Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть вторая

Он доберётся до лося. Непременно доберётся.

Это «непременно доберётся» стучало в его голове набатом. Кажется, он даже примерял к этому набату шаг. Так было легче идти.

*

Уже сгустились сумерки, а Леру всё шёл. Боялся, что эту и так едва заметную нить следов укроет снег.

Когда снегопад прекратился, позволил себе короткий отдых. Едва рассвело, снова двинулся в путь.

Леру с трудом переставлял ноги. Усталость и нездоровье ослабили его значительнее, чем он мог ожидать. Но он не готов был отступиться.

К тому же он видел, что и лось чувствует себя не слишком хорошо. Со временем Леру удалось приблизиться к животному. И теперь он, отслеживая оставляемые лосём отметины на белом полотне, мог с уверенностью утверждать, что тот очень слаб. Лось двигался тяжело. Временами проваливался под наст. Недоступал задними ногами, шёл, как ходят стельные самки.

В целом, самка это или самец – не имело никакого значения. Но Леру почти был убеждён, что перед ним молодой самец – копыта передних ног были невелики, но остры. Да, самец. Только очень истощённый или раненный. А скорее – и то, и другое.

Убедиться в последнем Леру удалось довольно скоро – когда, обрушив настовую корку, провалившись глубже обычного в сугроб, лось окрасил снег красным.

Крови было немного – она не так текла, как по капле сочилась со спины лося. Из чего Леру сделал вывод, что, скорее всего, на молодого двух-трёхгодовалого самца напал хищник. Неудачный прыжок росомахи или рыси, подумал Леру. Это они обычно поджидают свои жертвы на ветвях деревьев. Бросаются сверху.

В этот раз, судя по всему, удача изменила хищному зверю. Возможно, и сам он был болен или истощён.

Леру ещё раз оглядел выпачканный в крови снег. Судя по всему, раны были не слишком глубоки, но они, несомненно, доставляли лосю много неудобств.

*

К полудню снова пошёл снег. Леру счёл снегопад благом. Он и прежде был уверен в том, что не упустит зверя. А теперь, наблюдая за тем, какими неуверенными сделались шаги животного, как стал он вилять из стороны в сторону, двигаться зигзагами, то и дело приостанавливаясь, утаптывая снег то у одного дерева, то у другого, Леру понимал: развязка близка. Животное устало.

В это время они оба двигались по краю леса, чуть в глубине его. Направление ветра, в целом, благоприятствовало охотнику. Но Леру видел, что лось какое-то время назад почуял погоню. Зверь пытался прибавить шагу, но сил не хватало. Каждая попытка сделать рывок вперёд заканчивалась тем, что измученный лось проваливался в сугроб. И потом ему требовалось гораздо больше усилий, чтобы выбраться, снова взять шаг.

По правую руку от Леру вилась река. Не слишком широкая, но, судя по всему, в летнее время весьма бурная. Берег, на котором теперь находились охотник и его добыча, был крутым. Лес практически вплотную подходил к реке. И Леру ушёл немного вглубь. Пошёл параллельным с лосём курсом, прижимая того постепенно к кромке леса.

Леру видел его уже. Временами между стволами, при свете пепельно-серого дня, мелькало тёмное тело зверя. Несколько раз Леру собирался стрелять. Но никак не решался. Он не хотел рисковать. Выстрел должен быть один.

Поэтому ещё какое-то время он шёл за лосем. То приближался к нему, то немного отходил в сторону. В какой-то момент направился наперерез. Он не планировал того, что произошло. Но не мог не признать, что случившееся значительно облегчило ему победу. Только выбравшийся из очередной снежной западни лось, завидев охотника, метнулся в сторону – туда, где по его представлению был простор и относительно твёрдая под ногами земля. Другими словами, он выскочил из чащи на берег – высокий скалистый берег, который прямо тут, в нескольких шагах от кромки леса обрывался, уходил вниз к неровному, будто собранному в складки, речному льду. И, попал неловкой ногой в укрытую снегом расщелину, повалился, перевернулся, взметнув длинными ногами в воздухе, исчез за скалистым краем.

Леру спустился по крутому склону вниз в нескольких шагах от зверя. Тот смотрел на него огромными глазами. Тяжело дышал. Из ноздрей его валил пар. Лось больше не пытался встать. Да он бы и не смог.

