём – не нарушение? Всё «план, план, план», будь он неладен! Закрыли глаза, и сам Степаныч подписал! Кто виноват, что Сергей ногу сломал?

Их должно было быть четверо – два геолога и два техника, ходить в одиночные маршруты категорически запрещалось, но в последний день, «отмечая» начало сезона, второй техник, из «недоучившихся студентов», умудрился сломать ногу, и его, костеря на все лады, отправили первым же «бортом» в Поселок, в больницу. Заменить было уже некем и начальство решило рискнуть, отправить троих, чтобы уж совсем не срывать работу, а если будет возможность, то забросить им человека… Но прошел почти месяц, висевший туман не вызывал иллюзий, да и скорее всего, о них просто забыли. Приходилось работать втроём, в нарушение ходить в одиночные одно-двухдневные маршруты, но в такую погоду уходить одному было очень рискованно… Курумники, бесчисленные расщелины, горная труднопроходимая тайга, отвесные склоны… И в хорошую-то погоду иногда приходилось ходить связкой, а уж в таком тумане…

Утром погода немного улучшилось, даже чуть просветлело и после скромного пития чая, двое ушли в туман. Лёня постоял, что-то просипел вслед, помахал рукой, закурил, обречённо вздохнул, взял лоток, мешочки и побрел к ручью…

Работа промывальщика ему нравилась, можно было думать о чём-то своем, смотреть периодически по сторонам, любоваться струйками воды, огибающей камни. Он по привычке не обращал внимание ни на гнус, забивающийся в уши, ни на ледяную воду ручья, ни на опухшие от воды пальцы. Как хорошо налаженный механизм, зачерпывал со дна ручья грунт, привычно осматривая, выбрасывал крупную гальку, тщательно промывал шлих, ссыпал в мешочек, шел ещё выше по ручью, автоматически отмечая по вешкам с белыми тряпочками каждые 50 метров. Опомнился он только через несколько часов, и понял, что гнуса-то давно нет, а дождь резко усилился. Да, ребятам сейчас нелегко, подумал он, надо было бы ему пойти – и сил побольше, и выносливости, опыта… Но против начальства, тем более молодого, не пойдешь, а промывку шлихов квалифицированно мог сделать только он, а это уже почти полдела.

Что ж, надо пойти посушиться, перекусить, а потом снова за работу. Через час он добрался до избушки… Дождь уже не шёл, а лил…

«Да, много я пропахал, сегодня, однако…», Лёня критически осмотрел груду шлиховых мешочков, подвесил их около печки, просушиться. «…Можно сегодня и отдохнуть, всю работу всё равно не переделаешь…». Подкинул дрова в печурку, угольки ещё тлели, раздул огонь, поставил свой личный огромный и закопчённый медный чайник невесть каких времен (в свое время обменял у чукчи—оленевода на лично выкованный нож), снял мокрые насквозь брезентовый плащ, энцефалитку, свитер, штаны, выжал досуха, повесил сушить над печуркой. Переоделся в сухое, закурил и по обыкновению, наматывая бороду на палец, погрузился в мысли о ребятах. Как идут, как опробование, как там погода, не было бы беды – и что-то волновало его, обычно спокойного, не теряющегося ни в каких ситуациях, прошедшего сотни тысяч километров по тайге и тундре, тонувшего в бурных сибирских реках.

Он вытаскивал, по пояс в болоте и грязи, завязшие и застрявшие машины и вездеходы, тушил лесные пожары, и чуть сам однажды не сгорел, спасал себя и других, падал вместе с загоревшимся вертолетом в тайгу, прошёл однажды почти 200 км по кочковатой тундре, таща на себе и на волокуше товарища, сломавшего обе ноги…

Но мало кто знал, что за внешним спокойствием, неким несерьёзным, даже детским отношением ко всему, к жизни, к людям, крылся точный, интуитивный расчёт в любой ситуации, и именно поэтому, несмотря на постоянные разъезды и «брожения», он ни разу не попадал впросак.

