Yellow box. Сборник рассказов № 20

Наконец закончила писать, положила начинающую дымиться авторучку на стол перед собой. Скрестила руки в локотках, осматривает меня:

– Есть какие-нибудь жалобы? Пожелания? Как вы спали?

Я вижу как авторучка медленно желтеет, покрываясь испариной, теряет форму и, слабо вспыхнув голубым мерцанием, начинает медленно стекать по столу, подползая горящей лоснящейся пластмассой к локтю Ирины.

– Вы меня слышите?

Белоснежный рукав желтеет и, мягко почернев, вспыхивает алой сеткой, словно изнутри сигару приставили.

– Эй! Вы меня слышите?..

Расширяясь, пятно поползло вверх, защёлкало, разгораясь, и, с томным невесомым «пах!», занялось слабым желтеющим огоньком до самого плечика девушки.

Я совершенно отчётливо вижу, как не в силах сдержаться, я легко несколько раз стряхиваю ладонью пламя с её рукава, молниеносно склонившись над столом.

Ирина, звонко ахнув, бьёт ладошкой по кнопке и отъезжает на стульчике спиной к окну, закрывая голову руками, а я понимаю, что зря я это сделал, и сажусь на место, слушая, как по коридору бегут санитары. Зная, что они будут валить на пол, ложусь на кушетку, кладу открытые ладони на живот. Дверь открывается. Шум, гам. Один держит ноги, другой выворачивает зачем-то руку, прижимая мою голову к кушетке и я вижу, как мой хлебный кот испуганно выглядывает из-под шкафа, выжидая момент, что бы достать лапой обронённую в спешке на полу ромашку…

галоперидол* – гадость, которую колят особо отличившимся. От неё все мышцы выворачивает судорога, связывая по рукам и ногам.

****

Виноград

…Был у нас по-соседству в одной бригаде занудный тип один. Помню фамилию звучную его – Чекардин, а по имени Андрюха. В свои сорок с лишним лет Андрюха отличался редким талантом такого ядовитого занудства, что частые побои на его бледном лице воспринимались всеми как должное, а привычное его одиночное сидение где-нибудь, хоть в изоляторе, хоть просто поодаль от всех в сторонке – естественным и разумным. Прочно завоевав репутацию «чудика», Андрюха всё дальше отдалялся от коллектива и замыкался, что удручало меня. Слушать его нытьё было интересно. Обычно он говорил сам с собой, размышляя при очередном своём разносе в адрес действительности вообще. Доставалось от Андрюхи многим. От неряхи-баландёра до, например, режиссёра какого-нибудь фильма. Не терпел фальши Андрюха! Радио у нас не выключалось ни днём ни ночью, и Андрюха как правило разговаривал только с ним. Слушать это было сложно. Диктор поставленным голосом зачитывает серьёзные вещи, а Андрюха изловчается вставлять свои идиотские коррективы в текст. Например, диктор рассказывает взволнованно об аварии, в которой пострадала автоледи, и Андрюха в тон диктору в паузах вставляет свои выводы короткой песенкой: «Авто-леди на мо-педе пострадала-страданула…» Далее идут новости о международной обстановке и Андрюха замирает, внимательно слушая. Его ядовитая нелюбовь к Америке и к Обаме лично – нам известна, и я жду очередной порции. Дослушав до конца, Андрюха хмурится и зло бормочет, вздыхая: «Взяли бы и написали, так мол и так… Вашингтонская область, город Вашингтон… Белый дом, второй кабинет, Бараку Обаме. Так мол и так, Обама… Чмо ты поганое!.. Сука такая…»

Особую страсть Андрюха имел конечно же к критике современной эстрады. Мы прислушивались к очередному его монологу и уже через минуту прыскали смехом, отложив работу. Мешанина Андрюхиных разглагольствований была обильно приправлена вокальными импровизациями, причём исполнял их Андрюха мастерски. Начинал он внезапно и будто издалека, напевая и умышленно уродуя услышанное по радио:

– Встретил теб-бя я.. Была ты так-кая вся!.. ми-илая…, – по-тихоньку блеял он неожиданно, издевательски завывая и похабно покачивая куцым задом, – Милая-милая, милая сердцу кр-расивая… Ёханый бабай…

Любую, казалось бы, безобидную песню, этот змей преподносил так, что невольно начнёшь сомневаться в её безобидности. Удивительно было так же то, что, раскаляясь, Андрюха уходил в раж и к концу своего ядовитого монолога сам откровенно расстраивался и сатанел, громко покрывая автора и исполнителя таким сложным восьмиэтажным матом, что мы невольно замолкали, что бы ни чего не упустить и дослушать до конца.