Леру, взглянув на него, проговорил негромко:

– Прости.

И вскинул ружье.

*

Потом, взяв, наконец, направление к дому, таща за собою добычу, он всё вспоминал это «прости». И удивлялся себе. Странная, думал, чувствительность. Нелепая даже. Видно, он совсем ослаб, коли взялся просить прощения у собственного обеда.

Но, думая так, он отчего-то не ухмылялся. Шёл, упорно глядя под ноги. Тянул волокуши. Считал шаги.

Он шёл и с каждым преодолённым льё всё чаще думал о том, что взял на себя непосильную ношу. Теперь, когда главным для него стало дойти обратно, он стал отчётливо понимать, что с частью добытого придётся расстаться.

*

На следующий день, во время очередного привала, он отвязал один из мешков. Подвесил его к толстому суку. Это не давало ровным счётом никаких гарантий. Лишь немного снижало вероятность того, что мясом успеют полакомиться звери прежде, чем он за ним вернётся.

Передохнув, двинулся дальше. Он устал так, как не уставал никогда до сих пор. Шёл напрямик. Сокращал, как мог, путь. Если повезёт, думал, он успеет добраться до дома ещё до рассвета. Если повезёт. Если он не станет устраиваться на ночлег. Если дойдёт.

Эти бесконечные «если» кружились в голове. Мешали думать. Несколько раз он терял равновесие, спотыкался, падал. В последний раз упал особенно неудачно. Не успел сконцентрироваться, собраться. Свалился, ободрал лицо ледяной коркой.

Наступили сумерки. А он всё раздумывал, как быть.

Стоило бы, наверное, соорудить «нору», закопаться в снег, переждать хотя бы несколько самых тёмных ночных часов внутри. Тем более, что снегопад не прекращался. А ветер, хоть мороз был и не слишком силён, становился всё более пронизывающим. Но Леру опасался, что, заснув, не сумеет проснуться.

Конец сомнениям положило крайне неприятное происшествие. Пересекая реку, он, измученный горячкой и долгим, утомительным переходом, не заметил едва подёрнутой тонкой плёнкой льда, присыпанной снегом полыньи. Если бы не выработанные за годы жизни в лесу рефлексы, которые заставили его действовать ещё до того, как он понял, что произошло, он бы провалился под воду вместе с волокушами и всем, что с таким трудом добыл. Но он сделал то, что должен был: отпустил груз, выхватил из-за пояса нож. С величайшим трудом выполз на лёд. Не поднимаясь, развернулся лицом к полынье.

Волокуши почти целиком ушли под воду. И течение старательно и неуклонно утягивало их всё дальше. Окончательно унести их мешала лосиная шкура, которая, развернувшись с одного конца, зацепилась за кромку льда. И Леру схватил её коченеющей рукой, подтянул повыше. Подполз ближе, прижал её грудью. Нащупал, лёжа на животе, под водой кожаный ремень, которым один из мешков был привязан к волокушам. Медленно, очень аккуратно, подведя лишённый кисти обрубок руки под ремень, подтянул его повыше. Ухватил зубами жгут, которым было стянута горловина мешка. Здоровой рукой обрезал ремень, одновременно освободил шкуру, скатился с неё в сторону, так что весь остальной груз отправился подо льдом по течению. А в зубах его остался один, последний, мешок.

Леру вытягивал его ещё какое-то время. Медленно. Осторожно. Боясь, обломать тонкий лёд. Наконец, вытащив, отшвырнул в сторону.

Отполз сам. И уже там, свернувшись в комок, завыл, застонал, зарычал от боли, холода и разочарования.

Впрочем, на переживания не было времени. Теперь не могло быть и речи о ночёвке. Он забросил мешок на плечи. И пошёл вперёд.

Одежда на нём скоро сделалась твёрдой, чуть позже он перестал чувствовать ноги. Но он шёл, сцепив зубы. Спускался в овраги, поднимался вверх. Пересекал ручьи. Он знал уже эти места. И знание это давало ему силы.

Он дошёл, когда месяц на небе уже стал светлеть. Дошёл. Толкнул дверь и упал на пороге.

