Охота на неприятности. (Полина и Измайлов)

– И увидимся еще сегодня. Передайте Ирине, что мы ее не оставим, что я к ней доберусь обязательно.

– А перевод?

– Вот от него я вас освободить не могу. Именно ваш английский очень способствовал трудоустройству. Я передал Эльвире только то, что срочно. По минимуму. Мы с Колей здесь, в Москве на международной выставке наткнулись на двух американцев. Оказалось, что их завод сделает необходимое нам оборудование быстрее, лучше и гораздо дешевле, чем алчный отечественный производитель. Поэтому готовьтесь к письменному и устному общению с иностранцами в режиме нон-стоп. В память о Коле я должен этот воз потянуть.

– Владимир Петрович, извините, но любопытно. Неужели настолько дешевле, что поговорка «за морем телушка – полушка, да рубль перевоз» теряет актуальность?

– Представьте себе. О документах договорились?

– Да, я прониклась. Запишите мне ваш e-mail, пришлю, как только, так сразу.

– Мы с вами, похоже, сработаемся, Елена Олеговна.

Я закивала, но не расслабилась. Для честного человека он слишком подолгу и гладко вещал. Я сама такая, и знаю, что эта манера речи обкатывается только регулярным враньем. У меня – вынужденным. А у него? Вообще-то все, пока нужна, говорят разные приятности. Но чуть только смогут без тебя обойтись, перестают здороваться, даже если ты для них горы сворачивала. Ничего личного, просто закон сохранения биологической энергии. Поэтому умные люди предпочитают не засиживаться в фирме в одной должности. Как только поняли, что все их умения стали всеобщим достоянием, идут в другое место. Недавно спорили об этом с мамой. Она у меня чистая и в свои сорок девять верит, будто в жизни всем без исключения даются некие шансы. Получив такой, нужно самозабвенно пахать, выкладываться полностью, показывать рекордные результаты и думать лишь о деле, а не о впечатлении на людей и жалованье. Я ей: «Самозабвенно нельзя. Наоборот, удачное стечение обстоятельств – это пора неумолчной саморекламы и боев без правил с конкурентами». Она: «Фу, Поля, дочка». Я: «Если ты не догадываешься, что только так и можно защитить свое право на самореализацию, а я подобным образом не поступаю, еще не факт, что мы с тобой нормальные. Нам вот бесконечное само- режет слух, а для других людей звучит музыкой». «Мне не режет, – отмежевалась от меня она. – Если я в порядке, то и другим рядом со мной хорошо». «А не наоборот»? – спросила я. Она: «Дочка, не впадай в уныние, не тот возраст. Как же ты работаешь? Тебя уже сто раз должны были живьем съесть». Я: «Выкладываюсь постоянно, не оценивая, дан мне шанс преуспеть или нет». «Несчастное мое дитя, – сказала мама. – В принципе ужасное занятие – выворачиваться наизнанку. Делать нужно только то, что дается легко и доставляет удовольствие. Вот у твоего мужа получается наслаждаться бизнесом. Так пользуйся. Вернись к нему, пусть он тебе какую-нибудь газету купит, в смысле редакцию. Или давай поговорим с папой, пусть устроит тебя на телевидение. Не грандиозный, но добротный проект под твой темперамент он потянет». «А папе ты то же, что и мне проповедовала, когда ему шанс выпал»? – спросила я. «Разумеется, дочка, – воскликнула мама. – Правда, я не уточняла, так ли он действовал. Полагаю, раз оказался успешным человеком, значит, так». Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Несерьезные женщины. И счастливые. Не потому что папа разбогател, а потому что избавил нас от рассказов, каким образом ему это удалось.

Это воспоминание развлекло меня на минуту, пока я шла из кабинета Градова в собственный. А там приуныла. Судьба недвусмысленно дразнилась. Слишком доступными оказались фирма «Реванш» и дом Николая Николаевича Сереброва, чтобы рассчитывать встретить в них его убийцу.

3

«Установить дистанцию» с шофером по имени Леша не удалось бы и слепо-глухо-немому монарху, а не то, что жалкому личному помощнику совладельца «Реванша». Из офиса мы поехали ко мне, я переоделась в серенькое во всех смыслах платье, как обещала Градову, и двинулись к Серебровой. Приятный русый парень лихо выдал монолог через секунду после взаимных приветствий. Смысл был в том, что он прекрасно ориентируется на юге и юго-западе Москвы, а центр для него загадочен и непредсказуем. Как на грех, нам предстояло кататься не по окраинам.

