Государь

– Может, и пощадил. Спустил бы шкуру со спины – и отпустил. Но теперь – нет. И ты не спорь, батя! Если бы обо мне, о семье моей речь шла – ты бы иначе поступил?

Духарев задумался, прислушался к себе… И покачал головой.

– Но всё же не по-христиански это, – сказал он. – Ты, может, виру с них возьми, а?

Артём засмеялся:

– А виру взять – это по-христиански, да? И откуда у них такие деньги? Сорок гривен серебром – за каждого убитого! Нет, бать, эти заплатят жизнью. А виру я возьму с других.

– Ты князь, – кивнул Духарев. – Тебе решать. И спасибо тебе!

– За что же? – удивился Артём.

– Жизни наши спас.

– Разве ж за это благодарят? – Артём, похоже, удивился. – Это долг мой. И княжий, и сыновний. И то опоздал. Воев твоих славных, считай, всех побили. Хорошо хоть тебя с матушкой уберег – рог твой вовремя услыхал, слава Богу! Мы же совсем рядом ночевали, стрелищах в пяти.

– Слава, – согласился Духарев и встал, чтобы поглядеть: как там раненые?

– Как дела закончим, – крикнул ему вслед князь-воевода, – так и поедем. Только поедим сначала. Мои вон уже кашеварят.

На ногах осталось всего двое гридней: Развай и Карн. Оба – варяги. Не сказать что невредимые, но раны – пустяковые. Примерно как у Сергея. Раненых было – тридцать три. В том числе – Мелентий, получивший глубокий порез икры и дырку в левом предплечье. Ромей оказался отличным воином.

Слада заверила, что раны Мелентия чистые и не опасные. Жить будет и, глядишь, дня через четыре и вовсе на ноги встанет. А вот шестеро из остальных тридцати двух вряд ли дотянут до следующего дня.

Вот ведь какая беда. Поехал, понимаешь, сына навестить…

– Ты уж прости меня, Мелентий, что в этакое дело тебя втянул, – повинился Духарев. – Не думал я, что неспокойно здесь.

– Всё в руках Божьих, – философски заметил ромей. Подумал немного и добавил: – А подарок твой – пропал.

– Нашел о чем печалиться, – Духарев улыбнулся. – Я тебе другую шубу подарю. Было б кому дарить!

И присел рядом с другим раненым – поддержать и утешить.

* * *

Улич – небольшой городок. Но крепкий и ухоженный. То же можно было сказать о княжьем тереме.

Доброслава, внучка князь-воеводы Свенельда, встречала родителей мужа со всем почтением: свежеиспеченным караваем и низким-низким поклоном.

Она уже собралась произнести и речи подобающие, но тут увидела, как во двор въезжают сани с ранеными, и лицо ее враз изменилось. Сунув каравай одной из девок, тут же принялась командовать. Засуетилась набежавшая дворня, забегали по терему холопы, освобождая и готовя лучшие комнаты для раненых…

Артём улыбнулся супруге, коснулся ее губ и поманил отца за собой.

Доброслава задержалась на мгновение, чтоб поцеловать руку тестю, и сбежала вниз, во двор. Распоряжаться. Сладислава осталась с ранеными.

– Сегодня я твой, батя, – сказал Артём, усаживаясь на лавку, оставив для отца высокое княжье кресло. Сергей не воспользовался им – тоже сел на лавку, рядом с сыном.

– А почему – сегодня?

– Завтра поеду суд вершить. Сам понимаешь: откладывать нельзя. Разбегутся, попрячутся.

– Смердов береги, – попросил Духарев. – Им тебе дань платить. Да и милосердие…

– Зря резать не буду, – твердо пообещал Артём. – Но язвы языческие выжгу. Твоя доля – четвертая. Считай это вирой за то, что не уследил за порядком.

– Какая доля? – удивился Духарев.

Артём усмехнулся. Жестко, даже страшно.