Глава 11. Меж тем в Квебеке

Мориньер делал всё последовательно, как и планировал. Сначала отправился в Труа-Ривьер. Передал коменданту обещанное тому оружие, получил в своё распоряжение две дюжины молодых солдат. Потом, держась самого берега, трижды останавливаясь на ночёвки, во главе этой бойкой компании добрался до Квебека.

Он собирался сразу же отправить солдат в Сабин-Бопре. Однако на середине пути из Труа-Ривьер в Квебек – передумал. Приказал всем отправляться в форт, расположенный на противоположной стороне Святого Лаврентия, и дожидаться там дальнейших от него указаний.

Побеседовав в Труа-Ривьер с комендантом, проведя с этим плутоватым военачальником вечер за богато накрытым столом, опустошив на пару с ним несколько бутылок прекрасного вина, Мориньер пришёл к выводу, что эта самая пара дюжин смелых, готовых к бою солдат может понадобиться ему и тут.

До момента, когда Жаку Обрэ с командой будет необходимо покинуть форт, ещё оставалось время. Так что Мориньер ничем особенно не рисковал и не нарушал никаких планов, оставляя отряд близ Квебека.

*

Добравшись до города, он с Бертеном явился к Севераку.

Тот встретил Мориньера на лестнице – собирался выходить из дома. Увидев гостя, переменил планы. Приказал слугам заняться обедом. Поручил Бертена их вниманию. Сам провёл Мориньера в гостиную.

Едва слуга закрыл за ними дверь, воскликнул горячо:

– Слава Богу! Я уже устал считать дни!

– Не рано ли вы начали считать? – засмеялся Мориньер. – До того, как первое судно сможет покинуть эти берега, пройдёт ещё не меньше двух-трёх месяцев.

– Я считал дни до вашего появления в городе, – ответил Северак. – Если бы я не знал о ваших планах посетить Квебек, я послал бы к вам гонца с письмом. Или отправился бы сам.

– Вот как? – улыбка сошла с лица Мориньера. – Что же заставило вас так волноваться?

– О волнении речь не идёт! Просто я считаю, что вам следует быть в курсе.

Тут Северак спохватился:

– Простите. Я совершенно забыл о приличиях. Вы устали, а я набрасываюсь на вас с этими новостями.

– Я вполне в состоянии одновременно отдыхать и слушать, – ответил Мориньер, опускаясь в кресло. – Говорите.

*

О многом он уже знал. Кое о чём – догадывался. О конфликтах, случавшихся между могавками и оттава, он слышал и раньше – они происходили регулярно. О новом витке обострений ему поведал на днях комендант Труа-Ривьер – во время того самого памятного ужина.

Рассказал тот, коротко говоря, следующее: к северу от Виль-Мари в последние месяцы стало опять очень неспокойно. Оттава – «высокомерные жулики», как назвал их комендант Труа-Ривьер, – снова поссорились с могавками.

Бассейн Святого Лаврентия вообще был постоянной ареной для битв между ирокезами и народами, ныне проживавшими на этой территории. Ирокезы, полагавшие себя безусловными хозяевами этих земель, немало досаждали местным племенам: нападали на деревни, устраивали засады на волоках. Требовали подчинения. Собирали дань.

Оттава то платили, то вдруг принимались сопротивляться. Длилось это не первый год. И в другое время не стоило бы ни особого внимания, ни обсуждений.

Одни из первых открывшие выгоду торговли с французами оттава с тех давних пор не переменили своего мнения. И по-прежнему с готовностью торговали: обменивали меха на металлические котлы, ножи и топорики. Потом все эти французские товары они перепродавали остальным племенам, проживающим на этой территории. При этом оттава не гнушались никакими средствами для получения дополнительного заработка. Они часто обманывали своих соседей-индейцев, мошенничали при обмене мехов. Случалось, просто нападали на деревни, выстроенные соседскими племенами, и грабили их.

Контролируя верховья Святого Лаврентия, ирокезы очень мешали торговле оттава. Опасаясь стычек, те вынуждены были игнорировать эту великолепную водную дорогу, идти со своими мехами в Квебек и Виль-Мари гораздо менее удобным путём – севернее Святого Лаврентия, через систему многочисленных, крайне тяжёлых волоков. Это, безусловно, раздражало торговцев.

