Девичья гора. Роман

– А вот говорят, старец ходит по России. И признают за тем старцем самого покойного императора, Александра Павловича, – говорил Воецкий, коллежский асессор, имения которого находились за Уфой, близ Степановки.

– Ох, уж эти самозванцы! – ответил со вздохом Андрей Степанович – Нет на них князя Пожарского с Козьмою Мининым!

– Не скажите, сударь – возразил Воецкий. – Этот не сам себя называет, а народ признаёт! Чуете разницу? Ходит, говорят, по Руси, да житьё народное наблюдает, дожидаясь своего часа, чтобы открыться.

– Как это похоже на наш народ. – сказал Юрьев, бывший глава уголовной палаты губернии. – Вечно выдумывает себе доброго царя-батюшку, да потом бунтует, проливая кровь и виноватого и невинного. Один Емелька Пугачёв сколько народу погубил!

– Ах, милостивый государь, – поддержал Юрьева Левашов, тоже прибывший в Уфу на зиму. – народ русский таков! Молчит себе, молчит, а потом хвать топор!

– А я вам больше доложу, – прошептал Воецкий таинственным голосом, хватаясь за ручки кресла, – Говорят, – тут он оглянулся, нет ли поблизости посторонних, и убедившись, что с соседних столов за ними не наблюдают и не могут расслышать, продолжил, – говорят, что Александр Павлович, царство ему небесное, не помер вовсе, а решил замолить грех отцеубийства, а потому и пошел в странники – отшельники. И имя себе взял Федор Кузьмич. Сказывал нынче ротмистр один, что квартировал у нас, что сам император Николай Павлович соизволил иметь с ним беседу.

– Это уж Вы, любезный Николай Григорьевич, преувеличиваете. Ни в жизнь не поверю, чтобы император российский со старцем-побирушкой беседы вёл. О чём, дозвольте мне спросить, они могут беседы беседовать? – снисходительно проговорил Андрей Степанович.

– Видно есть о чём, коли слухи такие ходят, – твердил своё коллежский асессор. – не на пустом же месте, право слово, разговор пошёл.

– Ах, голубчик, – произнёс Андрей Степанович, – разговоры и мы разговариваем, но не всякий разговор есть правда. Пустое это всё, помяните мое слово.

– Это, сударь, право Ваше, за правду ли сей разговор принять, либо же позабыть о нём.

Андрей Степанович кинул карты на стол, поправил мундир и громко, так, что с соседних столов повернулись в их сторону, произнёс:

– Я офицер русской армии и не смею рассуждать! Будет циркуляр об этом старце, тогда и почту за честь почитать его как отца родного. А пока и разговаривать о нём не желаю!

– А что это Вы, Андрей Степанович всполошились? – ехидным голосом спросил Воецкий. – Уж не потому ли, что дочь Ваша с заговрщиком любезничает?

– Что Вы сказали, сударь? – взревел Андрей Степанович. За соседними столиками уже все оставили карты и с интересом наблюдали, пытаясь понять, отчего так кипятятся старики. Андрей Степанович стоял на ногах, схватившись за спинку кресла. Его бледное старческое лицо налилось кровью и противоестественно смотрелось в сочетании с бледностью кистей рук, с которых он уже снимал перчатки.

– А что мне объясняться? Сами спросите у дочери своей, Катерины Андреевны… – говорил Николай Григорьевич.

– Сударь, или Вы сей же час, сей же миг, объясните Ваши слова, либо же я брошу перчатку. – с этими словами Андрей Степанович сжал перчатку в правой руке, уставив взгляд на Воецкого.

– Ах, увольте, Андрей Степанович, какие из нас дуэлянты. Мы же с Вами и пистолет в руке не удержим, не то чтобы произвести выстрел, а Вы перчаткою бросаться вздумали. А ежели хотите объяснений, то пожалуйте, гляньте сами, вон Ваша Катерина Андреевна, – Воецкий кивнул головой в сторону танцующих, – танцует с кавалером. А кавалер никто иной, как Александр Фок, отставленный со службы прапорщиком. Тот самый, что стоял на Сенатской площади в декабре восемьсот двадцать пятого года и сейчас находящийся под надзором полиции.

Андрей Степанович в единый миг почернел лицом и схватившись за грудь, упал на стул.

