Урал – быстра река. Роман

Отметивший вершину горы самый высокий в городе храм женского монастыря произвёл на Галю непонятное впечатление. Она несколько раз переспросила Мишку, что это за церковь такой высоты. А когда он сказал об огромном кладбище около монастыря, Галю словно ржавым гвоздём кольнуло в сердце. Она громко вздохнула – вздохом ещё незнакомого ей предчувствия и не отдавая себе отчёта, попросила:

– Миша, когда я умру, схорони меня на этом кладбище… – и рассмеялась, вытирая глаза.

Он не ответил, приняв это за неуместную шутку.

Не хотелось уходить отсюда.

Во все стороны под уклон горы бежали хлебные поля, одни желтели жнивами или несжатой пшеницей, другие зеленели просом, бахчами. По дорогам в Оренбург и Киргизию тянулись нескончаемые караваны верблюдов с вьюками или впряжённых в телеги.

Прокофий давно заметил лошадь Веренцовых, но не мог понять, кто сидит с Мишкой. Он приложил руку ко лбу и стоял, дожидаясь.

– Брось, дядя Прокофий, смотреть, всё равно не узнаешь, – сказал Мишка и остановил коня.

Чтобы подойти к Мишке, Прокофий описал большой круг, обойдя спрыгнувшую с тарантаса барыню, часто моргая, косил глаза в её сторону.

– Здравствуйте, дедушка! – звонко, серебристо поздоровалась с ним Галя.

Прокофий обтёр ладони о потерявшие цвет штаны, подошёл, подал рассмеявшейся Гале руку. Мишка тихонько хохотал, стоя около коня.

– Здравствуй, барыня, здравствуй, матушка! Вот у меня уж в балагане-то хорошо, холодок… Идите туда с Мишей, ведь у нас Миша-то не казак, а просто енерал. – Улыбаясь, Галя пошла к балагану. Прокофий семенил к Мишке.

– Михайло, это кто же, жена, альбо кто? Уж больно хороша, язьви её, – тихо домогался Прокофий.

Галя, всё слыша, смеялась.

– Нет, дядя Прокофий, просто знакомая дачница, попросилась прокатить и всё.

– Плохо, – поморщился Прокофий, – уж больно она тебе под масть, уж больно хорошая, ну как хвархворовая вся дочиста, кляп ей в дыхало. От неё одним дикалоном наисся, индо в нос шибаат. Ты женись на ней, как-небудь, Михайла. Мне и то уж больно хочетца, чтобы ты женился на ней…

Пока они собирали дыни и арбузы, Галя бегала по бахчам, ловила кузнечиков.

Прокофий несколько раз подзывал её к себе и Мишке, но Гале вдруг захотелось побыть одной. Она с восхищением рассматривала, как растут дыни, арбузы, тыквы, подсолнухи, пожелтевшие огурцы.

Прокофий энергично уговаривал гостей остаться до вечера, но Мишка и Галя распрощались с ним.

Прокофий просил барыню, сложив руки на грудь:

– Барыня, матушка моя, красавица бесценная, ты уж выдь за Мишку-то замуж, как-небудь, поскорей, а то и мне-то терпенья нет ждать вас, инда поджилки трясутца, хочетца, чтобы вы женились поскорей. Ведь Мишка-то у нас, холера, больно хороший, язьви его. За ним вон наши девки просто сдыхают. Дочь вон эфтова…

– Ну ладно, ладно, дядя Прокофий, – сказал Мишка, – хватит, до свиданья.

Прокофий замолчал. Галя, еле отдышавшаяся от смеха, схватила за вожжу.

– Обожди, Миша. Чья, чья дочь, дяденька? Скажите, чья?

– Да шут их знат, – увернулся от вопроса старик, метнув взгляд на Мишку, – оне все, аж голяшки мокры, бегают за ним.

– Ну поедем поскорее, Галя, а то он договорится до хорошего.