Шипение чайника вернуло к его реальности… Бросив в огромную, помятую и закопченную алюминиевую кружку (ее называли «Лёнина бочка») добрую пригоршню заварки и несколько кусков сахара, он опять закурил, отрезал от свежепосоленного чира хороший шмат, и с наслаждением принялся чаевничать…

…На сопках клубился туман, и Володя, тяжело дыша, карабкался вверх по склону, периодически сверяясь с компасом – держать направление можно было только по азимуту. Ему надо было пройти ещё всего несколько километров, прежде чем он дойдет к начальной точке опробования. Три дня… Три, три дня одиночества, именно того, чего Володя и боялся больше всего! Но как можно было показать свой страх перед другом, с которым вместе учился в школе, потом ещё и пять лет геологоразведочного, вместе попросились в этот Район, вместе отработали уже два года на Базе… Да и Лёня, несмотря на всё свое спокойствие, не так уж прост, стыдно было показать ему свой страх…

Ноги скользили по мокрым камням, приходилось быть крайне внимательным и осторожным, чтобы не соскользнуть вниз, на огромные остроугольные глыбы, и, помогая себе молотком как ледорубом, Володя вскарабкался на вершинку сопочки… «Туман, туман, густая пелена, мы к земле прикованы туманом…», – вспомнились ему слова песни из фильма про войну… Он попытался прикурить, но сигареты сразу промокли…

Так, первый прокол… «…Мы к земле прикованы туманом…»… И дождем… Дождь, противный, моросящий, мелкий, холодный, заливал через штормовку.

«…Так, вот с этой точки, вниз, и по ложбинке, и опробование каждые 200 метров, это часа 3—4, потом опять вверх, и опять вниз…». Было светло, стояли белые заполярные ночи, солнце лишь скатывалось к горизонту, а потом долго висело над черной тайгой угрюмым желто-красным шаром, окрашивая небо в сюрреалистические красновато-черные тона. Но это в редкую, хорошую погоду, а сейчас, ни солнца, ни неба, с сопки не было видно даже Реки и ручьев… Только клубящийся туман и только неумолчный шум дождя.

…Бодрым спортивным шагом, не думая ни о чем, лишь мельком посматривая на компас, он шел вверх по склону. Прилаженный рюкзак, удобные сапоги, выверенная по росту, самолично выточенная ручка молотка, нож на поясе, в кобуре «ТТ»… Как всегда в начале маршрута, не ощущая ещё гнетущей усталости, он был счастлив. Он начальник отряда, пистолет, ответственность, от него зависит план Базы, участок его самый дальний и по некоторым косвенным данным самый перспективный.

Его называли «спортсменом» и «пижоном», энергии было много, он организовывал волейбольные и футбольные матчи, к нему пристально присматривалось начальство, но почему-то большинство «населения» Базы относилось к нему скорее нейтрально, а многие считали выскочкой – то ли из-за его уверенности в себе и своих знаниях во всем, что касалось геологии (и не только), то ли из-за некого лихого полевого пижонства, любви к хорошим вещам и комфорту. Бороду он принципиально не отращивал, и тщательно брился каждое утро, испытывая терпение Володи и Лёни, ждущих его к завтраку.

На Базе как-то не было принято «красоваться», большинство мужского «населения» отращивало бороды различной длины и формы, и весь сезон носило грязные, прожженные телогрейки, штормовки и энцефалитки, исключение составлял лишь подтянутый, всегда гладко выбритый Главный, да ещё Нач. Спецотдела, но им по рангу было положено. Даже его друг, увалень, трусоватый, вечно неуверенный ни в чем Володя, и тот периодически пытался бурчать, что, мол, «вырядился как на свадьбу».

Так, вот и начало маршрута… Он уже не думал о друге, об оставшемся Лёне, только работа, работа, пробы и цифры на карте. Он не думал о том, что это нарушение ради работы, ради плана может кончиться печально, и для него и для Володи, его интересовал лишь результат, точки, значки и линии на карте, его жгла неуёмная слава первооткрывателя, «добро» от начальства, и кто знает, может его имя ещё окажется на карте, как мечтал Баклаков из «Территории» Олега Куваева, его кумира, любимого автора. Он как-то «заикнулся» при Главном о Куваеве, с которым оказывается, тот был знаком лично, но Главный скептически и как-то очень уж небрежно отозвался о его кумире…

…К ночи дождь почти прекратился, но туман стал еще гуще, и буквально в 10 метрах вообще ничего не было видно. Володя скинул тяжелый мокрый рюкзак, отвязал пленку, растянул в виде тента. Теперь бы надо костер, осушиться, обогреться. Он в последние дни не совсем себя хорошо чувствовал, знобило, побаливала голова. Но подать виду, что заболевает, не мог, стеснялся и друга, который сразу бы начал читать мораль и пичкать разными лекарствами, так как считал, что очень хорошо разбирается в медицине (как-никак папа – врач, профессор), и Лёню, которого почему-то побаивался. Да и срывать работы было нельзя, «Главное – план» – твердили на Базе, – «а всё остальное – лирика и наука!».

