В. Махотин: спасибо, до свидания! Издание второе

Не раз муссировалась и легенда о том, что он ходил с другом в Китай. Я удивлялась, спрашивала Витю чем же они там питались. Он отвечал:

– Нам китайские женщины давали хлеб и рис.

– А как же вы с ними изъяснялись?

– Жестами.

О паспорте

Паспорт (советский) у Вити был обычный, год рождения – 1946, национальность указана – еврей. А вот военный билет точно был подтерт резинкой в паре мест, в каких – уже не помню.

Наколки

У Вити была наколка, свидетельствующая, что он родился в США, – Made in the USA. На каком месте, написать не могу, неприлично. И сказать не могу.

Спросите у Сергеева.

Хороший понт

Как-то забегает к нам соседка с первого этажа, Галя, завхоз из детсада, и спрашивает: «Виталик, водки нету?» Она Витю почему-то называла Виталиком. Витя бросился на пол, давай смотреть под шкафом и под раскладушкой. А времена были горбачевские – какая там водка, все по талонам. Витя говорит: «Нет, извини, Галя, водки нет». Соседка ушла. Я в недоумении: «Что ты искал, где тут может быть водка?»

Витя улыбается до ушей: «Хороший понт – тоже деньги!»

Витя все мог

Однажды меня обидели: напали средь бела дня на улице, когда я шла за ребенком в садик, настучали по голове, обрызгали газом. Милиция заявление приняла, но дело через месяц закрыла, вроде как никого не нашла, хотя фамилии фигурантов ей были известны. Витя надел как-то черную телогрейку, взял длинную палку, сел в черную машину с компанией лихих ребят и отплатил обидчикам.

Измены

Как-то утром возвращаюсь, переночевав у родителей, на Ирбитскую, потому что в комнате, где гости до утра сидят спать невозможно, и застаю у Вити некую даму, высокого роста. Из кровати его выбирается. Спрашиваю ее: «Что ты тут делаешь?» А она так нагло: «Одеваюсь». Треснула я ей кулаком по голове, благо она наклонилась вроде как чулки подтянуть. Дама обиделась очень: «Ну, – сказала, – спасибо тебе, Витя, за все!» – и дверью хлопнула.

А я, беременная тогда, – давай реветь. Витя туда-сюда бегает, то на лестницу, то в комнату, – нас двоих успокаивать успевает. Что же она там делала, на Ирбитской-стрит, в его кровати? А фиг ее знает! Он как-то объяснился со мной, убедил, а я поверила, – куда деваться. Ситуацию эту Алена Матвеева (ее подружка-то была!) так оценила: «Правильно, Светка. Чувства бывают горячими или холодными. А теплыми – только помои». Видела я девушек на его коленях, это меня огорчало до слез-истерик, а он смеялся.

Еще как-то нарисовалась 16-летняя Ленка Рыжая у него дома, из соседнего квартала. Пришла и живет: пол моет, кушает, на Витином этюднике картинку рисует. День проходит, другой, она не дематериализуется! Я спрашиваю: «Витя, что это за девчонка, как она сюда попала?» Витя отвечает: «Сама пришла, говорит, что жить ей негде, дома у нее конфликт с бабкой, безотцовщина, трудное детство. Как я ее выгоню? Никак не могу».

Ну, думаю, дело трудное, придется резать по живому. Подошла к ней и говорю: «Лена, у нас семья, дуй отсюда. Третий – лишний». Она возмутилась, что-то возражать стала, права качать, но все же вернулась к своей бабушке жить. Спустя какое-то время мы даже подружились, потом пути наши как-то врозь пошли.

Детсад

В надежде получить для Проши путевку в детский садик (по соседству), я устроилась в ЖКО завода автоматики работать художником-оформителем (тоже очень близко от улицы Ирбитской – на Бехтерева). Работаю месяц, работаю два, а путевку все не дают, то ремонт у них, то еще что-то не ладится, младшую группу не открывают. И Вите пришлось три месяца с ребенком дома просидеть. Он с ним и гулять ходил, и кормил его сам, и спать укладывал.

Легенды

А когда ему было некогда, Проше дома на дудочке играл Сергей Григорькин и книжки детские показывал. А когда и Григорькину было некогда, то его на этом боевом посту с дудочкой сменял Игорь Суставов. И тот и другой – из нашего художественного училища. Я об этих нянях узнала совсем недавно! Потом наконец-то дали нам место, и Витя освободился.

