Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

Сегодня многие дальновидные историки считают, если бы после кончины Сталина, Вознесенский возглавил страну, то не было бы перестроек ни Хрущёва, ни Горбачёва, не было также и августа 1991 года, то есть радикально-либеральной контрреволюции. И мы бы шагали впереди планеты всей, но, как это всегда бывает, лучшие люди-специалисты у нас гибнут от рук ярых карьеристов и в первую очередь своих внутренних врагов…

Закрытое письмо ЦК ВКП (б) могло бы вовсе не появиться, если бы не статья Н. С. Хрущёва, которая была опубликована в газете «Правда» четвёртого марта 1951 года. Никита Сергеевич, по сути, импульсивный, резкий и скандальный политик (при Сталине эти качества подавлял), предлагал проводить укрупнение колхозов путём выселения колхозников из больших деревень. И на их основе создать колхозные посёлки, агрогорода, агрофирмы. Сталин решительно осудил такой вандальный подход, нельзя разрушать старые деревни, ломать дома, нельзя сокращать приусадебные земли.

В этом Сталин был единственно абсолютно прав…

Однако статья Хрущёва в народе и на местах вызвала бурю негодования и наряду с этим некоторые партийные деятели поддерживали автора статьи. Но это не понравилось Сталину, в закрытом письме он в пух и прах раскритиковал пагубные для села предложения по переустройству деревни. Хрущёв тотчас почувствовал смертельную опасность, быстро написал опровержение на свою же статью и клятвенно покаялся лично перед Сталиным, признав не только свои ошибочные выводы, но и тот вред, который он нанёс партии. Хотя это было весьма рискованное раскаяние, так как, если бы Сталин уже к тому времени не страдал атеросклерозом, он бы припомнил Хрущёву и тот разгром, – окружения летом 1941 года под Киевом, а в 1942 году – котёл под Харьковом. Затем в мае того же года, вопреки предупреждениям ставки не начинать наступление из-за недостатка боевого вооружения, Хрущёв и Голиков отдали команду Воронежскому фронту – занять линейную оборону. Однако танковая группа генерала Клейста пошла в наступление из Краматорск—Славянска. И в результате неожиданного немецкого танкового удара, фронт был прорван и наши войска понесли невосполнимые потери. И Воронежский фронт под командованием Хрущёва и Голикова – попятился и стал быстро отступать, теснимый врагом к Сталинграду. А через два с половиной месяца, чтобы остановить отступление наших войск, Сталин был вынужден подписать приказ – «Ни шагу назад!»

Вот поэтому сейчас Хрущёв испугался, ожидая в любой момент вызова к Сталину, и он не раз представлял, что тогда вождь не преминул бы напомнить: «Микита, почему ты постоянно ошибаешься? Думаешь, ми не помним твоё поражение под Киевом и Харьковом? А на Воронежском направлении? И вот сейчас ты нам предлагаешь уничтожить русскую деревню, а где будут жить колхозники, ты не подумал? В твоих мифических агрогородах? Кто же так вандально стирает грань между городом и деревней? Запомни, по тебе давно не один суд плачет, но и трибунал…».

Как только в сознании он прослушивал воображаемую речь Сталина, его охватывала нервная дрожь точно так, когда после войны, будучи первым секретарём ЦК Украины, начался голод, умирали крестьяне, и для спасения голодающих он просил хлеб. А Сталин не давал, ответив, что у них есть зерно, но они его прячут, такая природа хоть украинского, хоть русского мужика. А он, Хрущёв, их защищает, не пора ли ему уйти? И он, боясь, что его арестуют и, ожидая это со дня на день, заболел и надолго слёг, что, по мнению историков, Хрущёва и спасло. А потом гнев Сталина прошёл, и у него вновь возникла необходимость в Хрущёве…

Придёт время, когда Н. С. Хрущёв, казалось, возглавит страну надолго, отменит «Закрытое письмо ЦК» и объявит его ошибочным. А то, в чём он был обвинён, провозгласит единственно правильным решением. Между прочим, Хрущёв действительно хотел создать гигантские (с развитой аграрной и социальной инфраструктурой) колхозные посёлки и агрогорода, оснащённые передовой техникой. А для того, чтобы они стали реальностью, он повёл атаку путём введения налогового обложения против частных подворий как в селе, так и в городе, чтобы сельское население работало исключительно в колхозах и совхозах. Но его благие намерения не только не оправдаются, а произойдёт то же, что и сразу после войны, когда людям не на что было жить; они, пользуясь моментом послевоенной разрухи, побегут в города, где так же, как и на селе, требовались рабочие руки для восстановления взорванных, разбомблённых заводов, фабрик, а также на возведение жилых кварталов, которые сильно пострадали от бомбёжек и пожаров…