Весь валежник был мокрый, сушняка было не найти и Володя, борясь со сном и усталостью, решил перекусить холодной тушенкой, попить воды с сахаром, а потом залезть в спальник и заснуть.

…Охотничьи спички, непромокаемые и негаснущие на ветру, сделали свое дело, мокрый валежник разгорелся, можно было вскипятить чай, разогреть тушенку, поесть, подумать, даже помечать. А мечтать он любил – видел себя маститым ученым, даже академиком, «светилом геологической науки», «первооткрывателем месторождений». Поэтому и напросился при распределении сюда, в глушь, в непроходимые дебри тайги и гольцов, в край гнуса и комаров, короткого холодного дождливого лета и суровой зимы. Хотя была возможность остаться дома, тихо пристроиться в тихий академический институт, папа бы помог, у него полгорода лечится. А там аспирантура, степень… Но он хотел именно туда, где можно себя проявить, показать, а через несколько лет, собрав уникальный материал и получив навыки не академического исследователя, а именно полевика-производственника, он смог бы рассчитывать на лавры. А вдруг и открыл что-нибудь, месторождение, например! Слава, слава, неуёмная слава двигала им, и под шум дождя он незаметно уснул у догорающего костра.

…Лёня проснулся среди ночи, привычно нашарил сигареты и спички, закурил… Что-то тревожило его, что-то или случилось, или что-то должно было случиться, но как он не старался отогнать тревожные мысли, какая-то гнетущая тяжесть сидела внутри. «Или я старею, или что-то с ребятами» – подумал он, хлебнул остывшего чая, выкурил еще сигарету и опять заснул.

Проснулся Лёня очень рано, не как обычно, хоть и был любитель поспать, ночная тяжесть тревоги не исчезла, она сидела где-то внутри, и что-то тупо долбило в мозгу – «Опасность, опасность, опасность!» Такое у него бывало и раньше, он чутко чувствовал опасность, однажды не полетел, не сел на рейс, долго пытался уговорить летчиков подождать, от него отмахнулись, опять мол, чудит, а вертолет разбился, в тумане налетев на скалу, погибли все; в другой раз, вплоть до страшной ругани с начальником и всем отрядом, отказался ставить лагерь в намеченном месте, настоял на своём, и оказался прав – ночью обвал снес половину горы, чудом не зацепив палатки, которые он, по мнению всех, поставил в «самом неудобном месте». Но сейчас он «чувствовал» не за себя, а за этих двух пацанов, затерявшихся в дожде и тумане.

…Володя с трудом поднял голову, было очень холодно, его знобило, он стал шарить по карманам рюкзака, ища аспирин (незаметно от других взял из аптечки), но неупакованные, второпях засунутые в карман таблетки, совершенно размокли. Грустно посмотрев на месиво обертки и аспирина, Володя все-таки решился проглотить это «лекарство», запив невкусной дождевой водой. С трудом поднявшись, он понял, что заболел окончательно, ноги были ватные, голова кружилась, бил озноб. Кряхтя и морщась от боли в мышцах, вдел лямки рюкзака, и тяжело опираясь на молоток, пошел по склону к первой точке опробования…

…Он проснулся бодрым, развел костер, вскипятил чай. Даже непрекращающаяся морось дождя не могла испортить его рабочего настроя, сегодня третий день, опробуем максимальное число точек, а завтра можно и домой, к избе, передохнуть день, и снова за работу… Если таким темпами, то всё успеем в срок… Вот только бы Володька не подвел, увалень, спит на ходу, всё по два раза надо повторять, всё проверять, всего боится, всегда не уверен. Хоть и знает его много лет, с детства, со школы, и жили в одном подъезде, и именно он уговорил его идти в геологоразведку, но в последнее время Володя его просто раздражал, и он уже жалел, что затащил его с собой, в этот Район, на Базу, вынужден был нянчиться с ним, решать вопросы с начальством, которое весьма косо смотрело на этого «молодого специалиста», ничем себя не проявившего за почти два года работы. «…И где ты выкопал это «столичное чудо», из рук всё валится, спит на ходу…», – частенько шептали ему. Он как мог, пытался помочь другу, который постоянно ничего не успевал – ни написать отчет, ни сделать карты, да и просто разобрать образцы.