– Люди такие смешные, Елена Олеговна, – частил он, не заботясь о моей реакции на свое заявление о слабой ориентации в пространстве мегаполиса. – И тупые до невозможности. К нам приезжал немец – потенциальный то ли инвестор, то ли поставщик. Говорил, в прошлый раз в другой фирме ему такую малограмотную тетку подогнали для перевода, что он чуть контракт не запорол. Поэтому привез своего знатока русского языка, тоже немца. Я три дня возил их по предприятиям, торговым точкам, ресторанам – пожрать они горазды – и квартирам. Прикиньте, для каждого сняли. Наверное, иностранцы думают, что, если у нас гей-парады запрещают, то и ночевать двум мужикам под одной крышей даже в разных комнатах нельзя. Наконец, последний вечер, завтра утром, в пять часов им улетать. Этот герр через переводчика спрашивает, был ли я когда-нибудь в Шереметьево-2. Я ему отвечаю: один раз три года назад возил туда жену, провожал. Встречал ее через неделю на такси, потом еще родственников, тоже на моторе. Да помню я, где указатель на аэропорт. Мужик вдруг как заверещит что-то по-немецки. И второй в истерике вопит: «Его не интересует, кого вы встречали на такси! Он хочет знать, вы сами вели машину в Шереметьево-2 только однажды несколько лет назад»? «Да», – говорю. Они хором по-русски: «Кошмар»! Психи.

– Леша, а как вы их до этого по городу транспортировали?

– Легко! В рамках официально программы, так сказать, держался за «мерсом» шефа. А из разных кабаков по домам развозил сам. Подчеркиваю, разных, им в одном не сиделось. Путешественники чертовы. Ох, и плутали же мы. Один раз два часа колесили: не соображу, где повернуть, и все. Герр ныл, не затыкаясь: «Пусть Алексей найдет Пушкинскую площадь, только Пушкинскую площадь, дальше я покажу ему дорогу». Сусанин! Недели в Москве не прожил, а уже будет мне показывать!

– Э… А как на предмет навигатора?

– Да разве с ним город изучишь? Надо самому начать ориентироваться.

Я представила себе немцев, которые, холодея, воображали путь в аэропорт.

Застать свой самолет на земле они явно не надеялись.

Парень болтал, словно траву косил. Вжик, срезал широким полукругом десяток тем. Вжик, еще десяток отделил от корней смысла и толка. Когда он приступил к сравнительному анализу отношений своих многочисленных подруг к абортам, я не выдержала и заявила, что мне это не интересно.

– Какая вы ограниченная, Елена Олеговна, – опечалился Леша. – Не волнуйтесь, я быстро расширю ваш кругозор. Вы, женщины, все одинаковы. Нет, чтобы пользоваться чужим опытом и радоваться.

– Вы никогда не слышали, что пользующийся чужим опытом человек вместо собственных ошибок совершает, соответственно, чужие?

– Могу поспорить! – радостно уцепился за опрометчиво подкинутый мною повод Леша.

– Не мои слова, цитата, кажется, из Ежи Леца.

– И с ним могу.

Я еле сдержала стон. Захотелось уточнить, согласился ли герр то ли инвестор, то ли поставщик сотрудничать с фирмой «Реванш», покатавшись с Лешей. Даже, если он совсем обезумел в погоне за барышом, следующий визит нанесет в сопровождении не только переводчика, но и шофера.

В подъезде дома, где обитала Ирина Сереброва, я позвонила Градову:

– Владимир Петрович, вы уверены, что новоиспеченной вдове показана лешетерапия?

– И вас утомил, – хмыкнул босс с каким-то садомазохистским удовлетворением. – Он знатный говорун, но лучше свой дурак, чем чужой умник. Естественно, на определенных должностях. Мальчик – племянник одного из наших бухгалтеров, Елена Олеговна. Терпите, другого водителя на сегодня и завтра в транспортном отделе не нашлось. Надеюсь, хоть к «Вольво» претензий нет?

– К «Вольво» нет, – пощадила его надежду я.

