Прости меня, незнакомка. Рассказы и зарисовки

– Давай наймем его, – предложил я. И в ответ на ее удивленно приподнявшиеся брови пояснил: – Мы заплатим ему не нищенские тридцать рупий, а пятьсот или даже тысячу – как оценили бы такой труд по европейским меркам. Он довезет нас до гостиницы. Я плачу. Я приглашаю тебя прокатиться на рикше!

Я ступил с тротуара на проезжую часть, уже намереваясь перейти дорогу, но она легонько коснулась рукой моего плеча:

– Постой, ты вполне отдаешь отчет тому, что сейчас предложил?

– Конечно! – обернувшись, ответил я и стал развивать свою мысль дальше. – Подавая милостыню, мы развращаем людей, а поощряя честный труд…

– Я не о том, – перебила меня Ира. – Представь себе на миг, что ты – мать Тереза.

– Ну?

– Мать Тереза, которую везет по городу впряженный в тележку человек.

– И что?

– Представил?

– Мы… – все еще окутанный флером своей идеи, начал было я, и вдруг осекся, представив согнутого под углом сорок пять градусов индуса с поседевшими волосами, впряженного в громоздкую телегу. Натруженные ноги с выпуклыми прожилками вен, мозоли на плечах, покрытый потом лоб. А на телеге, которую он тянет по многолюдной улице, восседает мать Тереза, приветствуя поднятой ладонью кланяющихся ей с тротуаров горожан…

Вот она раздает голодающим рис. Вот меняет прокаженному белье и обрабатывает раны целебной мазью. Дежурит у кроватки умирающего от рака ребенка…

Но мать Тереза, восседающая на рикше? Что-то мерзкое, отвратное открывалось в этой картине.

И в этот момент, словно иллюстрация к нашему диалогу, на дороге показался очередной рикша. Он довольно бодро тянул за собой тележку, на которой восседала пара европейцев. Молодые парни потягивали из баночек пиво, чему-то улыбались, изредка посматривали по сторонам, любуясь достопримечательностями, и вели неспешный разговор. Возможно, логически безупречный, о том, как это здорово – поощрять честный труд индусов.

В равной степени изумленный и тем, как легко можно обмануться убедительностью логики, и тем, насколько она беспомощна, когда дело касается нравственных вопросов, я шагнул обратно с проезжей части на тротуар.

До гостиницы, которая находилась в трех кварталах от монастыря, мы шли пешком.

Семь зарисовок из Бангалорского Ашрама

1. Восхитительный танец

Восхищение показывает величие того, кто восхищается.

Шри Шри Рави Шанкар

На занятиях после полудня Кришан Верма4 говорил о пяти первоэлементах, являющихся основой всего мироздания, об их взаимосвязях, переплетениях и о том, как важно с любовью и благодарностью принимать все, что дает нам мир в наших ощущениях.

Потом началась йога.

Температура воздуха на улице была далеко за тридцать. Какой она была под раскаленной солнцем крышей Ягнашала мантапа, я не знаю, но уж никак не меньше +40С.

Мы начали с легкой разминки, перешли к «Приветствию Солнцу5» с многократными повторениями и отжиманиями от пола.

Кришанджи сказал, что сейчас в «Мантапе» доминирует элемент огня и мы его должны принять.

Пот катился ручьями, но протестовавшее поначалу тело с каждым кругом «приветствия» все более размягчалось, становилось легким, гибким, радостным.

Небольшая передышка. Ум возликовал: «Сейчас будет Йога-нидра!6»

Кришан поднял вверх левую руку:

– На вдохе тянемся левой рукой вверх, на выдохе расслабляемся, опуская вниз правую.

Все ясно, покой нам только снится – предшествовавшее было искорками, настоящее пламя разгорается сейчас.

Где-то вдалеке пророкотал гром, коснулся краешка сознания и растворился в его необъятных просторах. Бесконечность мира и бесконечность сознания слились в изначальном единстве. Никаких мыслей, никаких воспоминаний – наклон вперед, держим спину прямо…

Потоки дождя хлынули на землю, когда мы уже были на выходе из Шавасаны7. Занятия окончены. Элемент огня сменился не менее интенсивным элементом воды. Настоящий тропический ливень – отдельных капель просто не существовало. Плотные сильные струи, неистово вонзающиеся в землю.