– Жы-ыл был худо-ожник одын!

(вдруг затягивает он басом с сильным грузинским акцентом)

Домик имел и холсты…

Но!.. (длинная пауза и указательный палец вверх)

Он актрису любил,

Ту, что любила цветы.

(горький длинный вдох, и далее на пол-тона ниже)

Он тогда прО-Одал свой дом!

Про-Одал картины и кров.

И-и-и на все деньги купи-ил…

Це-елое… стадо коров, бляха муха!…

Андрюха презрительно сплёвывает и огорчённо качает головой, не обращая ни малейшего внимания на наше ржание:

– Поэт-т-твою нехай!..

А как доставалось песням-однодневкам рассказывать я не буду. Андрюха умудрялся импровизировать на ходу, меняя или переставляя слова, либо часть текста, либо весь текст. Грозным коршуном, бывало подскакивал он к задрипанному магнитофону в столярке, заслышав очередную «зьвизьду» (его словечко), склонялся к пыльному помятому динамику, слушал несколько слов, мстительно убеждался, и выдавал такую рецензию, что даже мои, видавшие виды, уши пристыженно краснели, пытаясь спрятаться друг за друга. Репертуар песен был очень скуден и, например, трогательную песенку про «ещё совсем малюсенькие ножки…» с лёгкой Андрюхиной подачи бригада пела уже машинально: «… глаза – похожи на пОпу!».. Причём ни у кого не получалось скривить рожу так мерзко, как это единственный раз сделал Андрюха.

Но случалось, конечно, что он вдруг замирал, дослушивая песню да конца, не проронив ни слова. Не помню, чтобы у него были претензии к Кобзону, Гвердцетели или Антонову, например. Большим и шумным событием, помню, была трансляция нового хита Серёжки Зверева «Алла». Извините, но я пропущу абсолютно все варианты этих мерзостей и похабщины. Скажу только, что самым высоким рейтингом у нас пользовался наиболее популярный его вариант «Что ты делаешь с калом?..» Гадость, одним словом, что и вспоминать не нужно…

Уже будучи в госпитале, в забытьи туберкулёзной горячки Андрюха трясся по-собачьи и бормотал куда-то торопливо вверх про город Виноград. На вопросы он уже вовсе не отвечал, а говорил быстро и удивительно складно, то переходя на шёпот, то выкрикивая надрывно в ночью про выдуманный им город. Смутно помню лишь короткий обрывок его бреда:

…Объявляю планет парад,

Я негромко включу дождь.

Уезжаю в родной Виноград…

Моя сладкая

Ложь.

Если дождь, то к дождю град.

Если дом, значит настежь окно.

Если снег, значит снегопад…

И вино…

****

Мужики

… – Это что!.. Вот у нас тоже хохма была!, – дождавшись, когда хохот в теплушке более-менее стихнет, огромный Самат чинно кивает, приглашая послушать, а Андрюха тут же пытается его перебить со своей очередной байкой, но Самат уже начал, – … Служил у нас, короче, сержант один. Муратик. Нормальный чувак. Киргиз. Хороший пацан. Зёма мой, из под Маката откуда-то. И вот заступил Муратик на дальний пост, старшим наряда. А вагончик их чёрти-где, за сопками. На сутки уходят, и сидят там втроём, вагончик охраняют. «Тропосфера». И вот, короче, назначили тот раз к нам начальника штаба одного. Новенький офицер, молодой.

Тридцать лет пацану, а уже майор! Из Алматы прибыл. Понтуется, фурор наводит. Чуть что – в крик. И заступил этот майор дежурным по штабу. Ночью по всем постам каждые два часа названивает, пистон вставляет по телефону, чтобы не спали. Вредный чувачок!.. И вот, звонит он к Муратику на пост, короче, проверяет. А у Муратика в вагончике холод собачий! На улице – минус сорок, в вагончике минус тридцать. Сидят втроём в тулупах, следят друг за другом, чтобы кто не уснул. А-то ей-богу замёрзнешь, копыта откинешь. А этот звонит среди ночи: «Как обстановка?». Муратик ему спросонья: «Всё нормально у нас. Мол, «без происшествий». А тот давай его по уставу гонять: «Как фамилия?, – кричит, – Вы с кем разговариваете!, – орёт, – Вы в армии находитесь или где!?» Муратик ему по-доброму: «А вы, извините, кто?» А майор давай на визги переходить! Привык там в Алмате орать на солдат. Кричит: «Я начальник штаба части, майор Каракулаков*! Вы что себе позволяете, мол? Представьтесь по форме!» Ну, Муратик ему опять же, по-доброму: «А я сержант Аккулаков*. Старший наряда этого долбанного вагончика…»