Витю воспитательницы любили. Да и Прохора нашего тоже. Они оба были необычными. Прохор чертил планы переустройства садика – вот вам бассейн, вот бар, вот площадка – и ходил обсуждать эти чертежи с заведующей детсадом Альбиной Терентьевной, довольно часто. Как-то раз пришел к ней милиционер насчет какой-то кражи поговорить, а Альбина Терентьевна Прохора для назидания в уголок посадила, чтобы попутно и он воспитывался. Прохор с милиционером разговорился, подружился, уболтал его – тот про кражу и слова не мог вставить. На прощание Проша ему ручку протянул и сказал: «Приходите к нам чаще». На что заведующая отреагировала быстро: «Нет уж, спасибо, чаще не надо!»

Бывало, достанется Проше от старших замечание за бурное поведение, а он им – новый план переустройства садика с бассейном, так и жили. Воспитательница из его группы дипломную работу писала в пединституте на примере Прохора, – одаренный мальчик.

Маленьким Прохор обожал Шарапова из фильма «Место встречи изменить нельзя» и как-то на утреннике сказал, что хочет быть милиционером, когда его спросили кем-будешь-когда вырастешь, на что папа Витя густогусто покраснел (не ожидал от сына такой подставы).

Витя крестил Прохора в 7 лет в Старо-Пышминской церкви у отца Николая. Крестный отец – кузнец А. Лысяков. Возил их туда Женя Ройзман.

В садике все знали, что папа Проши – художник: он ходил на все календарные утренники и детские праздники (мне посещать их было некогда, я училась тогда в УрГУ на искусствоведа). Папу Витю как-то зимой попросили покрасить горки и ледяные скульптуры на детской площадке. Меня, помню, напугала сложность этого задания, а Витя сказал: не волнуйся, за 15 минут сделаем. Взял большую лейку, налил в нее воду с чемто вроде зеленки, а во вторую лейку – что-то розовое (тушь красную, наверное). И этими растворами полил все ледяные сооружения. Скорость меня ошеломила. А воспитательниц результат восхитил, они Витю очень хвалили, хотя, по-моему, это было чистое надувательство. Но ведь не поймешь сразу что же надо народу! Витя понимал.

Быт

Витя не боялся никакой работы и делал ее быстро. И ремонт мог сделать, причем бесплатно, надо ведь помочь другу, и дом перестроить, и суп сварить, и плов приготовить… И пеленки с подгузниками в однойединственной на всю коммуналку раковине стирал, с песнями и с цигаркой в углу рта. Тут тебе и суп кипит, и каша, тут же детское белье на плите булькает, а Витя готовые пеленки уже полощет. Развесит их, пол помоет. Мне говорил: а твоя задача с ребенком водиться и кормить его грудью. До трех лет так и кормила. Проша родился зимой, были сильные холода. Витя из дома меня никуда несколько месяцев не отпускал, лишь на 45 минут в день, погулять с ребенком на руках – и назад. Только раз в неделю, в выходные, разрешал сходить на час к матери помыться (оставался с ребенком посидеть). Я вместо этого садилась в троллейбус, ездила по вечернему заснеженному городу и смотрела в окно, наслаждаясь свободой. Патриархальный быт мне всегда был в тягость. А Витя каждый день говорил: Доля твоя – бабская, родилась в юбке, терпи (чем еще больше укреплял мой назревавший внутренний протест).

…Примерно через полгода после рождения сына Витя вместе с Лешей Денисовым пристроил в коммуналке ванну, довольно большую, привезли ее откудато на санках, трубы приварили и водоотвод сделали. И потом этой ванной 17 лет вся коммуналка пользовалась. До последнего часа не было ей сносу.

Рукастый парень был Витя! Золотые руки. Все мою живопись в рамы оформил. Диплом училищный в предпоследний день помог дописать (мужикабутафора, и получился он из-за этого похожим на прочих махотинских острохарактерных мужиков), а то бы я не успела, точно!

Все мои фотографии, начиная с раннего детства, Витя аккуратно вклеил в новый альбом по порядку и подписал сам (это был мне сюрприз).

Сколотил стеллаж и полку нам с Прошей в новой квартире, куда мы приехали на грузовичке Станции вольных почт, шофером был Игорь Клюев (грузовичок прислал мне Витя). Затем холодильник подарил, кучу книг, альбомы, коврики – всего не перечислишь. Помогал… Вот и Прохора он с детства одевал, покупал ему модные вещи. Прохор, повзрослев, дважды, почти по году, жил с ним – в 11 лет и 14 лет – на Белореченской, а потом на Ирбитской-стрит, когда я замуж выходила, – так мы с Витей решили.