– Вау! – восхищенно произнес Кришан, поднял ладони вверх и шагнул наружу.

Его белые одежды вмиг намокли, плотно облегая тело.

Обратив лицо к небу, он принялся танцевать.

Удивленные, восхищенные в равной степени и ливнем и танцующим Кришанджи, мы на некоторое время застыли в оцепенении, а потом дружно выбежали под дождь, окружая танцующего Мастера плотным кольцом и с восторгом присоединяясь к танцу.

Так же самозабвенно, как несколько минут назад принимали элемент огня, мы принимали теперь элемент воды и, мигом промокшие с головы до ног, радовались как дети, вновь ощущая приливы энергии, свежести, чистоты…

Поверьте – это был восхитительный танец!

2. Медитативный танец с листиками

Индианка лет шестнадцати в красивом разноцветном сари подметает пол в Вишалакши мантапе8. Кончиком пальмового веника она грациозно дотрагивается до двух маленьких листочков, лежащих на мраморных плитах, и, не сгибая спины, с высоко поднятой головой, не торопясь, тянет их вверх по длинной наклонной плоскости в направлении бокового входа в мантап.

Один из листочков ускользает из-под пальмовых веточек и скатывается вниз.

Девушка оставляет второй лист на середине пути, возвращается за первым, подхватывает его кончиком веника и с тем же изяществом, скользящим в каждом движении, тянет вверх.

Легкий ветерок из открытых дверей мантапа трогает ранее оставленный листок, и тот плавно скатывается вниз.

Проводив его взглядом, девушка оставляет первый лист на наклонной плоскости, возвращается за его скатившимся вниз собратом, подхватывает кончиком веника….

Легкий ветерок из открытых дверей мантапа трогает оставленный ею ранее на полдороги листочек, и он…

Медитативный танец с листиками продолжался бы, наверно, вечность, если бы на двадцатом или тридцатом заходе к девушке не подошла ее подружка.

Она подняла листики и положила в ведерко с мусором.

Жаль, красивое было зрелище.

3. Миг и вечность

Каждый раз, присутствуя на пуджах9, я поражаюсь тому, с какой тщательностью, с каким вниманием взрослые люди относятся к, казалось бы, детским забавам.

Пуджа подходит к концу. Минут через двадцать все покинут Ягнашала мантап, а Гуруджи весь ушел в процесс украшения алтаря: распрямляет лепестки лотоса, обвивает размещенные на алтаре предметы гирляндами цветов. Он на 100% погружен в то, что делает. Но кому, как не ему, знать, что все это временно, что все цветы спустя каких-то полчаса будут брошены обратно в корзины?

Красота на миг… Божественное в ней не нуждается. Божественное в своей полноте уже имеет все.

Красота на миг… Для кого она?

И тут же приходит ответ – для нас самих. Миг и вечность соединяются там, где 100% внимания направлены на созидание прекрасного. «Ничего нет за пределами настоящего момента. Даже будущее и прошлое находятся в настоящем моменте» (Шри Шри Рави Шанкар). Независимо от того, будет это прекрасное в материальном мире существовать секунду или столетия, слившись с ним в миге настоящего, человек соединяется с Богом.

Поэтому, наверное, здесь, в ашраме, так много вокруг счастливых, светлых лиц. А в небе по вечерам летают ангелы.

4. Нади-шодхана пранаяма10

В переполненном Яагнашала мантапе, среди тысяч паломников, приехавших в Ашрам со всех уголков мира, на стульчике для медитации сидит мужчина лет сорока. На покрытом мистрой полу позади стула аккуратно сложены: бутылка с водой, бейджик-пропуск и портмоне с выглядывающими наружу стодолларовыми купюрами.

Мальчики в алтарной части начинают речитативом петь мантры.

Мужчина закрывает глаза, складывает большой и указательный пальцы левой руки в чин-мудре, правую ладонь подносит ко лбу и уносится вместе со звуками мантр за пределы этого мира, оставляя в нем все прошлое, бутылочку с водой, бейджик-пропуск, портмоне с выглядывающими наружу стодолларовыми купюрами…

Ведь это все такие мелочи! Не правда ли?

Ловлю себя на мысли, что, к сожалению, мне самому еще расти и расти до такого безграничного доверия к окружающему миру. А без доверия возможно ли в нем счастье?

