Высотка

(ух, как шарахнуло!

не пора ли под крышу?

или пробежаться до остановки, там переждать?)

надо мной внезапно выстреливает зонт-автомат

сиреневый да еще в цветочек

и снова тот глуховатый голос:

любите мокнуть под дождем

или это у вас от избытка чувств приключилось?

рады, что зачислены в сие богоугодное заведение?

я тоже, так давайте радоваться вместе

вы, я и вон тот господин, который – спасибо ему –

пожертвовал своим зонтом ради вас

ради нас, я хотел сказать

он первый заметил, а я быстрее подбежал

эй, Серый, иди сюда!

– Здравствуйте, – говорит Серый, отряхиваясь, как большая собака эрдельтерьер, – ну и дождь.

– Это ты называешь дождем, лишенец? Это тропический ураган! – продолжает витийствовать темно-русый. Думает, наверное, что неотразим. Балабон.

– Мы вас видели с книжкой и поспорили, в какую группу зачислят, – поделился Серый.

– В сто двенадцатую, – говорю. – А что?

– Повезло тебе, чертяка, – вздохнул Серый, толкая балабона локтем. – А я из сто одиннадцатой, соседями будем. Этому всегда везет, он везунчик. Я с ним десять лет в одном классе учился, знаю. – И снова вздыхает, как собака, которой обещали косточку, да не дали, но она привыкла, ей не впервой.

(Хороший парень этот Серый, и языком не мелет почем зря. Из них двоих, пожалуй, он.)

– Дождь вот-вот закончится, времени вагон. Погуляем? – сказал тот, что мелет языком.

– Не могу, мне надо на вокзал, дядю встречать.

(Господи, ну и дура, какого дядю?! Получше ничего не могла придумать?)

– А дядя у нас кто? Волшебник?

(Процитировал? Сострил? Но мы не будем улыбаться, мы ответим ему как придется, потому что и у нас внезапно чувство юмора отказало. Промокло и раскисло. Про дядю, конечно, получилось так себе, плоховато получилось, неубедительно. Но надо довести начатое до конца.)

– А дядя у нас сердитый очень. Между прочим, коренной одессит. Обидчивый как дитя, опозданий не прощает. Опоздавшему читается лекция о том, почему так делать не надо, а я еще не готова к лекциям. И последний месяц вольной жизни хочу провести без лекций, причем провести его как не надо.

– Любопытно, весьма и весьма, – сказал остряк, прищурившись. Кажется, теперь ему действительно стало любопытно. – Проведите его с нами, мы вам лекций читать не будем. Мы тоже хотим как не надо. Научите? И если вы это прямо сейчас выдумали, про дядю, чтобы от нас сбежать, то напрасно. Мы хорошие. Мы просто отличные. Разве не видно? С первого взгляда?

– Дядя, – говорю я холодно, обжигающе ледяным голосом, почти антарктическим, – живет в районе Молдаванки, на улице Орджоникидзе, бывшая Разумовская. Поезд прибывает через час. Приятно было познакомиться.

(Правда приятно? Когда на тебя узенькими глазками смотрят и говорят банальности?)

– Значит, отложим прогулочку до осени. До первого сентября, если не проспите. Не советую, будет живенько – это я вам обещаю.

Хвастун, болтун, пижон

формулировочки такие пошловатенькие

но почему тогда расхотелось уходить

почему же я прокляла свою убогую фантазию

а заодно и ни в чем не повинного дядю

ожидающего меня со дня на день

в доме на улице Орджоникидзе

минута, остановка, стоп-кадр

лестница, мокрый билетик, прилипший к ступеньке

и предчувствие (так это называется в книжках?)

что сейчас с тобой заговорят и все изменится

мир сдвинется, перевернется

и покатится в тартарары

(и потом этот голос…)

обыкновенная гроза

ничем не примечательное знакомство

начало августа, мокрое платье, горсть пятнашек

кто бы мне тогда сказал, что и это в рамках программы

причем обязательной – не поверила бы

пообсохла в метро, добралась до вокзала

купила пирожок с повидлом, ужасный, резиновый

но после всего пережитого очень хотелось есть

задремала в электричке, чуть не проехав станцию

пронеслась по Гагарина, потом по Молодежной

трижды повернула в замке ключ

(ага! я первая! они еще не приходили!)