*

– Извольте объясниться, сударыня, что это всё значит? – Андрей Степанович был вне себя от гнева, но говорил ровным и спокойным тоном, не показывая ни единым словом, ни интонацией своё душевное состояние.

– Что, папенька? Что я должна объяснить? – пролепетала Катерина.

– Извольте объяснить мне, как Вы, моя дочь, посмели приблизиться к этому человеку? Этому изменщику и заговорщику?

– О ком Вы говорите, папенька? – всё таким же тихим голосом произнесла Екатерина Андреевна.

– Я говорю о Вашем вчерашнем кавалере, о Фоке! – начиная закипать, – Или тебе не было известно, что он состоял в заговоре против нашего императора Николая Павловича?

Катерина потупила голову и уставилась в пол. Ей было известно, что Александр Фок, внук генерала Миллера, был блистательным гвардейским офицером и служил в Измайловском полку в чине подпоручика в Петербурге. Но, декабрьское происшествие восемьсот двадцать пятого года наложили крест на его стремительном восхождении по карьерной лестнице. Уличенный в связях с бунтовщиками, он был лишен офицерского звания и сослан рядовым солдатом на кавказскую войну. Однако и на Кавказе продолжал вольнодумствовать. И даже был привлечён к следствию за распространение среди офицеров и солдат книг с сомнительным содержанием. Следствие же не установило его причастность к распространению книг, но рапорт на имя императора был направлен. Пока шёл рапорт до столицы, пришёл указ о производстве его в чин прапорщика. В чине же прапорщика был отправлен в отставку, после того, как рапорт о следствии дошёл до стола нужных людей..

А Екатерине он был представлен по случаю проведения бала в доме Глуховых, богатая помещичья усадьба которых располагалось в двадцати верстах от Уфы, в селе Шемяк. Этот немолодой уже офицер понравился Екатерине Андреевне с первого взгляда. Не было в нем заносчивости и напускной важности отпрысков аристократических семей высшего света, к которому он принадлежал. Он приходился потомком Александру Борисовичу Фоку, сподвижнику Петра Великого и был в родстве с князьями и графами и не нуждался ни в деньгах ни в связях. Александр превосходно держался на балах, изумительно танцуя и интересно излагал различные случаи из войны на Кавказе. Тем и взял Александр сердце молодой барышни, только-только вышедшей в свет.

– Стало быть, известно. – заключил Андрей Степанович. Он повернулся было к Анне Петровне лицом, но услышал тихий шепот дочери.

– Я люблю его, папенька!

– Любовь? – спросил Андрей Степанович – Что есть любовь?! А я скажу Вам, что нет никакой любви. Есть только животные чувства, возведенные в превосходную степень всяческими писаками романов для таких, как Вы, барышень и для томных воздыханий! У человека же есть только разум и он обязан следовать лишь его повелениям. И разум мой говорит мне, что нет места в нашем доме вольнодумцам! – Андрей Степанович севший было в кресло, встал и продолжил:

– Нет, этого допустить никак не возможно! Это какая нелепость! Любовь… – Андрей Степанович в сильном возбуждении фыркнул. – Так, – Андрей Степанович повернулся к супруге, и, пройдя несколько шагов своей старческой походкой к ней, сказал, – матушка, мы никак не можем позволить этому бунтовщику проникнуть в наш дом. Будь он сто крат внуком генерала и храбрым офицером, но пойдя против императора и своего сословия, он сам поставил себя вне нашего общества. Потому, не мешкая, завтра по-утру мы отправляем Катеньку в Степановку. Пусть там посидит в имении да понаберется ума-разума.

*

Александр Фок был в сильном недоумении, не приметив среди присутствующих на балу у Аничковых Екатерины Топорниной. Он подождал её некоторое время стоя в парадной и поняв, что её не будет на балу, пошёл в курительную комнату. У него пропала всякая охота танцевать и веселиться в её отсутствие.

Курительная комната, расположенная в самом дальнем углу дома, прилегая к флигелю, где проживала дворня. Достав кисет он набил трубку табаком, взял трубку в рот и запалив спичку, закурил. «Куда могла запропаститься Катенька? Не приболела ли?» – вились в голове у отставного прапорщика тревожные мысли.