5. Тихий уголок

На сатсанге11 вечером в Яагнашала мантапе я хотел немного помедитировать под звуки баджан и отделился от интернациональной группы, облюбовав место в относительно свободной части мантапа – с правой стороны от алтарной части, там, где во время проведения хом12 обычно размещаются те, кто заказывают санкальпы13.

Рядом со мной оказался высокий улыбчивый паренек из России – Сергей. Он первый вскакивал со своего места при ускорении ритма баджан, приветственно хлопал ладонью по плечам всех присоединявшихся к танцу индийцев и довольно быстро стал неформальным лидером нашего уголка. Его неуемная энергия, открытость привлекли в наш уголок еще с полсотни таких же энтузиастов.

Я поймал себя на мысли, что среди «своих» в интернациональной группе медитировать было бы удобнее, и вдруг увидел, что Сергей организовывает в нашем уголке нечто вроде «паровозика». Высоко взметнув руки вверх, он зигзагами передвигался среди танцующих, призывая всех присоединяться.

Позади Сергея, положив руки на его плечи, мелкими шажками семенила невысокая черноволосая китаянка, за ней человек пятнадцать индийцев. Внимая призывам «машиниста», количество «вагончиков» стремительно нарастало.

Когда все желающие присоединились к «паровозику», Сергей направил состав к центральной части мантапа.

Наш уголок неожиданно снова стал самым спокойным местом.

Мысленно послав благодарность Сергею, я сел на полу в позе лотоса.

Где-то вдалеке послышалось призывное «Ту-ту-у-у-у…».

«Ганеша шаранам, Ганеша шаранам», – раздалось в ответ из динамиков.

Я закрыл глаза и уже почти стал Ганешей, когда вдруг почувствовал, как многочисленные колени, сари, пенджаби касаются моих плеч, затылка… Кто-то, теряя равновесие, оперся ладонью о мою голову.

С трудом распрямляя стопы, я встал, поднял руки вверх и медленно открыл глаза.

В Питере, в вагоне метро в час пик было чуть-чуть свободнее. Метрах в десяти от меня из толпы выглядывало улыбающееся лицо Сергея. Ах, вот в чем дело! Человек двести он увел за собой в центр, там к «паровозику» прицепилось еще пятьсот «вагончиков», и теперь все они здесь, в нашем «тихом уголке».

Моего мизинца коснулись пальцы китаянки, к другой руке потянулась рука индийца.

«Ганеша шаранам, Ганеша шаранам».

Весь зал, став единым целым, закачался в такт баджане.

Я снова закрыл глаза – оказывается, можно медитировать не только в позе лотоса.

Сатсанг набирал силу.

6. Продавец соков

Во второй день Наваратри14 рядом со зданием столовой стали продавать соки, выжатые из свежих фруктов.

За соками выстроилась очередь – человек пятнадцать.

Вдруг со стороны ворот, отделяющих территорию столовой от улицы, послышались восторженные возгласы индусов: «Гуруджи! Гуруджи! Гуруджи!»

Продавец соков, индиец в белом пенджаби, молодой парень лет двадцати, забыв про свой товар, про покупателей, вскочил ногами на лежавший рядом с прилавком пустой ящик из-под яблок и вытянул шею, пытаясь разглядеть в толпе Мастера. Видимо, это ему удалось. Потому что секунду спустя он перепрыгнул через стойку.

Полученные от клиента рупии упали из разжавшегося кулака на прилавок.

«Гуруджи! Гуруджи!» – ликуя закричал паренек, метнулся сначала влево, потом вправо и смешался с толпой, обступившей входящего на территорию столовой Шри Шри Рави Шанкара.

Я не знаю, когда он вернулся, что стало с оставленной без присмотра кассой, товаром.

А впрочем, что с ними могло статься?

7. Нтаса и Ямини

Наташа облюбовала для себя место на сатсанге в наиболее оживленной части Яагнашала мантапа, там, где в основном собирается местное население. Она принесла с собой массу различных сладостей, игрушек и довольно скоро раздала все эти сокровища обступившим ее детям, сразу став их всеобщей любимицей.

Какое-то время они крутились вокруг нее, одаряя улыбками, с обожанием прикасаясь руками и даже щечками к ее нежному шелковому сари. Потом часть детей вернулась к родителям, а наиболее шустрые забрались на массивные опорные конструкции, чтобы с высоты наблюдать за всем происходящим в зале.