– С тех богатств, что эти бесолюбцы с моей земли насобирали.

– Волоха жрецов не трогай! – строго произнес Духарев.

Они встретились взглядами… Сын уступил.

– Не трону, – пообещал он. – Скажи-ка мне, батя, что за ромей с тобой приехал?..

Глава восьмая, в которой великий князь Владимир сменяет гнев на еще больший гнев и пытается узнать, какая вера – правильная

Великий князь киевский был в ярости.

– Твой сын! – прошипел он. – На моей земле!..

– Во-первых, он не только мой сын, но и твой князь-воевода, – спокойно произнес Духарев. – Во-вторых, земля эта ему не от тебя, а в приданое досталась, а в-третьих, те, кто успел донести до тебя эту замечательную весть, верно, забыли упомянуть о том, почему так случилось.

В бешеном взгляде Владимира Святославовича молний поубавилось. Так и есть, «забыли».

– Коли так, позволь я расскажу тебе…

И рассказал. Всё в подробностях. Не приукрашивая, но и не приуменьшая.

– Вот этот значок, – Духарев коснулся розового шрама на скуле, – оттуда.

Владимир ни на мгновение не усомнился в правдивости рассказа. Ярость его не уменьшилась. Но обратилась совсем в другом направлении.

Суть его сводилась к фразе: «Всех виновных – на кол!»

Действительно обидно, когда какие-то чужие уличские смерды нападают на твоего воеводу.

Духарев глянул мельком на неизменно присутствующего на их встречах Габдуллу. Обычно невозмутимый шемаханец ухмылялся.

Интересно, чему он радуется?

Когда Владимир сбросил пар, Духарев решил сменить тему:

– Что случилось, того уж не изменить, княже, – сказал он. – Хочу напомнить тебе о ромейском после. Правда, он еще не оправился от ран, но, думаю, всё равно охотно с тобой встретится.

– Он ранен? – нахмурился Владимир. – Кто посмел?

– Это я виноват, – признался Духарев. – Пригласил его с собой в Улич. Поохотиться. Кстати, ромей показал себя неплохим воином…

Великий князь выдохнул сквозь стиснутые зубы… Но совладал с собой. И даже Сергея не упрекнул, что рисковал жизнью посла. Кто ж знал?

– Я пошлю за ним, – сказал он. – Хочу, чтобы ты тоже был.

– Буду, – заверил Духарев.

– И за сыном твоим, князем, тоже пошлю, – добавил Владимир. – Хочу послушать, как он бунтовщиков усмирял. Надеюсь, он проучил их как следует.

– Я просил его быть помягче, – кротко произнес Духарев. – Смерды – они же овцы. Если овца заблудилась, виноват пастух.

– Христиане… – проворчал Владимир. – Эта ваша мягкость до добра не доводит.

– Ислам, – вдруг подал голос Габдулла. – Говорил я тебе, мой господин. Только ислам – истинная вера. Нет Бога, кроме Аллаха! Ислам – вера настоящего воина! Только погибший в бою попадает на небо!

– Ха! – воскликнул Владимир. – Эка невидаль! И у нурманов так, и у нас, варягов! Чтоб ради этого я отказался от пития и вепрятины!

Духареву показалось, что это уже далеко не первый спор князя с телохранителем.

– Истинный Бог… – начал шемаханец.

– Выйди, Габдулла! – резко приказал Владимир. – Я со своим воеводой один на один поговорить хочу!

Шемаханец молча поклонился и покинул комнату. Однако он всё еще улыбался… Нет, очень, очень интересно, что так порадовало бохмичи.

– Ты мудрый человек, воевода, – задумчиво произнес Владимир, когда телохранитель вышел. – Хочу поговорить с тобой о сокровенном. – Он поднялся, прошелся от одного окна горницы до другого, остановился напротив Сергея, достаточно далеко, чтобы не задирать голову:

– Хотел я собрать вместе всех родовых богов земли моей, – сказал он. – И поставить над всеми Перуна. Чтоб и средь богов было – как средь людей. Я – наверху, остальные – подо мной. Согласно заслугам их. Вижу, что не получается. Восстают на меня и люди, и боги. Нет, я смердьих богов не боюсь! – тут же уточнил князь. – Но покорности нет. И не будет. Верно, воевода?