Прокофий долго смотрел вслед редким гостям. Вернулся к балагану, сел. Вдруг соскочил, стал кричать Веренцову.

Еле услышавший Мишка остановился. Прокофий бежал, как молодой, кричал:

– Миша, забеги там, ради бога, к нам, скажи моей старухе, чтобы она пришла ко мне и принесла табаку, – погладил бороду и вернулся…

Мишка хохотал. Галя покраснела и стыдилась разговаривать…

Перед станицей Галя сошла с тарантаса и, попрощавшись, пошла в сторону, чтобы зайти в улицу с другой стороны, сказав Мишке:

– Не опаздывай, буду очень ждать.

Глава третья

1

Юля Цепнина с мужем, корнетом уланского полка, гуляли по главной улице Перми, направляясь домой. Держась друг за друга, они перешли мостик, перекинутый через водосток, чтобы свернуть на другую улицу.

Они только что обсудили будущие именины Юли. Решили пригласить командира полка и кое-кого из полковых офицеров с жёнами. Оставалась неделя, и нужно было спешить с приготовлениями.

Необыкновенное движение на оставляемой ими улице привлекло внимание Николая Дмитриевича: мгновенно собравшаяся толпа окружила кого-то; через минуту все бросились в другое место, чтобы столпиться там. Пьяный шёл, колотя себя в грудь: «За веру, царя и отечество душу отдам!» Люди, что-то узнавшие, спешили домой чуть не бегом. Лица тревожные, испуганные.

Николай Дмитриевич попросил жену обождать, пока он сходит узнать, в чём дело. Юля ждала со сжавшимся сердцем. Николай Дмитриевич вернулся бледный, вмиг осунувшийся, с развёрнутой газетой в руках:

– Беда, Юля, беда, милая, – сказал он невнятно выговаривая слова, – быть войне, а, стало быть, и расстаться нам с тобой. Вот смотри.

В газете под крупным заголовком «Сараевский выстрел» сообщалось о том, что в столице Герцеговины, в городе Сараево, несколькими выстрелами из револьвера убит наследник Австро-Венгерского престола Франц-Фердинанд вместе со своей женой. Убийца пойман, им оказался Гаврило Принцип, сербский гимназист. Что правительство Австро-Венгрии предъявило ультиматум Сербии, требуя отдать ей Новобазарный Санджак в расплату за убитого наследника…

В долгое противостояние тройственных союзов Антанты: (России, Англии и Франции – с одной стороны и Германии, Австро-Венгрии, Италии – с другой тайно втесалась деятельность террористических групп, созданных разведками Антанты на территориях Германии и Австро-Венгрии. Самоотверженный, энергичный Гаврило Принцип, входивший в одну из таких групп, получил задание убить Франца Фердинанда во время его инспекционной поездки.

Помог террористам рельеф сараевских улиц, не позволивший развивать большую скорость автомобилю наследника. Несколькими выстрелами из револьвера Принцип убил не только Франца Фердинанда, но и его жену, графиню Софью Хотек Гоффенберг, в ужасе спрятавшуюся за спину мужа. Было 28 июня 1914 года.

Почти месяц шли дипломатические переговоры между великими державами: начинать или не начинать войну? И только 23 июля Австрия не без согласия Германии вручила Сербии провокационный ультиматум. Ультиматум требовал аннексии сербской территории. Сербия обратилась за советом к России, как неизменной покровительнице славян. Русское правительство не разрешило Сербии удовлетворить австрийского ультиматума. Сербия отказала в требовании Австро-Венгрии. Всеми силами своей дипломатии Россия стремилась решить мирным путём Сараевский конфликт. Но Австрия и Германия скрытно отдали приказ об общей мобилизации войск. Они сознательно шли к войне, не представляя финала бойни, разрухи, бесчисленных человеческих жертв в странах-участницах.

Россия, надеясь на мирный исход конфликта, колебалась: проводить общую или частичную мобилизацию.

29 июля Австрия открыла огонь по Белграду из артиллерийских орудий, разрушая здания, в огне погибали люди.