Среди «шустрых» была и смуглая до черноты пятилетняя Ямини в расшитом бисером розовом платьице.

Температура сатсанга нарастала. В какой-то момент Наташа вдруг распустила свои белокурые волосы и закружилась в танце.

И тут сверху раздался пронзительный детский крик: – Нтаса! Нтаса!

Наташа поняла, что это зовут ее, запрокинула голову вверх и увидела тянущиеся к ней детские ручки. Ямини тоже хотела танцевать, но умудрившись забраться на самую высокую балку конструкции, уже не могла самостоятельно спуститься вниз. Она что-то быстро с жаром говорила Наташе на своем языке, но лучше всяких слов за нее говорили ее выразительные умоляющие глаза и крупные слезы, градом катившиеся по смуглым щечкам.

Наташа беспомощно оглянулась по сторонам – в шелковом тонком сари карабкаться за девочкой вверх по металлическим конструкциям она не могла, но эти глаза, эти слезы…

Положение спасли два паренька индийца. Один взметнулся вверх по наклонной балке, осторожно взял Ямини под мышки и, свесившись головой вниз, протянул ее вниз своему напарнику. Тот подхватил и бережно поставил девочку перед Наташей.

– Нтаса… – произнесла Ямини, с восхищением и мольбой глядя в глаза своего кумира.

Наташа нагнулась, крепко обняла девочку, прижалась щекой к ее щеке. Потом, выпрямившись, погладила по темным волосам и протянула ей обе руки.

Ямини с восторгом вложила в них свои маленькие ладошки. Слезы моментально высохли, лицо засияло улыбкой.

Взявшись крепко за руки, кружась и раскачиваясь в такт музыке, они смешались с разноцветной толпой танцующих и поющих индусов.

Рассказы

Гудок

(полусны)

I

До отправления поезда оставались считанные минуты. Понкин быстрыми шагами пересек по диагонали привокзальную площадь, взбежал по лесенке на перрон, на секунду остановился перед мусорной урной, сделал пару быстрых затяжек, поперхнулся дымом и уже собирался швырнуть недокуренную сигарету в урну, как вдруг услышал:

– Не торопись, касатик, оставь покурить.

Тотчас вслед за голосом откуда-то из толпы отъезжающих материализовалась невысокого роста, но весьма пышнотелая цыганка.

Понкин сделал ей шаг навстречу и протянул окурок.

– Спасибо, дорогой, – гортанно поблагодарила женщина, поднося чинарик к губам. – Ты такой добрый. Доброта в наше время редкостью стала. Давай я тебе бесплатно погадаю. Век благодарить цыганку будешь…

– Некогда, некогда… На поезд опаздываю, – заторопился Понкин, норовя проскользнуть мимо непрошенной благодетельницы.

– Какое «опаздываю», касатик, разуй глаза: еще двадцать минут до отхода, а ты почти перед вагоном стоишь.

Понкин поднял голову вверх, обернулся в сторону висящих у входа на перрон часов.

Они показывали без пятнадцати одиннадцать. До отхода поезда, действительно, оставалось двадцать минут.

«Чертовщина какая-то», – подумал он, но потом сообразил, что, скорее всего, в троллейбусе, когда смотрел на часы, перепутал минутную стрелку с часовой. Такое и раньше с ним случалось.

– Давай, касатик, ручку. Все, что было, все, что будет, – ничего не утаю, – теребила его гадалка за рукав плаща.

– Не верю я гаданиям. Не верю, – Понкин потянул руку к себе, стараясь освободиться от прилипчивой женщины, но та послушно, вслед за рукой, потянулась к Понкину, встала вплотную, почти упираясь в него своим огромным животом и запричитала:

– Ой ли «не верю», ой ли «не верю»…

– Не верю, и все тут, – оборвал Понкин ее причитания.

– Что-ж, насильно милой не будешь, – меняя тон, уступила ему цыганка и, сделав страдальческое лицо, попросила: – Дай ребеночку две копейки по телефону позвонить. У его сестры жар, совсем девочке плохо, врача вызывать надо.

Невесть откуда рядом с ними вдруг материализовался чумазый пацаненок в рваных на босу ногу сандалиях и, хлюпая носом, просительно вытянул ладонь.

Понкин раздраженно достал портмоне (Ох, не надо было ему этого делать!), порывшись, нашел две копейки и протянул их мальчишке.

