Кардонийская петля

– Махим опасен, – закончил Кучирг.

И Абедалоф согласился:

– Вы правы, консул.

– Арестуем его сегодня же, – деловито предложил Селтих.

– Обвинение?

– Государственная измена.

– Доказательства?

– Придумаем.

– Вы помните, чем закончилась прошлая попытка заключить Махима в тюрьму по придуманным доказательствам? – вежливо поинтересовался Арбедалочик.

Кучирг и Селтих помрачнели.

Любимец народа, и этим всё сказано. Махим ворвался в большую политику при помощи профсоюзов, и естественное желание капиталистов убрать нахального выскочку наткнулось на ожесточённое сопротивление: в стачках и забастовках встала вся Приота. Посадив Арбора в тюрьму, тогдашние власти сами открыли ему дорогу в консульское кресло, и Абедалоф не желал повторять ошибку предшественников.

– Как Махим собирается добраться до порта?

– На убинурском скором.

– Отлично. Я отправлю на перехват своих людей, они войдут в поезд и убьют Махима. А журналисты представят его смерть как ещё одно зверство ушерцев.

– Хороший замысел, – протянул Кучирг.

– Других у меня не бывает, – хмыкнул Арбедалочик. – Слово скаута. – Он помолчал и негромко добавил: – Кроме того, я хочу проверить одно подозрение.

– Какое?

– Не важно, – опомнился директор-распорядитель. И наклонился: – Эбни, красавчик, иди ко мне.

Пёсик, успевший наделать дополнительную лужу у письменного стола командующего, послушно потрусил к хозяину.

– Почему бы вашим людям сразу не сесть в поезд? – осведомился Селтих, кисло глядя на полосатую псину.

– Всё должно выглядеть идеально, – объяснил Абедалоф. – Мы организуем свидетелей, которые покажут, что убийцы сели на поезд в месте, наиболее удобном для проникновения ушерских диверсантов. И мы, таким образом, одним ударом убьём двух зайцев: избавимся от Махима и вываляем в грязи ушерцев.

– С Махимом будут телохранители, – сообщил Кучирг. – Не меньше четырёх человек.

– Хоть четверо, хоть сорок, – улыбнулся Арбедалочик, нежно поглаживая саптера. – Моим ребятам всё равно.

* * *

«Нет, не всё равно: двое лучше троих. Трое всё-таки мешают друг другу, частенько не способны разобраться, что делать, каждый торопится урвать побольше, лезет вперёд, и получается бардак… В буквальном смысле слова. А двое – в самый раз».

Орнелла Григ лежала на спине, подложив под голову левую руку, и лениво разглядывала отражённую в зеркале постель: подушки у изголовья, подушки в ногах, одеяло на полу, а его роль играют простыни. Лежащий слева Гленн завернулся с головой, то ли любит тепло, то ли армейская привычка – не важно. Пристроившийся справа Керк прикрыл только чресла, а сам разметался, благо размеры гигантской кровати позволяли, и радостно похрапывал. Керк молодец, гораздо крепче Гленна, последний час отрабатывал в одиночку.

Орнелла улыбнулась.

Проснувшись, она ещё не шевелилась, но, несмотря на это, чувствовала легкую боль внизу. Вчера Гленн с Керком были жесткими, но она сама того хотела, сама выбрала в баре двух крепких жлобов, так что боль была ожидаемой и даже приятной. К ней она стремилась. Вчера она была плохой девочкой, и её долго наказывали, по очереди и одновременно, спереди и сзади, распаляясь всё больше и больше требуя. В какие-то минуты – почти насилуя, доводя до исступления. Три бутылки бедовки выхлебали, как воду, спать завалились почти в пять, но никакого похмелья, никакой усталости… Только немного болит внизу…

Ещё одна улыбка.

«Я не ошиблась».

Вчера Орнелла долго выбирала между «дикарями» и «эстетами», прислушивалась к себе, пытаясь понять, чего ей хочется, побывала в двух притонах, разглядывая кандидатов, вздыхала, размышляла. Красивые, прелестные до беспамятства мальчики, умелые и ласковые, в Линегарте тоже водились. Жеманные и нежные настолько, что даже себя они иногда называли «она», мальчики знали толк в изысканных наслаждениях, изящно смешивая секс с алхимическими зельями, добирались до самой вершины порока и даже сумели пару раз удивить Орнеллу.

Но вчера ей захотелось «дикарей».

Керк заворочался, Орнелла тихонько вздохнула и потянулась.

