Планета-надежда. Фантастическая квинтоль о добре и зле

Планета-надежда

Фантастическая квинтоль о добре и зле

Борис Алексеев

Фотограф (авторская фотография) Борис Алексеев

© Борис Алексеев, 2017

ISBN 978-5-4485-2266-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ИСПАНСКАЯ ИСТОРИЯ

Часть 1. Старик

Испания. Приморский городок Сан-Педро. Я иду по длинному коридору оздоровительного бассейна Талассия. Передо мной из бокового прохода вышаркивает огромный сутулый старик и, мерно покачиваясь из стороны в сторону, направляется к выходу. Его походка напоминает колыхание шлюпки в волнах на короткой береговой привязи.

По причине вынужденного безделья (вторую неделю мне не случилось найти хоть какую-нибудь работу) я отправляюсь вслед. Коридор выводит нас в вестибюль бассейна и далее на ступенчатую отмель огромного океана улицы. Я крадусь за спиной старика на расстоянии 5—6 метров и разглядываю детали его забавного экстерьера. А он всё время прибавляет шаг, будто сбрасывает с плеч по каждому метр пройденного пути частицу прожитой жизни.

На старике болтаются длинные шорты, как открепившиеся паруса на двухмачтовой бригантине. Ноги обуты в поношенные кроссовки поверх плотных шерстяных носков. Сутулое обнажённое до пояса тело исковеркано бесчисленным количеством лилово-коричневых пятен и мозолистых бугорков. Пёстрый рельеф его спины напоминает старый морской бакен с налипшими чешуйками устриц, рачков и сухих перевязей морской травы.

«И зачем ты идёшь за ним?» – спрашиваю я себя, но в ответ молчу и продолжаю идти.

Старик вышел за территорию бассейна, перешёл дорогу и направился вдоль оживлённой набережной к бухте, где качались на волнах тысячи разнообразных вельботов и рыбацких яхт. Когда мы переходили проезжую часть, он вдруг обернулся. Я обомлел и попытался улыбкой скрасить неловкость положения. Но старик, казалось, всматривается куда-то поверх меня. Я также обернулся назад и увидел молоденькую девушку на балконе старинного особняка, увитого по фасаду узорчатой колоннадой. В руках у девушки был красный невероятно длинный шарф. Она подбрасывала его вверх и перебегала на другой край балкона, при этом шарф, как воздушный змей, послушно следовал за ней. Наконец, она обернула шарф вокруг своей милой головки и превратилась в огненный кокон, сигнализирующий, как красный свет маяка, фланговую опасность житейского фарватера.

Я наблюдал танец милой сеньориты и, кажется, совсем забыл о старике. Когда же вспомнил и обернулся, увидел покатую спину старика, уходившего прочь. Это меня удивило, и я снова посмотрел назад.

Ни старинного особняка, ни девушки на балконе не было в помине. За моей спиной галдел городской рынок, и чёрные размалёванные негры липли к посетителям, как сладкая вата…

Мы подошли к пирсу. Старик кому-то махнул рукой, и через пару минут напротив нас причалила старая, видавшая не один шторм внушительных размеров парусная яхта. Старик перегнулся через парапет и по перекинутому трапу перешёл на палубу.

– Ты идёшь? – спросил меня матрос, скручивая канат с оголовка пирса. Я перегнулся через ограждение и вслед старику шагнул на дощатый трап.

Яхта, поймав парусами порывистый береговой ветер, уверенно легла на курс в открытое море. На меня никто не обращал внимания, и я в одиночестве присел на кормовое возвышение.

Я оглядывал мускулистые тела матросов, и беззаботная улыбка всё более спадала с моих губ. «Что происходит?» – выговаривал ум, не на шутку встревоженный глухим пренебрежением со стороны команды. Страх о роковом продолжении казалось бы невинной шутки с каждой минутой всё больше сдавливал моё сердце. Надо было что-то делать. «Если нырну и поплыву к берегу, – подумал я, – то не проплыву и половины расстояния. Сейчас отлив, и моя попытка наверняка окажется смертельной»…

Не понимая, куда зовёт меня происходящее, я опустил голову и вскоре уснул прямо на корме, обласканный тёплым летним бризом и лёгкими покачиваниями встречной волны…

Часть 2. Держи румпель, парень!