Ладно, подумал он, сейчас работа, а вся остальная «лирика» потом. Работа пошла, привычный, быстрый, механический отбор проб, где возможно он проводил опробование даже через 50 метров, хотя это и не входило в планы, дождь почти перестал, да и туман рассеялся, стало светлее, корявые стволы лиственниц стали из черных коричневыми, а кедровый стланик, приобрел, наконец, весёлый зеленый цвет, яркими красными шариками светился шиповник. Через пару часов он вкарабкался на каменистую вершину сопки, с ещё лежащим снежником, снял рюкзак, разогнул усталую спину, и огляделся… Внизу, из тумана, торчали лишь верхушки деревьев, но погода явно налаживалась. Ветерок отгонял надоедливого гнуса, и ему стало весело – работа шла как надо, натренированный спортом (как-никак кандидат в мастера по скалолазанию!) организм не давал сбоев, дышалось легко. Он не думал о Володе и Лёне, разберутся и без него, не маленькие, надо спешить, спешить, во имя плана, во имя славы и удачи!

Надо было пройти через снежник, спуститься в лощинку, но «путь к славе» перегородила небольшая расщелина, её можно было бы обойти, он самоуверенно прикинул расстояние, отошел на один шаг, оттолкнулся и прыгнул, нога соскользнула, он понял что падает, привычно попытался сгруппироваться, однако тяжелый рюкзак перевесил, он даже не почувствовал удара, только красная вспышка в глазах. Оставляя за собой следы крови из пробитой головы, он ещё несколько десятков метров катился по каменистому склону.

…Лёня вздрогнул, выпрямил затекшую спину и огляделся. Тяжесть тревоги стала непереносимой, явно что-то случилось, и надо было идти выручать ребят. Он положил мешочки в рюкзак, взял лоток и почти бегом направился к избушке, сбросил пробы, быстро собрался, взял компас, карту, повесил на плечо «тулку», сунул в карман патроны, подпер дверь бревном, чтобы росомаха не забралась, закурил, и быстрым шагом пошел по направлению к тригапункту.

…Володя с трудом брел по склону, болезнь брала свое, застилала глаза, он чудовищным усилием воли заставлял себя работать, ему хотелось одного – лечь на холодные мокрые камни и уснуть. Рюкзак неимоверно давил плечи, он ковылял, опираясь на молоток, с трудом держа направление по компасу. «…Главное не сбиться, главное не сбиться…», – повторял он как заклинание. Туман рассеивался на глазах, дождь прекратился, но Володя даже не заметил этого, он автоматически отбирал и отбирал эти злосчастные пробы, он не мог, не мог подвести друга, Лёню, геологов, аналитиков, начальство, Главного. Дойдя до последней, намеченной на сегодня точки, Володя свалился на землю и потерял сознание…

…Леня почти бегом добрался до старого, покосившегося тригапункта. «Уф, дыхалка уже ни к чёрту, надо бы курить поменьше, и куда ж теперь идти? Ребят ещё нет, и явно что-то случилось…». Он подумал, привычно намотал бороду на палец, закурил, ухмыльнувшись мысли, что надо бросать курить, и направился налево, вверх от тригапункта. Он шёл интуитивно, не зная, куда идет, но зная, что идет правильно, шёл, и почти не сверяясь с компасом, держал направление, обходя заросли кедрового стланика, поваленные стволы лиственниц, скользя и спотыкаясь на скользких камнях курумника… И чем дальше шел, тем больше становилось чувство тревоги, но приходила и уверенность, что путь он выбрал правильно.

…Володя очнулся, с трудом сел, не понимая где он. Туман опять начал сгущаться, заморосил дождь. Он не мог вспомнить, как дойти, как спуститься к месту встречи, как дойти до избы, какой азимут был, решил посмотреть на компас, но его… не было, видимо ремешок порвался. Отчаяние охватило его, он болен, совсем без сил, не знает, не помнит куда идти. Володя упал на мокрую землю и заплакал.