Премьер-министр России Сазонов и начальник Генштаба Янушкевич уговорили Николая II разрешить общую мобилизацию войск. 1 августа в 12 часов дня Германия объявила войну России. Все телеграфы России прекратили частные передачи и до глубокой ночи передавали по всей огромной империи Указ о всеобщей мобилизации. Россия входила в войну.

Николай II не верил в глобальные последствия Сараевского выстрела. Он обменивался телеграммами с кайзером Германии Вильгельмом II, просил его уговорить своего союзника – Австрию не раздувать конфликта. Но Вильгельм II только затягивал дело, обманывал царя, проводя ускоренную всеобщую мобилизацию войск, то же самое делала Австро-Венгрия.

Знал ли кто из правительств враждующих держав, что выстрел в Сараево высвободит свирепого джина, ненавистника человечества – революцию?

Италия, состоявшая в союзе с Германией и Австро-Венгрией, изменила им и осталась нейтральной до 25 мая 1915 года. В этот день она объявила войну бывшим своим союзникам и атаковала австрийские армии в Трентине и Истрии.

Загрохотали итальянские дальнобойные орудия в Альпах, выбивая противнику глаза размолотым в порошок камнем. В церквах России, Франции, Англии шли богослужения о даровании «многая лета» Виктору Эммануилу Третьему – королю Италии. В церквах Германии и Австро-Венгрии проклинали короля Италии за измену и убедительно и горячо просили Бога, чтобы он наказал Виктора Эммануила скорой и лютой смертью (Ну, скажите, кого слушать?)…

Сараевский выстрел качнул колокол всемирного набата.

Разбушевалась неслыханная война. В газетах и телеграммах, которые ребятишки таскали по городам, сообщалось о военных действиях под крупным заголовком: «Всемирная война». «На нас напали две могущественные державы. В защиту Веры, Царя и Отечества мы должны выступить с железом в руках, с крестом в сердце на поле брани и повергнуть врага под нози наши…»

Сообщалось о головокружительных и решающих победах русских над противником в Восточной Прусии, под Львовом, Перемышлем, Краковым, в Карпатах, о победах союзников на западном фронте: в Эльзасе, Лотарингии, Вегезах.

О победном вторжении немцев в Бельгию без объявления войны ничего не сообщалось. Если и были заметки, то такие: «Неудача немцев под Динаном в Бельгии», где германские войска были затоплены бельгийцами. Из этого географически можно было заключить, что немцы проникли далеко в Бельгию и угрожают Северной Франции. Даже об оккупации всей бельгийской территории и вторжении немцев в Северную Францию было сообщено намёком и с большим опозданием.

2

Обливаясь слезами, Юля проводила мужа на фронт на третий день после страшного известия.

Через месяц она получила письмо. Николай Дмитриевич писал, что на третий день пути он был уже на границе Австро-Венгрии со снятыми с обеих сторон постами, хотя бои ещё не начинались – противники группировали войска друг против друга. Граница представляла собой центральную линию шахматной доски, когда фигуры уже расставлены, но игры ещё нет. А теперь с армией генерала Рузского он подступает под стены города Львова, и уже не раз пришлось встретиться лицом к лицу с противником и получить боевое крещение. Что ожидает завтра, через час, через минуту – неизвестно…

Обескураженная Юля не находила покоя, она чувствовала, что война только разгорается, что каждую минуту с фронта можно получить печальные вести. Многие из их знакомых уже оплакивали первые потери близких.

Нескончаемой вереницей шли поезда с людьми, и все они бросались в пасть войны. Война торопливо жевала, падали крошки, чудом не попавшие на зубы войны, но эти крошки подбирали, сжимали в ком и снова бросали в безжалостную пасть. Сотни тысяч людей исчезали в ненасытной утробе.