Пацаненок так же внезапно, как появился, так же и пропал с зажатой в кулак двушкой – будто языком его слизали.

– Вот спасибо, касатик, вот спасибо. Ах, какие у тебя интересные линии! – затараторила гадалка, перехватывая руку Понкина. – Судьба тебя, касатик, ждет необычная!

Он легонько попытался высвободить ладонь, но цыганка мягко удержала ее и заговорила еще быстрее:

– Что ты, что ты! Никак боишься чего – не надо мне твоих денег, бесплатно гадаю. Ах, вижу: поманит тебя скоро за собой женщина неземной красоты. Коль откликнешься, то все, о чем мечтать будешь, получишь сполна. Богатым станешь…

– Да уж куда мне…

– Что ты, касатик, разве тот богат, у кого деньги? Богат тот, кому желать больше нечего…

– Я опаздываю на поезд…

– А женщина будет такая, что другой не сыскать. Даже и смотреть после нее на других не захочешь. Все с ней забудешь и все иметь будешь сполна. Не будет у тебя ни суеты, ни забот, ни страданий…

Понкин снова попытался высвободить руку.

– Все, касатик, пару слов только еще и скажу, – успокоила его гадалка, – положи на ладонь бумажку, чтобы закрепить сказанное.

Порывшись в карманах брюк, Понкин протянул ей затерявшийся в складках ткани трамвайный билет.

– Нет, нет. Для гадания нужна денежка. Только для гадания.

Он в досаде снова открыл портмоне и достал из него рубль.

– Доставай красненькую, касатик, вон она у тебя сбоку выглядывает. Вернее будет, а мне самой от тебя ничего не надо – и так с лихвой все, что хотела, получила.

Понкин послушно положил себе на ладонь десять рублей.

Цыганка что-то пошептала над червонцем и резко дунула.

Десятка исчезла.

– А, гори все синим пламенем! Ни тебе, ни мне, касатик. Можешь забыть все, что я наговорила. Время придет – само все всплывет в голове и в сердце. Одно запомни – выбор всегда за тобой. Да беги скорей, а то поезд уйдет.

Понкин был шокирован той артистичностью, с которой у него выманили деньги, но качать свои права было поздно – вагон уже медленно начал ползти вдоль перрона.

Прощай, червонец…

II

Начавшийся со сплошных неудач день заканчивался. Расшвыривая по сторонам тьму ночи, тепловоз тянул за собой ядовито-зеленую ленту вагонов. Понкину не спалось. Мимо вагонного окна с шумом пролетели арки железнодорожного моста, потом со звоном выскочил шлагбаум, мелькнул желтый огонек обходчика, и тут же, убегая назад, все поглотилось мглой.

Понкину редко приходилось ездить поездом на большие расстояния, и теперь он чувствовал себя неуютно в переполненном плацкарте. Бесконечное покачивание вагона, стук колес, хлопки тамбурных дверей, перешептывание пассажиров в соседнем купе – все действовало раздражающе. Спать было невозможно. Лежа на верхней полке, он ворочался с боку на бок, но так и не мог найти удобного для тела положения. Наконец, изрядно намучившись, удалось сомкнуть отяжелевшие веки и зависнуть где-то посередине между сном и явью.

В голове замельтешили чьи-то лица, обрывки разговоров… Причудливо переплетаясь, они ткали ковер полуснов.

Вот он в вестибюле института просит у заведующего перенести отпуск с августа на июль так, чтобы совпало с отпуском жены. В разговор вмешивается главный инженер и до хрипоты в горле доказывает, что в вагоне-ресторане курица недоваренная. Заведующий начинает кричать, что это система во всем виновата.

Рядом с ними какой-то голос убеждает:

– Нет, вы все меня не уважаете!

Понкин открыл глаза.

– Тише ты, тише. Все тебя уважают. Видишь, люди спят? – успокаивали в другом конце вагона разбушевавшегося пассажира.

Хлопнула дверь тамбура, пьяного буяна куда-то увели.

В соседнем купе снова зашептались о курице.

Понкин перевернулся на спину.

Как же все вокруг мерзко и отвратно – и этот поезд, и вся эта командировка. Ладно б еще куда поближе к цивилизации направили, а то в захолустный Н-ск. И ведь не открутиться было. Плевать им на человека со всеми его проблемами, потребностями, желаниями. Плевать, что у него трое детей и с женой не все ясно – без конца какие-то недомолвки, секреты.