…Боль была во всем теле, больше всего в голове, он попытался открыть глаза, но увидел лишь красно-черные пятна. Неужели ослеп? Он протер лицо и глаза, попытался ощупать голову и взвыл от боли, волосы были слипшиеся, вся рука в крови. Разодранный рюкзак валялся неподалёку, пробы рассыпались, молоток исчез, вдоль склона по камням темнели пятна крови…. Здорово меня шандарахнуло, допрыгался, «спортсмен», одна секунда решила всё, перевернула всю жизнь… Он попытался встать, но боль пронзила тело и голову, дышать было больно, видимо были сломаны ребра. Руки сильно разбиты, в ссадинах, щегольская энцефалитка превратилась в лохмотья, даже сапог умудрился порвать. Хорошо еще ремень выдержал, хороший офицерский ремень, цел и нож, и «ТТ». Послышался шорох, он с трудом оглянулся – из зарослей стланика и шиповника показалась бурая туша. «Медведь!» – подумал он и потерял сознание.

…Лёня скинул с плеча «тулку» и выстрелил… Подождал несколько минут, прислушался… Тайга и сопки молчали… Он сделал второй выстрел, и уже собрался идти дальше, как вдруг, почти рядом, в небо взлетела ракета… Лёня бросился на звук и буквально через несколько десятков метров увидел лежащего на земле, плачущего Володю, с ракетницей в руке, по его грязному лицу текли слёзы. Он лишь шептал: «…Лёня, Леня, я все пробы отобрал, все… Компас потерял, меня ругать будут, не знаю куда идти, заблудился…»

Лёня приложил руку к Володиному лбу.

– Да на тебе, парень, можно чайник кипятить, за сорок у тебя… Как же ты шёл-то?

– Заболел я, ещё позавчера, но все пробы отобрал, как велели…

– Вот что ты за дурак, надо было домой, в избу идти сразу,

тоже мне герой—производственник!

– А план, а работа?

– И далась вам эта работа, здоровье свое гробить! А где друг твой, начальник?

– Не знаю, я компас потерял, пробы, пробы в рюкзаке, я отобрал, я не подвёл…

Видимо Володя стал бредить, и надо было бы тащить его вниз, но Лёня чувствовал, что с начальником совсем беда. Володя-то полежит пару часов, разведем костер, напоим шиповничком, оживет.

Он привычно и быстро развел костер, пошарил в Володином рюкзаке – одни мешочки с пробами, на дне лежали банки с тушенкой, размокший сахар и чай, мокрые коробки со спичками. «Так он ещё и ел ничего три дня! Вот герой-производственник! И кружки у него нет, потерял, ладно, чай с тушенкой посытнее будет, однако!».

Лёня быстро вскрыл две банки, вытряс тушенку на пустой мешочек из-под проб, набрал воды в лужице, поставил кипятить, и пока вода быстро закипала, нарвал ягод шиповника.

Отвар был готов, он поставил немного остудить, походил, присмотрелся, нашел и приволок пару здоровенных бревен, положил в костер… Так, этого надолго хватит… Растормошил Володю, приподнял ему голову.

– Давай чай пить, однако, три дня не пил, не ел, герой!

Володя с трудом открыл глаза.

– Где я?

– На Земле ты, на Земле! Земля – это такая планета, третья от Солнца! Пей отвар, лучше будет!

Володя с трудом улыбнулся шутке, глотнул горячий отвар с запахом жира и тушенки, закашлялся, но выпил всё варево, потом и вторую банку…

– Что, легче стало? Значит так, чую я – с начальником нашим беда совсем! Ты здесь полежи, я быстро сбегаю, он точно где-то недалеко… Костёр у тебя есть, сейчас ещё заварю пару банок, если хочешь – вот «тушеночка в мешочке».

– Лёня не уходи, я… Я боюсь, боюсь остаться один…

– Кого ты боишься, ты трое суток по тайге ходил, в одиночку, не боялся, да здесь на двести километров ни одной живой души! И привидений здесь тоже нет, так что боятся некого! Если что – пали из ракетницы, ещё пара ракет осталась. А главное сиди на месте, и никуда, понял? Я скоро буду!

