Полная версия
От Аккона до Мальборка. Детективно-историческая хроника
3. День второй. Суббота
– Ты козел какой?
– Горный!
– А он – Подгорный!
Из старого политического анекдота.*)11Два часа спустя сидим у него в квартире на кухне, хлебаем приготовленный Кузьмой горячий борщ со сметаной – закусываем коньяк! Борщ – так себе. Кузьма, хоть и младшая сестра в семье была, а с борщами «неудалая». Я лучше варю! И замуж вышла за Демьяныча, – а он привереда в еде, – и детей вырастила, а готовить настоящий борщ так и не научилась! Но зато во всех остальных блюдах – без претензий. Любому фору даст!
Какие ж мы все-таки неисправимые! Коньяк пьем, как водку, – стопарями! На выдохе! До дна! Он не согревает, – он обжигает все внутри! И сразу надо закусить! Но не лимончиком или шоколадкой, как цивилизованные люди поступают после маленького глотка из бокала, а огурчиком соленым, неизменным салатом «оливье»… А я предпочитал всегда душистым наваристым борщом закусывать! И свояка приучил. Ему понравилось и теперь ничего другого не признает!
Ест он безобразно, но смачно: чавкает, хлюпает, шумно схлебывает с ложки капусту с картошкой, пытается при этом что-то говорить, крякает от удовольствия, ладошкой вытирает жирный от борща подбородок… Поесть и не испачкаться – не наешься ни фига!!!
Мы разбираемся со стопками: сначала с первой, потом со второй, с третьей… Настает черед разбираться с трупами. Тарелки гремят в раковину, их место на столе занимает пепельница. Миска с «оливье», копченая колбаска «Зернистая-люкс», нарезанная толстыми ломтями, маринованные опята – это все поближе…. И до них очередь дойдет со следующими стопками.
– Прикинь: пошел в гараж за лопатой, – свояк всегда начинает рассказывать обстоятельно, издалека, – снег таять начал уже, грязища на стройке, надо было подчистить тут, да там… А гараж у меня ж – тока стены и полкрыши. Ворот нету. Не успел осенью, так все и бросил. Ну и лопаты там в закутке под досками спрятал. Дом-то заколотил на зиму… А в гараж снегу намело – сугробы!
– Демьяныч, ну ты короче давай. Преамбулы сокращай. Понятно, что по своей стройке можешь ходить куда хочешь и зачем хочешь…
– Ну, так это ж самая суть! Сначала кусок куртки: вижу – торчит из-под снега. Не понял: откуда? Ногой доски пнул, снег обсыпался, – я и охренел: рука по локоть из-под снега торчит! И рукав темно-синий! Я давай дальше доски пинать. Она с них и свалилась! Пьянь, типичная! Наверное, в Лямциотово шла, не дошла, завернула погреться, уснула и дуба дала. Морозы ж какие были в феврале: до 30 доходило!
– Ну. Понятно. Ты сразу вызвал милицию….
– Нее, не сразу. Я долго не мог сообразить, что делать. Ботинком пальцы потрогал – как каменные… Того и гляди отломаются. Меня дрожь пробила. Думаю, мать твою… Начнут следствие какое-нибудь, выяснять будут про участок, раскопают, что я взятку давал… Кузьме только-только удалось отбиться от следствия с моими векселями – отстали, наконец-то. А тут опять милиция. Новые допросы…
– Даа, ничего не скажу: опыт у тебя богатый!… Наливай пока…
Наливаем, выдыхаем, крякаем… Свояк чавкает теперь уже «оливье», одновременно выгребая скользкие, сочные опята, посыпанные мелко резанным репчатым луком и чесноком, себе в новую тарелку.
– Короче, я за телефон, звоню Кузьме, говорю: у нас труп в доме! Чё с ним делать-то? А она ни фига не понимает, чё, да откуда… Меня колотит всего, то ли от холода, то ли с перепугу… Ну в общем, сажусь в машину и домой. А Кузьма тоже офигела! Говорит: это знак какой-то! Зря мы этот дом начали строить! Надо его продавать на фиг! Не к добру это все! Еще не жили, а уже труп. А что дальше-то будет? Оно нам надо такое?
– Демьяныч, я не пойму, ты ментов вызвал или сам с бомжихой разобрался?
– Конечно, вызывал, ты чё?