скинула босоножки

отрезала хорошенький ломоть черного хлеба

посыпала солью, включила радио

а там песенка про снег

про то, как он идет и всё вокруг чего-то ждет

люблю ее с детства

дома никого, самое время закончить платье

впереди целое лето, последнее беспечное лето

которое мы, конечно же, проведем как не надо

но для начала нужно выспаться и благополучно забыть

сурьму и ее свойства, правило буравчика

закон всемирного тяготения

коленки, дядю, сиреневый зонт

и этого, который мелет языком.

Согласилась бы ты теперь?

* * *

10.08

Моя дорогая Одесса!

Ты совершенно не изменилась, не постарела ни чуточки. Бульвары, трамваи, фонтаны, облака сахарной ваты, грязное любимое море – что еще нужно для счастья? Как будто в детство вернулась – жара, дядя Веня, бабушка Тамара…

Асенька, погадать на трефового короля? Или на червонного?

Нет, червонных нам не надо, бабушка. Чем гуще масть, тем лучше, ты ведь сама говорила.

Тот червонный, школьный, в которого я была влюблена пять лет без передышки, оказался дураком. Представляешь? Поговорила с ним пять минут на выпускном – и любви как не бывало. Теперь я совсем свободная, и дядю Веню это огорчает. Я надеваю новое платье, а он возмущается, что таких женщин у нас в роду отродясь не было. И сам себя не слышит от возмущения, даже этого вроду-отродясь. Грозится запереть в ванной, откуда я уже не выберусь, потому что ванна сделана на совесть, сам стенки клал, вот этими вот руками.

А в чем причина его гнева, знаешь? Разгуливать под руку с мичманом да по Приморскому бульвару – страшный грех, даже если это хорошо знакомый, крайне положительный субъект, друг семьи. А я разгуливаю. И мне нравится.

Друг семьи высокий, как фок-мачта, и очень надежный. Про себя называю его «товарищ Морфлот». От него пахнет вишневым табаком и веревками. Разговариваем на вы, это красиво, это подчеркивает дистанцию, которая между нами о-го-го какая, и одновременно снимает ее.

Вот что я пишу, а? Не знаю. У него невеста, у меня – будущее. «Вы будете вспоминать меня как нечто экзотическое. Впрочем, через две недели вы обо мне и не вспомните, потому что у вас начнется новая жизнь».

Он прав, бабушка.

Все как прежде, только я теперь другая.

Взрослая, наверное?

Первое сентября

Первого сентября к нам пришли зубры – физхимики, твердотельщики, материаловеды с мировым именем, аспиранты и старшекурсники. Рассказывали о головокружительных перспективах и новых методах, голова кружилась черт знает от чего, может быть, и от перспектив. Ядерномагнитный резонанс, сокращенно ЯМР, у нас им занимается Кричевский, по списку в его лабораторию идут…

Трое наших и трое кубинцев, которых родина откомандировала, а русскому языку не научила; но это ничего, они рады и так; улыбаются, пританцовывают, а уроки русского начнутся завтра. Кричевский красавец, но резонанс – это не мое. Я попадаю в лабораторию высокотемпературной сверхпроводимости, сокращенно ВТСП, нас там пруд пруди, свеженькое направление, а между тем уже разработаны доступные для массового производства полимерные материалы, которые… Может быть, кому-то из вас повезет и он откроет… А вообще желаем побед во всех областях, не только в науке, потому что у вас начинается самый интересный, самый насыщенный жизненный период…

– Самое интересное тут – это столовка, сказал кто-то прямо над моим ухом. – Если вовремя не влезть в очередь, будешь ходить голодным до вечера.

Обернулась: смеющиеся глаза, узкие губы – тот самый, с лестницы. Как его зовут-то? Без пиджака, в понтовой джинсовой курточке. Только этого не хватало.

– Значит, ты вэтээспэшница? Поздравляю. Помрешь от скуки месяца через два. Будете смешивать, греть, капать на подложку, сканировать, потом опять смешивать, греть, капать и так без конца. Наукой тут и не пахнет, скорее аптекой. Милая барышня в белом халатике. У них в лабе есть одна, Ирина. Познакомитесь, все веселей будет. Извини, что я сразу на ты, предпочитаю без церемоний.

Наша сто двенадцатая не просто учебная группа, это исследовательская площадка, и многие из вас уже попробовали свои силы… Пять победителей и участников международных олимпиад, три печатных работы, мы отобрали вас…

– …у конкурентов, – продолжал комментировать тот самый голос, – у сто одиннадцатой. Там участников вдвое больше, потому что чистая физхимия куда круче нашей, полуприкладной. А тебя за что отобрали? Ты участница?