В этот раз, надо полагать, раздражение это достигло предела, за которым неминуемо начинаются всякие войны. Дальше всё происходило следующим образом: оттава, посчитав, что сил их недостаточно для того, чтобы справиться с могавками, обратились за помощью к алгонкинам, населявшим земли Квебека. Могавки, в свою очередь, объединились с сенеками. Последние, выйдя на тропу войны, не особенно долго раздумывали над стратегией и тактикой этого привычного для них военного союза. В первые же дни напали на главное поселение оттава и сожгли его, вырезав всех жителей до единого. Могавки, которые всегда хотели приструнить наглецов, нахально расселившихся на их исконных землях, к милосердию были склонны ничуть не более сенеков.

Наконец, оттава, которым удача в этой войне явно отказывалась улыбаться, посчитали, что союза с алгонкинами для их победы над ирокезами – недостаточно. И обратились к французам.

*

Безусловно, отношения между французами и оттава были вполне дружественными. И «дружба» эта устраивала французов.

Но до недавнего времени этого было недостаточно для того, чтобы французы сочли возможным, а, главное, полезным для себя – вмешиваться в распри, то и дело возникающие между оттава и ирокезами. При старом военном губернаторе французы благополучно избегали битв, которые не касались их напрямую.

С тех пор, как военным губернатором Квебека стал Клод де Жерве, всё изменилось.

О том, что последний решил поучаствовать в этой затее, которую называл «великолепным способом покрыть французов неувядающей славой» – и рассказывал теперь Северак.

– Господин де Жерве обещал оттава поддержку. В качестве доказательства серьёзности своих намерений он уже отправил несколько военных групп в леса с целью обнаруживать и уничтожать деревни могавков. Но кроме этого он собирает теперь отряд числом, как он утверждает, не менее пятисот человек, чтобы по весне отправить их на север, на помощь к оттава.

Мориньер слушал спокойно. Только, услышав о количестве воинов, которых готовился собрать под свои знамёна Клод де Жерве, он приподнял бровь:

– Где он собирается брать для этого людей?

– Возможно, какую-то часть будут составлять индейцы, но в любом случае, это означает, что Квебек весной окажется практически беззащитным.

Мориньер кивнул.

Он понял всё, что хотел ему сообщить Северак. И теперь думал, что пришло время ответить его величеству на вопрос, который тот задал ему, Мориньеру, почти два года назад: «Не пора ли распустить Компанию поселенцев и утвердить новые, более эффективные, структуры власти?»

Ещё год назад Мориньер не был готов ответить на этот вопрос положительно. Сегодня же он был уверен: да, необходимо, наконец, учредить королевское управление Новой Францией. Если его величество хочет, чтобы колония развивалась, ему следует найти силы и средства на поддержку колонизации. Прислать войска, посадить на руководящие посты толковых людей. Иначе в самое ближайшее время французов выбьют с этой земли – не одни, так другие. Не ирокезы, так англичане.

А до тех пор, пока решится вопрос с передачей Новой Франции под управление Короны, им, французам, живущим на этой земле, надо суметь сохранить мир. Или хотя бы слабое его подобие.

*

Мориньер дождался, пока слуги приготовят ему комнату. Потом, извинившись перед хозяином дома, отправился туда. И в течение пары часов не показывался – разбирал привезённые документы, изучал карту, писал письма. Наконец, вышел.

– А что, Жан-Луи, – спросил, входя в кабинет хозяина дома, – всю ту информацию, что вы обрушили на меня, вы получили от господина де Грасьен?

– Нет, – качнул головой Северак. – Господин де Грасьен, вы знаете, не очень жалует меня. Мы едва раскланиваемся. Меня это удивляет, признаюсь. Совершенно не могу припомнить, когда и чем я мог бы оскорбить вашего друга.

Мориньер пропустил последнее замечание мимо ушей. Он не готов был всерьёз объяснять Севераку, что антипатия, которую испытывал к тому Филипп де Грасьен, зиждется на нелепой, дурацкой, из детства идущей ревности.

– Да, я помню, – ответил рассеянно. – Скажите, в доме с ним теперь кто-нибудь живёт?

– Да. Всё та же девица, насколько я знаю.

– Удивительное постоянство, – усмехнулся Мориньер. – Вы не будете возражать, в таком случае, если я останусь на эту ночь у вас?