Что ж, он предупрежден, вероятные нервные срывы Ирины Серебровой в машине – на его совести. Лично мне трепливый шофер был выгоден. Самостоятельно знакомясь с сотрудниками «Реванша», которые за редким исключением ассоциировались с надутыми индюками и гонористыми козами, я поняла, что располагать их к себе придется долго и упорно. Ко времени появления результатов тема исчезновения и гибели коммерческого директора потеряет актуальность. А пустых хлопот я не люблю. Так пусть Леша помашет косой языка на выбранной мною поляне. Я наивно рассчитывала, что смогу повернуть его от вопроса искусственного снижения рождаемости к сплетням о Сереброве.

Дверь открыла изящная, классически невзрачная по причине отсутствия косметики блондинка, облаченная в черные шорты и черную же футболку. Она была оживлена, блестела глазами цвета нефрита и покусывала бледные губы, словно наказывала за то, что они норовили растянуться в блаженную улыбку.

– Лена? Наконец-то! Скажите, я сошла с ума? Посмотрите на меня: я – чудовище. Я рада, я счастлива – мой Коля мертв. Его больше нет! Совсем! И не надо гадать, что с ним случилось, воображать всяческие ужасы. Ему не больно, не холодно, не жарко, его не пытают, не уродуют, не запугивают, он не бьется в бреду, не терзается голодом и жаждой. Его просто-напросто убили. Неделю тому назад. Представляете? Боже, за что? Зачем? Объясните мне! Помогите! Прекратите это как-нибудь! Я хочу плакать, плакать, плакать. Но смеюсь. Хохочу. Я больше не могу-у-у…

Реанимационные мероприятия описывать не стану. Самыми действенными оказались контрастный душ, расчесывание волос и глоток коньяку. Примерно через час Ирина оглядела свои шорты с футболкой, удивленно наморщила лоб и виновато пробормотала:

– А ведь я одела это, как траур. Не в себе была. Надо достать нормальное платье.

«В себе будет гораздо хуже», – подумала я. И спросила:

– Как вас по батюшке?

– Зовите Ириной, отчество сжирает время общения. Вы поедете со мной на опознание? Я только в кино такое видела. Одной страшно.

– Я буду сопровождать вас, куда ни занесет. Мужайтесь.

– Пытаюсь, – всхлипнула она. – Спасибо, Лена, я наконец-то реву.

Я села с ней рядом на диван в богато, но бестолково обставленной гостиной и тоже разревелась. Щеки пощипывало от ядрено соленых слез. Меня терзала жалость к Ирине, и донимало чувство невыразимой благодарности Градову – не бросил вдову одну, меня вот прислал, машину дал, денег подкинет. Что бы она сама делала? Действительно свихнулась бы.

Выплакав все до капли, мы собрались в морг. И обнаружилось, что Ирина производила впечатление существа до крайности неприспособленного и слегка несуразного лишь в созданном ею интерьере. Метраж «зала» позволил многое. Шкафы были выдвинуты чуть ли не на середину, за ними прятались разностильные кресла и торшеры, с прикрепленных к потолку карнизов свисали метры легких цветных материй, узкие проходы сквозь этот рукотворный хаос неожиданно перекрывали громадные горшки с тропическими растениями. Однако на улицу, слегка опираясь на мою руку, вышла достойная реалистка, исполненная горечи, не ждущая ни понимания, ни жалости. Мне даже померещилось, что Сереброва прибавила в росте, весе и яркости, пока спускалась по лестнице. Градов назвал ее гордой женщиной. А я все искала какое-то иное, более точное определение. Не нашла.

Поздоровавшись, Леша, имевший собственное представление об утешении вдов, тихо спросил:

– Включить музыку?

– Обязательно. Похоронный марш, – распорядилась Ирина.

– Извините, – промямлил водитель и затих

Дорогой молчали. Я стоически заволокла себя в покойницкую вслед за Серебровой. Вряд ли она оценила этот подвиг. Мне довелось еще раз увидеть мужское лицо, которое едва не лишило меня сознания на балконе Ивановой квартиры. Ирина скользнула по трупу мужа непонимающим пустым взглядом, утвердительно дернула головой и вышла в коридор. Там что-то подписала, и мы отправились назад. Несчастный Леша бубнил себе под нос какую-то невнятицу. Он просто не мог существовать беззвучно. Ирина зажмурилась, да так и просидела до самого дома, будто сконцентрировалась только на удержании верхних и нижних век в болезненном напряжении. «Глаза бы ее ни на кого не глядели, – вертелось у меня в голове, разметая другие мысли, – глаза бы ее»…

– Приехали, – объявил Леша таким хриплым голосом, словно год его не подавал и от этого заболел жестоким ларингитом. – Вон шеф во двор выворачивает.

Последняя фраза звучала угрожающе, дескать, сейчас он вам покажет, как издеваться над моим горлом.

– Поднимемся в квартиру или здесь дождемся? – спросила я.

– Поднимемся. Душераздирающие сцены лучше играть в четырех стенах, – постановила Сереброва. – Встревожились, Лена? В вас лукавства нет, по вам все сразу видно. Расслабьтесь, я не сомневаюсь в искренности Володи. Но у меня четкое ощущение, что мы – актеры в любительском спектакле. И только Коля не театрально, а по-настоящему, по-честному мертв. Или он жив, а мы нет.

«Лучше бы она голосила, – подумала я. – Выносимей было бы». У меня ненавязчиво засосало под ложечкой: про отсутствие лукавства понравилось, а про лицо – открытую книгу – не очень. Хочется выглядеть загадочной. Ну, хотя бы сложной. Простота, говорят, хуже воровства. Мама уверяет, что с годами это пройдет.

Вновь очутившись в своей странноватой обстановке, Ирина Сереброва немедленно поблекла. Какая-то неправильная хамелеониха. По идее в городских просторах должна обретать защитный окрас и исчезать, а на фоне своих ярких драпировок проявляться.

В дверь позвонили. И через пару минут я принялась озираться в поисках зеркала, намереваясь выяснить, что здесь происходит с моей внешностью. Мало того, что Ирина менялась до неузнаваемости. Так еще и Владимир Петрович Градов, едва переступив порог, из чуткого друга семьи с соответствующим ликом, которого я сподобилась увидеть в офисе, превратился в хмурого начальника, проклинающего себя за порыв лично оказать материальную и моральную помощь вдове подчиненного. Он выдавил из себя казенные любезности и пригласил Ирину в соседнюю комнату. Вероятно для тактичной передачи денег. Там было тесно от антикварных этажерок и столиков, уставленных всякой всячиной, в основном фарфоровой. Подслушивать я не решилась. Еще неизвестно, не понавешено ли в доме видеокамер. У меня был знакомый, тоже нестандартно оформивший гостиную, который любил покинуть гостей минут на десять и понаблюдать за ними – мониторы располагались в спальне. Ненароком узнав об этом, я перестала с ним общаться. И с тех пор не доверяю своеобразному, вызывающему дизайну. От чего-то он призван отвлекать. В самом безобидном случае от хозяев.

Меня не хватило даже на то, чтобы убедить себя в зловещем характере квартиры Серебровых и прикинуть, не совершено ли убийство в ней. Я чувствовала усталость и подавленность, но желания сбежать не возникло. Уснуть бы тут, на огромном бордовом диване с четкой формы углами, кажущемся жестким, а на самом деле мягком и упругом. А пробудиться возле Вика в его или моей постели. И счесть этот тягучий и какой-то плоский день сном. Но приходилось бодрствовать. Наверное, с точки зрения мамы, мне следовало набирать очки в показе себя Градову – взять документы на английском и переводить, не поднимая головы. Смотрите, мол, Владимир Петрович, времени я даром не теряю ни при каких обстоятельствах, и чужое горе мне в радость, потому что своего нет. Барышня Емельянова просто обязана была хотя бы делать вид, будто читает деловые бумаги. Но я о ней забыла. Всегда теряла маски при соприкосновении с настоящими чувствами, такими, как страдание Ирины Серебровой. Поэтому, когда Градов окликнул меня из холла, я не сразу сообразила, при чем тут какая-то Елена Олеговна. Сообразив же, с готовностью поднялась и пошла на зов. Ирина благодетеля не провожала. Владимир Петрович велел мне опекать ее до упора. Во что надлежит упереться, он не сказал. Но вскоре после его ухода это выяснилось.

– Лена, извините, я хочу побыть одна, – сказала Ирина.

Я не позволила себе мгновенно повеселеть. Договорились встретиться завтра утром, предварительно созвонившись. В машине я смущенно поняла, что не только Леша мне обрадовался, но и я ему. Мы были друг для друга символами освобождения: я избавила его от вынужденной немоты, он меня – от тяготы соболезновать и быть не в силах облегчить боль. Я в любых обстоятельствах адаптируюсь быстро, но не сразу.