Взрыв хохота заставляет Самата прищуриться:

– Такая вот хрень. Этот Аккулаков, а тот Каракулаков… Нашли друг друга, ё-моё…

– И чё?.. Ха-ха-ха!.., – Петрович утирает слёзы, смеясь до красноты, – Чё было-то?…

– Да чё было?… Ни чё не было… Майор этот шумел страшно, говорят. Командиру части названивал, жаловался, требовал под трибунал Муратика отдать. Думал – издевается над ним салабон…

Мужики ржут с удовольствием.

… – Командир у нас был нормальный мужик. По телефону ему объясняет, мол, чё ты орёшь? Ты Каракулаков, а он Аккулаков… Чё тут такого?.. А майор упёртый… Долго не верил… Обижался…

…У нас законный «обед», и нам греться в теплушке ещё полчаса.

… – А у нас тоже…, – Валера-крановщик досмеялся, сигарету прикуривает вкусно, – Молдованин служил один. Фамилия смешная – Чобля. (мужики тут же ржут заранее). Подожди!.. Хороший парняга. К концу службы до старшины дослужился. И всю дорогу у него с фамилией проблема!.. Он в узле связи был. Кто не позвонит на их пост – недоразумение. Представь – звонит какой-нибудь полкан* из управления, а ему в трубку: «Чобля!» Тут у их серьёзная контора – Московский военный округ, генералитет всю дорогу названивает, а тут каждому второму надо объяснять – мол, это не пьяный салага хулиганит, это старшина Чобля трубку поднял…

Мы смеёмся, и каждый невольно примеряет фамилию, словно пробуя на вкус:

– Чобля!… Надо же… Ё-моё… Чобля… Бывает же… Ха-ха-ха…

… – Много историй… Мно-ого… У нас вот тоже…, – Петрович закашлялся надолго, подавившись своей «Примой», шумно прочистил горло и высморкался, – Тфу, блин… Ну так вот, – продолжает он осипшим голосом. Петрович у нас самый старший. Дед уже. Мужик взрослый, – Работал я в одной конторе… Угу…, – дым выпускает через ржавые от никотина усы, и опять кашляет, – Ды шшто тты… И вот короче наше СМУ* закинули в самую степь как-то. Нефтеперерабатывающий завод под Актау мы строили. Только котлован вырыли, блоки завезли, «стаканы» ставим. Тоже вот так вот – забор под небом и пять вагончиков… В одном вагончике – управа, в другом – столовая… А бухгалтером у нас была одна… Наташка Ивановна… Девка смирная и скромная, а муж всё её гонял, говорят, по-чёрному. Ни про что гонял. Ревнючий, говорили, как зараза… Она и повода никогда не даёт, а всё с синяками ходит… И вот я как-то к ним в вагончик за нарядом захожу, смарю, а там – никого. Начальник всех баб к себе на планёрку созвал. А я смарю – телефон на столе у Наташки разрывается. Поднимаю – мужик мне строго: «Алё!», – Петрович с трудом сдерживает смех, утирая слезу рукавицей, – Я грю, мол, и кого вам?… А тот орёт, мол, позовите Нетребко! Это Наташку-то… Ну, я смарю – рядом ни кого, и в трубку ему (прыскает смехом, не удержавшись): «А… Это вам шалаву эту что ли?», – и Петрович смеётся в голос, – «Щас говорю, позову, где эта патаскуха шаландается опять…», – Петрович смеётся и закашливается, сквозь кашель взвизгивая: «Так и сказал… Шалаву… Ха-ха-ха-ха!… Для смеху!..»

Растянув наготове рожи для хохота, мы с мужиками неловко лыбимся, глядя как старик судорожно кашляет сквозь смех:

– Говорили – ушёл он от неё. Муж-то… Ха-ха-ха!… Неделю вся синяя ходила… Ха-ха-ха…

Тут в теплушку заглядывает наш бугор Николай Николаевич:

– Чё сидим, мужики?, – кричит он обиженно, – Я же просил – в два ровно быть на площадке! Битум стынет!.. Чё сидим, бля?!