– Нет. А ты?

– Типа того. Только я не международник, а всесоюзник. Международники в сто одиннадцатой, а мы рылом не вышли. Как тебя вообще угораздило сюда попасть?

(Опять двадцать пять! Не буду же я, в самом деле, рассказывать:

• о чудесно гладких пробирках, в которых даже обыкновенная вода выглядит как слеза единорога или эликсир вечной молодости;

• о круглых колбах для пучеглазых рыб, неизвестных науке биологии;

• о бомбочках-бертолетках под ковриком у соседей;

• о силикатных водорослях и кристаллах медного купороса, сине-зеленых сокровищах пиратских кораблей;

• о фараоновой змее и берлинской лазури – великолепно звучит! и разве этого мало?..)

– Трудно сказать. Наверное, случайность.

– Честный ответ, хвалю. Давай руку и линяем, здесь ловить нечего. Сейчас я выцеплю вон того видного ученого, он проведет нам индивидуальную экскурсию по универу. Мой земляк, Ридна Украйна. А ты москвичка?

Рука была невозможно худая, как будто он в столовой никогда не пасся, а перебивался кое-как на подножном корму. Траву жевал, например. Я посмотрела на него повнимательней, пока он шептался с земляком. Нет, этот траву жевать не станет. Кого же он мне напоминает-то?.. Овчарку, точно! Немецкую овчарку чистых арийских кровей. Такие мальчики нужны Германии, сказал бы Олежка. Уж он припечатает так припечатает.

Земляк, поздоровавшись со мной, представился:

– Богдан. Редкое имя, легко запомнить. А Баев у нас молодец. В группе три девушки – и он уже перехватил самую красивую. Ну что, обедать?

Они решили меня смутить и обезоружить, или так, шутки шутят? Игнорируем. Запрашиваем подкрепление.

– У меня встречное предложение – давайте возьмем Олежку, он тоже голодный, он вообще без еды жить не может.

– Не бойтесь, – засмеялся Богдан, – Баев вас не съест, он занят. Правда, Саныч?

– Сдал как стеклотару, – буркнул Саныч, – и рад-радешенек. Ты, можно подумать, свободен.

В столовой было людно, но Баев сразу ввинтился в очередь, которая, повозмущавшись, расступилась. Стояли, стояли, вон за тем светилом науки. Как, девушка, вы не знаете, что он светило? Сейчас расскажу…

Я никогда раньше не была во взрослой столовой и растерянно оглядывалась по сторонам; меню в одном углу, раздача в другом, названия блюд ничему соответствуют – по внешнему виду сложно опознать, гуляш это или котлета, или печенка в сметане, все одинаково несимпатичное на вид. Не щелкай клювом, бросил мне Баев, принимая у распаренной работницы столовой тарелку, политую чем-то коричневым. Тут все несъедобно, но питаться надо, иначе протянешь ноги. Мне то же самое, сказала я распаренной. Она шмякнула то же самое на тарелку, но соуса явно пожалела.

– Вы только посмотрите на нее, – хихикал Баев за столом, – собрала все цвета радуги – тут тебе и свеколка, и морковочка, и зеленое яблочко. Как будто палитру подбирала, а не комплексный обед. Художественный склад у девушки, а она в химики подалась. Это какая-то ошибка природы. Химия, знаешь ли, портит руки и иногда лицо. Видела Коренева? Нет еще? Он у нас будет вести малый практикум. У него один глаз стеклянный, не шучу. Говорят, по молодости заглянул в лазер, очень захотелось посмотреть.

– Оставь девушку в покое, – сказал Богдан, – они у нас и так не задерживаются. Программа трудная, спецкурсы, математика с мехмата… Вы уже, наверное, обратили внимание, в методичке… Не обратили? А посмотрите вечерком. Если что – всегда рад помочь.

– Какой ты быстрый, – вмешался Баев, – помогать буду я. Хотя ей сейчас методички рановато открывать. Для начала надо научиться выживать в столовке, это же разбойничье гнездо. Запросто могут подсунуть кормовую свеклу вместо сахарной. Или от мертвого осла уши. Вкусный гуляш?

– Вообще-то не очень.

– Привыкай, теперь это твоя основная пища. Не бойся, козленочком не станешь. Я вот не стал.

– Помолчал бы лучше, – сказал Богдан, – видела бы тебя твоя мама.