– Меня именно это больше всего и интересует! Про твои переживания мне Кузьма по телефону уже рассказала еще месяц назад! Вызвали милицию, да? Вот отсюда и начинай.
– Ну да. Позвонили. Они приехали. Посмотрели. Попинали ногой. Сказали: замерзла! Вроде и так не понятно… Обшарили карманы – ничего не нашли: ни вещей, ни документов, ни денег. Вызывай, – говорят, – труповозку, пусть забирают. А нам тут больше делать нечего!
– И бумаг не оформляли никаких?
– Ни-фи-га! Прикинь! Это ж им дело заводить какое-то… А оно им надо? А так, «труповозку» я вызываю, забирают в морг, сколько-то там дней никто не объявляется за трупом, – они хоронят по упрощенной программе, как неопознанный объект.
– Ага, НЛО, прямо-таки!
– Я орать на них начал: вы что? Сами вызывайте! Говорю им, мол, так они за трупом и приедут по моему вызову! Чихали они на меня! Короче, с час я с ними бодался, пока не уломал. Позвонили! Да еще и с моего телефона, собаки!
– Ладно, не ругайся!.. Ну, приехали, забрали. Что дальше-то было? Милиция еще интересовалась, тебя вызывали куда-то?
– Ни фига! Ни кому нет дела! Увезли и все!
– А бумаги какие-то подписывал?
– Ну да… протокол вроде бы, о том, что труп нашел…
Я понимаю, что приехал зря. Кроме коньяка с борщом – никакой пользы от поездки за 200 км… Мою ситуацию это никак не проясняет.
Но тут до свояка дошло, наконец-то, что спрашивал я не просто так….
– Ну, а чё там у тебя произошло? Чё за баба?
Вкратце пересказываю ему события пятницы. Но за этим «вкратце» бутылка коньяка иссякает, и мы приходим к выводу, что «ноль пять» благородного напитка на двоих – маловато. Тут свояк сокрушенно вздыхает, произносит «ладно», встает и выходит из кухни, что бы через минуту появиться с новой бутылкой в руках.
– Вот. Давай откроем.
Смотрю на этикетку: «Коньяк». Армянский, пять звезд. Но оформление очень старое, еще советских времен, наверняка, годов 80-х. Стандартная форма бутылки, пробка-«матроска» – не «с винтом», а с алюминиевым язычком, за который бутылку всегда вскрывали и который часто отрывался так, что приходилось поддевать алюминий ножом или вилкой, чтоб добраться до пластиковой пробки-заглушки. Теперь-то бутылки «с винтом» делают, пробки-заглушки не встретишь. Натуральная пробка, как в винных бутылках, попадается.
– Откуда такой раритет, Демьяныч? Ему же лет 20 уже!
– Ага! Прикинь, звонит недавно маманя. Помощь ей нужна, физическая сила. Надумала «темную комнату» в квартире перестроить, выкинуть хлам, покрасить-побелить, свет подвести и дополнительную полезную жилплощадь получить. А перегородку сломать – мужики нужны. Бате не справиться в одиночку. Ну, я поехал. Когда хлам разбирали, я под полками в самом низу нашел ящик с пустыми бутылками – раньше ж их сдавали, деньги получали, вот и складывала. Завален был какими-то тряпками, пакетами, сломанная люстра сверху была. На свет вытащил и вижу: одна запечатанная! Вот эта! С коньяком! Это маманя еще по талонам закупала и табак, и алкоголь. Помнишь талоны были? И бутылку полную без пустой нельзя было купить! Она складывала, потом обменивала… А эта одна впотьмах завалялась. Я ее и конфисковал. За работу, так сказать! Дефициты начала 80-х годов, прикинь! Если бы не ремонт, еще бы 20 лет простояла!
– Да-а, это надо попробовать! Не пропадать же благородному напитку.
– Открывай, Андрюх! Когда еще мы с тобой выпьем такого! – Демьяныч довольно потирает руки, глаза блестят и блаженно следят за «бульками» из бутылки.
– Ну, давай. За то, чтоб жизнь удалась! – Произношу тост.
– А что, она у тебя не удалась еще? Можно подумать… – Настоящей искренности от такого завистника я не жду, как бы он ни старался ее изобразить.
– Демьяныч, вспомни афоризм: если коньяк старше женщин, с которыми мы спим, значит, жизнь удалась!