Сочинить и записать воспалённое умозрение не сложно. Для русского сочинителя сложно другое – отыскать в прошедших столетиях застывшую массу человеческого материала, копнуть её, как борозду, да так, чтоб в морозном воздухе российской литературной речи задымились теплотой её сокровенные недра, её затейливое национальное благо!

Думаете, повесть о приключениях великовозрастного шалопая – это и есть то, ради чего вы, милостивый читатель, отложили на час житейские попечения?

Нет! Вереница предложенных вам событий – это лишь канва. Авторский замысел повести кроется в другом, поверьте, совершенно в другом. Вот оно как!

…По прошествии времени сырой вечерний бриз разбудил меня. Я приподнялся и, несмотря на качку, попытался встать. Долгая неподвижность основательно сковала мышцы. Я повалился обратно на корму при очередном хлёстком ударе волны о борт.

– Эй, челнок, – обратился ко мне огромный матрос с рыжей копной вьющихся до плеч волос, – тебя кличет хозяин.

Мне удалось подняться. Качаясь из стороны в сторону, я подошёл к капитанской рубке и постучал в открытую настежь металлическую дверь. Никто не ответил, и я вошёл внутрь крохотного, уставленного приборами помещения. Старик в повелительном тоне беседовал с капитаном о предстоящих морских передвижениях. Оба стояли ко мне спиной. Через минуту кэп обернулся и кивком головы приветствовал меня. Старик, не оглядываясь, проворчал:

– Кого там носит?

Неожиданно для самого себя я ответил так:

– Хозяин, ты звал меня.

В ответ старик ухмыльнулся и прошамкал съеденной нижней челюстью:

– Ну-ну.

Шестое чувство мне подсказало: этим «ну-ну» я только что зачислен в судовую команду.

– Эй, парень, рулить умеешь? – рассмеялся кэп. – Нет? Ну и лады, держи румпель прямо на волну и не сс….

Я хотел было съёрничать в ответ и высказать витиеватую благодарность кэпу «за оказанную честь», но тот уже отвернулся от меня и продолжил разговор со стариком.

Часть 3. Знакомство

Часа через полтора вкруг капитанской рубки собралась в полном составе команда яхты. Кроме старика, кэпа и рыжего матроса, ещё два на вид отпетых морских волка, одетые в выцветшие и просоленные тельняшки, замыкали странное корабельное сообщество.

– Как зовут-то? – спросил меня кэп, возвышаясь над стариком, развалившимся на единственном судовом стуле, привинченном к крепёжным вертикалям рубки.

– Огюст, – ответил я.

– Ты шёл за мной, – прошепелявил старик, и все в рубке уставились на меня, – зачем?

– Просто, – ответил я, не зная, что следует к этому прибавить.

– Просто? – усмехнулся старик, – Просто ничего не бывает. Я вёл тебя, мальчик.

Рыжий матрос поднёс старику кальян. Старик сделал затяжку, закрыл глаза и, казалось, отключился от происходящего.

– Это мои товарищи, – через пару минут продолжил он, указывая рукой на собравшихся вокруг матросов, – они свидетели моей долгой жизни. Я вижу, тебе не терпится взглянуть на текст собственной роли в этом спектакле на водах? – старик ещё раз и как-то особенно печально усмехнулся. – Скоро всё узнаешь. А теперь спать. Вахтенные – Филипп и Васса.

Я долго не мог заснуть. И дело было не в жёсткой кормовой поперечине, отведённой мне для сна, я просто лежал и смотрел на звёзды. Серебристые горошины сверкали на чёрном бархате небесной сферы, как бесчисленный песок на прибрежной косе в лунную ночь. Они казались настолько рядом, что я пару раз невольно протянул к ним руку. Звёздная вуаль ложилась на поверхность моря вдоль всего горизонта и подсвечивала над водой пенные буруны волн.

Сон поелику сморил меня, и я уснул, доверившись новым обстоятельствам собственной биографии.

Часть 4. Пробуждение

…Проснулся я от яркого солнечного луча, скользнувшего по лицу.

– Господин Огюст, – кэп склонился надо мной, как изъеденный морскими течениями знак вопроса, – как почивали?

– Спасибо, хорошо, – ответил я, немало удивлённый его вниманием.

– Завтрак готов! – гаркнул один из матросов, подбегая ко мне с подносом, полным всякой морской всячины. Поднос был с загнутыми краями, чтобы при качке горшочки с кушаниями скользили по подносу, не падая.