Её лицо трудно было назвать красивым, но ещё труднее – не назвать.

Волосы – совсем тёмный каштан, прямые, очень густые, короткие, стрижены по галанитской моде «под мальчика». Выпуклый лоб, широкие скулы, из-за которых лицо казалось треугольным, усиливающий это впечатление подбородок – острый, узкий. Сочетание не самое удачное, но тут же – пронзительные ярко-зелёные глаза, огромные, притягивающие, миндалевидный разрез которых заставлял вспоминать строки любовных сонетов даже далеких от поэзии людей. Но раньше глаз внимание привлекали губы: пухлые, чуть вывернутые. Религиозные женщины называли их порочными, а мужчины заворожённо молчали. Даже религиозные мужчины.

Потянувшись, Орнелла привстала, собираясь покинуть ложе, но была остановлена.

– Ты далеко? – осведомился Керк, открывая правый глаз.

– Туда, где есть вода.

– А сейчас ты там, где есть я, – ухмыльнулся мужчина, и его широченная ладонь уверенно легла на левую грудь Орнеллы. – Забудь о воде.

Тело охотно откликнулось на жест. Тело помнило, как легко довольно большие груди помещаются в лапу Керка и как приятно становится, когда грубые пальцы ласкают затвердевший сосок.

– Хочешь продолжения?

– Ага.

Несмотря на боль, Орнелла не имела ничего против утреннего секса, но прежде следовало почистить зубы и освежиться.

– Дай мне пару минут, хорошо?

Заворочался Гленн. Выпутался из простыни, поднял голову и вопросительно уставился на приятеля:

– М-м?

– Есть тема, – ухмыльнулся Керк, не позволяя девушке подняться.

– М-м…

Полусонный Гленн навалился на бедро Орнеллы.

– Я ведь сказала: мне нужно несколько минут, – ещё спокойно произнесла девушка. – Подождите.

И попыталась встать.

– Что значит «подожди», ипатая ты клуша? – осведомился Керк, впечатывая Орнеллу в подушку. – Твое дело ноги раздвигать, когда скажут, поняла?

Желание исчезло напрочь.

Вчера грубость «дикарей» заводила, теперь вызывала раздражение. Секс перед завтраком должен быть элегантным, как прекрасно пошитое платье, или нежным, как анданский десерт. Звериная страсть хороша для ночи, а сейчас кстати оказался бы мальчик, иногда называющий себя «она».

– Пустите, – попросила Орнелла.

Но мужики не расслышали в её голосе угрозу.

– Пойдёшь, когда я скажу, – хохотнул Керк, продолжая мять девушке грудь.

– Точно! – подтвердил Гленн. Его пальцы по-хозяйски проникли внутрь неё, но Орнелла умела отключать ощущения и сейчас не чувствовала ничего, кроме нарастающей брезгливости.

– Кажется, я внятно сказала, гидратные гориллы, что хочу пойти в ванную!

– Что?!

– Как ты нас назвала?!

Как девушка и рассчитывала, оскорбление ошеломило жлобов. Керк и Гленн на мгновение растерялись, и этой секунды хватило, чтобы Орнелла выскользнула из захвата.

Ловкая, элегантная, спортивная, ей не мешало бы добавить пару килограммов, чтобы округлить фигуру, но девушка предпочитала держать себя в жёсткой форме. На первый взгляд Орнелла казалась хрупкой, но это было ошибочное представление.

– Хня манявая!

Девушка соскочила с кровати, но Гленн успел схватить её за руку. Рывок, резкий разворот лицом к лицу – он хотел вернуть Орнеллу в постель, но во второй руке девушки уже появилась пустая бутылка из-под бедовки, которой она тут же засветила Гленну в голову. Это не было жестом отчаяния, как показалось Керку, а расчётливый ход: силу Орнелла заменяла ловкостью и умением превращать в оружие всё, что оказывалось под рукой. И врезала она Гленну так, чтобы оглушить, а не убить: Орнелла знала, куда и как нужно бить.

Окровавленный жлоб рухнул на подушки, а взбешённый Керк вскочил на ноги:

– Сука спорочья!

Керк не понял, что следует отступить. А ещё лучше – сбежать и запереться в ванной.

Он бросился в гостиную, куда метнулась обидчица, почти догнал, но Орнелла ловко уклонилась. Со стороны сценка выглядела комедией: голый, вполне ещё возбужденный мужик гонится за обнажённой девушкой. Но перекошенное лицо Керка свидетельствовало, что комедией в номере отеля и не пахнет.