Делаю паузу, чтобы до свояка дошла суть тоста… Видно, что мысль где-то «на подступах», усиленно ищет мозги… Дошла! Ухмыляется кисловато: значит, дошла!
– Демьяныч, если у тебя удалась – надо будет при оказии об этом сказать Кузьме! А выпьем потом за что-нибудь другое. Ну а если еще нет, то вот за это я и предлагаю выпить!
– Ну… за сказанное… кхе!!… Ох и люблю я, Андрюх, когда ты приезжаешь! Хоть посидеть по-человечески можно, – Демьяныч, когда выпьет, – как соловей становится. Занюхивает, закусывает и продолжает. – А то одна алкашня вокруг. Знаешь, как они меня задолбали уже! Я только за этот год двоих закодировал! Кучу денег отвалил! А куда деваться: он мне огород копает, потом чуть не в истерике начинает биться: «Умираю! Умираю! Помоги! Сердце! Голова! Сдохну щас!». Я его на машину, в больницу, то-сё. Не дай бог и правда, загнется, на фиг, в моем огороде, не оправдаешься ж потом! Там ставят какой-то диагноз, что тока кодировать надо. Ну куда деваться: кодируйте. Думал, с жены потом деньги стрясу! Фиг!!! Она мне: «А тебя просили кодировать? Нехай бы подыхал! Один хрен, толку от него никакого, нигде и ни в чем…»! И еще один такой же! Но иногородний, на доме у меня работал! В раствор с цементом упал, тоже в истерике бился. Чё с народом творится? Ну ладно, грибочков достану пока, а ты разливай! – Демьяныч снова берется за литровую банку с опятами.
Опять громкое «кряканье», чавканье, на этот раз грибами, всякие восклицания и междометия, типа «да-а!», «мммм!!»… Ценители, одним словом..
– Андрюх, ты мне скажи, а то я не пойму никак: какого черта они к тебе приперлись? Поляки-то эти? Ты чё, в креветочном бизнесе, или отелями и ресторанами владеешь? Что им надо-то было от тебя??
4. День второй. Суббота
«Что тебе надобно, старче?»
А.С.Пушкин. «Сказка о рыбаке и рыбке»Тут до меня доходит, что такого конкретного вопроса я себе не задавал. И если бы со свояком не поговорил, не знаю, пришел бы вообще мне в голову такой вопрос в ясной и чистой формулировке. Так и «плавал» бы в подсознании на каком-нибудь второ-третьестепенном уровне. Или, просто, не успел об этом подумать? Все ж смешалось «в доме Облонских»! Действительно, чего они от меня-то хотели? Контакт для подстраховки в чужом городе, на всякий пожарный? Или им конкретная помощь нужна была? Или просто время провести до отлета, как Ирина с Зигмунтом в свое время?
Для меня любой контакт с поляками – радостное событие: возможность пообщаться на польском, поговорить о Польше, о том, что там происходит и т. п. Сентиментальность – коварная вещь, все-таки! Я никогда не искал в этом общении какой-то подоплеки или скрытого смысла. Просто радовался и все.
– А фиг их знает, зачем? Я и не думал даже об этом. Да и не успел.
– Во! Чекист хренов! Разведчик! И чему тебя там учили только?!
– Бывший разведчик, заметь! Уже десяток лет бывший!
– Чё ты мне вешаешь? Разведчик – он на всю жизнь разведчик! Это натура! Диагноз! Неизлечимая болезнь! А то я тебя не знаю: ты же хроник! Ты даже просто смотришь в глаза – у меня мороз по коже, как насквозь видишь! Ты ж тоскуешь по своей внешней разведке, признайся! Честно только!
– А я и не скрываю. Да, тоскую! Но по той разведке, которая 20 лет назад была, а не 10, когда я слинял. И не по теперешней! Тогда было интересно, трудно, но понятно. Идеология была! А потом она умерла. Сейчас же мне комфортно. Но не так интересно. И вообще, разведка – это самое интересное, что в моей жизни было! И это единственное, чем настоящему мужику стоит заниматься в этой жизни!
– А чего ж ты ушел? Легкой жизни захотелось? Напрягаться не хотел, да? А на тебя, между прочим, государство кучу денег потратило, рассчитывало на отдачу! А ты все похерил! – Свояк всегда кипятится, орать начинает, тон повышает, когда выпьет.