– Не будет, – согласился Духарев. – Потому что не боги это, а так… Мы их бесами называем. Бог же – один.

– Расскажи мне, боярин, о своем Христе, – попросил (именно попросил, а не велел) Владимир. – Расскажи о его законе, о том, чем он лучше моего Перуна, хузарского Ягве или Аллы бохмичей?

– Не меня об этом надо спрашивать, княже, – покачал головой Сергей. – Я о таких вещах говорить не умею. Об этом лучше с законоучителями толковать. Или с отшельниками, что в береговых пещерах живут. Они к Богу ближе.

– Зато ты – мой ближник, – возразил Владимир. – Вдобавок – ведун. Ходишь за Кромку, а говоришь, что – не знаешь. Или врут мне жрецы, и нет за Кромкой никаких богов?

– Моего Бога там нет, – твердо произнес Сергей. – Во всяком случае, Его там не больше, чем здесь. Там, за Кромкой, – другой мир, вот и все. А Бог… Я думаю, и хузары, и магометяне-бохмичи, и мы, христиане, верим в одного Бога. Только молимся по-разному.

– Вот это я и хочу знать: кто из вас молится правильно? Чей закон лучше? Чей бог сильнее? Может, все-таки – Перун?

– О Перуне тебе лучше знать, княже, – заметил Сергей. – Ты – его верховный жрец.

– О Перуне я знаю. Знаю, когда он со мной: и в битве, и в танце священном, и даже, – Владимир усмехнулся, – когда женщину беру. Перун входит в сердце мое, в рамена, в чресла… Пока я не был стольным князем, пока был простым вождем: ходил в вики, убивал врагов, брал добычу и женщин, радуясь нынешнему дню и не думая о завтрашнем, – мне было довольно моего бога. Но сейчас я – великий князь. У меня есть и богатство, и сила, и женщины. Раньше за такой вот камень, – Владимир погладил украшавший оголовье кинжала рубин в обрамлении плоских, грубо обработанных алмазов, – я готов был пройти тридцать поприщ и убить столько врагов, сколько понадобится. Теперь мне надо заботиться о том, чтобы кто-то другой не пришел, не убил моих людей и не отнял то, что у меня есть. Закон Перунов прост: приноси жертву, не брей усов… Но главный – убивай врагов. Мой отец славно послужил Перуну, но печенеги убили его. Убили на острове Хорса. Может, мой отец чем-то прогневал Солнцебога? Или на земле Хорса Перун слаб? Мне с детства говорили: у каждого бога своя земля. Я собрал богов всех своих земель и поставил Перуна выше всех: пусть правит богами полян и древлян, кривичей и вятичей. Я хочу, чтобы Перун не только давал мне силу убивать врагов. Я думаю о том, как сохранить мою землю. И когда я об этом думаю, Перуна со мной нет.

Честно говоря, удивил он Сергея. Мудростью неожиданной удивил.

– Я, княже, во Христа верую, – сказал Духарев. – А как верить лучше или хуже – не моего ума дело. Это сердцем чуют.

– А я вот не чую, – пожаловался великий князь. – То есть чую, что не так что-то, а как надо – не вижу. И не о себе одном думаю – о земле моей обширной. Ошибусь – потеряю ее. Останусь без отчины, как хузары. Вот скажи: не защитил хузар их Бог, значит, вера их – неправильная, так?

– Есть у меня друг, – сказал Духарев. – Машег. Да ты его знаешь.

– Знаю, – кивнул Владимир. – Добрый воин. И дети его – такие же.

– Кабы верил хакан хузарский воинам своим – и поныне стояла бы Хузария. А хакан Йосып – не верил. Боялся, что сочтут его недостойным и другой станет хаканом.

Владимир хмыкнул:

– Ну это не обо мне, – произнес он уверенно. – Великий князь – я. Князем и останусь, пока жив. И умру им, если нужда будет.

– Вот-вот, – кивнул Духарев. – А Йосып своих боялся, верных – казнил, слабых, но льстивых – одарял. И за золото нанял себе храбрых и доблестных воинов-бохмичи, чтоб дрались за него.

– Не такие уж они и доблестные, раз отец мой их побил, – возразил Владимир.

– Не о том речь, – сказал Сергей. – А о том, что чужие не станут защищать твою землю так, как свои. Ты ведь и сам это делаешь, княже, когда нурманов и других северных ярлов на свою землю сажаешь. И великий князь Святослав так делал. Были чужие – стали свои. Можно воинов за деньги нанимать. Худого в этом нет. Но своих всегда должно быть больше. А от нанятых избавляться следует, едва нужда в них пропадет. Так же, как и ты это сделал.

Владимир наклонил голову, чтобы спрятать улыбку. Похвала воеводы была ему приятна.

– Иначе, – продолжал Духарев, – придет время, когда наемники, тобой прикормленные, перестанут довольствоваться жалованьем или данью и захотят взять всё.

– И правильно! – одобрил великий князь. – Если у них – сила, почему бы и не взять?

– Именно. Так что не в хузарской вере дело, а в ее правителях. Они сделали Хузарский Хаканат слабым. Не приди Святослав, Итиль все равно пал бы. Достался тем бохмичи, что его защищали. Да он и так им достанется, раз мы его не удержали.

– Выходит, вера бохмичи – правильная? – прищурился Владимир.

– Наверное, – пожал плечами Духарев. – Я – не бохмичи.

– Но ты смотри: Хузария правила Булгаром. И нет Хузарии. А Булгар принял веру моего Габдуллы – и теперь Булгар зовут Великим. Значит, хорошая это вера?

– Рассказывал мне мой учитель Рёрех такую историю… – Духарев утомился стоять и опустился на лавку. Оставшийся на ногах Владимир на этакое неуважение внимания не обратил. – Ходили они со старшим братом твоего отца Хельгу Тмутороканским по Хвалынскому морю на Шемаху. И был у них ряд с хаканом хузарским, что, когда обратно пойдут, тот им за долю малую позволит на своей земле лагерем стать, едой обеспечит да и передохнуть даст немного после трудного пути. Обещал – и обманул. Встали русы на берегу, а ночью напали на них наемники хакана, бохмичи… Еле отбились. Потеряли многих. Сам Хельгу, хакан тмутороканский, тогда погиб. Был бы дед твой Игорь похож на твоего отца, отмстил бы хузарам. Но Игорь не рискнул. Согласился на виру и на то, что не хакан, мол, велел русов бить, а сами его бохмичи решили отомстить за убитых в Шемахе единоверцев.

– Хочешь сказать, что все бохмичи теперь – мои кровники?

– Нет. Хочу только напомнить, что для бохмичи все люди другой веры – враги. И если бохмичи дает клятву человеку другой веры, то это лживая клятва.

– Ну нет! – воскликнул Владимир. – Вот мой Габдулла поклялся – и верен!

– Так он же не только тебе клятву давал, – напомнил Сергей. – Рядом жрец бохмичи стоял. Всё слышал. И стал свидетелем клятвы пред Богом. Нет, княже, я так не могу. Мое слово – крепкое. Кому бы я его не дал. И твое – тоже.

– Да, – подтвердил Владимир. – Так и есть. И еще я вепрятину люблю! Такую, чтоб жир горячий с нее капал! И не пить я не могу! Это как же: будет дружина братину поднимать, а батька их – морду воротить? Да и не хочу я от пива да вина отказываться! Весело мне от них!