Юля потеряла надежду на окончание войны и встречу с мужем. Каждую ночь она обливалась слезами. Той радости, которую вызывал в ней муж, не повторится никогда. И не останется никакого воспоминания! Лёник, её кровиночка, беспомощный, ни в чём не виноватый, умер около года назад. Когда она была беременна им, все мечтали родить такого же, как на том фото, привезённом в детстве из-под Оренбурга. Показывая его мужу, Юля говорила: «Вот, Николай, нам бы иметь такого, он до такой степени очаровал нас всех: мамочку, прислугу, Клару, Борика, особенно меня, что я положительно с ума сходила по нему». Юля подробно, с удовольствием рассказывала о Мишкиных проказах. А Мишка с фото ослеплял, заражал своим весельем. Смеялись, казалось, даже его белые шёлковые волосёнки, и всё в нём будто говорило: «Нет, не найдёте больше такого!»

А когда родился первенец, Юля подходила к Мишкиному фото, сравнивала: «Правда, Лёник сейчас как будто не похож на Мишеньку, но он израстётся, похорошеет и будет точь-в-точь такой же. Может, даже и волосики побелеют.

Сейчас Юля была одна. Постель казалась ей ледяной, пугала тишина, сердце глодали то ли тёмное предчувствие, то ли какая-то непонятная страсть. Измучив себя настоящим, она призывала детство: «А что же теперь с Мишенькой? – почти лихорадочно думала она. – Теперь ему лет четырнадцать… А какой же он должен быть лицом в этом возрасте? А я ведь дала клятву увидеться с ним. Правда, тогда был ещё детский рассудок, но клятва остаётся клятвой, её нарушать нельзя… Но сейчас он неинтересен. Увидеть нужно было до десятилетнего возраста или встретиться с ним года через четыре-пять, уже мужчиной»…

Юля рисовала в воображении картины Мишкиного юношества… Ей становилось легче. Она представляла себе, что не всё ещё прелестное погибло, есть где-то существо, при встрече с которым у неё будут отрадные минуты. Но живой ли Мишка? И что с ним станется через пять лет? Юля опять теряет надежды. Ей снова печально, тошно, гадко. Грусть и слёзы копились недаром: ей принесли письмо, написанное незнакомым почерком. Читая сначала, она сразу увидела расплывающийся конец фразы: «Настоящим, штаб Н-ской дивизии сообщает, что ваш муж Николай Васильевич Бродский, командуя эскадроном уланского полка, пал смертью храбрых…»

Разбитая, безутешная, Юля уехала жить к своей тётке в Самару.

3

Панька шёпотом ругал проснувшегося Мишку. Он на корточках сидел у изголовья друга. Мишка лежал на спине, потягивался и посмеивался.

– Ну, Анютку дак Анютку вёз под пологом, што особенного, так бы и сказал, а то чухнул, да ускакал, и за ногу задел осью, чуть ногу не сломал. Я думал, ты Надёжку вёз, а стал ей говорить, так она и знать ничего не знает… Ну, айда, пойдём скорее.

Мишка умылся. Взял в руки гармошку.

Группа девушек сидела у ворот дома, почти напротив Галиной квартиры. Парни подошли туда, там была и Надёжка.

Из комнаты Галя услышала голоса молодёжи, быстро оделась, вышла ко двору, села на скамейку. Ей хотелось получше рассмотреть Надёжку, о которой рассказывала ей хозяйка. Надёжка, мол, не дурна собой, ну така бойка, така бойка, на одной ноге семь дыр вертит. Ну, солдат, да и всё…

Гале неудержимо захотелось посмотреть эту казачку —«солдата». Интересна ей была и вся молодёжь этих мест. Парней и девушек собралось много. Молодёжь веселилась, удивляя городскую барышню вольными, развязанными взаимоотношениями и жестами.

Сердившаяся Надёжка не выдержала, отозвала Мишку в сторону, попятилась шага на два, взяла руки в бока, часто моргая глазами:

– Да ты што ж, собака, целыми возами зачал баб возить по степям, инды полог чуть-чуть сошпиливашь! Всё говоришь, отец не пускат на улицу, а сам бегаш, как кобель по мясным рядам. Говори, кто лежал под пологом, а то сейчас вот этим камнем ошарашу.