– Демьяныч, насколько я помню, ты тоже за свое почвоведение в МГУ не платил! Тебе тоже государство образование дало, а ты и недели не смог в коллективе отсидеть! Зонтик на стол, пиджак – на спинку стула, а сам в город по своим делам! С тетками в отделе подрался! Ты же волк-одиночка! А тоже с претензиями!
– Мне 160 рублей платили! На это жить невозможно было! Семья, ребенок! Мне жрать нечего было! Я холодильник открывал, орал в него «а-а-а-а!!!», а там эхо! Тока мотыль просыпался и шевелился!! – Демьяныч все больше распаляется, тон становится резче!
– Не жалуйся на жизнь, могло и этого не быть!
Кузьма временами на всякий случай заглядывает к нам на кухню – контролирует состояние Демьяныча: лишь бы драться не лез. Посмеется над его пьяными интонациями и опять уходит к детворе.
– У тебя хоть холодильник был! – продолжаю сопротивляться не совсем трезвому напору свояка. – А я шесть лет по пустым чужим квартирам мотался, снимал! Одни книги в чемодане! Если б не командировка в Польшу… – аргументы, на мой взгляд, весомые подключаю.
– Ну вот! А из командировки приехал: и машина, и техника, и….
– И… что? И все! Больше ничего. А на жизнь – извозом по ночам-вечерам занимался! Разведчик, млин! Это что, нормально? Когда выбираешь, что ж купить: шесть сосисок на семью или пару жвачек дочке, потому что на то и на другое не хватает, – ты не разведчик! Ты обычный нищий обыватель, занятый бытовыми проблемами! И вот это уже – диагноз! Тут уже кардинально надо менять, потому что толку от тебя – от разведчика, – никакого!
– Ага. И ты принял решение! Все похерить! Этому разве тебя учили?
– Меня многому научили! И решения принимать – тоже научили!
– А чё ж тебя не научили в корень смотреть-то? – «Остапа-Демьяныча понесло…» – Приперлись какие-то неизвестные, чего-то хотят, в гости напросились… Ну не пожрать же им на халяву у тебя надо было? Бизнесмены все ж таки! Наскребли на кабак бы, если б надо было!
– Демьяныч! Остепенись! Если бы я знал, что эта девушка такой номер выкинет у меня в квартире, я б их и на порог не пустил, не то что спрашивать о чем-то! Я только про морские гребешки и узнал, хотя мне они по барабану! Я ни пива не пью, ни морепродуктов не ем….
– Ну ладно, наливай! – смиряется свояк. Чего ради напрягаться, когда такой раритетный коньяк выдыхается?
В течение следующих двух-трех часов мы со свояком по достоинству оценили качество коньяка советских времен, выяснили, что я полный «лопух» в отношениях с поляками, обсудили особенности закладки фундаментов для разных климатических зон, сходили в гости в соседний подъезд к коллеге Скороплетову – поздороваться, просто… Забрели в местный клуб на дискотеку, куда дочки с кузенами «слиняли», чтобы наших пьяных рож не видеть, еще когда мы за стол пристраивались. Демьяныч даже подергался под рэп. Дальше мог начаться «брэйк-дэнс», а это с возрастом и состоянием свояка несовместимо. Пришлось ретироваться. По пути к квартире попинали ногами колеса наших машин. Договорились в следующий мой приезд приварить «кенгурятник» и на мою «одиннадцатую». В квартире спели под караоке «секшуал революшн», свояк попытался танцевать, но нам с Кузьмой удалось его быстро утихомирить… Потом снова за столом проанализировали ситуацию на нефтяном рынке вообще и на рязанском нефтезаводе, в частности, свояк очередной раз сделал вывод, что Розенберг – представитель еврейской мафии, плавно перешел на Абрамовича и еврейский вопрос – это его любимый конек… Тут пришлось его силой остановить, и мы пошли смотреть какой-то новый детектив на кассете, под который свояк вскорости и уснул прямо на ковре на полу.
Растолкать, раздеть и уложить его в постель – это целая проблема, особенно глубоко после полуночи, но решить ее в конце концов удается. Уже с подушки он заявляет, что в 5 утра едет на рыбалку, и отключается окончательно.