А кто тогда об этом не мечтал? Тот же Хрущёв подхватит эстафету от Маленкова. А пока для начала Маленков, желая облегчить жизнь селян, ослабил налоговое бремя и повысил закупочные цены (чтобы войти в историю как реформатор и защитник народа), в результате колхозники перестали изводить домашний скот, свиней, птицу. И село впервые за свою историю стало рентабельным. Но дальнейшая борьба за власть показала, что реформы Маленкова партия осудила, вернув село на круги своя. Короткая передышка от налогов и благо высоких закупочных цен только и запомнятся народу, и в память премьера сложили частушку: «Сократил налоги Маленков, на селе прибавилось коров, а товарищ Берия попал в подозрение»…

Но мы чуть забежали вперёд. Теперь пора вернуться к прерванному повествованию о том, что в те годы происходило на местах, на том же благодатном юге, а именно – на Нижнем Дону и в бывшей столице Войска Донского.

Глава двадцать шестая

Со дня укрупнения колхозов прошло три года. У людей оно вызвало разные толки: кому-то было всё равно, что их колхоз утратил самостоятельность, и теперь другой председатель ими командовал, а кому-то оно подпортило много нервов, но больше всего Гавриле Корсакову. Хотя в тот год все народы большой страны были ошеломлены неожиданной смертью Иосифа Сталина. Сначала по радио и в газетах объявили о его болезни. И все думали, что вождь встанет, такой человек не может умереть.

Однако 5 марта 1953 года объявили о его кончине, и вся страна на несколько дней погрузилась в траур. Причём, как рассказывали старожилы, плакали все: и те, кто его боялся и ненавидел, и те, кто считал его вождём и учителем. Многие люди плакали и не могли себе представить, как отныне будет жить страна, продвижение которой вперёд без него, «к светлому будущему», уже никто не мог себе представить.

Виктор Зябликов тогда ещё служил в армии, он лишь помнил, как подумал: «А что о нём тужить, не из-за его ли коллективизации начался голод, и мы были вынуждены уехать на юг из родной деревни?» А потом он вскоре демобилизовался, переслужив больше трёх месяцев, и думалось, что это из-за него их задержали…

Но сейчас Виктор не хотел об этом думать, так как всё его внимание было поглощено и сосредоточено на вёрткой, беспечного вида, симпатичной, светловолосой, звучноголосой девушке по имени Зоя. Когда шёл концерт, её называли по фамилии, которую он чётко не расслышал (то ли Сумотова, то ли Сумина). Она под аккомпанемент гармониста пела очень задорно и весело, отчего её серо-голубые глаза так сияли, так лучились восторгом, что казалось вся душа её была как нараспашку. И Виктор уже тогда почувствовал как она накрепко запала в сознание и сердце. Но его весьма огорчал, вызывал досаду, стоявший с ней рядом рослый баянист. К тому же у него была такая же, как и у неё фамилия. И Виктор думал, что они муж и жена. Хотя она казалась намного моложе того баяниста. Правда, что-то ему подсказывало, будто между ними нет ничего общего, их узы свободны друг от друга.

И вот теперь, по окончании концерта, они находились порознь. Зоя стояла с девушками, которые посматривали на местных парней и чему-то посмеивались. А гармонист, Суматов Агафон, вышел из клуба и курил со своими, слушал разговор, который не хотел поддерживать. Курил он как-то странно, затянется папиросой, выпустит струю дыма и будто забывал о папиросе. Затем спохватится, посмотрит на горящий её кончик и опять нехотя, с лихорадочным блеском в глазах, затянется, точно таким своим подневольным курением кому-то делал большое одолжение или проводил над собой какой-то опыт.

Перед клубом расстилалась широкая уходящая влево, за крайнюю хату Винокуровых, к огородам поляна, которая другой стороной плавным подъёмом тянулась, уходя к колхозному двору. Окна клуба выходили на этот выгон, за которым виднелись колхозные постройки: фермы, сараи, кузня, контора, амбары. И гармонист, не глядя на своих земляков, смотрел в окно. Но сводную сестру Зою он не мог видеть, к которой испытывал по-своему волнующее чувство, хотя девушка ясно дала ему понять, что между ними не может быть общей судьбы, поскольку она это чувствовала. И некто ей подсказывал, будто скоро у неё будет совсем другой парень. Причём не из их хутора, но откуда, она не ответила, так как сама точно не знала.