– Если бы я так на тебя рассердился, то ей-богу, не стал бы с тобой разговаривать. Ну что тебе стоит послать меня ко всем анчуткам и гулять вон с Васькой. Он ведь за тобой все сапоги износил, бегает, и парень он хороший, – уговаривал Мишка.

– Да не люблю я Ваську, подь ты с ним к чёрту, – на глазах у Надёжки блестели слёзы.

– Ну, ладно, разбираться будем после, а здесь улица и день, люди видят, над тобой же будут смеяться. Да и зачем ты меня ругаешь? Я ведь тебе не муж, и ты мне не жена и не пристяжная, и ты, и я с кем хочем, с тем и гуляем. А баб, говоришь, возами возил, то никаких баб я не возил, это над тобой Павлушка подсмеялся, а ты поверила, он уж говорил мне об этом. Вот, говорит, я Надёжку разыграл. Эй, Паня, пойди сюда, – закричал он другу, – Вот ты её разыграл, а она меня чуть не избила.

Панька поспешил с выручкой.

– От-та дура, я посмеялся, а ты поверила, зараза. Тьфу, ну хоть ничего им не говори, всё равно придумают.

Успокоенная Надёжка, улыбаясь, побежала к девушкам. Панька и Мишка о чём-то поговорили, рассмеялись и вернулись к молодёжи.

Обрадованная Надёжка не отходила от Мишки, а он жался от неё, чувствуя на себе взгляд Гали. Наконец Мишка предложил пойти всем на другую улицу.

Девушки, а за ними и парни с хохотом ушли за ближайший угол.

4

Подходило время отъезда Гали домой, в Калугу.

Она знала, что в станице учительствует дама, Анна Григорьевна, на зиму приезжает из Оренбурга, а сейчас проводит каникулярное время дома. Надо найти эту даму и договориться, чтобы та уступила Гале свою работу. Галя оплатит ей жалование за весь год сразу отцовским чеком.

«Брошу Калугу. Зачем мне гимназия, зачем карьера? Здесь спокойней, и воздух чистый, сельский… – по-детски рассуждала Галя. – Но как найти Анну Григорьевну?»

Галя спросила хозяйку, та ответила: «Знаю я, што у нас учительша Анна Григорьевна, а где она живёт, глаза лопни, не слыхала».

Галя пошла к атаману.

Любезно приняв Галю, атаман, которого она назвала не господином атаманом, а по имени и отчеству, Василием Анисимовичем, – сказал ей:

– Я не знаю, но мне кажется, барыня или барышня, что наша учительница Анна Григорьевна Голощапова живёт в Форштадте. Точно её адреса я не знаю, и едва ли он где значится. Её адрес можно получить только у тех людей, с которыми она здесь знакома. Можно узнать у Веренцовых, она к ним ходила.

Краска бросилась Гале в лицо. Ей показалось, что на последних словах атаман улыбнулся, хотя он не имел в виду другого смысла.

Галя поблагодарила, быстро повернулась и вышла.

«Как видно, изрядно вымуштрованный, из недавних военных, и, кажется, не рядовой казак, – подумала Галя. – Что значит любовь – она всё окружающее заставляет любить. Вот даже атаман их мне нравится, а я даже простых казаков боялась». Галя долго думала об этом миловидном с чёрными глазами атамане.

Она дала телеграмму домой: «Чувствую маленькое нездоровье, задержусь несколько дней после срока. То же скажите гимназии. Целую. Галя». Но вместо нескольких дней шла к концу вторая неделя.

Как масляный блин, зажаренный и затомленный на жирной, горячей сковороде, чувствовал себя около Гали Мишка…

Добилась-таки Галя адреса Анны Григорьевны. От Мишки она ничего не могла узнать. На её вопрос он ответил:

– А шут её знает, где она живёт. Зимой она всё к нам ходила, журналы, да газеты носила, а мы читали. А зачем ты спрашиваешь? Зачем она тебе нужна? – Галя не ответила и снова спросила:

– А молодая она, интересная или нет?