А поутру я обнаруживаю, что свояк действительно уехал на рыбалку. Как ему удалось встать в такую рань – только ему самому известно. К моменту моей побудки он рыбачил уже часа четыре. Значит, можно собираться и ехать домой, – часов до 4—5 дня все равно не вернется! Только голод может вернуть его к жене и детям!
Пью сваренный Кузьмой кофе, даю команду дочкам собираться домой. Недовольное нытье, что они вчера поздно пришли с дискотеки, что мол «дай поспать», – меня мало волнуют. Мне надо домой!
Знал бы я, какой сюрприз меня там поджидает, не торопился бы. Или вообще не уезжал бы в Рязань…
Глава третья (бис)
Дождь шел уже почти неделю. Сначала был ливень, который Инна пытался переждать, отсидевшись под раскидистым дубом. Но ожидание затянулось, ливень сменился моросящей всепроникающей влагой. Пришлось продолжать путь, хотя дождь не прекращался ни днем, ни ночью. Мрачные безлунные ночи превратились в бессонный кошмар. Изматывала раскисшая почва под ногами, угнетало отсутствие перспективы приготовить еды на огне, просушиться и поспать, не захлебываясь струйками воды. Промокшая одежда, промокшая обувь, ни пучка сухой травы или мха. Временами Инне уже казалось, что сборище дождевых туч идет туда же, куда и он, и если повернуть обратно, пройти пару миль, то дождь быстро прекратится.
Еще один день мог закончиться полудремой под какой-нибудь елкой, если бы перед наступлением сумерек Инна неожиданно не наткнулся в лесу на небольшое селение из нескольких деревянных изб и сараев. Нестерпимое желание зайти в один из домов, поговорить, просушить одежду, возможно, получить угощение и поспать под крышей, пришлось подавить в себе сразу же. Никаких контактов, а тем более стычек с мужчинами ему не хотелось. Да и вообще свое появление здесь лучше всего скрыть от кого бы то ни было.
Два небольших стога скошенного сена привлекли внимание Инны больше всего. Если надергать из глубины стога охапку сухой травы, можно развести огонь, а уж поддержать костер даже влажным хворостом особого труда не составит. Но сначала пришлось осмотреться, понаблюдать за избами, попытаться выяснить для себя, кто в деревне живет.
Долгих полчаса Инна терпеливо выжидал, выглядывая из-под разлапистой ели. Но никаких признаков жизни возле изб не обнаружил. Можно было бы рискнуть прямо сейчас. Но для начала нужно найти место для ночлега где-то подальше от деревни, заготовить хвороста для костра, а потом вернуться за сухим сеном. Времени до наступления темноты оставалось совсем немного, Инна отправился на поиски и уже часом позже снова был под укрытием еловых лап. В деревне по-прежнему было безжизненно.
Спустившиеся сумерки подгоняли Инну, и он решился. По высокой траве на коленях пробрался к ближнему стогу и, по-прежнему на коленях, начал выдергивать снизу пучки влажного сена, откладывать их в сторону, освобождая проём, где трава не успела промокнуть от дождя. В лесной тишине шорох травы звучал, как грохот железа. И в это мгновение где-то за избами послышалось ржание одной лошади, за ней второй. Проснулись и подали голос собаки. Инна даже не успел понять происходящего, как злобный лай собак послышался уже у него за спиной. Он оглянулся, увидел клыки и раскрытую пасть огромной собаки, закрылся от нее левой – раненой – рукой и почувствовал резкую боль, на этот раз чуть выше запястья. «Все кончено!» – мелькнула мысль. И тут же следом послышался резкий, командный – мужской – голос:
– Назад!.. Фу!… Сидеть!
Инна еще не опустил рук и не видел мужчину, но уже осознал, что понимает прозвучавшие слова! Говорили по-немецки! А ведь он так долго этого ждал! Над ним возвышался суровый, крестьянского вида бородатый человек в кожаном камзоле с ремнем и с капюшоном на голове. В его руках была нацеленная на Инну рогатина. Минутная пауза, разглядывание друг друга, и ни единого слова. Жестом рогатины Инне было приказано подняться и идти в сторону избы. Не было выяснений, не было вопросов. Инна медленно плелся, ощущая под лопатками оба острия рогатины и прижимая к себе кровоточащую руку, на которой зияла рваная рана, и болтался неровный кусок окровавленной кожи.