Лёня нарубил лапника, расстелил на него «спальник», уложил Володю, прикрыл рваной полиэтиленовой пленкой от дождя, поправил бревна в костре, вскинул «тулку» на плечо, и, махнув рукой, быстро ушел…

…Медведь был совсем молодой, ни разу не видевший человека, ему было и страшно от незнакомого запаха, и любопытно, да запах крови будоражил. Потихоньку, крадучись, подойдя к неподвижному телу, он еще раз понюхал, и уже вытянул длинный язык, чтобы лизнуть, но в это время ветерок донес еще один запах… Медведь оглянулся и рявкнул с перепугу – на склоне сопке стояло что-то напоминавшее его сородичей, вот только запах был странный – незнакомый запах дыма и железа.

«…Ёлки—палки, этого ещё не хватало, час шёл и пришёл, и если это труп, то всё, скандал неимоверный, достанется всем, однако… А может всё-таки жив? И медведь этот некстати, хорошо молодой, сейчас пуганем, должен убежать, видно, что и сам боится…». Лёня уже приготовился постучать ножом о ствол «тулки», как вдруг раздался треск кустарника, и на поляну вылезла огромная чёрно-коричневая туша с седым загривком.

«…Вот так дела, вот не повезло, сам хозяин пожаловал, однако!…».

Молодой медведь видимо случайно забрел на территорию «старика», и тот, учуяв запах чужака, стерпеть не мог. Тем более запах крови, добычи… Седогривый гигант громко рявкнул, но молодой, то ли по глупости, то ли с перепугу, ответил тем же… «…Если будет драка, они ж его затопчут, надо что-то делать!…».

Он осмотрел патроны – два жакана, а остальное так, птичья дробь, но можно пугануть молодого, вреда не будет, он убежит, а старый за ним, вдогонку. Он зарядил «тулку» патроном с самой мелкой дробью и выстрелил молодому в зад… Тот присел от неожиданности, дико заорал и опрометью пустился наутек. Но матёрый «старик» лишь рявкнул вслед, он совсем не хотел уходить от неподвижной добычи…

Леня заметил, что матёрый прихрамывал на заднюю лапу… Не тот ли это «трехлапый», о котором рассказывали промысловики, и которого обвиняли в нападении на собак и даже на людей? Если медведь-людоед, то совсем плохи дела, эти ничего не бояться… И из «тулки» эту тушу не возьмешь, тут карабин нужен… И тут он с ужасом увидел, что рука лежащего потянулась к кобуре «ТТ»!

«Вот дурак, с этим-то пугачом на медведя, верная смерть, один выстрел и точно бросится!».

Лёня быстро вставил в ствол жакан, он понимал, у него был только один шанс и если промажет, медведь разорвёт обоих.

…Его чуть не обожгло выстрелом, «спортсмен» в беспамятстве палил почём зря, но, по-видимому, абсолютно случайно пуля попала медведю в позвоночник, тот дико взревел и осел на задние лапы, попытался сделать прыжок, но Лёня сбежал вниз и почти не целясь, выстрелил. Огромная туша с ревом упала и затихла.

– Ну, ты даешь начальник, чуть меня не убил, но смотри-ка, завалили мишку, удачно, если бы не ты, нам всё, хана! Да отдай ты пистолет, – Лёня с трудом разжал закоченевшие пальцы, – всю обойму выпустил, ковбой!

– Лёня, что у меня с головой, я плохо вижу, дышать тяжело, всё болит, ребра, вероятно, сломаны, нога сильно болит…

– Как ты умудрился грохнуться-то?

– Хотел перепрыгнуть, поскользнулся, наверное…

– Вот спортсмен, пижон, чёрт тебя раздери! Как же я тебя тащить буду, до избы добрые 15 километров? Ладно, сейчас решим, и надо бы поскорее, а то мне этот «медвежий заказник» что-то совсем не нравится, не дай бог ещё ихняя бабушка пожалует!

– А что Володя?

– Заболел твой Володя, лежит у костра, с температурой высокой, километрах в трех отсюда, напоил его шиповником… Лежит, нас ждёт! Ох, чуял я, что-то случится, чуял, не надо было вам идти! Всё план, план…