– А что мама? Мама осталась бы довольна. Я соблюдаю ее главный завет – не бутербродничать. Даже суп иногда беру. Допивай свой свекольный компот и пошли. Ты не знала, что он свеклой крашеный? Ну ладно, ладно, не буду.

– Куда – пошли?

– Для начала учебники получим. Ты ведь не собираешься их таскать на себе, правда? Потом покажу тебе весь этот величественный комплекс, выстроенный во славу науки, а часиков в восемь посажу в метро, у меня дальше делишки кое-какие есть. Ну, годится идейка?

После обеда Богдан отделился от нас, ему нужно было возвращаться на кафедру. Баев утих, перестал хохмить и даже ненадолго сделался мрачным. Мне показалось, он что-то напряженно обдумывает, но я еще не знала, что у него нет такой привычки. Во время короткого перекура на ступеньках столовой он тихонько насвистывал какой-то мотив, потом кривовато пропел: а мы живем для того, чтобы завтра сдо-оохнуть, най-на-на, най-на-на, най-на-на, затушил сигарету и посмотрел на меня. Она еще здесь, надо же.

– Дурацкая песня, – сказала я, – терпеть ее не могу. Они думают, что разразились чем-то оригинальным. А там кроме най-на-на ничего и нет.

– Тебе надо оригинальное? – спросил он, усмехаясь.

– Мне надо со смыслом, – уперлась я, хотя разговор был тухлый. – А у них эпатаж дешевый. Знаешь, что это мне напоминает? Когда сквозь зубы сплевывают – такая у них музыка. Мальчики с бритыми затылками и ограниченным словарным запасом. Три слова на все случаи жизни.

– Вот оно что! А я как раз такой мальчик, из провинции, – он ничуть не обиделся, даже наоборот, как будто получил шанс показать себя в лучшем свете. – Мне можно.

У меня жизненные цели простые. Потрогай мой затылок, не стесняйся. Славная щетинка. А вот ты – чего ты хочешь от жизни?

– Щастья.

– Эт правильно, – согласился Баев. – Ты же девочка. Девочки должны быть щасливы, иначе зачем они тут.

– А ты?

– Я хочу прожить жизнь так, чтобы было о чем вспомнить на свалке, – сказал он, глянув на меня искоса, оценила или нет. По-видимому, это было тщательно выпестованное и очень программное высказывание. – Короче, давай свою пятипальпу, пошли.

– Что дать?

– Руку, недогадливая. Педипальпы – это руки-ноги у членистоногих. А у таких, как ты – пятипальпы. Посчитай, если не веришь.

Он схватил меня за руку и потащил вперед. Я вырвалась и остановилась посреди улицы.

– Ну что опять? – поинтересовался Баев, немного притормаживая.

– Почему это я должна за тобой всюду бегать?

– Потому что ты мне нравишься. Мы с тобой одинаковые. Еще вопросы?

Проходивший мимо мужчина с портфелем хмыкнул:

– Вот это я понимаю. Укрощение строптивой, да?

– По-другому с ними никак, – серьезно ответил Баев, и, повернувшись ко мне, вдруг улыбнулся.

(Я не знаю, что это было. Влюбляться мне уже приходилось, и неоднократно – ничего похожего. Он мне нисколько не нравился. Некрасивый, я бы сказала – вызывающе некрасивый, худой, говорит глупости, иногда даже гадости, и лицо у него злое. Но вот улыбка…)

– Ладно, если ты не хочешь в библиотеку, поменяем курс. Ну их, твои книжки, завтра получишь. Не для того придумали первое сентября. Пойдем купаться.

– ?

– Купаться буду я, а ты посидишь на солнышке. Пойдем сначала на смотровую, потом спустимся на набережную. В фонтане я сегодня плавать не расположен. Фонтан оставим на завтра.

Солнце, тишина

тополя пожелтели, просвечивают золотом

мелкая китайка сыплется под ноги

здесь столько яблонь и никто не собирает

и ты не трогай, они засвинцованные

растут вдоль дороги, накапливают свинец

висмут и прочую редкоземельную муть

если ты еще помнишь таблицу Менделеева

или экзамены сданы, с глаз долой, из сердца вон?