В выходные дни они часто ездили в лес, ходили в музеи и в зоопарк. Витя очень баловал Прохора (по воскресеньям!), закармливал сладким, задаривал подарками. Какой уж тут может быть единый взгляд на воспитание! Но все ж таки они были рядом – Витя и сын, а мне таких встреч мало досталось в детстве, потому как мой отец жил в другом городе. Виделись мы нечасто, и такого вот общения мне не хватало.

Мне в молодости, что проходила на излете социализма (помню андроповщину и как Брежнев умер), тяжело было чувствовать себя в постоянной оппозиции к социуму, хотелось найти единомышленников. Из дома я мечтала удрать и сделала это, когда встретила Витю, с легким сердцем. Но и с его жесткими патриархальными принципами устройства семьи я согласиться не смогла. Я – за свободу-равенство-братство и феминизм (тогда, правда, я слова «феминизм» не слыхивала). Поэтому я с Витей тоже почувствовала себя одинокой, когда наша страсть-любовь прошла и началась обыкновеннейшая семейная жизнь.

Еще эпизод. Где-то за год до внезапной Витиной смерти сын мне говорит:

– А вы живите вместе на Ирбитской. Ты в одной комнате, вместо соседки, а папа – в другой.

– Зачем тебе это? – спрашиваю.

– Хочу, чтобы были у меня все, и папа, и мама.

– Живи сам с ним! Поживи недельку или месяц, раз соскучился. Давай иди – поживи (а он живал с папой).

– Нет, хочу чтоб все мы жили вместе. (Думаю, шутит. Смеюсь.)

Вообще-то я бы еще «помучилась», сейчас. Тогда мне казалось это просто невозможным. А Витина смерть меня просто срубила. Чем дальше, тем все грустнее и грустнее без него.

…Я подспудно ожидала-надеялась, что в старости глубокой, когда здоровья нашего и прыти поубавится и гордости тоже будет поменьше, тогда я приду и сдамся на милость победителя, оставив свои поиски жизненного героического пути (Витя ведь говорил, что он живее всех живых). И будем мы жить, как два старичка гоголевских, душа в душу. Два дружка… С ним дружить можно было.

Любить Витю – сложнее. Очень уж он был свободолюбив и переменчив. И неосторожен в связях. Плюс нерасчетлив в деньгах. И простоты душевной, и наивности, и горячего сердца – всего этого хватало у него.

Школы

Прохор в трех школах поучился и даже коммерческий лицей полгода посещал. Ну мы с ним и намучились! Витя ходил на родительские собрания (иногда – я, иногда – вместе), выслушивал всякие пакости и каждый раз клялся, что ноги его больше там не будет. Потом учеба закончилась, и Прохор пошел в цех – учеником кузнеца к Боре Цыбину. Сказал, что хочет быть пролетарием и работать своими руками.

Changes

Легко Виктор к вещам относился. Ченчи – мены его вещей меня очень удивляли. Быстро – вмиг – от них избавлялся. Я искренне считала, что Витя хитер и расчетлив. Ведь он намного старше меня, почти отец. Его знаменитые обмены – у того взять, сюда толкнуть, тому отдать и т. д. – казались мне результатом тонкого расчета, как у шахматиста, – вперед на сто шагов маэстро прикинул. Никакой логики в его манипуляциях я не видела, но подразумевала (вот она хитрость хитрости, искусство из искусств!).

И, только прочитав в некрологе Андрея Козлова, что это был бескорыстный обмен, импульсивный, экспромтный, простодушный, я вдруг осознала: так оно и было! Именно так! Выводить столь длинные цепочки в уме – голова треснет. Витя не выводил. Действовал легко, вдохновенно, находчиво. Порой себе в убыток.

Принес, помню, Витя мне однажды толстую кипу сажаевских акварелей и гуашей. На каждом листике с картинкой стояла печать: «Сажаев». А жила моя мама с семьей Сажаевых в одном доме, на Боровой, это рукой подать от Ирбитской. Поэтому и кипу рисунков в подарок я восприняла как должное. Что-то мне очень понравилось, чтото – нет… Через полгода Витя забрал охапку листов этих, и больше сажаевских работ я не видела. И только недавно узнала, что, оказывается, Витя подарил их сестрам Чупряковым, а они годами распихивали этих ворон и котов с печатью мастера по всем своим знакомым. А я бы все сохранила! В этом наша с Витей разница. Тогда, в середине 80-х, Сажаев каждый вечер после пробежки, часов так с 11 до 12, а то и до часу ночи, засиживался у нас на Ирбитской-стрит за беседой. А еще Витя сшитые им овчинные шапки продавал в Москве.