К Агафону подбегали девушки из их хутора и просили начинать танцы. Но парень категорически отказывался играть для чужих танцоров и танцорок. И тогда вызвался местный гармонист Федул Треухов в белой рубашке и зеленоватого цвета брюках, высокий, стройный, светлоглазый, с весёлым неунывающим лицом, у которого к тому же как-то смешно оттопыривались уши. «Ну, я посмотрю, что он за игрок!» – подумал про себя Агафон.

И тот довольно уверенно начал играть вальс, склонив голову к гармошке.

Зоя смотрела на одного парня, который уставился на неё так пристально, отчего у неё от смущения всё холодело под ложечкой. Это был ни кто иной, как Виктор Зябликов. Звуки вальса его враз взбодрили и словно привели в чувства. Он оживился, зная, что вальс он научился танцевать в армейском клубе, куда по воскресеньям из рабочего посёлка приходили девушки.

«Если сейчас я не подойду к ней, – подумал про себя Зябликов, – то больше такой случай не представится». И он, удивляясь своей смелости, подошёл к Зое.

– Можно вас на вальс? – спросил он.

– Меня? – мило улыбнулась девушка. – Я согласна! – простодушно ответила Зоя.

И Виктор, взяв девушку под руку, повёл её в круг танцующих. И пошёл, пошёл вальсировать, положив руку на талию, а второй бережно взял тёплую руку девушки, у которой была очень гибкая талия и подвижная, лёгкая фигура. Правда, сначала он не мог взять ритм и сбивался, но скоро уловил его. И у него стало хорошо получаться, почувствовав это по восторженному взгляду девушки, глаза которой сияли радостью.

– Вы так хорошо ведёте! – приподнято сказала она с чувством неподдельного восхищения. – Вы часто бываете на танцах?

– Нет, я научился в армии… А давайте перейдём на «ты»? так будет легче общаться. Мы же не светские, какие были до революции.

– Давай! А у тебя имя есть? – усмехнулась она.

– Виктор Зябликов!

– А я Зоя.

– Ты хорошо пела. Я заслушался! Ты кем работаешь?

– В колхозе огородницей вместе со своей мамкой. Но теперь она доярка.

– Кстати, моя мамаша тоже была бригадир огородной. Но сейчас ходит в полевую…

Потом они молчали, кружась в вихре вальса. И обоим было так хорошо, что Зоя тотчас почувствовала, как ей нравится этот парень. С ним было очень легко и непринуждённо общаться. Она невольно повела голову к выходу из клуба и увидела Агафона, который уставился на них довольно сурово, от его взгляда она слегка поёжилась.

– Это твой… муж? – спросил не без волнения Виктор.

– Нет, сводный брат.

– А тогда чего он так хмуро смотрит? Ревнует?

– Лучше не будем пока об этом…

– Так ты должна знать: я предлагаю выйти за меня замуж…

– Ой, какой ты быстрый! – Зоя засмеялась, голубые глаза полыхнули весело. И у Виктора защемило тоскливо сердце от одной мысли, что она скоро уедет домой и когда-то теперь они встретятся. «Не может быть, чтобы она уехала, и мы больше с ней не увидимся», – печально подумал он. Поэтому, сделав ей предложение, он заронял в её сердце надежду, что отныне Зое есть о ком думать.

– Нет, я серьёзно… Или ты его любишь? – указал он движением головы в сторону Агафона.

– Не выдумывай того, чего не было и не будет! – смеясь беспечно, радостно, сказала она уверенно. – Это он мне не даёт прохода. Но я задолго до этого дня ему сказала: не будем мы вместе. Он хочет уехать в город, но наш председатель не отпускает.

– Павленко?

– Да. Теперь, как и у вас, у нас чужой пред.

– Давай я с ним поговорю…

– С кем «с ним»?

Но в этот момент вальс закончился, и Виктор с Зоей пошли к окну.

– С председателем…

– Да? А тебя он так и послушает, – проговорила недоверчиво Зоя.

– Чтобы твой брат не помешал создать нам семью.

– Какой ты смешной и самоуверенный! Ну, попробуй, разрешаю. Только ничего у тебя не получится.