И мы шумно собираемся и гуртом выходим на мороз.

Самат вышагивал впереди, хмуро скрепя кирзачами по снегу, бормоча под нос:

– Во, мудак… Ц-ц-ц…

Каракулаков, Аккулаков*– с казахского языка буквально – «Черноухов, Белоухов».

полкан* – полковник.

СМУ* – строительно-монтажное управление.

****

Чай со льдом

… – Нет-нет, подождите!.. Как же это вы утверждаете так однозначно?.. Совершенно не соглашусь я с вами. «Если этого нельзя потрогать, значит этого не существует…» Это ведь не возможно применить ко всему однозначно. Не так ли? Вот, смотрите, представьте к примеру, что на столе стоит стакан с горячим чаем. Так?

– Ну…

– И мы с вами отлично знаем, что этот стакан здесь. На столе. Что стакан этот явный. Твёрдый, горячий. И чай в нём тоже горячий. Причём горячий настолько, что мы спонтанно представляем и даже где-то чувствуем, что ни только нам не следует внутрь пальцы совать, но и просто взять стакан в руки нужно будет осторожно и аккуратно. Так ведь? Посмотрите, как из него поднимается дымок пара. Причём мы даже отчётливо представляем, как сначала лишь коснёмся стакана, оценивая в уме – сможем ли мы удержать его достаточно долго, чтобы не обжечься… Вы же не схватите его всей ладонью? Нет, конечно!.. И на секундочку даже в вашем мозгу мелькнёт разумная мысль – если будет очень горячо, пока я отхлебну глоток, я немедленно поставлю его на место!.. А для этого не следует слишком далеко отходить от стола. Правильно?

– Хм-хм… Продолжайте. Что же из этого следует?

– А из этого я смею заключить, что, даже не коснувшись горячего стакана, мы получаем совершенно справедливо целый ряд чувств, построенных на своём же прошлом опыте. Я понятно изъяснился, простите?

– Но, позвольте, мы получаем не чувства, а лишь воспоминания о пережитых когда-то чувствах. Опыт, так сказать.

– Правильно. Именно опыт. Причём, опыт – которого у вас, возможно, и не было никогда.

– Ха-ха… Как же это?.. Человек с детства, однажды ожегший палец, на всю жизнь запоминает, что горячее трогать не нужно… О чём вы?

– Горячее?

– Ну, да. Вон, ведь сразу же видно. И пар идёт, и вообще – если в стакане чай, то это значит, что он как правило горячий должен быть.

– Совершенно верно!.. Вы совершенно правы! Этот чай именно горячий!.. Могу поспорить – вы вряд ли удержите этот стакан минуту без ущерба для вашей кожи. Но… Я боюсь быть излишне настойчив. Вы что ж, уже совали туда палец? Или вы уже трогали этот стакан? Откуда вам известно, что он горячий?

– Я знаю, что он горячий.

– И это – тоже истина!.. Вы совершенно правы – стакан несомненно горячий, и вам не обязательно совать в него палец, что бы убедиться в этом. Правильно?

– Ну?..

… – То есть – вы получили информацию о чувстве… гм… об ощущении горячего, совершенно обойдя личный опыт именно с этим стаканом? Правильно?

– Правильно. И что?.. Я с трудом слежу за вашей мыслью. Извините.

– … Нет-нет!.. Это вы меня извините!.. Я невольно втянул вас в философскую дискуссию, не беспокоясь о вашем желании участвовать в ней. Я заканчиваю. Итак, мы с вами пришли к тому, что нам совершенно не обязательно трогать вещи, чтобы убедиться, что они существуют. Так?

– Нет!.. Ха-ха-ха!.. Да вы хитрец!.. Ха-ха-ха!.. Как вы ловко, ей-богу!.. То, что стакан существует я понимаю именно по тому, что я неоднократно трогал его. И я не стану утверждать, что мне всякий раз необходимо его пощупать. Зачем же вы так?.. Ха-ха-ха!.. Вы мне нравитесь, ей-богу!..