Одежку, что подарили ему на 40-летний юбилей дамы, – красивый итальянский костюм цвета пшеницы, черный джемпер и т. п. – Витя всю раздал и остался в своих прежних синих трениках и клетчатой рубашечке. Но и мои подарки он так же быстро кому-то передавал. Например, переносной проигрыватель «Лидер», самое ценное, что у меня было, и дня не продержался у него после вручения. «Где жить, если забарахлимся?» – восклицал Витя. Но старинные вещи и книги не дарил, берег для себя.

Стрижки

«Давай я тебя подстригу, я хорошо это делаю!» – предлагал Витя знакомым девушкам. Кто соглашался – горько сожалел. Ножницы были большие и тупые. Уж точно не для филировки.

…Поддавшись на Витины уговоры, я две недели ходила в платочке. Да что там! Витя и себя не щадил! Стриг – неровно, брутально. По-мужски. Глядя на его парикмахерские безумства, я и сама освоила одну стрижку – под горшок. Надеваешь Вите иль Прохору на голову шапку иль кастрюльку и полукругом подравниваешь волосы, отстригая отросшие хвостики. Получалось – как под пажа. Таким Витя ходил охранять Институт туризма. Но челку он никому не доверял стричь, делал это сам. Даже без зеркала мог. Расчесывался пятерней. Смешно это сейчас. А тогда я ежечасно старалась пригладить, причесать его торчащие волосы, выкинуть куда-нибудь надоевшие синие треники.

Словом, создать интеллигентного, солидного мужчину. Ни фига не получилось. Вите это было не нужно. Шляпу купила серую, она ему не подошла. Так и валялась долго в коридоре, пока комуто не подарилась.

…Мода на разлохмаченные «грязные» панковские волосы, негритянскую молодежную одежду пришла позднее, а Витя предвосхитил ее в 80-е. Дузья его выглядели практически безупречно, носили отглаженные брюки, костюмы, а Вите – все нипочем. На фига итальянские брюки?

У Ваймана

Однажды Витя заболел – почки, камни, etc. Когда его совсем согнуло, он вышел на крыльцо музея, поймал такси и поехал к Владиславу Алексеевичу Вайману. Доктор Вайман – известный в городе врач, он лечит всех художников и даже их родню. Если б не он…

И вот в 14-й больнице (или в 25-й, не знаю точно номер) в палате наблюдается такая картина. Витя стоит в койке на четвереньках и принимает посетителей. Боль переносит стойко, с шутками-прибаутками. Говорит, что когда камни отошли, «я как будто бы родил». Вокруг него дамы с пирогами, соками, я тут, Прохор, моя маманька… И Витя говорит: «Вот что нужно было, чтоб вся семья рядом собралась!»

Так и пролежал 2—3 недели. Кажется, единственный раз в жизни обратился в больницу. Вообще, он докторам не доверял, но Вайман – исключение.

Витя – сторож

…Уже после молокозавода Виктор устроился сторожить Уральский институт туризма. Он обязан был ночевать в здании института. На деле же ночевал дома – на Ирбитской.

А утром частенько опаздывал к «подъему флага». Подбегал к институту – а там в обреченном ожидании директор и сотрудники на лавочке у входа сидят. По тридцать минут и по часу поджидали сторожа. Уволили его. Ясное дело.

Раскоп

Художники Михаил Сажаев и Виктор Махотин в 80-е годы увлекались поиском всевозможных железок, бутылей старых, фото, книг, икон – в домах, оставленных под снос.

Это называлось у них раскоп. И меня пристрастили. После раскопов старые ложки, кочерги, еtс, – они горячо выторговывали друг у друга. Ты мне – ложку, а я тебе – щеколду! Находили редкие вещи, может даже бесценные.

Оба были легки на подъем, мгновенно реагировали на информацию, что в городе сносят старый дом, устремлялись поутру на поиски кладов, получив друг от друга приглашение. Один раз и я с ними на Уральскую побежала. Стою смотрю, а они в подвал занырнули, потом в сарай, потом осмотрели помещения и чердак. Двор тоже обследовали тщательно. Оторвали пару старых медных ручек, накопали в земле по 2—3 предмета. И так же быстро умчались. У Вити была тогда даже специальная карта – сносимых домов.