Александр, молодой человек, тридцати лет от роду, без ума влюбился в дочь подполковника Топорнина. Его бурная молодость, прошедшая в столице, а затем ссылка на Кавказ оставили мало места для любви. Он даже стал считать, что загрубел душой и ничто не способно пробудить в нём пылкие чувства.

Но эта девушка своей провинциальной непринужденностью и естественной чистотой души разительно отличалась от жеманных красавиц Петербурга и горячих восточных красавиц. Её ласковый взор, нежный говор и скромная улыбка выворачивали его нутро наизнанку. Волнение, охватывающее его при виде её, заставляло его сердце биться так, что казалось оно в сей миг разорвёт грудину, вырвется наружу и трепыхаясь в судорогах, само поползёт к ней, обливаясь кровью. Александр не знал, что чувствовала эта девушка к нему, покрытому ранами от сабельных ударов горцев, отставному офицеру. Но сам он был уверен в одном, что без неё вся его жизнь теряет всяческий смысл. Тем более теперь, когда он стал не нужен на службе Государю и Отечеству.

Докурив трубку Александр притушил её и вытряхнул пепел из неё в специально оборудованную урну, которая была выделана из целого куска мраморного камня и высотой была по пояс стоящему в рост человеку и изящно держалась на тоненькой ножке. Выходя из комнаты он столкнулся с молодым Аничковым, который был вхож в дом Топорниных. Обрадовавшись подвернувшемуся случаю, Фок решил узнать о Катерине от него.

– Честь имею представиться, Александр Фок, прапорщик Линейного батальона Оренбургского полка в отставке. – представился он Аничкову.

– Чем обязан, сударь? – несколько удивившись столь развязной манере общения, спросил молодой князь.

– Буду с Вами откровенен, милостивый государь, но я хотел узнать от Вас, отчего на балу отсутствует Екатерина Топорнина.

– Постой, – воскликнул Аничков, – так Вы и есть тот самый Фок, из-за воздыханий которого Андрей Степанович и сослал Екатерину Андреевну в имение, лишив нас удовольствия лицезреть на её красоту? – молодой человек рассмеялся и протянув руку, представился сам, а затем, пожав руку Александру предложить покурить вместе. Александр хотел было отказаться, но не решился нанести обиду своей неучтивостью этому молодому человеку, который открыл ему тайну исчезновения Екатерины. Поэтому он прошёл с ним вновь в курительную комнату и выкурил с ним ещё одну трубку. После завершения пустой светской беседы, он стремительно покинул бал.

*

Екатерина Андреевнеа скучая, бродила по пустым комнатам усадьбы, погрузившись в грустные воспоминания. Она, молодая, даже ещё юная, девушка влюбилась. Влюбилась, как это случается с каждым человеком, когда наступает пора перейти тот тонкий, незримый рубеж, который разделяет несмышленое дитя от человека, способного нести ответ за свои поступки, стало быть, взрослого человека.

Ей было совершенно безразлично, что говорят в свете про этого, как ей казалось, побитого жизнью человека, который через страдания и лишения смог сберечь свои принципы и веру. При этом для Екатерины очень важным представлялось именно то обстоятельство, что он, Александр, имеет принципы, дающие его жизни некий смысл и направление. А в чём же был смысл самих принципов и был ли он в них вообще она не задумывалась. Созданный её живым и ничем незамутненным воображением образ страждущего за благое дело человека был настолько притягательным, что теперь она жила только этим образом в сердце.

Неожиданно появившаяся тень, появившаяся из-за угла, заставила её замедлить шаг. Она успела сделать ещё пару шагов, как крестьянка-прислужница появилась вслед за своей длинной тенью, обычной для этого времени дня.

– Доброе утро, сударыня, – поприветствовала хозяйскую дочь прислужница и, попыталась сделать реверанс, как обучала их гувернантка, но это получилось крайне неуклюже.

– Благодарю, – ответила ей Екатерина. – И тебе тоже доброго дня, дай Бог! – при этом, она мечтательно посмотрела куда-то вдаль что-то проговорив про себя а затем быстро перекрестилась, повернувшись в сторону, где стояла церковь.

– А я Вас разыскиваю. – вдруг украдкой прошептала прислужница, словно кто-то за ними приглядывает. А затем подошла к Екатерине и стала поправлять её платье. И в какой-то миг сунула в её руки лист бумаги.