– Ха-ха!.. Тысячу благодарностей!.. Хорошо!.. Раз вы так… Ну, ладно, бог с ним с чаем!.. Тогда… Ответьте мне, уважаемый спорщик, почему вы… ну, к примеру… не прошли бы сегодня по льду, а обошли бы целый холм, что бы пройтись по мостику?.. Или у вас тоже в этом плане опыт?..

– О чём вы?

– … Вы сейчас утверждаете, что сто раз трогали горячий стакан, следовательно обжигались, и теперь вам одного взгляда хватает, чтобы понять, что он горячий и трогать его опасно. А как же со льдом? Сколько раз вы уже проваливались под лёд?

– Ни разу. Причём тут это? Мне что же, нужно под лёд провалиться, чтобы понять, что по льду ходить опасно?

– То есть – опыта в этом плане у вас нет?

– Ну?

– И на что же тогда вы опираетесь в данном случае? Вы смотрите на дымящуюся кружку и не трогаете её, потому что уже как-то ошпарили руку. Это понятно. А тут вы видите лёд, и решаете по нему не гулять, потому что можно провалиться, хотя ни разу не падали в прорубь… На что же вы опирались?

– Ха-ха-ха!.. Нет, вы определённо мне нравитесь!.. Ей-богу!.. Вот ведь!.. Хитрец!..

– Нет-нет!.. Вы оппонируйте, пожалуйста!.. Прошу вас!..

– Ну, хорошо!.. Извольте. Я не хожу по льду… Ха-ха!.. потому что знаю наверняка, что лёд не выдержит мой вес…

– … а может и выдержит…

– … а может и выдержит!.. но перспектива окунуться в ледяную воду…

– … а может и не ледяную совсем…

– … а возможно – и не ледяную совсем!.. заставляет меня принимать другое решение, а не рисковать по дурости!.. Ха-ха-ха!..

– Вот!.. Браво!.. Тысячу раз браво!.. Вот именно то, что я и хотел от вас услышать. Именно то, и ни чего более сказанного!.. Совершеннейшая истина! Совершеннейшая!.. Вы совершенно разумно не стали лезть на лёд, опираясь именно на знание, построенное лишь на предположениях!.. И только!.. Лишь на одних ваших фантазиях относительно льда, собранных во едино. И вот вам сразу же и результат – ваш мозг даёт вам команду: по льду не ходить, потому что… «может быть, возможно и скорее всего»!.. Всё, что угодно, только не опыт!.. Любая, пусть даже самая нелепая фантазия, но только не опыт!..

Из дальнего угла раздался скрип кроватной сетки и злой обиженный бас:

– Заткнитесь вы там уже!..

После секундной паузы, весёлым шепотом в темноте:

– … и даже сейчас, коллега!.. Ха-ха-ха.. Вы совершенно не видите, кто это сейчас кричит, и потрогать его вам тоже вряд ли хотелось бы… Но, тем не менее, заметьте, опыт вам подсказывает…

– Затухни там, говорю!!.. Или встать, помочь тебе, ссыка?..

Через минуту, в кромешной тишине, еле-еле слышно:

– … всё-всё… спокойной ночи!

– … до завтра!.. Ха-ха…

– … ха-ха…

****

Лавочка

Подзакалебал. То есть колебал-колебал, и заколебал слегка. А колебать – это значит шатать-расшатывать, толкать и двигать, заставляя терять равновесие. Ушатал, короче говоря… Примерно так. Такие чувства во мне вызывает уже некто Максим Мелихов.

… – Что вам стоит?, – пишет мне Максим, – Вон как у вас лихо получается. А я не могу тему найти. Мне говорят, что я неплохо пишу. Подкиньте темку, очень благодарен буду вам. Если хотите, я даже вам посвящение писну, – смеётся.

Он мне нравится, ей-богу. «Писну»…

– А о чём бы вы хотели написать?

– Ой! Спасибо, что ответили!, – Максим тут же накидал мне улыбочек, и продолжил солидно, – Вы извините, я понимаю, что отвлекаю вас…

– Да ни чё, – пишу, – Я дурака валяю уже неделю…

… – Просто мне очень близок ваш стиль. И я был бы вам очень признателен за какую-нибудь… э… идею, что ли? Тему рассказа или повести. Если можно.

Помолчали. Я аккуратно спрашиваю опять:

– А о чём вы вообще хотели бы написать? Вы хотите написать смешно, или вам нужно что-то серьёзное?

Совсем освоился, скинул мне фото с бутылкой самогона на фоне домашнего сала и огурчиков: