Пламя Хоннодзи. Что оно осветило в истории Японии

(Не пройдет и 12 веков, а точнее 1182 года, как с точно такой же проблемой столкнется и «нерушимый» союз и будет ее решать тем же путем – экстенсивным, оставив, видимо, интенсивный про запас.)

Решиться то он решился, но ограничил право собственности на поднятую целину одним поколением целинников. Естественно, такой подход к нужному в целом делу не вызвал особого рвения у трудоспособного населения, а двору уж как хотелось полакомиться рисом с новых заливных полей, аж не втерпежь. Вот он и согласился распространить право собственности на три поколения целинников. Это уже кое-что и они резво взялись за топоры и мотыги. Но и здесь червь сомнения стал, не сразу конечно, подтачивать их энтузиазм: «глупышка, сколько не горбаться, государство все равно заберет… пусть дураки и осваивают». И все шло именно к последнему. А тут еще император Сёму задумал строительство провинциальных буддийских храмов, а также огромной статуи Будды Вайрочана. А для этого, как ни крути, были нужны продуктовые налоги с новых полей и огородов. Все это и вынудило двор с 743 г. передавать вновь освоенные земли в вечную частную собственность целинников. Правда, чтобы они слишком не увлекались приватизационными процессами, площади таких земель были ограничены в зависимости от социального положения и придворного ранга. Так высший придворный ранг позволял надеяться на 500 га, а простому смертному больше, чем на 10 га рассчитывать не приходилось.

Воодушевленные такой политикой двора столичная аристократия, большие буддийские и синтоистские храмы, да и местная элита принялись поднимать целину, руками, естественно, крестьян. Так стали формироваться вотчины, по-японски называемые сёэн. И надо прямо сказать, что новая политика двора с одной стороны позволила улучшить экономическое положение страны, а с другой – подложила бомбу замедленного действия под всю систему централизованного управления государством, создав предпосылки формирования в Японии класса крупных земельных собственников – феодалов (даймё).

Не надо сомневаться, что от таких нововведений выиграл в первую очередь клан Фудзивара, который все активнее «врастал» в генеалогическое древо японских императоров, налаживая с ними родственные связи с помощью красных девиц Фудзивара. А если появлялся некто, кто мог ослабить чуть ли не монопольное влияние потомков Каматари при дворе, то они решительно, но и, как правило, элегантно устраняли этого некто со своего пути. Классическим примером такой элегантности является высылка из столицы Сугавара Митидзанэ, каллиграфа, ученого, поэта и государственного деятеля. И какого! Он был правым министром и губернатором провинции Сануки (преф. Кагава). Губернатору в те времена совсем не обязательно было самолично отправляться к месту службы, в глубинку. Вполне достаточно было назначить кого-нибудь из местных своим наместником (что-то вроде вице-губернатора) и наслаждайся утонченной жизнью в столице. А вице вместе с уездными начальниками, тоже, кстати, из местных все что надо и как надо сделают и сомневаться не надо. Так вот, слишком уж быстрая карьера Митидзанэ ставила под угрозу влияние и само существование в коридорах власти северного дома Фудзивара, как казалось из этого дома. Один из Фудзивара, левый министр Токихира, серьезно поговорил с императором Дайго и убедил его в том, что Митидзанэ метит на место Дайго его же младшего брата, принца крови Токиё. Молодости свойственна доверчивость, а Дайго было всего нечего, 17 лет, поэтому «наводка» опытного придворного сработала, и Митидзанэ сослали на Кюсю. В день отъезда, печалясь о расставании со столичной жизнью вообще и сливовыми деревьями в своем саду в частности, он сочинил следующие строки.

С восточным ветром ты отправьАромат цветов своихПусть вдалеке хозяин твойЛюбовь не забывайО, слива!

25 февраля 903 г. в возрасте 59 лет Сугавара Митидзанэ умирает от болезни. Казалось бы все, ведь много повестей печальных есть на свете. Но откуда-то появились слухи о том, что его озлобленный дух улетел не на небо, а прямиком в столицу. И действительно во время страшного дождя в один из императорских дворцов ударила молния. Всем сразу стало ясно, что этот самый дух вселился в бога неба, который отвечал в небесной канцелярии за погоду и, заодно, и сельское хозяйство, и намеревался проучить все семейство Фудзивара. Дать ему, так сказать, предметный урок добра и зла. Однако и небо ничего не могло поделать с «северянами» Фудзивара и их влияние при дворе осталось непоколебимым. Несмотря на столь очевидную неудачу, память о Сугавара Митидзанэ сохранилась в памяти народа до настоящего времени. Неспроста ведь в синтоистских храмах Тэммангу, разбросанных по всей Японии, поклоняются именно Сугавара Митидзанэ. Особую известность среди них получили храмы в Осака, Киото и Дадзайфу (преф. Фукуока). В храмы Тэммангу заглядывают, кстати, и работники умственного труда как прикладного, так и фундаментального поскольку Сугавара Митидзанэ почитается и как покровитель науки во всем объеме этого слова. А в ней, в этой самой науке, ой как много всего неясного и порой даже подозрительного, так что сам не плошай, но и на Сугавара Митидзанэ надейся.

А сёэн, т.е. вотчин, становилось тем временем все больше и больше. При этом практику дарения императором земель, необлагаемых налогом, своим вассалам никто не отменял, поэтому земель государевых становилось все меньше и меньше, а с налогами дело обстояло все хуже и хуже. Первоначально сёэн по закону являлись объектом налогообложения и должны были платить, вернее, поставлять в казну налоги. И поставляли, но не все. Ведь кто владел ими? Знатные аристократы и влиятельные монастыри. И не каждый мытарь обладал мужеством (скорее даже наглостью) требовать с почтенных людей какие-то там налоги. Более того, некоторые почтенные люди добивались официального разрешения не платить налоги, а то и экстерриториальности своих владений, никого туда не впуская. Порядок должен был навести двор: собираемость налогов как тогда, так, впрочем, и сейчас – основа любой государственности. Теоретически это верно, здесь не подкопаешься. А практически двор состоял именно из тех же самых аристократов, которые не хотели платить налоги, а хотели получать их. И перед императором вставала дилемма из дилемм. Надо было выбирать между двумя равно неприятными возможностями: или заставлять аристократов и иже с ними платить налоги, а значит – становиться отставником-монахом в прямом смысле, или не заставлять, а тогда – вести монашескую жизнь в иносказательном смысле, т.к. денег на другую просто не будет.

Ко всему прочему где-то в начале 11 в. стало заметно увеличиваться число крестьян-арендаторов, которые по просьбе владельца сёэн обрабатывали его землю (самому владельцу было не до этого – дел в столице было невпроворот). После вычета арендной платы у арендаторов кое-что оставалось. На это кое-что они могли нанимать безземельных крестьян и увеличивать площади арендованной земли. Крестьян-арендаторов называли тато, где та – поле, а то – изгородь, что в совокупности обозначало крестьянина, обрабатывающего определенный участок земли. Тато стали называть этот участок своим именем (а фамилии у них попросту и не было, т.к. до социального равенства в Японии было еще далековато). Если участок земли мотыжил некто Таро, то его (участок) называли Таромё (где иероглиф мё означает имя), если Дзиро – Дзиромё и т. д. Площадь поименнованных участков доходила до нескольких десятков га, а в среднем составляла 4—5 га. В зависимости от величины участка крестьян стали называть даймё тато или сёмё тато. Иероглиф дай означает большой, а сё – маленький. В последствии от даймё тато и сёмё тато останутся только даймё и сёмё. Вот Вам этимологически выверенное объяснение того, почему это крупных и мелких феодалов стали называть соответственно дамё («большое имя») и сёмё («малое имя»).

Прикипая душой и телом к арендованной земле, крестьяне стали рассматривать ее как свою собственную со всеми вытекающими из этого последствиями, т.е. пошел процесс превращения определенной части крестьян в землевладельцев. А времена были неспокойные. Отстаивать свои права (в целом-то не совсем законные) чаще всего приходилось силой, и хочешь не хочешь надо было осваивать новое ремесло – военное искусство, и становиться воином. К тому же некоторые губернаторы и аристократы даже императорских кровей стали, в первую очередь по экономическим, а потом уже морально-этическим причинам предпочитать изнеженной столице суровую периферию. В столице ты так, никто, один из многих, а подальше от нее – уже какой-никакой, а доно (господин) и все тебе кланяются и все тебя уважают. И они садились на кормление в своих вотчинах, также превращаясь в воинов, только познатней и побогаче. Таким образом в глубинке зарождался новый воинственный класс феодалов с всякими вассальскими отношениями, который войдет в историю Японии под общим названием самураи (люди служивые).

Не успев сформироваться как следует, этот класс был сразу же востребован. Императорам, экс-императорам, императорам-монахам, т.е. двору в широком смысле этого слова требовалась защита, что вполне естественно, поскольку своих силенок стало не хватать. Все эти интриги, переезды, паломничества и прочие церемониальные штучки, а главное – безденежье, изматывают, конечно. А одни воинственные монахи чего стоили! Первому честь защитника двора была оказана клану Минамото, силой которого уже нельзя было пренебрегать. Минамото Ёсиэ впервые в японской истории для человека такого происхождения было дано право присутствия в залах императорского дворца. Хотя именно на происхождение-то ему было грех жаловаться. Как-никак Ёсиэ происходил аж от самого императора Сэйва. Однако стоило его предкам отлучиться из столицы на пару поколений, как привет – ты уже не голубых кровей, а так, неотесанный мужлан с востока. Но если у этого мужлана под рукой десяток, а то и другой тысяч самураев, то можно и потерпеть его присутствие среди аристократического бомонда. Правда, очень даже скоро Минамото были вытеснены как с неофициальной должности защитников двора, так и из залов императорского дворца кланом Тайра., такими же мужланами, но уже с запада. Как говорится, на востоке – Гэндзи (клан Минамото), а на западе – Хэйси (клан Тайра) … Генеалогия Тайра уходила вверх тоже очень даже прилично и упиралась в императора Камму. Строго говоря, Тайра, оказавшись вне столицы, сначала осели на востоке страны, однако затем были вытеснены суровыми обстоятельствами (без Минамото, будьте уверены, здесь не обошлось) на запад, убеждаясь тем самым на личном опыте в стремлении любой системы, в том числе и социально-политической, к равновесному состоянию. Баланс он и в Азии баланс!

Там они на вольных хлебах поднакопили силенок, достаточных, чтобы в декабре 1159 г. схватиться с Минамото непосредственно в столице, Киото (правда, тогда ее по старинке называли Хэйан). И победили, естественно, Тайра. А кто по Вашему должен был победить в год Хэйдзи в столице Хэйан? Конечно, Хэйси (род Тайра)! Ведь Хэйан может означать и «спокойствие Тайра», а Хэйдзи – «правление Тайра». Все, как говорится, сошлось… и время и место и фамилия.

Оккупировав район Рокухара в Киото, тайровцы, засучив рукава кимоно, так горячо взялись за дело, что довольно скоро любому в Японии стало ясно как день деньской, что если ты не из Тайра, то и не человек вообще, а так, изверг какой-то.

В апреле 1180 г. Тайра Киёмори был на вершине счастья. Еще бы! Исполнилась его давнишняя мечта: принц крови Токихито, матерью которого была дочь Киёмори, в возрасте трех лет стал императором Антоку. Казалось, что власть Тайра во всей легитимности этого слова будет бесконечной. Но история учит, что все хорошее кончается. И еще она учит, что борьба за власть в высших ее эшелонах штука жестокая и всякие там сентименты ей противопоказаны. Как не сентиментами следует назвать опрометчивый поступок Киёмори, который вопреки традиции пощадил за малостью лет деток врага: Ёритомо, Ёсицунэ и других. Ну и что, что за четырнадцатилетнего Ёритомо вступилась мать Киёмори, которой он напоминал покойного сына Иэмори. Ну и что, что Ёсицунэ было всего лишь два годика. Надо было довести начатое дело до конца (ведь именно эти птенцы гнезда Минамотова возглавили борьбу за уничтожение дома Тайра и были в ней более последовательными). И не пришлось бы его жене вместе с восьмилетним императором Антоку отправляться в красивую столицу на дне разделяющего острова Хонсю и Кюсю пролива Хаятомо но сэто (местность на северном побережье которого называлась Данноура, сейчас там город Симоносэки), где нашли свое последнее пристанище сыны дома Тайра.

И не прошелся бы грозный Темучин огнем и мечом по городам и весям. Ведь по одной из версий, довольно романтической, под именем Чингисхан скрывался никто иной, как… Ёсицунэ. Да, да, тот самый! Спасаясь от преследования старшего братца, он волей судьбы оказался в монгольских степях где-то в районе реки Орхон… Конечно, маловероятно, но красиво! Однако с этой версией вряд ли согласятся такие ученые, как А.Т.Фоменко, Г.Н.Носовский и В.М.Кандыба, т.к. они ни минуты, наверное, не сомневаются в том, что Великим Ханом был русский князь Георгий Данилович, самый известный из всех Донских казачьих атаманов…

Но дрогнула рука самурая, то бишь Тайра Киёмори. Не взял он на себя грех детоубийцы. А что в результате? А в результате его «крестничек» Минамото Ёритомо в 1192 г. стал великим полководцем, покорителем варваров, сёгуном, и сформировал в Камакура самурайское правительство (бакуфу). Относясь к двору с должным почтением, он дал ему ясно понять, что править теперь будет по-самурайски. И для начала отправил в провинции и военных губернаторов (сюго) и земельных управляющих (дзито), якобы для поисков исчезнувшего куда-то из столицы брательника Ёсицунэ (но мы то уже знаем, что тот прямиком через Хоккайдо рванул к берегам Орхона). А ведь на местах уже были гражданские губернаторы и начальники уездов (кокуси и гундзи) … Все смешалось в доме Облонских!

А что же двор? Отодвинутый «ласковой» рукой Ёритомо еще дальше от рычагов государственного управления он наконец-то мог целиком и полностью сосредоточиться на своей внутренней жизни. Право, всяких дел, нужных и важных, было невпроворот. Посудите сами. Поздравить 1 января императора надо? Само собой! Поприсутствовать 5 января на пожаловании высших придворных рангов надо? Без вопросов! А надо еще 7 января с помощью вороного коня «заблокировать» всякие там злые намерения (все мы люди!); помолиться 8 января за спокойствие императорской фамилии; назначить и снять чиновников на местах 11 января; подкрепиться кашкой, замешанной на семи травах, 15 января; поглазеть на топающих ножками танцовщиц 16 января; пристрелять луки перед воротами императорского дворца 17 января; поприсутствовать 18 января на соревновании гвардейских лучников; послушать известных поэтов 21 января. А сверх этого банкеты, банкеты, банкеты… А время на подготовку ко всему этому?! Так что весь январь расписан буквально по минутам.

Впрочем, в другие месяцы не легче. Ведь надо в феврале и августе – помянуть Конфуция и его учеников; в марте – посмотреть, как это поэт ухитряется складывать стихи пока к нему по ручью подплывала чашечка с сакэ, а также не забыть опустить в воду куклу (а не то несчастий не оберешься); в апреле – устроить богослужение в честь рожденья Шакья – Муни и полить его изображение водой пяти цветов, да не забыть отметить 3 апреля – день кончины императора Дзимму; в мае – нарвать ирисов (травянистое растение) и вставить в стреху дома (тогда дьявол туда – ни ногой!); в июле – поклониться усопшим и посмотреть на борцов сумо, собранных со всей страны; в августе – полюбоваться луной; в сентябре – испить сакэ с лепестками хризантемы; в октябре – повторить это замечательное действо; в ноябре – дружно помолиться о долголетии императора и императрицы; в декабре – понаблюдать за тем, как очень даже крупные (телом) чиновники в золотых квадратных масках изгоняют дьявола с алебардой в левой руке и щитом в правой. А надо было еще и паломничества по храмам совершать (поводов для этого было предостаточно), поломать голову над очередным девизом правления (хотя от правления в прямом смысле этого слова один девиз то и остался), послов иностранных принять, аудиенции дать, указы составить и подписать… В общем, ничего личного, одни заботы о благе страны.

А жизнь за стенами императорского дворца текла своим чередом. В 1199 г., упав с лошади, умирает властитель Камакура Минамото Ёритомо. Злые языки говорили, что он упал с лошади не просто так, а испугавшись провидения (впрочем, это мало кого удивило в те мрачные времена, переполненные суевериями и прочей мистикой). Следующие второй и третий сёгуны, дети Ёритомо, погибают от рук реальных убийц, и в 1219 г. линия сёгунов из славного дома Минамото обрывается. Но не обрывается власть бакуфу Камакура, заправлять которым начинает клан Ходзё. Недаром же жена Ёритомо, его боевая подруга Масако, женщина волевая и решительная, носила в девичестве именно эту фамилию. Еще при жизни третьего сёгуна Минамото, Санэтомо, прекрасного надо Вам сказать поэта, высший должностной пост сиккэна в бакуфу занял Ходзё Токимаса, папаша незабвенной Масако. Совместными усилиями они исхитрились сделать этот пост наследственным делом Ходзё. Для этого им надо было сделать сущий пустяк: устранить со своего пути отважного Вада Ёсимори. Что и было сделано. За каких-то три с небольшим дня от всего рода Вада ничего не осталось. Правда, без предательства тут не обошлось. А что, впрочем, без него обходилось во времена славного самурайства?! Самурайство и предательство, как результат обольщения и переманивания противника в свой лагерь (лишний клочок земли кому помешает?), явления по сути своей неразрывные.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.