– Это, княже, ты сейчас как человек рассуждаешь, а не как владыка, – возразил Духарев.

Князь нахмурился:

– Ну и как же, по-твоему, должен владыка рассуждать?

– А вспомни, что я тебе сказал: для бохмичи все, кто другой веры, – враги. Значит, и ромеи – враги, и ляхи, и угры, и германцы… Все, кто вокруг, – потому что бохмичи нынче только в Великом Булгаре живут. Но до Булгара – далеко, и он нам – не помощник. Значит, примешь веру своего Габдуллы – и придется тебе со всем миром воевать. Как их пророк Бохмичи-Магомет и заповедовал. Хорошо ли это?

Владимир задумался… Но отвечать не стал. Уклонился.

– Много ты мне всего наговорил, воевода, – резюмировал он. – Ты мудр, но я – князь. Своим умом думать должен. Вот и подумаю. Ступай. Спасибо тебе!

Духарев поклонился и вышел. По ту сторону дверей – Габдулла. И опять – с улыбочкой.

Сергей резко остановился.

– Веселишься, холоп? – бросил он резко. – С чего бы?

Габдулла не оскорбился и не обиделся.

– Я знал, что господин мой сына твоего, Артёма-князя, в Киев позовет! – Шемаханец осклабился еще шире.

– А тебе что с того?

– Говорят, он недурно с оружием управляется? Получше, чем твой младший?

– Может, и так, – проворчал Духарев.

– А я бы проверил! – заявил Габдулла. – Как думаешь: не откажет?

– Вот у него и спроси! – буркнул Сергей, отодвинул шемаханца в сторону и зашагал к лестнице.

Вслед ему донесся смех бохмичи.

Вот же гад! И всё-таки почему он так похож на покойного Ярополка?

Глава девятая. Великий князь и посол византийского Василевса

На сей раз великий князь принимал византийского посла без лишней помпы.

Он сам, Добрыня, воевода Путята, ярл Сигурд, воевода Претич и, естественно, Сергей Иванович Духарев, более известный как боярин-воевода Серегей. В качестве гостя присутствовал князь черниговский, носивший пушкинское имя Фарлаф. Так повелось, что формально Чернигов признавал главенство Киева, а Фарлаф был правнуком одного их сподвижников Рюрика[17]. Лет на двадцать постарше Владимира, Фарлаф внешне от него изрядно отличался. Ростом повыше, намного толще, рожей пошире и вдобавок – обладатель могучей полуседой бородищи, отпущенной на полянский манер.

Мандатор Мелентий вошел, опираясь на плечо ромейского старшины. Он заметно прихрамывал, но выглядел бодро. На пол укладываться не стал.

– Божественный Автократор римский Василий Второй… – энергично зачастил он, – …предлагает тебе, хакан русов, великий князь киевский Владимир, согласно договору, заключенному твоим отцом, хаканом Святославом и василевсом Иоанном Цимисхием выполнить свой союзнический долг и оказать ему помощь в борьбе с мятежным Вардой Фокой, за что готов заплатить тебе пятнадцать кентинариев[18]. За эту плату Август и император рассчитывает получить от тебя не менее пяти тысяч отборных воинов!

Всё. Изложил. Выдохнул.

Воеводы переглянулись. Плата была более чем щедрая. Судя по физиономиям матерых вояк, предложение пришлось по вкусу.

– Нет, – сухо произнес Владимир.

– Нет? Почему? – Мелентий искренне изумился. Он-то рассчитывал, что без малого полтонны золота сразят варвара наповал.

– Я не торгую кровью своих дружинников, – холодно произнес Владимир. – А договор, что был заключен моим отцом, закончился с его смертью.

– Но…

Владимир глянул строго – и Мелентий заткнулся.

– Я никогда не был на вашей земле, – произнес Владимир, – и совсем мало знаю о ваших обычаях. Скажи мне, есть ли у вашего императора братья, сестры?