Образы детей и Маши незаметно оттеснили в сторону мысли о работе. Вот они всей вместе в выходной день собрались в гостиной. Двое старших сидят друг напротив друга за шахматной доской, а младшую, Иришку, жена учит играть на пианино. Ее пальцы мягко бегают по клавишам.

И как это раньше его могли раздражать этюды Черни? Сейчас они звучали приглушенно и мягко. Понкин обрадовался было, что окутываясь теплой истомой, тело наконец погружается в блаженную невесомость сна. Но тотчас откуда-то издалека, гиперболически расширяясь, к самому его уху придвинулись толстые мясистые губы Матвеева и зашептали:

«Твоя жена опять возле метро с Киндиновым разговаривала. Веселые такие, улыбаются оба…»

И сразу, заслонив Матвеева, среди сутолоки метро появилась Маша. Но это была уже не та Маша, которая разучивала с Иришкой этюды. Маша в метро не улыбалась, как та, домашняя. Эта Маша была злая и развратная. Обхватив обеими руками голову Киндинова, она страстно целовала его глаза, лоб, губы… Ее разгоряченное тело плотно прижималось к широкой груди, бедрам этого заплывшего жиром наглеца.

«Она моя! Моя!» – пытался исторгнуть из горла крик Понкин, но ни язык, ни губы его не слушались.

Он напряг все силы, чтобы оттолкнуть Киндинова от жены, но налитые свинцом руки предательски отказывались повиноваться хозяину.

Маша и ее любовник не замечали его, не замечали толпы снующих вокруг людей, все теснее и теснее прижимаясь друг к другу.

Слезы жалости к самому себе, одинокому, обманутому, беспомощному покатились по щекам.

– Как же это? Как? Как? – спрашивал он трясущимися губами не то у Маши, не то у самого себя.

– Как? Как? Как? – перестукивали колеса поезда.

Понкин открыл глаза и некоторое время, не отдавая себе отчета в том, где он и что с ним, ошеломленно вглядывался в зеленоватый сумрак вагона, различая вдали, перед самым выходом в тамбур, неясные силуэты Маши и страстно целующего ее ненавистного Киндинова.

– Нет, нет, это никак невозможно: трое детей, да и возраст у Маши уже за сорок. Не сорок ли два в августе будет?

Остатки сна окончательно рассеялись. Он принялся логически доказывать самому себе, что Маша совсем не такая, как ее подруги. Но перед глазами снова и снова вставала увиденная во сне картина, и ничто на свете, никакие логические построения не могли оторвать Машу от Киндинова.

Тогда он попытался разрешить возникший душевный дискомфорт по-другому. «Собственно говоря, не все ли равно, как она там себя ведет, с кем обнимается. Мы всегда жили каждый сам по себе. Да, научились избегать ссор, научились терпеть друг друга. Но это еще не любовь! Настоящей любви, так, чтобы радость и боль одного были радостью и болью другого, пожалуй, никогда и не было».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Природа, Бог, Высший разум, Христос, Аллах, Иегова, Брахма – дело не в том, как называть, а в понимании того, что стоит за именем или названием.

2

«Намасте» – приветствие и прощание в Индии, произошло от слов «намах» – поклон, «те» – тебе. Намасте как жест представляет собой соединение двух ладоней перед собой. В широком смысле означает: «Божественное во мне приветствует и соединяется с божественным в тебе».

3

Шри Шри Рави Шанкар (последователи также называют его Гуруджи) – основатель и руководитель международного фонда «Искусство жизни», обладатель множества международных наград, почетный доктор, профессор ряда университетов. Активно участвует в миротворческих процессах в горячих точках планеты. В межрелигиозных диалогах на высшем уровне поднимает вопросы искоренения гендерного неравноправия, кастовости и дискриминации. «Весь мир – одна семья, – утверждает Гуруджи. – Разнообразие языков, религий, национальностей – наше общее богатство, а не повод для раздоров». Практическим выражением этого послания стали организуемые фондом «Искусство жизни» фестивали культур народов мира. На последнем таком фестивале в 2016 году собралось более 3,5 миллионов человек из 154 стран мира. Прямая телевизионная трансляции из Дели осуществлялась в 185 странах.