Екатерина удивилась было, но внезапная догадка, судорожно промелькнувшая в её голове, заставила забиться её сердце, отчего заволновалась кровь в жилах и это волнение приятной истомой обволакивало всё её нутро.

– Откуда? – спросила Екатерина, понявшая, что это письмо от её любимого. «Он рядом! Он здесь!» – радостно подумала Екатерина.

– Не ведаю я, сударыня. – потупив взгляд проговорила прислужница. – Мне велено лишь передать Вам.

Екатерина же уже развернула листок и стала с прежним волнением торопливо читать.

«Душа моя, Екатерина Андреевна!

Спешу уведомить Вас, что моё сердце, душа и тело всецело навеки вечные отданы лишь Вам одной и никакие препятствия не остановят меня на пути к Вам. Ежели будет Вам угодно, я, вопреки запретам Вашего батюшки, Андрея Степановича, решусь ворваться в его имение и освободить вас из плена. Ваше слово, Екатерина Андреевна и я не медля буду у Ваших ног!

Ваш покорный слуга, А.»

Читая эти строки у Екатерины Андреевны затряслись руки и на глазах проступили слёзы. Она поднесла листок к губам и со всей нежностью, на какое только способно любящее сердце, поцеловала его. Она прикрыла глаза и не смела оторвать свой поцелуй от листа. Простояв так несколько мгновений, она вдруг вспомнила, что прислужница стоит рядом и от этого смутилась. Ей подумалось, что не следовало бы показывать свои чувства при человеке низшего сословия, однако заметив, что та стоит спиной к ней, успокоилась.

– Постой тут, я сей же миг! – приказала она прислужнице и шурша платьем быстрым шагом направилась в свою часть дома.

Войдя в свою комнату она торопливо подошла к столу и села за него. Затем она достала из выдвижного ящика чернильницу, перо и чистый лист бумаги. Обмакнув перо в чернильнице она стала писать ответ Александру.

*

Получив письмо от свой возлюбленной, Александр обрадовался и озадачился одновременно. Рад был он тому, что его чувства, столь неожиданно проявившиеся в нём, были взаимны. Озадачен же был тем, что Екатерина не приняла или же не поняла его намека на побег и тайное венчание.

«Милостивый Александр Александрович! – писала Екатерина, в своём письме, – Не смею отрицать, что и Вы не безразличны мне. Скажу более. Я готова ждать встречи с Вами хоть до скончания века. Но не смею я перечить отцу своему и маменьке. И говорю Вам, что отец мой хоть и скор на руку, да отходчив. Тешу себя надеждой, что спустя короткое время от простит нас и наши злоключения благополучно завершаться. Навеки Ваша Е. А.»

А Александр же не знал, как возможно добиться прощения Андрея Степановича, который, говорят, слово дал, не пускать в свой дом людей замешанных в происшествии декабря восемьсот двадцать пятого года. А слово дворянина это его честь. А с честью не шутят. Только смерть может быть оправданием для не выполнения слова…

«Какое может быть прощение, если император сам до сих пор не соизволит полицейский надзор надо мною учиненный, снять? – горестно размышлял Александр, – А это подтверждение того, что я есть лицо неблагонадёжное. И всякий, кто посмеет иметь со мною иметь всякое, хоть даже самое малое дело, будет причислен к этому же кругу лиц.»

А мог ли он поступить иначе, тогда, во время декабрьского восстания? Когда он ходил по казармам со своими товарищами и уговаривал солдат выступить вместе с ними против, как они объясняли солдатам, узурпатора, великого князя Николая Павловича. Сам Александр и остальные офицеры-заговорщики были прекрасно осведомлены, что Константин Павлович, следующий по праву престолонаследник, уступил престол своему младшему брату, подписав в его пользу отречение. Но эта некая неопределенность с престолом, возникшая после смерти императора Александра I, дала в руки заговорщикам возможность проявить себя и выступить, обманом вовлекая солдат в свои ряды. Им почти удалось свершить задуманное, но нерешительность заговорщиков, вовремя не арестовавших членов царской семьи, а также их нежелание взять в руки общее руководство восстанием после предательства князя Трубецкого и ещё нескольких основных деятелей заговора, не явившихся на Сенатскую площадь, свело на нет все их усилия. Выстроившиеся в каре солдаты отбили две кавалерийские атаки. Заговорщиками был убит генерал-губернатор Петербурга Милорадович, герой Отечественной войны, который, понадеявшись на свое влияние в гвардии, выехал к ним в одиночку и попытался привести солдат к повиновению. Но картечь артиллерии сделала своё дело, солдаты не выдержали и побежали. Всё было кончено…

Александр и сейчас считал, нет, был уверен, что поступал тогда правильно. Идеи заговорщиков, стремившихся изжить самодержавие и дать волю крестьянам, привлечь широкие слои российского народа к управлению государством, чтобы многие умы могли принять участие в обустройстве России, были близки взглядам самого Александра.