– Спасибо… – ещё раз ответил я, стараясь скрыть удивление перед весьма странным вниманием к моей персоне.

Я начал завтрак. Пока я ел, матрос покачивался передо мной в такт яхтенной качке и держал поднос.

Окончив завтрак и отпустив матроса, я огляделся. Первое, что мне показалось странным – это отсутствие старика. Я несколько раз внимательно обшарил глазами палубу, но старика действительно не было нигде… На яхте деловито совершалась обыкновенная морская работа.

Я подошёл к капитану.

– А где старик?

– Какой старик, господин Огюст? – ответил кэп вопросом на вопрос.

Я хотел продолжит дознание и вдруг запнулся. В голове мелькнула мысль о том, что роль старика в «этом спектакле на водах», судя по изменившемуся отношению команды, каким-то непонятным образом перешла ко мне. Его же самого нет и быть больше не может, потому что есть… я.

Теперь, оглядывая вельбот, мой взгляд уже не искал старика за судовыми выступами и нагромождениями, а неспешно скользил по лицам матросов. И каждый моряк, встречавшийся со мной глазами, склонял голову, изъявляя немедленное послушание ещё не высказанной моей воле.

Я присел в углу капитанской рубки на тот самый стул, на котором ещё вчера восседал старик. В голове отчаянно пульсировала кровь. Необходимо было сосредоточиться и обдумать моё новое положение и тактику общения с командой.

«Переубеждать нет никакого смысла, – подумал я, – единственное, что могло бы их убедить, это присутствие старика, но его нет!» Я вспомнил, как старикан посмотрел на меня, когда я вместе с матросами покидал капитанскую рубку, исполняя его же приказ о немедленном отбое. Мне тогда показалось, что он глазами умолял меня остаться, словно говорил: «Стой же, я ещё не нагляделся на тебя! Побудь рядом…» Но я вышел, и старик на прощание не остановил меня.

– Господин Огюст, фарватер, предложенный вами вчера, слишком сложен даже для такого маневренного судна, как наше. Мы правим на шлейф, где мелководные каменистые пороги могут повредить корпус и создать нам определённые трудности. Прикажете не менять курс?

«Зачем он это сделал? – подумал я, понимая, что решение о порожистом фарватере было принято стариком осознанно. – Этой ночью закончилось его время, он успел передать мне права на собственную жизнь, но, похоже, не успел вложить в своё таинственное послесловие самое главное – желание жить! И теперь формула происходящего, лишённая энергии к продолжению жизни, работала на самоуничтожение!

– Да, мы меняем курс на обратный и идём в порт, – объявил я как можно более твёрдым голосом.

Предупреждая лишние вопросы и, не дай бог, возражения, я вышел из капитанской рубке, «вельможно» указав кэпу на штурвал, а рыжему верзиле на румпель.

Начался прилив, движение воды увеличило без того предельную скорость хода. Через три с половиной часа перед нами забрезжил тонкий горизонтальный силуэт берега. Ещё через час мы вошли в гавань Сан-Педро и причалили к пирсу набережной. Как только швартовый канат был наброшен на оголовок кнехта, я поспешил на берег.

Часть 5. Катрин

А теперь представьте изумление, которое буквально взорвало меня изнутри, когда я вышел на набережную. Как в сферическом кинозале, всё происходящее вокруг напоминало давно прошедшее время. Портовая архитектура и фасоны платьев горожан были похожи на бытовые зарисовки начального десятилетия двадцатого века. Высокие жёсткие воротники, широкие шляпы и причёски в стиле девушек Гибсона, худые, спортивные силуэты и однобортные костюмы мужчин – всё это давным-давно вышло из моды и многократно забыто ею. Однако, убедительная реконструкция человеческих предпочтений столетней давности реально искушала моё чувство исторической принадлежности.

Вдруг за моей спиной раздался хрупкий, как полевой колокольчик, крик:

– Хэй, Огюст! – я обернулся. Ко мне бежала молоденькая и лёгкая, как перо, девушка. Не успел я опомниться, как она увила мою шею тоненькими соломенными ручонками: – Огюст, Огюст, – шептала юная пэри, вжимаясь в мои небритые щёки, – ты вернулся, я так счастлива!