Опять заиграла гармошка, и начались танцы. Но Зоя, при Агафоне, не хотела больше танцевать. А он вдруг пригласил Веру Куделину, которая так и не сводила с него глаз. И она пошла с ним. Зоя, почувствовав ревность, во все глаза смотрела на них. Её глаза при этом выражали недовольство, так как она полагала, что Агафон на этот раз непременно пригласит её. Ведь Виктору она отказала из-за него.

В клубе стоял тот особый запах сухого дерева, керосина, плёнки кино, и они смешивались с табачным дымом, женскими духами «Красная Москва», какими всё чаще стали тогда пользоваться девушки и женщины.

Агафон, танцуя с незнакомой ему девушкой, чувствовал её устремлённый на него взгляд, каким она пыталась привлечь к себе парня. Хотя тот выглядел уже вполне заматеревшим, зрелым мужчиной. Однако Агафон старался смотреть не на Веру, а на Зою и её щуплого кавалера. Он понимал, что между ними уже устанавливаются какие-то отношения. Но он ни за что бы не подумал, что Зоя, эта вертихвостка (чем она ему, как ни странно, нравилась) ухватится за такого малорослого паренька. И вместе с тем он находил его не таким уж дурным, Зоя улыбалась ему, а тот так настойчиво льнул к ней, которая с гордым и самодовольным видом смотрела то на Виктора, и осторожно на Агафона. Она увидела, как он обнял девушку, прижал её к груди и через плечо смотрел на Зою. Но тут она услышала над ухом.

– Ну что, будешь моей женой? – напомнил парень с таким серьёзным видом, что в его намерении невозможно было усомниться.

– Посмотрю, подумаю и отвечу, – не глядя на него, отстранёно ответила девушка, как ему показалось, с долей скрытой насмешки. – Может, я тоже уеду в Ростов, как мечтает брат.

– Хочешь артисткой стать? – несерьёзно, но с долей раздражения спросил Виктор.

– А что, думаешь, не получится? – дразня, бросила Зоя, слегка посмеиваясь.

– Артисты легкомысленные, несерьёзные люди, – убедительно, напористо, ответил он.

– И ты серьёзно так думаешь? Это, по-твоему, правда? Я так не думаю.

– Может быть… Они дома не сидят. По гастролям мотаются. Да и много желающих стать артистами. А кто будет в поле работать? Лучше нет семьи и детей! Так считали всегда.

– А я не хочу в артистки! Я когда-то хотела… а теперь перехотела. Ты приезжай к нам. У нас клуб при электричестве. А у вас отсталая деревня, даже радио нет.

– Я бы на тебе женился и никакие клубы мне не нужны. Я книги люблю читать. А ты?

– Ох, есть у меня время! – Зоя не смотрела на Виктора, она боялась признаться, что окончила только два класса и больше не училась из-за нужды. Поэтому к книгам её никто не приучил. Мать совсем безграмотная, толком писать не умеет. Зоя пробовала читать книгу, но ничего из написанного текста не поняла. – А ты книги умеешь читать?

– Я пять классов окончил. Сейчас учусь на курсах тракториста. А до армии учился на столяра и плотника.

Зоя видела, как Агафон, оттанцевав с девушкой, вышел с ней из клуба.

– Это кто у вас такая шустрая? – спросила она у Виктора. – Моего брата увела! – и засмеялась, только чтобы скрыть свои настоящие чувства.

– Верка! Да, она ещё какая шустрая! У моего брата Борьки чуть невесту не отбила, и сама на него вешалась. Говорят, её мать пригуляла Верку с городским шофёром. Кстати, а где твой родной отец?

– Да вот такая же Верка моего батьку и увела…

– Ну это же хорошо, что она Агафона… – усмехнулся шутливо Виктор.

– Витя, ты мне не язви. Я же знаю, какой он отчаянный!

– Ну, тогда побеги за ним и верни! А то ещё тут пропадёт.

– Ты бы только шутил, а я серьёзно…

Когда они вышли из клуба, Агафона и Веры на улице уже нигде не было, они точно испарились. В стороне от клуба чернела крытая машина. И там были видны огоньки от папирос и слышались тихие переговаривающиеся мужской и женский голоса.

– Если они не возле машины, тогда уж точно ушли в школьный сад, – сказал Виктор, указав взглядом на двускатную, высокую крышу соседнего одноэтажного здания, которое от клуба стояло всего в ста шагах.