Немного отойдя от тяжелых воспоминаний, Александр перешел в мечтательное состояние души. «Эх, обвенчаться бы мне с любезной Екатериной Андреевной, да поселиться в деревне. Я б жизнь крестьянскую намного лучше нынешней завёл. Установил бы общежитие, как в книжках, чтобы страсть к людскую к имуществу побороть. От того, что ходит среди мужиков ревность к чужому счастью и алчность, все беды и происходят. А когда все равны, у всех единое имущество, тогда и лишнего никому не надо. То что твоё и не твоё вовсе, а общее. И всегда дела вершить сообща.» – как решенное дело, заключил в своих мыслях Александр.

«Однако, как же повстречаться мне с Екатериной Андреевной?» – вновь вернулся к своей прежней мысли Александр…

*

А Екатерина Андреевна томилась в имении, целыми днями напролёт проводя в рукоделии. Услужливые крестьянки обучали её обращению с веретеном и тканями, пяльцами и нитями. По памяти она шила на куске атласной ткани портрет своего возлюбленного. В ясные, морозные дни, когда лучи яркого солнца, падая на снег, отражались от него множеством искринок, ослепляя глаза, она выходила на прогулки. Укутавшись в шаль, она подолгу стояла на крутояре, всматриваясь вдаль, а затем тяжело вздохнув, возвращалась в дом.

В один из дней, под самые рождественские праздники к усадьбе подъехали сани, груженые какими-то деревянными коробами. На санях сидели два человека. Один из них, возница, заросший бородой, с длинными волосами, лохмотьями свисающими из под шапки, которая была нахлобучена по самые глаза, слез с саней и подойдя к кучеру, что-то спросил. Кучер же отвечая, замахал руками и показал на дом. На шум их разговора из конюшни вышли ещё два крестьянина, занимавшихся ремонтом кареты, на которой приехала Екатерина Андреевна.

Сама же Екатерина, стоявшая у окна, заметив дворовых людей, о чем-то оживленно переговаривающихся с возницей, решила выйти и разузнать о причине случившегося, а заодно подышать воздухом. Она быстро накинула на плечи теплую накидку, поданную ей служанкой и вышла на улицу.

– Что приключилось, Евграф? – окликнула она управляющего, который тоже вышедший на шум, стоял среди переговорщиков. Управляющий был недавно куплен Андреем Степановичем у своих родственников из Симбирской губернии и отличался от прочего крестьянского люда хорошим знанием грамоты и умением ловко управляться цифрами, складывая и отнимая в уме.

– Вот, Екатерина Андреевна, эти люди говорят, что подарок изволили Вам привезти.

– Как есть правда, – подтвердил возница. – Вот те крест! – возница перекрестился и продолжил, – Велено передать на праздник Рождества Христова подарок- говорил возница, сильно окая. – Так и сказано, Екатерине Андреевне.

– Так несите в дом подарок, что же ждешь, Евргаф?

– Его превосходительство Андрей Степанович крепко наказывал никого постороннего не пускать – возразил управляющий.

– Какие же это посторонние, – притворно удивилась Екатерина, догадываясь, от кого мог поступить подарок. – Это же посыльные. Люди, можно сказать состоящие на службе. Их дело передать, что велено да ступать прочь после исполнения. Так, что Евграф, не препятствуй, а лучше пособи перенести подарок в дом. Что там в коробах? – обращаясь к вознце, спросила Екатерина.

– Откель мне знать, барышня? – удивленно спросил возница. – Моё дело привезти.

– В коробах находится фортепиано, – подал голос второй человек, до этого молчаливо сидевший на санях и наблюдавший за происходящим. Он был довольно прилично одет и из под верхнего отворота шинели гражданского чина, поверх которого был накинут тулуп, черный торчал галстук-бабочка. – Я же учитель музыке и обязан оказать помощь в настройке инструмента и дать несколько уроков по пользованию им. Если будет дозволено, то прошу именовать меня Иохимом, как изволили прозвать меня господа.