Ситуация!.. Крылами рук юная богиня обнимает вас, её густые шелковистые волосы щекочут вам ноздри и закрывают от глаз овал житейского моря, а вы… вы даже не знаете, как зовут вашу прекрасную незнакомку!

– Пойдём скорей! – девушка чмокнула меня в ухо и потянула за руку в сторону первой линии домов. – Мои с утра уехали в Торревьеху, я в доме одна, я так по тебе соскучилась!

Пока мы шли, она без умолку рассказывала мне новости прибрежного квартала, случившиеся в моё (?) отсутствие. Я же разглядывал архитектонику незнакомого мне времени и старался понять, что же на самом деле со мной происходит.

Мы подошли к старинному особняку. Главный фасад дома был украшен многочисленной затейливой колоннадой. Вдоль центрального портика на уровне второго этажа шёл просторный балкон, увитый старой виноградной лозой. Точно такую же архитектурную деталь я уже видел, когда мы со стариком переходили улицу… Пологие фронтоны дома посверкивали красной недавно положенной медью. Во всём чувствовалась умная мужская рука и женское внимание к мелочам.

– Пойдём же! – девушка открыла ключом высокую парадную дверь и буквально втолкнула меня в прихожую. Мы поднялись на второй этаж, прошли по коридору и оказались в просторной светлой зале. Три огромных окна наполняли высокие своды залы россыпями золотистого света. Я невольно улыбнулся, разглядывая дивный солнечный аквариум, в котором человек должен был по замыслу архитектора ощущать себя весёлой рыбкой, потерявшей связь с земной гравитацией.

– Ну что ты стоишь? Идём! – мы обогнули высоченную китайскую ширму и вошли в уютный, уставленный мягкой мебелью уголок.

Тут я заметил небольшой кремового цвета листок бумаги, подколотый к ширме на поперечную шёлковую вязь. Листок был исписан крупным неровным почерком. Я разобрал только первую строку: «Катрин, любимая…»

– А, это… – девушка поморщилась, – это Рикардо, мой двоюродный брат. Влюбился в меня, как мальчик! Я ему говорю: «Рикардо, я же тебе сестра, ты не должен меня любить как женщину», а он за своё: «Браки заключаются на небесах. Кто там знает, что ты моя сестра?» Я ему говорю: «Бог всё про нас знает, и Дева Мария тоже!» А он: «Ну и пусть знают. Я всё равно тебя люблю и хочу на тебе жениться!» Тогда я рассказала отцу про проказы Рикардо…

– И что отец? – спросил я, думая совершенно о другом.

– Отец любил Рикардо и сказал: «Он смелый!»

– И что же дальше?

– Дальше? Да ничего. Рикардо не вернулся из плавания. Говорят, слишком много выловили дорадо и перегрузили яхту. Из того звена не вернулся никто. А на следующий день мне сказали, что видели твой вельбот у Розовых островов целым и невредимым. Я так за тебя обрадовалась, что совершенно не могла скорбеть по Рикардо, когда его память отпевали в церкви. Отец тогда на меня страшно разозлился: «Твой брат не вернулся, а ты даже слезы не прольёшь!» Вот так.

Девушка опустила голову на волю моего суда и добавила:

– Ты не обижайся. Я тебя так долго ждала, я ни в чём перед тобой не виновата! Ты мне веришь?

– Конечно, верю, Катрин, – ответил я, наслаждаясь событием, указавшим имя моей «возлюбленной».

Она присела на диван.

– Иди ко мне…

Я опустился перед ней на колени и поцеловал её ладонь:

– Катрин, я очень по тебе соскучился, но, милая, я так устал. Позволь мне передохнуть с дороги, – я говорил медленно, стараясь правильно подбирать слова.

– Конечно! – Катрин облегчённо улыбнулась и весело спорхнула с дивана. Ни тени смущения или огорчения от моей неловкости я не увидел на её лице, вновь искрящемся любовью и трогательной заботой обо мне.

– Я провожу тебя в твою комнату! Отец разрешил, чтобы ты жил у нас. Он хочет с тобой поближе познакомиться и надеется подружиться. Пошли!

Катрин проводила меня на первый этаж в крохотную любовно убранную комнату. Без лишних слов она нежно поцеловала меня в щеку и вышла, прикрыв за собою дверь.