– Хня манявая!

Орнелла на ругательства не отвечала. Очередное уклонение позволило ей перебраться к камину, и в её руке оказалась кочерга, которую ослеплённый яростью Керк не разглядел. Здоровяк видел другое: девчонка заперта в углу. Он заревел, намереваясь как следует покарать дерзкую сучку, а в следующий миг уже выл от боли, от безжалостного удара в промежность.

– Сука…

Следующий удар пришёлся в голову, и оглушённый Керк рухнул на пол.

– Придурки ипатые, – прошипела Орнелла. – Такое утро испортили!

Раздражение было настолько сильным, что девушка всерьёз подумала кастрировать тупых ублюдков, но тихий стук в дверь вернул Орнеллу в реальность. Услышав его, девушка немного повременила, убеждаясь, что стоящий за дверью люкса не уйдёт, затем бросила кочергу на Керка, по диагонали пересекла гостиную и распахнула дверь.

– Да?

На пороге замер мальчишка-посыльный.

– Я… – Мальчишка сглотнул, жадно разглядывая тело девушки. – Шум…

– Позови горничных и вышибал, нужно прибраться. – Орнелла чуть отступила, чтобы посыльный увидел валяющегося на полу Керка, но тот не отрывал взгляда от мерно вздымающихся грудей. – Ты меня слышишь?

– Вышибал позвать.

– И горничных.

– И горничных, – повторил заворожённый мальчишка.

– Я буду в душе.

Глава 2,

в которой Помпилио и Нестор собираются в путешествие, а Змеиный мост вызывает пристальный интерес у множества людей

– Какая занятная архитектура! – рассмеялся Гуда, задирая голову. – Кто придумал?

– Ушерцы говорят, что они, приотцы, тянут одеяло на себя, – медленно ответил Помпилио. – Но поскольку Унигарт строили островитяне, имеет смысл доверять их словам.

– Пожалуй.

Сферопорт Кардонии можно было смело назвать «городом башен». Каждое здание расположенного на высоком берегу города могло похвастаться одной, а то и двумя устремлёнными ввысь конструкциями, частенько не имеющими никакого другого предназначения, кроме декоративного. Башни подталкивали Унигарт к небу, создавали впечатление, что невысокие дома упираются в облака и тем дарили ощущение сказки. Душа прагматичного сферопорта тянулась к волшебству.

– Я видел небоскрёбы Бей-Гатара, – задумчиво произнес Гуда. – Они действительно достают до неба, но грубы. А вот Унигарт придумал художник.

– Или романтик.

– Он понимал, что такое небо.

– И любил Кардонию. Хотел, чтобы она была красивой.

– Если не любишь, ничего хорошего не получится.

До главной набережной Унигарта Нестор и Помпилио добрались морем, на шустром паровом катере, который арендовал дер Даген Тур. На берег сошли у «пирса миллионеров», где даже сейчас, несмотря на войну, швартовались роскошные яхты, и медленно направились в самый центр города. Два адигена в классических месварах – у Помпилио бордовый, шитый золотом, буквально кричащий о богатстве, у Гуды чёрный, строгий, – они издалека привлекали внимание прохожих. Одни смотрели с интересом, другие зло, но приставать к редким на унигартских улицах птицам никто не рисковал: адигенов сопровождали вооружённые загратийцы из свиты Нестора и офицер ушерского морского десанта.

Однако гидом выступал не островитянин, а хромающий, постукивающий тростью Помпилио – несколько месяцев назад дер Даген Тур попал в катастрофу и лишь недавно снова стал ходить.

– Прямо по курсу, как ты наверняка догадался, маяк.

– Я слышал, твой алхимик устроил на нём фейерверк? – усмехнулся Гуда.

– Ремонт обошёлся дешевле, чем я ожидал, а дело того стоило, – в тон другу ответил Помпилио.

– Стоило?

– Ну, раз даже ты слышал о фейерверке…

– Он вошёл в историю Кардонии, – подтвердил Нестор.

– Об этом я и говорю. – Помпилио остановился, пару мгновений постоял, тяжело опираясь на трость, после чего буквально выплюнул: – Площадь Конфедерации.

И вздохнул.

Нестор же, несмотря на вчерашнюю встречу с консулом, которая прошла в одном из окрестных зданий, огляделся так, словно оказался здесь впервые. И в этом не было лицемерия: сегодня Гуда смотрел на площадь глазами Помпилио.

– Переговоры шли во Дворце, – продолжил рассказ дер Даген Тур, медленно хромая по булыжнику. – В тот день Лилиан и Фредерик приехали примерно в одиннадцать утра. Автомобиль остановился у лестницы, вокруг собралась толпа зевак, но она всегда собиралась, с самого начала переговоров. Говорят, в тот день толпа оказалась не такой многолюдной, как обычно. Было очень жарко. Наверное, дело в этом.

Помпилио вновь остановился, а Нестор неожиданно подумал, что на площади совсем нет полицейских – их роль играли морские десантники. Затянутые в чёрное патрули наглядно демонстрировали, что островитяне не доверяют даже тем стражам порядка, которые перешли на их сторону.

– Террористы начали стрелять до того, как Лилиан покинула машину, но это не имело значения: шофёра убили первым. А потом Огнедел выстрелил во Фредерика из «Брандьера». Сначала во Фредерика, потом в Лилиан.

И на лестнице Дворца Конфедерации вспыхнули два ярких факела.

Рассказывая, Помпилио довел Нестора до уличного кафе, служители которого давно ждали постоянного клиента: столик в стороне, под отдельным зонтиком, холодное белое, фрукты и сыр. Второй бокал и второй стул появились раньше, чем Гуда успел моргнуть.

– Я прихожу сюда каждый день. – Дер Даген Тур тяжело опустился на стул, передал трость выросшему за спиной Теодору и потёр бедро. – Впервые – через час после убийства. Я видел чёрные пятна на ступенях. Я видел Лилиан перед тем, как её запаяли в гроб. – Пауза. – Я был последним, кто её видел.

Они подняли бокалы, посмотрели друг другу в глаза, затем перевели взгляды на Дворец, беззвучно салютуя тем, кого уже нет, и выпили.

– С кем ты расплатился?

– Только с помощниками Огнедела, – сообщил Помпилио.

И услышал в ответ негромкое, но очень-очень жёсткое и необычайно злое:

– Мало.

А в чёрных глазах Нестора вспыхнули бешеные огоньки.

– Я работаю над этим, – спокойно ответил дер Даген Тур.

– Что Огнедел?

– Гоняться бессмысленно, он умеет прятаться, поэтому я отправил на его поиски сто тысяч цехинов.

– Я слышал о награде, – кивнул Гуда.

– Огнедела ищут все охотники за головами Герметикона, поэтому я сосредоточился на поиске того, кто его нанял.

– Не допускаешь, что он действовал самостоятельно?

– Ни на мгновение, – отрезал Помпилио. И тут же объяснил: – Лилиан стояла в шаге от грандиозного успеха. Ей удалось уговорить Махима пойти на уступки, и если бы переговоры в тот день состоялись, войны на Кардонии сейчас не было бы. Слишком многое должно совпасть, чтобы Огнедел случайно ударил именно в этот день и именно в этот час. Я убеждён, что ему приказали.

– Огнедел – самостоятельный террорист, никто не слышал, чтобы он работал за деньги, – мягко произнёс Нестор.

– Получается, иногда работает, – отмахнулся дер Даген Тур. – Нанять его могли либо галаниты из Компании, либо кто-то из окружения Махима, либо ушерцы.

– Ты вроде говорил, что Махим согласился с доводами Лилиан, – припомнил Гуда.

– Огнедел появился на Кардонии до начала переговоров, а значит, Махим мог его нанять.

– А потом кто-то третий, кто стоял между Махимом и Огнеделом, отдал приказ на убийство Лилиан, – прищурился Нестор. – К примеру, исполняя волю Арбедалочика.

– К примеру, – согласился дер Даген Тур.

– Допустим. – Гуда побарабанил пальцами по столешнице. – А почему ты подозреваешь ушерцев? Мы ведь понимаем, что стратегически они уже проиграли: их слишком мало, и проглотить Приоту они не в состоянии.

– А ещё мы оба понимаем, что для победы ушерцам достаточно Линегарта и левого берега Хомы, – рассудительно ответил Помпилио. – Если справятся до зимы, следующая кампания превратится в отлов остатков приотской армии по степям Правобережья. К тому же Дагомаро знает, что мы не хотим отдавать Кардонию Компании, и это знание могло подвигнуть его на авантюру: он мог сам начать войну, чтобы раз и навсегда показать, кто на Кардонии главный.