– Не думай, я не пойду его искать. Дома поговорим, – важным тоном сказала девушка.

А между тем в клубе танцы были в самом разгаре. Даже семейные пары и те не разошлись по домам. В этот тёплый летний вечер всем хотелось оставаться как можно дольше молодыми или почувствовать себя вновь молодыми. Виктор предложил Зое погулять. И они пошли. И чем больше они гуляли, тем привыкали друг к другу.

– Ты вот грамотней меня, скажи: разве можно выйти замуж за сводного брата?

– Нет, конечно. Хоть я в Бога не верю, но это грех. А ты его жалеешь?

– Чего ради! Агафон, как выпьет, так дураком становится. А ты, выпиваешь?

– По праздникам стопки две. А потом стоп! – Виктор засмеялся своему каламбуру.

– Тогда я подумаю…

В тот вечер они расстались друзьями. Но не только Виктор обрёл девушку…

Глава двадцать седьмая

За всю историю колхоза сначала он назывался «Новая жизнь», затем имени Кирова. Его то отсоединяли от Новочеркасского района, то опять присоединяли, как это произойдёт ещё один раз через десять лет. Колхоз имел немало хороших земель, как под зерновые, так и в займище под луговые угодья.

Однако после войны был взят твёрдый курс на увеличение производства молока и мяса. Для этого стали разводить животноводство, свиноводство и птицеводство, и скоро оно заметно стало превышать довоенный уровень. И во всех отделениях колхоза велось строительство свинарников, животноводческих комплексов, птичников.

Как бы там ни было, однако, колхоз имени Кирова так и не смог обогнать колхоз имени Горькова, который с самого начала коллективизации попал в передовые, и также входил в Новочеркасский район. На момент слияния такое положение никак не устраивало председателя Гаврилу Харлампиевича Корсакова. Хотя земельных угодий у именитых соседей было в два, а то и три раза больше, а значит, для их МТС выделялось и больше техники. Что же мог сделать Корсаков, если колхоз числился в отстающих, а преуспевающий взял его на буксир?

Гаврила Харлампиевич расценил это, как результат того, что он был не с самого начала во главе колхоза, который принял с большим грузом проблем. В колхозе не было ни одного фруктового сада, тогда как соседи имели не один.

Вскоре после укрупнения колхозов Корсаков был понижен до бригадира, что им расценивалось как непризнание его прежних заслуг. Как было сказано выше, он почувствовал себя униженным, поскольку ему отказали в праве самостоятельно управлять всем колхозом. Да что там, выходило, будто он не может управлять одной или двумя комплексными бригадами. А тогда зачем оставили? И скоро он почувствовал, что укрупнение лишило его права самостоятельно хозяйничать на земле. Своими соображениями по этому вопросу он делился с приближёнными к нему колхозниками, которые считались активистами и передовиками, являлись также и членами Правления колхоза. Поэтому чаяния Гаврилы Харлампиевича хорошо понимали Гурий Васильевич Треухов, Касьян Иванович Глаукин, Макар Пантелеевич Костылёв. Хотя надо сказать последний уже не вникал ни во что, работая просто конюхом, но из уважения был избран членом Правления.

– Это как же надо понимать, Гаврила Харлампиевич, – сказал ему председатель объединённого колхоза Георгий Карпович Павленко, когда до него дошёл слух, что Корсаков пребывает в растерянности, – почему ты думаешь, что бригадир не самостоятельный?

– Вот какие паршивые люди, ну ни с кем нельзя поделиться наболевшим! – в досаде сказал Корсаков, стукнув себя по бедру ладонью.

– Они же за тебя болеют, так что не обижайся. Вот только почему со мной не советуешься? Дела-то у тебя, вижу, идут неплохо!

– Где же они идут? Стоят! У вас в хуторах какой год электричество и радио? Я ещё до войны хлопотал, обещали после ввода в строй электростанции. И вот недавно напоминал в районе. Но что из этого вышло? Ездить в Артёмовск было не ближний свет. А теперь мне говорят: ты не председатель и отвали от нас! А ведь когда людей сзывали со всей Руси, им обещали здесь райские условия. Ну, была война, разруха, а теперь в космос скоро полетит человек, а мы живём при керосинках и керогазах. Выходит, народ оказался обманутым, и ещё хотят, чтобы никто отсюда не уезжал. А ведь все сбегут, если у соседей свет, а у нас – тьма! Кому-то из товарищей жалко тратиться на нашу глушь. И не зря было время, когда колхоз передавали другому району…

– Чепуха, хутор Александровка тоже на пустыре построили, правда, там были бывшие дворянские усадьбы. И тоже строились приезжие, как и вы. И такие же работящие, как и ваши. Так что я тебя понимаю. Только в бутылку не лезь о том, что у тебя якобы отобрали право хозяина!