Позже я и сама ходила на раскоп. У Исети, по улице Малышева… Нашла две квадратные бутылочки и алюминиевую мыльницу. На ней было выцарапано: «1944 год. Дойдем до Берлина!». Витя сказал, что бутылочки эти аптекарские, 19-го века, а мыльницу солдатскую выпросил у меня. Еще я нашла на чердаке двухэтажного дома письма времен Великой Отечественной войны, где они сейчас – и не вспомню. Столько лет прошло. …Такие драгоценности он берег. Мыльница солдатская у него много лет обитала.

Да, раскопы.

Сижу я, значит, на чердаке полуразрушенного дома у моста через Исеть, вся в трухе и в пыли, по лицу пот струится, и раскапываю детским совком дециметр за дециметром земляной слой, что на досках скопился. Мимо идет мой первый учитель из художественной школы №1 Ваня Мосин, вытаращил глаза: «Ты что тут делаешь? Ну и видок у тебя!» Я давай ему объяснять, что такое раскоп и как это здорово. «Забирайся сюда, вместе рыть будем! Клад найдем!» – азарт меня снедает. Он отказался: некогда, мол, очень спешу. И быстро ушел.

После раскопа надо всю одежду стирать, а находки – чистить, отмывать от вековой грязи. У Вити это получалось элегантно – он не измазывался, как я.

А еще знакомые ювелиры в конце 80-х нашли на Шейнкмана, 3, в доме, который носил название «Ласточкино гнездо», клад. Куча бумажных дореволюционных денег была спрятана за обоями, заклеена в цокольном этаже. Там раньше, до революции, был, говорят, дом терпимости, – кто-то кого-то, видно, терпел.

А Витин дом как снесли! Слезы закипают, как вспомнишь все это, – перед бульдозером мародеры прошли по комнатам, что-то искали, замки сломав, – все его открытки старые, записки разбросали, затоптали по полу, все перевернули вверх дном.

Маленький диванчик, шторы – все эти вещи, согретые Витиным теплом, валялись в холодном, разбитом доме. Дочери Витиной плохо стало, когда она это увидела. Чемодан с пластинками пропал еще, Витя любил слушать старые пластинки.

Ушел из жизни хозяин, сломали дом. А накануне, в спешке, рано утром, Илью вывозили, старшего сына – он жил с Витей в этой коммуналке с 17 лет. Жэковцы и сотрудники мэрии сами вещи грузили в машины, омоновцы рядом стояли – никого не пускали. Всех увезли по общагам, а жители упирались, их под руки тащили. А мебель их – на какой-то склад свезли, потому что в общажные комнатки, на одиннадцать квадратных метров, ничего не войдет!

…Бульдозер подъехал вплотную и сразу Витин угол зацепил, стену легко раскрошил. И балкон повалился, и кусок стены, и… Я ушла, чтобы этого не видеть. Иногда едешь на 28-м автобусе, и через окно кажется, что дом стоит. А выйдешь, заглянешь во двор – нет. Нет больше дома, где мы жили.

Велик и подарки

Как-то раз Вите на день рождения подарили большой дорожный велосипед «Урал». Он тут же передарил его мне. Знал, что я мечтаю о велосипеде. Я говорить не могла от счастья. Села в седло там же, в комнате на Ирбитской, а до педалей не достаю ногами. Сергей Казанцев, друг его, сказал, я с тобой поменяюсь на свой «Салют», он пониже будет. Мы поменялись, и я гоняла по дорогам города лет 12, наверное, спасибо Вите и Сереже. (Недавно продала его, своего старого битого друга, за 200 р. перекупщику, хранить в хрущевке – места нет.) А в тот день я уехала-таки на этом «Урале».

Жили мы уже с сыном на улице Советской. Путем долгого обмена квартиры с ЖБИ получила я 1-комнатную хрущевку – родители мне помогли построить кооператив. (Витя помогал переехать и мебель поставить, гвозди прибить. И потом часто, идя на работу в музей, к нам заходил.) А сам остался жить на Ирбитской, пока вновь не женился, на культурологе Неле, но об этом – отдельно.

Еще у меня была мания – битломания. И Витя притаскивал пластинки «Битлз» отовсюду – часто одинаковые, из разных домов, новые или неновые.

Молодец.