– Меня знакомили с Винчером, – задумчиво произнес Гуда. – У меня сложилось впечатление, что ради своих целей он пойдёт на что угодно.

– Правильное впечатление.

– Ты его прощупывал?

Вопрос правильный, но сложный.

– Дагомаро – наш союзник, – медленно ответил Помпилио. – Я приду к нему только после того, как исключу Арбедалочика и Махима.

– А они сидят в Линегарте?

– Не совсем, – улыбнулся дер Даген Тур. – Мне стало известно, что Махим направляется в Убинур, хочет покинуть планету. Я планирую его перехватить.

– В Убинуре?

Помпилио вновь потёр бедро и отрицательно покачал головой:

– Не уверен, что Махим доедет до порта.

И Нестор согласился:

– Пожалуй.

Они не были ханжами и не были ангелами, они знали, как следует поступать с опасными политическими противниками, и понимали, что враги не позволят бывшему консулу добраться до далёкого порта.

– Убинурский скорый делает четыре остановки, три из них – в достаточно больших городах, последнюю – на маленьком разъезде, где пополняет запас воды. Там я сяду в поезд и поговорю с Махимом.

– Не поздно?

– Если с Махимом что и случится, то лишь на последнем перегоне, – уверенно ответил Помпилио. – Этот участок проходит всего в сотне лиг от линии фронта, что очень удобно для устройства маленького убийства, замаскированного под диверсию.

– Как ты доберешься до разъезда?

– Я с самого начала предполагал использовать аэроплан. – Дер Даген Тур прозрачно улыбнулся. – А теперь мне даже не придётся его покупать.

– Аэропланов у меня полно, – не стал скрывать Нестор. – На «Длани» мы незаметно пересечём линию фронта, на аэропланах спустимся к разъезду и сядем в поезд. А «Длань» встретит нас в Убинуре.

– Нас? – удивился дер Даген Тур.

– Ты собираешься ехать один?

Помпилио улыбнулся.

– Таким образом, вопрос решён, – закончил Гуда. – И не спорь: я знаю, как лучше.

Им не было нужды рисковать жизнями: каждый из них, и Помпилио, и Нестор, могли снарядить за Махимом целую армию наёмников или профессиональных военных, но они прекрасно знали, что некоторые вещи нельзя поручать помощникам. Дер Даген Тур должен был сам найти Махима, а его друг принял решение поддержать предприятие.

– Сколько у нас времени?

– На разъезде мы должны быть примерно в шесть утра. Завтра.

– Успеем, – уверенно произнёс Нестор.

* * *

Случайно так получилось или нет, доподлинно неизвестно, но то, что все окна личного кабинета приотского консула выходили на Висячую, самую зловещую башню Старой крепости Линегарта – факт. Башню назвали так вовсе не потому, что она болталась в воздухе или была привязана к чему-то высокому, просто большую часть своей истории Старая крепость исполняла роль главной приотской тюрьмы, и правоохранительные органы вывешивали на Висячей тела казненных в качестве наглядной рекламы своей деятельности и пропаганды общей законопослушности. Варварский обычай отменили сто лет назад, но к этому времени название настолько прикипело к башне, что менять его не стали. А потом рядом с крепостью воткнули Дом правительства, и лучшие его помещения оказались напротив Висячей…

Как предыдущие лидеры относились к многозначительному соседству, Кучирг не знал, но лично его вид башни бесил, и консул старался смотреть в окно как можно реже. При этом менять кабинет стеснялся: во-первых, традиция; во-вторых, мало ли что люди подумают?

«Может, привыкну…»

Мысль была правильной, поскольку консулом длинный и тощий как жердь Кучирг являлся меньше месяца. До того был сенатором, верным соратником Махима, но, получив приказ Арбедалочика, мгновенно отрёкся от кумира и отстранил его от власти с доскональным соблюдением всех предусмотренных демократических процедур.

Самое смешное заключалось в том, что в кресло Махима Кучирг не стремился, понимал, что во время войны от должности консула больше проблем, чем радости, но противиться Абедалофу не посмел. Кучирг встал во главе правительства, постепенно освоился и теперь мечтал подмять под себя обнаглевшего Селтиха. Не сомневался, что рано или поздно подомнёт, с соблюдением всех предусмотренных демократических процедур, разумеется, но пока был вынужден тесно сотрудничать с ненавистным, но необычайно талантливым генералом.

– Если не закончим войну до зимы – обанкротимся.

– Нужно обанкротиться раньше, – усмехнулся Селтих, проводя рукой по напомаженным волосам.