– Как же не отобрали? Теперь по каждому пустяку я должен ехать к вам, делая огромный крюк, когда я сам могу принять решение не хуже вашего!

– Ну, а ты как хотел? Чтобы я к тебе, как барину, приезжал? По старинке командовать? А, то-то, я вижу – ходишь обиженным, как в воду опущенный. Пост председателя отобрали?! Важность-то, какая великая!

– Григорий Карпович, какой из меня хозяин, коли по всякой мелочи я должен почему-то советоваться с вами?

– Вот что, давай без обиды и запомни: я укрупнение не проводил! Я исполнитель, как и ты, и с тобой должны подчиняться партии, но не своей хозяйственной жилке. Пруд надо до ума довести, а как закончим – оборудуем ток. Это теперь наш общий объект, а ваш надо отдать под хранение инвентаря. Зернохранилище мы уже на всех одно построили, а ваше будет использовано для запаса семенного фонда.

– Только под семенной фонд? А что колхозникам выдавать по трудодням? – напомнил Корсаков.

– Вот, чувствуется в тебе заботливый хозяин! Это хорошо! Но хранить зерно в разных местах не позволю, так как возникает соблазн запустить руку в общий амбар. Когда придёт пора расчёта с колхозниками, вы получите зерна, сколько полагается на каждого колхозника.

– Григорий Карпович, с вами я не хочу спорить. Но у нас есть, кому охранять зерно. Почему же вы мне не доверяете? Вот давите на меня порой зря, а придираться-то и не к чему.

– Гаврила Харлампиевич, если бы я тебя притеснял, на твоём месте давно был бы другой человек, посговорчивей тебя. По этому вопросу мы с тобой уже говорили. А ты снова норов выказываешь? Понимаю, Зуев хороший агроном, старательно изучил науку. Я его у тебя забрал потому, чтобы работал не на одну бригаду, а на весь колхоз. А что касается электричества, мы его вам обязательно проведём. Ведь уже скоро радио заговорит… Напрасно ты думаешь, будто я у тебя славу отбираю? – Павленко широко, искренне заулыбался и его без того большой рот, стал ещё больше.

Осенью и весной председатель ходил в защитного цвета длинном широкополом почти до пят дождевике и в картузе с околышем того же оттенка. Носил он также френч, что говорило о его военном прошлом. В тёплую погоду он ходил в хлопчатобумажном серо-белом костюме и соломенной шляпе. Его высокую фигуру нельзя было спутать ни с кем.

– Да я за славой и не гоняюсь! Я уже говорил, как ещё до войны обещал провести радио и свет. И зачем придумали эти МТС, не пора ли их упразднить? А всю технику распределить по тем колхозам, поля которых они обрабатывали? Механизаторы получают в два, а то и в три раза больше зерна и других продуктов, чем колхозники, которые сеют и убирают урожай.

– Вот это ты точно подметил: посредники в нашем деле не нужны! В районе я уже поднимал вопрос об упразднении. Но я такой не один – так думает большинство председателей. А ответ пока слышен один: нельзя ломать систему.

– Почему нельзя? Что случится? Единоличников согнали в колхоз, а кулаков изжили со свету. Это почему-то можно было. Сломали хребет села и думают – оно будет процветать, как и в старое время…

– Может, ты здесь выступаешь за возврат к единоличной жизни? А колхозники на меня потому и косятся! Но этого уже никогда не будет. За такие мысли при Сталине сам знаешь, где можно было оказаться. А мне теперь из-за тебя отвечать? Вот и замолчи и не высовывайся со своими замечаниями.

– Григорий Карпович, даже вы же меня не так поняли, – досадливо проговорил Корсаков.

– Говоришь, «не так», тогда лучше молчи! И чтобы я больше не слышал! Укрупнение колхозов – это не наша и низов воля, а веление партии. А что говорит партия с высокой трибуны – для нас свято чтить и выполнять и мне больше не разводить антимонию! Всё, давай в последний раз собери людей на доделку пруда. Надо русло расширить. Укрепить плотину. Деревья там уже дружно принялись…