Я устроилась на заднем сиденье и, не предполагая сопротивления истосковавшегося в одиночестве болтуна, одарила его совершенно невинным вопросом об убиенном коммерческом директоре фирмы «Реванш». И получила полезный урок:

– Я, Елена Олеговна, за баранкой говорю только о себе. Про пассажиров ни с кем. Про начальство ни с кем и никогда.

– А немцы пассажирами не являлись? – вырвалось у меня от растерянности.

– Иностранцы созданы природой русским на потеху. И опять же, я упомянул их только в связи с собой.

– Похвально, Леша.

Он чуть приосанился и самодовольно взглянул на меня через плечо. Я повеселела. Жизнь, складывающаяся по принципу «чем хуже, тем лучше», имеет свои особенности. И, если легкодоступность кабинета Градова и квартиры Серебровых означала для меня провал дилетантского расследования, то возникшие с шофером трудности повышали вероятность того, что мне удастся помочь Измайлову раскрыть убийство. Вряд ли сотрудники фирмы, где даже болтливые юные водители так выдрессированы, захотят откровенничать с полицейскими. На разведчицу надежд было все-таки больше. Ощутив важность своего существования для полковника, я снова влезла в шкуру Елены Емельяновой. С работой на Градова все было более или менее ясно: продержаться месяц в добросовестности и рвении и посмотреть заплатят ли, и сколько. Но до большой суммы в конверте и маленькой по бухгалтерской ведомости оставался минимум месяц, а самостоятельная новоявленная москвичка нуждалась в деньгах. Как и все прочие москвички, впрочем. Чем можно заняться для приработка, если целый день торчишь в офисе, и в проститутки перед сном не тянет?

– Вот вы, Елена Олеговна, и дома, – констатировал Леша.

Я очнулась. И, не приходя в сознание Полины Данилиной, сказала:

– Нет, не дома. Тут живет подруга. У нее пока мои вещи, поэтому и ездим сюда. Я сняла квартиру. Как только наведу в ней порядок, сразу переберусь.

– Ну вот, а я, как дурак, дорогу запоминал.

– Кому повредила тренировка зрительной памяти? Надо полагать, через несколько дней госпожа Сереброва научится обходиться без моих услуг, и я пересяду в метро. Так что вам, Леша, не придется изучать новый маршрут.

– Не знаю, не знаю, – засомневался водитель. – У нас сразу проездной выдают. А раз не выдали, значит, имеете право на дежурную машину.

– Дежурную?

– Ну да. Есть персональные – у руководства. И две дежурные, которые возят по два-три человека в офис, из офиса. И днем, кого куда пошлют.

– Ладно, разберемся.

Мы уточнили время утренней встречи – неведомо когда, после звонка Ирины – и расстались.

До прихода полковника Измайлова я успела позвонить Градову и отрапортовать о состоянии тела и духа вдовы, перевести жуткое описание какого-то пресса, поминутно благословляя словари в Интернете, потому что печатного технического у меня не было, и отослать перевод по электронной почте. Потом вспомнила все известные анекдоты про толмачей и их профессиональные шутки и приколы. Они показались не смешными, а грустными. Мне явно не доставало станкостроительного образования. А ведь Градов загрузил меня по минимуму – его слова. Про максимум и думать не хотелось, но, как водится, только о нем и думалось.

4

Спас меня, разумеется, Виктор Николаевич Измайлов. За то и люблю, не дает пропасть. Он вернулся из управления таким расстроенным и злым, что собственное настроение я сочла превосходным. И даже сумела улыбнуться.

– Порадуешь чем-нибудь? – еще больше насупился Вик.

Неужели он приписывает растягивание углов моих губ в стороны и вверх дурным наклонностям? Я же не упиваюсь на самом деле тем, что ему хуже, чем мне?

– Разве что доступностью фигурантов, милый. Обычно я кичилась отличным от твоего подходом к любому убийству. И говорила, будто вы три четверти времени расследования бездействуете. За это, похоже, и наказана. Веришь ли, впервые ума не приложу, чем заняться в центре событий. Перечисли, что тебе надо выяснить. Обещаю попытаться.

– Всего-то? – поразился матерый убойщик.

– Извини. Правда, не знаю, с чего начать. Интуиция, сволочь, молчит.

И я описала ему свой день без прикрас. Под тягостное мое повествование Измайлов запамятовал о том, что убийство Сереброва – запретная тема. И в ответном слове немного осветил ход расследования. Из сочувствия ко мне он бы, наверное, прибавил огня, да его не было. У меня создалось впечатление, что гениальный сыскарь зажег последнюю спичку, чтобы еще раз оглядеть тупик. Заодно и я убедилась – впереди выхода к истине нет.