Северак пожал плечами:

– Вы удивляете меня, сударь. Должен ли я снова говорить о том, что вы можете чувствовать себя здесь, как дома?

– Нет, не должны. Но могли бы позволить мне быть вежливым, – засмеялся Мориньер.

*

Мориньер улыбнулся, вспомнив выговор, который устроил ему разгневанный Филипп де Грасьен в прошлую их встречу, сочтя, что им пренебрегают. Представив, как раздосадован будет Филипп в этот раз, когда узнает, что он предпочёл его дому – дом Северака, Мориньер написал другу записку. Отправил с ней Бертена.

Говоря откровенно, Мориньеру было совершенно безразлично, где ночевать. Но держать документы он предпочитал в тех местах, где мог быть уверен в их абсолютной сохранности. Присутствие Сирен в доме Филиппа лишало его этой уверенности.

Поэтому он оставил все бумаги у Северака – это было тем более логично, что через пару-тройку месяцев, когда, как они оба планировали, Северак отправится во Францию, Мориньер рассчитывал оформить этот дом на своё имя. Однако он не собирался игнорировать друга. И в посланной тому записке обещал составить ему компанию за ужином следующего дня. Зная о склонности Филиппа к ночным беседам, Мориньер не исключал и возможности остаться у Филиппа де Грасьен до утра. Оттого он только едва заметно кивнул, прочтя в ответной записке, что к его приходу комната будет готова.

Это вполне его устраивало.

*

Рассказывая Мориньеру о произошедших за время его отсутствия в городе событиях и роли, которую играл в них новый военный губернатор, Филипп практически слово в слово повторил то, что говорил Северак.

Но Мориньер не прерывал его. И в этом случае совсем не из опасения огорчить приятеля. Он просто понимал, что, только выслушав всю историю целиком, такой, какой видит её Филипп, он, Мориньер, может обнаружить то новое, чего не знал или о чём забыл рассказать Северак.

Поэтому, расположившись у камина в гостиной Филиппа де Грасьен, он терпеливо слушал рассуждения Филиппа о взаимоотношениях оттава с могавками, потом выслушал характеристику Клоду де Жерве, которая, к слову сказать, мало чем отличалась от характеристики, данной тому Севераком.

Потом Филипп поинтересовался, как надолго прибыл в Квебек Мориньер, и огорчился, узнав, что уже на следующий день тот планирует город покинуть.

*

Мориньер рассчитывал уложиться в пару-тройку недель. Он собирался посетить несколько индейских деревень, в которых миссионерствовали его друзья-иезуиты. Те обещали приготовить для него к весне подробные отчёты о своей деятельности. Кроме этого он планировал отыскать, если получится, «старика Леру». Успешность этого, последнего, замысла вызывала у Мориньера большие сомнения. Накануне он внимательнейшим образом изучил карту, проложил маршрут, отрисовал план, который намеревался взять с собой. Но он понимал, что правильный расчёт и упорство в достижении цели – далеко не всё, что потребуется ему в этом случае. В первую очередь ему понадобится удача.

– Правильно ли я понимаю, что предлагать вам помощь – бессмысленно? – вздохнув, спросил Филипп.

Мориньер улыбнулся:

– Боюсь, что да. Ваше присутствие в городе сейчас гораздо важнее. Вы же имеете некоторое влияние на нынешнего военного губернатора. Проследите, чтобы он не совершил пока никаких глупостей.

– Мелкие глупости он совершает постоянно. А для крупных – ещё не приспело время, – пожал плечами Филипп. – Но я прослежу, да.

*

Было бы несправедливо утверждать, что Клод де Жерве, избранный пару лет назад на Большом Совете взамен прежнего военного губернатора, в действительности был глуп. Скорее, он был непомерно тщеславен и одновременно с этим катастрофически не уверен в себе. Оттого говорил он всегда чуть напористее, чем это было нужно, на критику реагировал крайне болезненно. А действия, которые он предпринимал, в подавляющем большинстве случаев были чрезмерны.

При этом, умело играя словами, он ухитрялся находить немало сторонников среди горожан, которым нравились пылкие его речи, возвышающие их, французов, над всеми прочими нациями, проживающими на землях Новой Франции. Ах, как приятно было слушать о том, что всё, что лежит округ: земля, вода, воздух, – всё принадлежит им! Надо только иметь смелость это всё взять. А разве им недостаёт смелости? Разве они слабы?