В углу комнаты стоял проигрыватель, кажется, «Сириус М» со смешной игольной головкой. Звук – совсем не диджитал, живая музыка. Витя легко и с удовольствием танцевал. Легок был на подъем, – хоть тебе семь-сорок, хоть канкан, хоть что.

Строители

Помню, как-то пришли к нам в дом на Ирбитской два грузина-строителя, звали Витю с собой в бригаду – дом строить в Сибири где-то. Стол накрыли – с вином, зеленью, мясом. Лаваш был, помню, фрукты. Витя быстро сговорился с ними, уже решали когда выезжать, чуть ли не завтра, а потом, часа через два, он сказал: «Сейчас выпьем стоя, за хозяев! (Все встали и выпили.) Спасибо, – до свидания! Направо – шагом марш!»

Грузины одурели от обиды, тот, что помоложе, хотел тут же Витьке морду набить, но старший товарищ его удержал: «Он хозяин, это его право!» Они ушли, оглядываясь. Витя повис на мне, и мы с ним, прогуливаясь, обошли так дважды вокруг дома (дверь у него практически не запиралась, – была всегда открыта). Видимо, он не захотел уезжать от нас. Вернулся домой и заснул. И так громко всхрапывал во сне, что сын от страха начинал реветь, стоя в кроватке, папу не узнавал, ему тогда под восемь месяцев было. Это был единственный случай за всю нашу жизнь двухлетнюю, когда Витя напился.

Витя, не пей

Пить Витя не хотел, водку сливал другим или на пол незаметно выплескивал (показывал мне, как он это делает). Его это дело не увлекало, лет до 42 он был таким вот непьющим. Гости приходили с бутылкой, сами и выпивали. Башня Витю, конечно же, изменила. Привычки изменились за последние годы, что и подорвало, наверное, его здоровье. Башня любого может споить.

Излишества

Спал Витя на полу. Упал и заснул. Диван презирал как мещанское излишество. А я – на раскладушке. (Но потом диван все ж у него появился.)

Чтобы прокормить дите, устроился художником на молокозавод. Приносил много продуктов (дефицит тогда был на молоко, вот Витя и пошел туда работать), но если гости приходили – все раздавал им насильно, и холодильник за час пустел. Хотя все продукты он покупал в заводской лавке за деньги, а не тащил бесплатно.

Картины с моим присутствием

«Портрет рыжей девчонки». Это он меня нарисовал в первый период знакомства, месяца полтора-два мы были знакомы. Позировала я ему в одежде, в бежевой водолазке, а получилось ню. На портрете стоит подпись: 1984.01.02, что означает вторая по счету работа за год, написанная в январе. Из красок у него были тогда краплак, охра и кадмий оранжевый – отсюда такая гамма и рыжие волосы. А перед этим подстриг меня тупыми овечьими ножницами. Картина ушла куда-то с аукциона, хотя вначале была продана другу семьи. Но ее взяли на выставку (святое право экспонирования!), и домой к хозяину она не вернулась. Была продана повторно, о чем сообщила газетка «На смену!». Дескать, любители творчества Махотина поборолись на аукционе за портрет рыжей девчонки.

Всего эту картину Витя продавал трижды и всегда с правом экспонирования. Святое право автора брать картину на выставки (но оно ни в коем разе не подразумевает возможность продавать картину)! Вите никто фэйс не начистил ни разу за такое дело, потому что хозяева картин были люди добрые и художника Махотина любили.

Вторая картина с моим присутствием (она сейчас находится у жены режиссера Арцыбашева в Англии) называется «Коммуналка».

На первом плане Махотин со мной в обнимку, слева – лист с заповедями жизни в коммуналке. А сзади – гости и соседи… Так мы и жили – захватывающе интересно и очень бедно. Деньги быстро исчезали, Витя их не копил, раздать мог, помочь кому-то. Или накупит продуктов и раздаст дня за полтора. Тогда я сердилась, ничего не понимала, да и бедность угнетала.

Эх, Витя, добрая душа.

Ярославщина

Мы отправились по Союзу в путешествие без денег. Витя был инициатор. Я боялась, но поехала. Зайцами – по ж/д. В Москву вроде как. Под старый новый год. Оставили кучу еды на столе, даже мясо и сыр, – все для народа, что на Ирбитской-стрит легко кутить остался и без хозяина… Раньше люди проще общались, чем сейчас. А ключи от комнаты Вити, кажется, у всех были. Комната почти никогда не запиралась (лишь изнутри на шпингалет) – заходи кто хочешь. Где такое еще увидишь? Разве что в деревнях.