– Брат его Константин, соправитель и…

– А сестры? – перебил Владимир. – Есть?

– Анна… – пробормотал Меленитий, не понимая, к чему клонит великий князь. – Анна Багрянородная.

– Это хорошо, – кивнул Владимир. – Я никогда не стал бы продавать своих воинов за золото. Однако я мог бы прийти на помощь другу и родичу. Поэтому если твой господин действительно нуждается в друге, то, думаю, он согласится отдать за меня кесаревну Анну. Если он согласен, я приду. И приведу с собой шесть тысяч воинов.

«Опаньки! – подумал Духарев. – Вот это ход!» Потребовать в жены сестру ромейских императоров! Ту самую Анну, порфирогениту[19], которую в свое время Никифор Фока отказался отдать за императора Оттона. Император Священной Римской империи получил вместо нее принцессу Феофано, всего лишь племянницу Иоанна Цимисхия, еще одного узурпатора. И Оттон был вполне удовлетворен результатом. И это – христианский император. А тут какой-то архонт варваров, язычник, дикарь…

У Мелентия язык прилип к гортани.

Порфирородная принцесса! Никогда такого не было! Еще Константин Великий писал (и слова эти начертаны на престоле храма Святой Софии), что никогда василевс ромеев не породнится через брак с народом, чуждым ромейскому устроению и обычаям. То же, спустя полтысячелетия, писал и другой император, Константин Багрянородный, в своем трактате «Об управлении империей», уподобляя подобный брак чуть ли не браку с животным и призывая на нарушителя анафему и прочие кары.

Мелентий даже дышать перестал.

– …Что же до золота, – продолжал Владимир, будто и не замечая, что посол – в ступоре, – то и золото нам пригодится.

– Но, великий… – наконец нашел в себе силы пробулькать мандатор. – Никак невозможно это… Ты ведь даже не христианской веры…

– Я – сын своего отца! – гордо заявил Владимир. – Я не знаю такого слова: невозможно! Ступай. Ответные дары тебе принесут позже. И позаботься о том, чтобы весной в днепровском устье нас ждали корабли, которые доставят нас в Константинополь.

Мелентий повернулся и вышел. Он не был уполномочен торговаться или спорить. Но вид у него был – пришибленный. Кто знает, как отреагирует Василий на предложение Владимира. То есть, как отреагирует – понятно. Но как это скажется на судьбе посла? Вполне могут и голову открутить.

Духарев улыбался в усы. Нет, какой молодец Владимир! Каждое слово – в строку! Истинный князь! В сравнении с его требованием любое другое теперь казалось сущей ерундой.

Но не все разделяли восхищение Сергея. Едва ромеи ушли, воеводы загомонили. Суть их ворчания сводилась к тому, чтобы требовать больше денег. А тут – еще одна баба в княжеский гарем. Кому это надо?

Владимир поднял руку с коротким жезлом – атрибутом княжеской власти, и гомон стих.

– Воевода Серегей, объясни им.

Духарев встал.

– У василевса ромейского сейчас очень трудное положение, – сказал он. – Из Болгарии, куда он лично ходил воевать, его вышибли. На востоке империи – неспокойно. Варда Фока силен, и к нему постоянно присоединяются новые союзники. А основа его войска – иберийцы[20] и армяне, которые уже давно считаются лучшими воинами империи. Василий сидит в Константинополе и не рискует дать мятежнику бой. Так что с каждым месяцем его положение ухудшается. А следовательно, он все острее нуждается в помощи. Так что весной мы будем нужны ему больше, чем сейчас. Да мы из него веревки вить будем!

Воеводы радостно оживились. Перспектива вить веревки из византийского василевса им понравилась.

Но первая радость схлынула, и князь Фарлаф спросил:

– А если этот Фока доберется до василевса раньше?

– Я так не думаю, – покачал головой Духарев. – Пока что большая часть страны – за Василием. Да и стены его столицы тоже не из глины.