взяться за руки, не имея на то никаких оснований

играть в романтику, провоцировать

на умиление-возмущение

и при этом держать дистанцию

а внутри любопытство

жгучее, как любовь

от смотровой вниз к реке волны зелени

расходящиеся дорожки, выбирай любую

давай кто быстрее, бросил он и сорвался с места

с носка на пятку, плавно подпружинивая

зависая в сентябрьском теплом воздухе

и каждая мышца, сокращаясь, посылала вперед

камень из пращи точно в цель

его собранное, настроенное тело

напоминало хорошо сыгранный оркестр

он раскрывался в движении

как прыгун с шестом, проходящий над планкой

с таким запасом, что сразу становилось ясно

этот первый

удлиненные мышцы, выпуклая сетка вен

ходячий анатомический атлас

легкая полая кость, как у птиц

в огне не горит, в воде не тонет

в плавках – ага, значит, заранее знал

(интересно, а запасные у него тоже имеются?

и где он их будет переодевать?)

возле пристани катерок

на газонах люди всех возрастов

жующие выпивающие

но больше всего тех, кто целуется

поветрие какое-то или вирус

радиус поражения двести метров

куда ни глянь

на газетках, лавочках, на травке

с трудом отрываясь друг от друга

затуманенным взором смотрят на тебя

кажется, что насмешливо, но это не так

ты их не интересуешь

ты одна такая здесь

неохваченная.

– Как водичка? – спрашиваю, чтобы что-то спросить.

– Сейчас поглядим, – отвечает он и уходит ласточкой в воду.

По дуге почти без всплеска

рисовался, конечно, позировал

наверняка осведомлен о том, как это действует

привел меня сюда, дабы покрасоваться

и все же я чувствовала, что эти выверенные движения

были для него естественным способом

перемещаться в пространстве

не ради меня, но ради возмущения среды

осеннего воздуха, ленивой Москвы-реки

не по сезону густо-синего

непрозрачного неба.

Бисер воды, скатывающийся с плеча. Ночью заморозки, но вода еще держит тепло, градусов пятнадцать – курорт, можно сказать. Мы поспорили с Блиновым и он точно проиграет. Я плаваю под открытым небом круглый год, а Шурик – только в бассейне.

Кто такой Шурик?

Твой одногруппник, чемпион Московской области по плаванию, между прочим. Чемпионил да бросил, в науку

подался. А сердце с непривычки пошаливает, нагрузки-то регулярной нет. Зря я его подбил, как бы чего не вышло.

Вон они, идут, приготовься. Принесла нелегкая.

Он кивнул в сторону дорожки, по которой шли две девушки и высокий кучерявый парень.

Достань сигаретку, в левом кармане. Нет, в левом от меня. Не стесняйся, лезь. И коробок. У нас тут все общее – куртки, деньги, полотенца. Удобно.

(Закурил, смотрит на горящую спичку. Дошло до пальцев, выбросил. Очередная демонстрация или так, привычка ходить по краю.)

Давай заключим пакт о ненападении, если ты понимаешь, о чем я. Понимаешь?

(Стряхнул пепел, смотрит прямо в глаза.)

Неет, это еще не жизнь, это только наши танцы на грани весны, такие песни тебе больше нравятся? Я много песен знаю.

(Короткий взгляд мимо меня, на дорожку, оценил расстояние, успеет ли.)

А общага интересное место. Прибыли, заселись, обжились. Она ко мне прилипла, помоги то, помоги се. Сначала еще ничего, потом не знаю зачем… Короче, если ты тоже… В общем, если у тебя тоже кто-то заведется, так и знай – я не в претензии.

Тут ведь как – игра без правил. Главное – свобода, остальное фигня. Согласна?

– Вот ты где, паразит! Загораешь? – сказал кучерявый, здороваясь с Баевым. – Мы тебя с утра ищем.

Две девушки, очень похожие друг на друга, наверное, сестры. Одна тихоня, другая оторва, один на двоих смешной нос картошкой. Которая?

– Как видишь, я не только совершил омовение, но и нашел свидетеля. Это Ася, она из нашей, сто двенадцатой.

Та, что пониже ростом, смерила меня взглядом, потом перевела его на Баева, потом опять на меня. Что-то высчитывает. Понятно.

Не волнуйтесь, девушка, у нас соглашение. Получите своего Баева в целости и сохранности, распишитесь, не забудьте осмотреть на предмет повреждений и царапин.

– Я-то мог бы окунаться и дважды в день, а вот у тебя кишка тонка, – сказал Баев, все еще мокрый, голосом победителя-олимпионика. – Дотянешь до конца сентября, потом сдуешься. Будешь ходить за мной с полотенцами, фиксировать мои личные рекорды.