– Она славная, хорошая, мы все её любили, – растягивая слова, ответил Мишка.

Галя тяжело дышала, напряжённо слушала.

– Ей лет… лет… сорок, высокая-высокая, вот здесь и то ей, пожалуй, надо сгибаться, – показал Мишка на небо…

Галя облегчённо вздохнула и поцеловала возлюбленного.

С адресом на руках Галя собралась завтра выехать в Оренбург для договорённости с Голощаповой, а сейчас пошла погулять по берегу Урала, где часто проезжали Веренцовы с молотьбы. Они возили хлеб в амбары. Мишка подладился приезжать верхом каждый вечер. Если приезжал днём на подводах с хлебом, а Галя ходила по берегу, он бросал на дорогу записку. Галя брала, в записке были время и место их встречи вечером.

И с Гнедым Галя завела знакомство. Он не возражал, когда Мишка подсаживал Галю верхом, а сам водил коня в поводу. Спокойно и весело было на душе у обоих.

Она надеялась договориться с Голощаповой – сидеть дома, получить сразу за целый год жалование, кто не согласится? Да ещё Галя ей что-нибудь подбросит, не оставит в обиде.

Галя будет учительствовать здесь, в станице. Наплевать ей на калужскую гимназию. Если она будет здесь, около неё будет и Мишка, а стало быть и нескончаемое счастье.

С милым радость нестерпима,

С милым теплая земля,

Даже карканье вороны —

Лучше трели соловья…

Разгуливая по крутому берегу Урала, Галя увидела извозчика, он ехал по городской дороге, пылил своей пролёткой, где сидел какой-то господин в шляпе. Пролётка проехала далеко от Гали и скрылась. Галя не придала этому значения, мало ли здесь ездят разных дачников и начальников из Оренбурга.

Она ходила, думала о Мишке, а сердце о чём-то пугливо ныло. Она увидела торопящуюся к ней хозяйку. Галя не знала причины, но сердце уколол кто-то… Хозяйка махала рукой, подзывала к себе:

– Барыня, тебя там какой-то барин спрашивает.

Гале казалось, что у неё оторвалось сердце, волнение, смешанное с непонятным испугом, перехватило дух. Она еле шла за хозяйкой. С тоской и болью в сердце взглянула на дом Веренцовых. Как будто вели её на казнь, и она в последний раз смотрела на вольный свет, который сейчас казался стократ милей и прекрасней.

«Ну кто же это? – спрашивала себя Галя. – Муж? Но он убит ещё в четырнадцатом. Кто-нибудь из знакомых? Не может быть, никому я не писала… Папа? Нет, он работает. Уф!»

– А молодой он, хозяюшка, или старый? – дрожащим голосом спросила она.

– Да молодой, вроде. Да я и не посмотрела, как следует, – ответила та.

Оставался один квартал до квартиры. Вот сейчас будут видны хозяйские ворота, около которых – извозчик и нежданный гость.

Когда прерываются какие-либо сильные стремления или страсти, то ставшая этому причиной встреча с самым близким становится безрадостной. Состояние было такое, что лучше бы не ходить туда, а вернуться и уйти куда-нибудь далеко-далеко, в поле, там есть надежда увидеть Мишу, а здесь?… Как будто шла она на суд, к тяжкой каре. Ноги заплетались. Наконец, вошли в улицу, откуда стал виден извозчик около хозяйского дома, но где же барин?

Вдруг сзади кто-то закричал: «Галечка, Галечка, милая!»

С выступившими на лице бисеренками пота Галя оглянулась – к ней подбегал вышедший из-за угла отец. Она необъяснимо боялась приезда мужа, и только тут облегчённо вздохнула и бросилась на шею отцу.