– А если Василий побьет мятежников сам?

– Для этого ему надо найти подходящего военачальника. Такого, которому он доверял бы и который был бы воином, а не царедворцем. Он уже послал одного – и тот перешел на сторону мятежников. Нет, без нас он боя Варде Фоке не даст.

– А почему ты думаешь, что шесть тысяч дружинников помогут Василию победить? – подал голос Путята. – Я слыхал: у ромеев счет воев идет на десятки тысяч.

– Ты слыхал, а я – видел, – надменно произнес Духарев. Путяту он недолюбливал. – Видел и бил. Вместе со Святославом. Спору нет: ромейская конница очень сильна. Но сколько ее? И на чьей она стороне? А на стороне мятежников по большей части – ополчение.

Тут он немного приврал. Были у Варды Фоки и опытные ветеранские части, а уж те, что вернулись со Склиром из Багдада, и вовсе битые волчары. Но еще Духарев слыхал, что у Склира с Фокой – не всё гладко. Есть между союзниками некоторые трения. И за пару-тройку месяцев они, скорее всего, усилятся.

Но Путята не унимался.

– Василий кинет нас в самую кровавую сечу! – заявил он. – Мы все погибнем, и некому будет получать золото!

– А тебя никто и не зовет! – насмешливо произнес другой воевода, Претич. – Струсил – сиди дома на печке!

– Да я… – Путята вскочил.

– Сядь, воевода! – пробасил Добрыня. – И помолчи, коли ничего путного сказать не можешь. Великий князь сказал свое слово – не тебе ему перечить. Пусть говорит тот, кому есть что сказать дельного.

– Я бы пошел, – заявил Сигурд. – Мне нравится.

– И мне любо! – поддержал Претич и покосился на черниговского князя, которому служил до того, как перейти к Владимиру.

– Сам не пойду, – покачал головой Фарлаф. – Не люблю морем плыть. Но воев бы дал. Пять сотен.

Путята пробубнил что-то себе под нос, но тихонько. Добрыня сказал: помалкивай, значит, молчим. За княжьим вуем Путята ходил, как нитка за иголкой. Истово и преданно. Обоих это устраивало.

– Ну раз договорили, то пора и усы медом смочить, – завершил Добрыня, и военный штаб киевского князя отправился пировать.

– Ты это ловко пошутил с порфирородной принцессой, – похвалил великого князя Сергей. – Теперь любое твое требование малым покажется.

– Пошутил? – Владимир удивленно поглядел на своего воеводу. – А с чего ты взял, что я – пошутил?

Глава десятая, в которой воеводе Серегею предлагают сплавать в далекие края

Артём приехал в Киев через неделю. С полусотней гридней. Остальная его дружина продолжала «воспитательную работу» среди уличей.

– Хорошо потрудился? – спросил Духарев сына за обедом.

Артём улыбнулся:

– Недурно. Прибрался как следует. Оставил, только чтоб до весны дотянуть да поля засеять. Кормильцев мы с тобой проредили. Теперь смердам не до бунтов. А капища языческие вымел начисто. Вот уж кто зажирел так зажирел.

– Может, не стоило богов обижать? – деликатно вмешался Артак. – Боги – они обидчивые.

Они с Рёрехом традиционно присутствовали на семейном обеде.

– Не боги это – идолы! – тут же вмешалась Сладислава.

Рёрех заперхал. Это он так смеялся.

Потом изрек:

– Смердьих богов бояться нечего. Их вон даже сами смерды палками бьют, если не угодят. Скажи лучше, много ль взял?

– Золота почти пуд, серебра – за две сотни гривен. Остального и не считал. А жадные они, эти жрецы! Иному и пятки припечешь, и шкуру на ленты распустишь – молчит, как идолище его. Но я для таких дел четверых нурманов взял. Эти…

– Нашел о чем за столом говорить! – сердито оборвала его мать. – Лучше о внуках расскажи!