Николай Николаевич Серебров родился в Москве в 1973 году. Окончил «Плешку», пять лет владел и руководил агентством по продаже недвижимости. Как ни тужился, оно осталось мелким. Потому что не те методы избирал: выкупал квартиры у стариков, когда другие попросту отнимали, приобретал однокомнатные в первых «элитных комплексах», которым не суждено было быть возведенными, и при расселении коммуналок не подпаивал жильцов, чтобы те подмахнули согласие переехать в малометражки на границе с областью, а то и в ней. Какой уж тут барыш. Тем не менее, его скромное детище попалось на завидущие глаза конкурентам, а потом перешло в их загребущие руки.

Я привычно возмутилась.

– Не переживай, детка. Итогом деятельности стала отличная квартира в центре для самого Сереброва, – усмехнулся полковник. – А также дача и два гаража. Сейчас все это стоит больше миллиона долларов.

– Рассуждаешь, как обыватель, Вик. Не знай я, что ты на самом деле не такой, разочаровалась бы.

– А ты, Поленька, пугаешь меня готовностью номер один удариться в слезы из-за хода естественного отбора в бизнесе, – парировал Измайлов.

Я сама себя такую боялась. Поэтому скоренько отползла в окоп бытовухи:

– Родственников Серебров обеспечил? Может, они его убили, чтобы завладеть гаражом или дачей?

– Он – единственный ребенок в семье двух детдомовцев. Мать умерла, когда сын заканчивал институт. Отец с горя запил. Серебров с ним разругался и на какое-то время перебрался к любовнице. Чем, кажется, невольно способствовал укреплению романа с бутылкой. Осознал свою ошибку, вернулся под отчий кров, откуда его вышвырнул незнакомый бугай. Правда, перед тем, как наподдать на лестничной площадке, снабдил адресом конуры у черта на куличках. Там его встретил невменяемый папа, который той же ночью сбежал за водкой и попал под грузовик. Серебров пытался подавать в суд. Но на него напали хулиганы. И отбили желание искать справедливость. Банальная история.

Я не согласилась. Заняться после такого потрясения куплей-продажей недвижимости – решение нестандартное.

– Для мужчины логичное, – уперся Вик.

– Значит, нервы у Николая Николаевича были крепкие.

Измайлов погрозил мне пальцем, дескать, не торопись. Этот игривый жест меня не обманул. Продолжение рассказа не сулило дельных версий.

Лишившись агентства, Серебров с полгода искал работу, навещая знакомых. Однажды забрел к сокурснику Володе Градову. Тот ошалело выбирал, в какой из нескольких одинаковой стоимости и изношенности оборудования, но производивших совершенно разную продукцию заводиков, вложить нажитые торговлишкой деньги. Или плюнуть на станки и превратить торговлишку в торговлю? Серебров порассуждал вслух и ушел. Градов, не мудрствуя – сил уже не было, заключил сделку. Вскоре позвонил и мрачно сказал:

– Я из-за тебя заварил какую-то непонятную кашу. Теперь иди и расхлебывай за пятьсот баксов в месяц. Иначе будешь должен. Шучу. Но имей совесть, ты же меня подбил на заключение этого договора.

Сереброву удалось на деле то, что он расписывал сокурснику на словах. Через пару лет Николай Николаевич уже был коммерческим директором разросшейся фирмы. В нее входило предприятие, ставшее некогда акционерным обществом забавным образом: вместо невыплаченного за год жалованья работяг осчастливили бумажками, признающими их собственниками какой-то доли «производственных мощностей». Градов получил свои в наследство от дядюшки, бывшего главного инженера, потом кое-что скупил у сильно пьющих акционеров и завладел семьюдесятью процентами. Лавочка была разворована настолько, что никому кроме Владимира Петровича не взбрело в голову пополнять свой пакет. Он протащил в устав пункт о том, что в течение двух лет владельцы акций не могут их продавать. И не заботился о прибыльности завода – держал на плаву, и ладно. Теперь у него возник план реорганизации. Закаленный перепадом температур в коммерции Серебров был подходящим совладельцем. Градов предложил ему приобрести оставшиеся у народа акции по-умному, то есть дешево. И тот начал. Но его убили.