– Что? – поперхнулся Кучирг.

– Не торопись вычерпывать нашу казну досуха, – объяснил Ере. – Сделай вид, что деньги закончились, и пусть Компания оплачивает не только военные, но и гражданские расходы.

Несколько мгновений консул таращился на генерала, а затем негромко выругался, коря себя за то, что не додумался до такого простого и очевидного решения. Но в следующий миг подумал, что предложение могло быть сделано с подачи Арбедалочика, в качестве проверки лояльности, так сказать.

От подобных раскладов голова шла кругом.

– Министерство финансов подчиняется тебе напрямую, проведи пару хитрых операций, спрячь фонды, а затем требуй у Абедалофа деньги. Ему нужно закрепиться на Кардонии, так что заплатит.

– А как будем отдавать?

– А как мы будем отдавать всё остальное? – пожал плечами Селтих. И на его губах вновь заиграла улыбочка, которую при желании можно было принять за снисходительную. Кучирг же называл её мерзкой и высокомерной. – Расплатимся ушерской промышленностью и концессиями, ты ведь слышал – им хватит.

– А если не хватит?

– Компании даже промышленность ушерская не особенно нужна, – махнул рукой Ере. – Компании необходима Кардония, чтобы закрепиться в центре сплетения. Вот за это они готовы платить, ни за что больше.

В словах генерала был смысл… Нет, не так: в словах генерала был ОЧЕНЬ большой смысл. Селтих предлагал выгодное для Приоты дело, но Кучирга смущала необходимость обманывать Компанию. Пример Махима наглядно демонстрировал, как далеко способны завести подобные шалости.

– Я подумаю, – пробубнил консул. И тут же осведомился: – Насколько я понимаю, боевой дух армии подорван?

Кучирг не первый раз задавал вопросы, призванные продемонстрировать, что именно он, консул, является начальником Селтиха. И всякий раз результат был один.

– Армия и её боевой дух – моя головная боль, – обидно отмахнулся генерал. – Я позабочусь.

– Я – консул, – напомнил Кучирг.

– А я – командующий.

Вот и весь сказ.

Самодовольство. Это слово с избытком описывало и внешний вид, и выражение лица, и манеру поведения, и в целом всего Ере Селтиха. Самодовольство. А ещё – самолюбование.

Полный, совсем не героического сложения генерал тщательно заботился о внешности, по слухам, даже женскими кремами не брезговал и безоглядно применял помаду для волос, из-за чего причёска и закрученные усики выглядели нарисованными. Помада оставляла жирные пятна на одежде, это, в свою очередь, заставляло Селтиха менять мундиры дважды, а то и трижды в день, что он проделывал с огромным удовольствием. Пользуясь тем, что форма верховного главнокомандующего в армейском уставе Приоты не описывалась, Ере ходил то в чёрном с серебром, то в белом с золотом, то в бирюзовом, то в бордовом, то в тёмно-синем с ярко-красными вставками мундирах различных покроев. О тщеславии Селтиха и его страсти к нарядам военные слагали легенды, однако в последнее время авторитет самодовольного генерала взлетел до небес: ведь именно он, напомаженный, наряженный, тонкоголосый и толстый Ере, ухитрился затормозить бронированные орды ушерцев. Он остановил бегущую армию и не пустил врага к столице.

– Для наступления мне потребуется больше сил, чем для обороны, – небрежно произнес Селтих. – Тут новые выкладки.

И положил на стол извлечённую из портфеля папку с бумагами. Не бросил, а именно положил, вежливо.

– Наступление? – Кучирг изумлённо уставился на командующего.

– В обороне не отсидимся, войны так не выигрывают.

– Ты сам сказал, что мы измотаем волосатиков.

– Это была необходимая доза оптимизма.

– Что?!

– Адмирал Даркадо не дурак, он прекрасно понимает, что должен закончить войну до зимы и не будет считаться с потерями. Волосатики взломают нашу оборону и захватят Линегарт. Так будет.

– Если? – Консул уже взял себя в руки.

– Если мы им не врежем. – Селтих постучал пальцем по папке. – Здесь мои расчёты, которые предполагают кратное увеличение помощи Компании в ближайшие недели. Ознакомься и поддержи меня на сегодняшней вечерней встрече с Абедалофом. Времени мало, поставки должны начаться как можно скорее.

– Иначе?

– Иначе нам с тобой придется уносить с Кардонии ноги, а Махим снова станет консулом.