– Галечка, как я рад, что ты здорова. А ведь ты нас с мамочкой совсем перепугала. Мамочка почти не спала, всё просила меня скорее поехать за тобой. А ты как хорошо пополнела, так хорошо выглядишь, – целуя дочь, радовался Борис Васильевич.

Галя смутилась, покраснела, простодушные слова отца показались ей двусмысленными.

– С тех пор, как хозяйка пошла за тобой, мне показалось, много прошло времени, и я пошёл навстречу, тем более был рад, что пошла гулять, из чего можно было заключить, что ты здорова, – радовался отец.

Подошли к воротам. Галя попросила отца обождать, пока она осмотрит квартиру, – в полном ли она порядке для встречи отца. Она боялась возможных следов мужского пребывания.

Борис Васильевич охотно согласился, предложил извозчику попросить разрешения хозяев заехать во двор, передохнуть, закусить.

Галя всё больше радовалась приезду отца. Она была уверена, что Мишка отцу понравится.

В квартире отец ещё раз поздоровался с дочерью. За обедом Галя угостила отца ликёром, на что он шутливо обратил внимание: «Кому приготовила? Уж не сама ли стала пить?» Галя отшучивалась, краснея.

После рюмки ликёра голова у Гали пошла кругом, о чём-то тосковало сердце. Она решила разом сбросить тоску, рассказать отцу всё. «Сегодня или завтра, а говорить нужно», – думала она и тут же, как бы шутя, сказала:

– Папочка! Я уж совсем не хочу отсюда уезжать домой.

– Надеюсь, это и была причина болезни, – заметил отец. – Боже мой, уж не влюбилась ли ты здесь?

– Да, папа, – лаконично, всё с той же шутливой интонацией ответила она.

Борис Васильевич замкнулся, задумался. Галя просила извинения. разговор не вязался до самого вечера.

Борис Васильевич чувствовал себя как бы обиженным, но не хотел пытать дочь. Чтобы рассеять неприятное впечатление, заменить его приятным, даже радостным, как рассчитывала Галя, она решила как можно скорее показать отцу Михаила. Она помнила о расположении отца к казакам.

С наступлением сумерек Галя сказала отцу, что должна сходить в одно место. И пошла за станицу, где в последнее время по вечерам ожидала Веренцова, а он подъезжал верхом, спрыгивал с коня, и уходили они далеко в степь.

Сегодня Галя хотела, чтобы Мишка пошёл с ней к отцу. Она радовалась предстоящему исходу смотрин.

5

Было ещё совсем светло, когда Мишка гнал с поля коней по случаю субботнего дня. Мишка заметил, как в ворота Галиной квартиры вошёл какой-то барин. Как горячим банным паром хватило Мишку с ног до головы: «Или муж, или хахаль из здешних господишек. Сейчас бежать туда нельзя, приходится ждать сумерек».

Бессильно злясь, он нажал на коней, как будто они виноваты, что к Гале пошёл хахаль и поймать его там нельзя. Кони столпились у ворот, лезли, давили друг друга и, проскочив во двор, пробежали далеко в сарай и робко смотрели оттуда.

Ужинать Мишка не хотел, ждал сумерек, чтобы пойти и прихватить у Гали соперника, пока тот не ушёл.

Смеркалось. Мишка зашёл с заднего двора. Во дворе вглядывался в каждый угол – не стоит ли там с кем Галя? Подошёл к крыльцу – дверь в сени открыта. Сбросил башмаки около крыльца, прошёл в чулках по сеням до комнатной двери, она открыта. Около раскрытого окна, спиной к нему, сидел мужчина, света в комнате не было. Мишка попятился в сени, вышел на крыльцо.

«Значит она рядом с ним сидит, только против окна видно его, а она – против простенка. Муж или хахаль?» – подумал весь вспотевший Мишка. В висках стучало, от злобы и ненависти он дрожал, как в лихорадке. Снова зашёл в комнату. Ему казалось, что он отчётливо видит Галю: она сидела рядом с мужчиной, против простенка и держала его руку на своих коленях.