– Оденься, Даник, – сказала тихоня, та, что пониже ростом. – Хватит тебе. Мы в восхищении, Ася тоже.

(Оказывается, у него есть имя. Даник – это Даниил? Ишь ты…)

– Как это хватит, я только начал! – возмутился Баев и пошел на кудрявого с кулаками. Они немного повозились, потом упали на траву, через минуту Баев уже сидел на своем сопернике верхом.

– Иди ты к черту, водяная крыса, – ругнулся кудрявый, стряхивая его с себя. – Мокрый, склизкий, гадкий. Поглядим, кто за кем ходить будет. Разрешите представиться, – повернулся он ко мне, – Шурик. А это Татьяна и Галина.

Одинаковые кивнули, продолжая меня изучать. Потом тихоня (Татьяна?) вынула из сумки большое полотенце, поймала Баева и начала его усердно растирать выше и ниже пояса.

– Ну вы тут разбирайтесь, а мне пора.

– Эй, мы так не договаривались, – Баев высунулся из полотенца, Татьяна его запихнула обратно, как обезьянку, – у нас по программе прыжки в воду, потом прогулка по аллее славы и возложение сена к бюстику Менделеева.

– Без меня, – сказала я, вставая с его джинсовой курточки. Постелил на земле, чтобы я могла присесть, погреться на солнышке. Хорошая курточка, в левом внутреннем кармане (не от меня, от него) пачка сигарет, называется «Dunhill». В правом мятые деньги, а где ключи? В джинсах, наверное. Настроение почему-то испортилось. – Мне домой почти три часа добираться. Привет бюстику.

– Опять дядя приезжает? – спросил Баев, надевая футболку. – Погоди, мы тебя проводим на вокзал.

– Не стоит, отдыхайте.

Я удалилась как-то слишком поспешно, можно сказать, сбежала. Солнце садилось, тополиное, кленовое, каштановое золото померкло, а я все никак не могла решить, чего же мне сейчас больше хочется – немного поплакать или съесть мороженое. Долго мучилась, потом выбрала «Лакомку», перемазалась, замерзла

опоздала на электричку на какие-то три минуты

потом полчаса ожидания и что-то теплое в груди

как будто подарили вязаный шарф из чистой ангорки

пустой перрон, фонари в радужных иголочках тумана

свободное место у окошка, маленькие станции

будка обходчика, шлагбаум

быстро же я приехала

а вот и папа, встречает, прождал лишних полчаса

и как его отучить, спрашивается, ведь я не ребенок

прямые, косые мышцы

центр парусности легкого, почти невесомого тела

и ямка в основании шеи, вот тут

(это называется – яремная ямка)

хотелось прикоснуться губами

пить, попробовать на вкус

речную воду с бензиновыми разводами

сигаретный дым, сладкий, как сентябрь

эту их вольную жизнь

с ее презрением к частной собственности

сезонным колебаниям температуры

и распорядку дня

конечно, понаехали иногородние

заселились, перезнакомились

комнаты дверь в дверь

вино, кино и домино

ритуальные омовения

а я – домашняя девочка-овечка

которой подобная простота нравов

и во сне не снилась

что он ей говорил

про жизнь на свалке

про то, какие они одинаковые

про свободу, конечно, баки заливал

(он это говорит каждой второй, надо полагать)

подумаешь, Татьяна

не очень-то он был рад, когда они появились

и уж если подводить итоги я точно знаю, о чем он сейчас думает а он знает, о чем думаю я.

Одинаковые?

Ничего общего, совершенно.

Гарик

Если Баев хотел повысить градус, то он сделал все правильно. Но это не помогло.

Через неделю я уже влюбилась в Гарика.

Наша англичанка, молодая и смешливая дама, говорила: в этой гоп-компании Игорь самый ответственный и интеллигентный юноша, у него прекрасное произношение и лучшая в группе лягушка. Лягушкой назывался звук [æ], который остальным никак не давался. Не бойтесь мимических морщин, граждане, язвила англичанка. Раззявьте рот пошире, челюсть до колен, как у него. Еще бы, подавал голос Олежка, он из спецшколы, ему положено, а мы дети итээровцев. Гарик, покажи, как ты это делаешь! Тот послушно показывал розовый, как вареная колбаса, язык, группа покатывалась со смеху. Мне не нравилось, что они смеются, но Гарика это нисколько не задевало. Его вообще было трудно задеть, с такой-то самооценкой.