Я остался один. «Что происходит? – в моей голове кружилась обида на продолжение жизни в ином времени, с незнакомыми мне людьми… Конечно, нельзя сказать, что в своём времени я был востребован и счастлив. Я рано потерял родителей, с любимой девушкой отношения так и не сложились. Она не смогла принять моё хроническое безденежье, а я – её высокомерную заносчивость по пустякам и внутренний настрой на всеядный разорительный шоппинг. «Тут, пожалуй, такого нет», – подумал я.

Я стал перебирать в памяти впечатления дня и с удивлением обнаружил, что отсутствие техники на улицах, за исключением двух – трёх забавных автомобилей с ревущими, как львиный прайд, двигателями и вдобавок выхлопными трубами, извергающими клубы чёрного дыма, меня нисколько не напрягало. Наоборот, я с трогательным удовольствием наблюдал многочисленные конки и большие, не по размеру человека велосипеды. Пока мы с Катрин шли от набережной к дому, меня так и подмывало остановить рукой какую-нибудь проезжающую мимо пустую конку и развалиться на её кожаном сидении, поглядывая свысока на осанистое дефиле идущих мимо горожан.

Часть 6. Хуан Антонио Гомес Гонзалес де Сан-Педро…

Я проснулся от осторожного постукивания в дверь, открыл глаза и тут же зажмурился от яркого утреннего солнца.

– Кто там? – спросил я, приподнимаясь на кровати.

– Сеньор Огюст, вас ждут к завтраку, – ответил низкий женский голос, видимо, служанки.

– Благодарю, сеньора, сейчас иду! – я невольно украсил ответ вежливым словом благодарности, понимая, что в дальнейшем мне предстоит изменить и речь, и стиль поведения. Ведь не захочу же я казаться моим новым «современникам» белой вороной.

Я наскоро оделся, тщательно оглядел себя в высокое зеркало с резным подзеркальником и вышел из комнаты. Действительно, пожилая служанка ждала меня у двери. Она поприветствовала меня лёгким наклоном головы и, не говоря ни слова, поплыла вверх по парадной лестнице. Я последовал за ней.

Мы вошли в искрящуюся солнечным светом залу, описанию которой автор уже посвятил несколько восторженных строк. В центре залы за огромным обеденным столом сидели три человека – мужчина лет пятидесяти, красивая статная женщина (как сказали бы «у нас» – таинственного бальзаковского возраста) и моя несравненная Катрин.

При моём появлении мужчина, в котором трудно было не различить отца семейства и главу дома, встал и вышел мне навстречу.

– Папа, это Огюст, я прошу вас с ним познакомиться, – опустив голову, проговорила Катрин.

– Хуан Антонио Гомес Гонсалес де Сан-Педро, – торжественно произнёс глава семьи, протягивая мне руку.

– Огюст Родригес Гарсиа, – ответил я, пожимая его руку.

– Моя жена, Мария де Монтсеррат Риарио Мартинес де Сан-Хосе, – выговаривая имя жены, дон Хуан отвесил супруге церемониальный поклон, – моя дочь, э-э… впрочем, мою дочь вы, насколько я понимаю, уже знаете. Прошу за стол, сеньор Родригес1, – усмехнулся хозяин и указал на единственный свободный стул.

Не успел я присесть, как слуга в потёртой малиновой ливрее поставил на стол четвёртый прибор и принялся украшать его всевозможными яствами.

– Сеньор Родригес, моя дочь сказала, что ужасный пожар уничтожил ваше родовое гнездо в Картахене, пока вы были в плавании, и вам предстоит отстраиваться заново. Примите мои самые искренние сожаления.

Я склонил голову, лихорадочно соображая, как мне следует отвечать на это печальное известие.

– В связи со случившимся позвольте мне, сеньор Родригес, – продолжил дон Гомес, – предложить вам услуги нашего дома, пока вы не исправите положение погорельца.

Отмалчиваться дальше не представлялось возможным.

– Досточтимый дон Гомес, примите мою искреннюю благодарность, – коротко ответил я, припомнив наказ отца: «Меньше слов – меньше печали».

По окончании приветственного ритуала дон Гомес, а за ним и все остальные приступили к завтраку. Впервые в жизни я чинно принимал пищу. Это что-то!

Мы в нашем светлом будущем совершенно не заботимся об изобразительной стороне дела. Польза целиком и полностью определяется количеством съеденного. Во время трапезы за спиной практически каждого едока изнывает от безделья компьютер. Сотни скайповых уведомлений ежеминутно просят аудиенцию, нарушая редкие минуты правильной и счастливой жизни.