Даже барон д`Авогур, человек гораздо более спокойный и уравновешенный, временами проникался этой пылкостью. Что уж говорить о солдатах! Как могли они не приветствовать утверждения, что храбрее и доблестнее их нет воинов на этой земле! Конечно, они восторженно кричали «ура!»

И, конечно, готовы были идти туда, куда прикажет военный губернатор! Ведь они в самом деле воины! Храбрые воины! Великие воины!

Филипп де Грасьен одобрял бы такой энтузиазм, если бы не видел, на чём он основывается и из чего произрастает. Мориньер же, слушая теперь Филиппа, который делился с ним наблюдениями, думал о том, что ситуацию эту нужно выправлять и как можно быстрее.

*

Сразу после ужина в доме Филиппа де Грасьен Мориньер поднялся в приготовленную для него комнату.

Филипп отправился следом за ним. Постучал в дверь уже спустя несколько минут после того, как Мориньер сел в придвинутое к камину кресло, вытянул ноги к огню. Услышав голос Жосслена, приглашающего его войти, Филипп заскочил в комнату и плотно прикрыл за собой дверь:

– Ну, – сказал со смешком. – Можете сказать теперь то, что весь вечер просилось вам на язык.

– О, нет, дорогой мой, – улыбнулся Мориньер. – Избавьте меня от необходимости комментировать.

– Отчего это?

– Мне нечего сказать.

Филипп пожал плечами.

– А мне кажется…

– Вы преувеличиваете вашу проницательность, – прервал его Мориньер мягко.

Когда в дверь снова постучали, и Антуан внёс в комнату поднос с закусками и вином, Мориньер засмеялся:

– Неужели, Филипп, вы не наелись за ужином?

– Разве это можно было считать ужином? Перестаньте! – отмахнулся Филипп де Грасьен. – Я чуть не умер от тоски.

*

Вечерняя трапеза в самом деле неожиданно оказалась мероприятием весьма напряжённым.

Блюда, подаваемые на стол, были великолепны. Но Сирен, которая сидела на месте хозяйки дома, чувствовала себя очень скованно, чем поначалу весьма удивила Филиппа, успевшего привыкнуть к её ежевечерней легкомысленной болтовне, и позабавила Мориньера. Последний, надо сказать, не делал ничего ровным счётом ни для того, чтобы смутить её, ни для того, чтобы вывести из этого неподходящего состояния.

Мориньер говорил в основном с Филиппом. Слушал городские сплетни, сам рассказывал всякие безделицы. Время от времени из вежливости обращался к Сирен. Та с каждым адресованным ей вопросом всё больше каменела, мямлила что-то в ответ. Не отрывала взгляда от тарелки. Наконец, едва закончив есть, поднялась. Сославшись на головную боль, ушла к себе.

Именно тогда, заметив, как нахмурился Филипп, Мориньер и решил отправиться в свою комнату – дать возможность другу, если тот сочтёт нужным, последовать за своей любовницей.

Между тем Филиппу это и в голову не пришло. Как можно, в самом деле, ставить на одну доску общение с другом и женщину? Любую из женщин! Тем более – эту! Если бы кто-нибудь рассказал ему о том, что именно заставило Мориньера так скоро покинуть гостиную, он бы не поверил.

Он отдал необходимые распоряжения слугам и поднялся следом в надежде продлить вечер, сделать его таким, каким он хотел бы его видеть.

– Вы ведь не откажетесь выпить со мной ещё вина, но без этого удушающего чувства неловкости, в которое погрузила нас сегодня эта глупая кукла?

– Не откажусь.

Мориньер кивнул Антуану, снова появившемуся в комнате. На этот раз тот внёс и положил на постель небольшой свёрток. Поклонился. Молча вышел.

– Что там такое? – вытянул шею Филипп.

– Я просил Бертена передать мне вещи, которые понадобятся завтра.

Мориньер подошёл к постели. Развернул свёрток. Встряхнув хорошенько, разложил принесённую Бертеном одежду на покрывале.

– Нет, Жосслен! – воскликнул Филипп недовольно.

Поднялся даже, подошёл ближе.

– Неужели вы завтра опять собираетесь надевать этот балахон?