– А чьих будешь? – спросила Екатерина Андреевна.

– Холоп Аничковых, сударыня, – отозвался музыкант.

– Аничковых? – теперь уже действительно удивилась Екатерина Андреевна. Ожидавшая иного ответа, она сейчас была обзадачена. Догадка, которая было окрылила её, оказавшись ложной, заставила её вновь принять безучастное выражение лица и былой интерес к подарку улетучился, как предрассветный туман. Она посмотрела на людей, стоявших и ждавших её решения и со вздохом произнесла – Несите уж, коли привезли.

Она повернулась и пошла обратно в дом. Поднимаясь по лестнице она всё же остановилась и решила посмотреть на инструмент, который в Европе вытеснил клавикорд и клавесин из модных салонов. У Екатерины же в комнате стоял клавесин, который своим немного резковатым звуком, разрезал вечернюю тишину, когда она садилась музицировать.

Мужики, затащившие тяжеленный короб, кряхтя, остановились у дверей, не решаясь пройти дальше и держали здоровенный короб в руках за приделанные по бокам ручки.

– Куда тащить, Екатерина Андреевна? – послышался из-за спины мужиков, голос управляющего.

– А поставьте прямо в залу. Да смотрите, паркет не по-портьте, бездельники. – нехотя проговорила она и поняв, что установка инструмента займет много времени, сказав управляющему, – Когда будет готово, доложите, а я пока пойду к себе. – стала подниматься по лестнице.

– Ах, Екатерина Андреевна – прозвучал вдруг знакомый голос. Его голос! – Извольте не беспокоиться.

Екатерина резко оглянулась, пытаясь понять, откуда он прозвучал, но внизу были лишь мужики, пыхтя, несущие свою ношу в зал. Она, подумав, что это ей почудилось, держась за поручни, пошла дальше по лестнице.

Она дошла до своей комнаты, и, открыв дверь, посмотрела назад, отчего-то надеясь, что голос был в самом деле, а не был плодом её воображения и что сейчас появиться её воздыхатель. Но коридор был пуст и свет, заливающий его из больших окон, ясно указывал, что даже в потаенных местах не может кого-либо быть. Екатерина вновь обреченно вздохнула и пошла в свои покои.

Зайдя, она подошла к клавесину и указательным пальцем коснулась клавиш. Она задумчиво отстукивала, выбивая из инструмента звуки, которые, появляясь одна за другой и сливаясь в единое, становились мелодией. Так она простояла некоторое время, прислушиваясь к звукам, а затем села за стул для музицирования и принялась играть, пытаясь отринуть грустные мысли прочь.

Но не успела она как следует увлечься игрой, как услышала шаги, шедшего по коридору человека. «Быстро управились.» – успела подумать она и дверь распахнулась. Увидев бородатого мужика, возницу, вместо ожидаемого управляющего, она сильно удивилась.

– Что тебе надобно? – требовательно спросила она.

– Душа моя, Екатерина Андреевна, здравствуй! – неожиданно, милым для сердца юной девицы голосом, ответил мужик.

Екатерина всмотрелась в мужика и увидела шрам на лице, который едва пробивался из-под бороды. Шрам, который, как говорил Александр, появился у него после схватки с горцем, который полоснул его по лицу длинным кинжалом, больше смахивающим на короткий меч. Теперь же этот шрам был знаком для Екатерины, что перед нею стоит её суженный.

– Решились таки, Александр Александрович… – прошептала Екатерина и словно полетела, а не пошла, навстречу Александру, который тоже уже несся к ней.

Влюбленные, подбежав, взялись за руки и зачарованно глядя в глаза друг друга, обнялись. При этом Александр, будучи отродясь высоким и сухопарым человеком, склонился, ссутулившись, над Екатериной, которая на цыпочках тянула руки к лицу любимого.

– А я не признала вас в этом наряде, сударь, – произнесла Екатерина, проведя ладонью по лицу Александра, а затем опустив руку, положила её ему на грудь. Она потрогала бороду и ужаснулась. – Настоящая борода! – и оттолкнувшись от кавалера, отбежала на пару шагов назад и пристально уставилась на Александра.