Теперь же я постигал науку неторопливого застольного разговора. Я отвечал на вопросы родителей Катрин, вживаясь по ходу разговора в чужую, незнакомую мне жизнь. Одновременно я резал на кусочки дымящуюся на тарелке мякоть кордеро, сдобренную не менее десятью приправами и соусами, которые предлагали слуги и лично сам хозяин. Я глотал отрезанные кусочки, не пережёвывая. Жевать и одновременно толково отвечать на вопросы у меня просто не получалось.

Наконец, трапеза закончилась. Я и Катрин попрощались с родителями и вышли на городскую набережную.

– Катрин, скажи, – ко мне вдруг подступила злость, – имя Огюст – и есть имя твоего возлюбленного?

Катрин остановилась и испуганно посмотрела на меня.

– Не спрашивай больше меня так! – она опустила голову и до боли вжала свои острые ногти в мою ладонь. – Ты мой любимый, ты, Огюст, ты, понимаешь?

Часть 7. Чужая жизнь

Через месяц мы с Катрин поженились. С первого дня свадьбы моя непутёвая «многовековая» жизнь осела на восхитительную житейскую поляну среди витиеватых райских кущ. Ночами мне снился Мадрид, ревущий «Сантьяго Бернабеу», огромный железнодорожный муравейник Аточа… Но просыпаясь поутру, я возвращался в райскую долину, исхоженную моими прапрадедами и прабабками и… всё более радовался этому! Я радовался, рассматривая тихий неспешный мир, неведомый насельникам будущих силиконовых и матричных долин, мало приспособленных для счастливой жизни.

А через год, как и положено в благородных семьях (кто знал, что я стану благородным доном!), у нас родилась дочь Мария Луиса Родригес Гомес Гонсалес де Сан-Педро. Да, мы продолжали жить в Сан-Педро у гостеприимного дона Гомеса, всеми возможными уловками отдаляя его внимание от Картахены. Катрин была моей союзницей. Но любые самые интимные шёпоты по ночам каждый раз прерывались её гробовым молчанием, лишь речь зайдёт о моём прошлом. Мне это казалось странным.

Однако, со временем, набив достаточное количество шишек о стену, сложенную из «гранитных» отказов Катрин, я всё реже возвращался к щекотливой теме моего появления в её жизни.

Постепенно приходило понимание, что между нами есть кто-то третий. Этот третий сильнее нас, и я и Катрин каким-то странным образом ему служим. Поначалу мне казалось, что этот таинственный некто обременён привычками благородного дона – всё возводить ко благу. Но вскоре я почувствовал, как невидимая петля затягивается вокруг моей шеи, приятно щекоча кожу…

Первое подтверждение моих абсурдных опасений пришло незвано.

Катрин поведала о планах отца навестить родовую усыпальницу в Рабате. Так я узнал, что род дона Гомеса восходит из марокканской земли, и с радостью согласился сопроводить Катрин в этой семейной поездке.

День отъезда был назначен на 20-ое апреля 1912-ого года.

Второй год я жил среди рыбаков. Чем занимался? О, вы не поверите, во мне открылся необычайный писательский талант! Я строчил одну книгу за другой, описывая возможные метаморфозы будущего. Признание читательской публики и даже в некотором смысле славу мне принесли «смелые научные гипотезы и предвидения». В прошлой жизни (в далёком и светлом будущем) я так и не научился ничего делать толком, но, как всякий обыватель, проявлял любознательность в самых различных областях. Этого оказалось достаточно для производства успешной фантастической беллетристики, век отступив назад. Но сам факт писательского призвания оказался для меня запредельной личной неожиданностью.

Всё началось с того, что в один из первых дней знакомства с Катрин, желая как-то скрасить полное незнание окружающей жизни, я неожиданно для самого себя погрузился в фантазии.

Моё убедительное описание грядущего человеческого бытия с первых же слов привело Катрин в совершенный восторг. Её восторг передался и мне, и… меня понесло!

– На смену конкам, – вещал я доверчивой девушке, – придут электрические трамваи, в Мадриде, говорят, такое уже встречается. Вдоль набережной поднимутся высокие многоэтажные дома! Первые опыты воздухоплавания положат начало освоению неба, а лет через пятьдесят и самого космоса!..