Спустя полчаса он сидел на массивной деревянной скамье за таким же массивным столом, с жадностью пил из медного ковша молоко, отламывал большие куски ржаной лепешки, глотая их почти не прожевывая, и озирался по сторонам при свете горящей в углу лучины. Мрачный хозяин перед этим молча промыл ему рану на руке, намазал каким-то жиром, приложил какие-то прохладные листья, аккуратно перетянул руку куском холста, невозмутимо водрузил на стол молоко и лепешку, а сам сел в глубине избы, скрестил руки на груди и исподлобья наблюдал за незваным гостем. Чем меньше оставалось молока в ковше, тем тревожней становилось на душе Инны, который не знал, чего можно ожидать от хозяина. Успокаивало, конечно, то, что тот говорил на понятном языке, не заколол рогатиной сразу же у стога, более того, накормил, как гостя. И что-то еще… Что-то мимоходом отпечаталось в голове Инны еще при входе в избу, и тут же было вытеснено ноющей болью в рваной ране… Но схватили-то его как вора! И обращаться могут как с вором!
С последним кусочком лепешки Инна вспомнил: крест над дверью! Вот, что он заметил при входе! Это дом христианина, а не язычника! Вот с ними, язычниками, он сталкиваться не хотел, прежде всего.
Инна поставил пустой ковш на стол, размашисто перекрестился и сказал:
– Спасибо, хозяин. Благослови Господь твою доброту.
Хозяин несколько мгновений так же хмуро смотрел на гостя, медленно поднялся и пересел к столу. Локти на столе, толстые и крепкие пальцы рук сцеплены.
– Что ты хотел… на моей земле? – Он говорил медленно, как бы с трудом, растягивая и тщательно выговаривая слова, от чего складывалось впечатление, что для него говорить – редкое и непривычное дело.
– Я хотел лишь взять немного сухой травы, чтобы развести огонь. – Быстро заговорил Инна, как бы боясь, что его перебьют и не дадут сказать все, как оно есть. – Я много дней в пути, а последние несколько дней почти совсем без пищи, под постоянным дождем. У меня уже не было сил идти дальше, нужно было отдохнуть и просушиться. А в такую погоду развести огонь… Мне нужна была лишь небольшая охапка сена для очага… Я могу отработать…
Инна замолчал в нерешительности, не видя никакой реакции на мрачном лице малоразговорчивого хозяина.
– Откуда идешь? И куда? – наконец выговорил бородач.
– Издалека иду, из Тергеста… – подробностей Инна не хотел рассказывать.
– Тергеста? Это что же за земля такая? Не слышал никогда, – недоумение в вопросе никак не отражалось на интонации.
– Это далеко на юге, у моря Адриатического и Средиземного.
– На юге есть земля Богемская, да Австрийская. О таких знаю. А про какие-то моря там не слышал. Море на севере есть, но далеко.
– А про Святую Землю наверняка слышал? И про Святейший престол в Риме тоже должен был слышать.
– Да. Но это очень далеко. Туда только отряды рыцарей могут дойти… – Он расцепил пальцы и снова скрестил руки на груди. – Правда, не все могут оттуда вернуться.
– Все верно. Тергест – это полпути до Святой Земли. Я с ранней весны в дороге.
– Может быть, ты и в Святой Земле был? – в глазах хозяина вспыхнул огонек интереса.
– Был. Подростком. Совсем юным. Но недолго. Там шло сражение с неверными за Аккон, что рядом с Иерусалимом. Много христиан погибло, всего две галеры ушли на ближайшую христианскую землю, на Кипр. Мне удалось попасть на корабль и спастись. Город сожгли мусульмане.
– И давно это было?
– Двенадцать лет назад, в 1291 году от рождества Христова. – Инна отвечал после небольшой паузы, вспоминая дату тех событий.
– И что же ты делал все эти годы?
– Жил в монастыре на Кипре. Был послушником. Работал, обучался грамоте.
– А куда же путь держишь теперь?
Инна подумал, что теперь настало самое подходящее время узнать, сколько ему еще осталось прятаться по лесам и чащобам. Угрюмому лесному отшельнику, скорее всего, совершенно безразлична цель, которая движет Инной.
– Иду в Мариенбург, чтобы найти там своих родственников.
Хозяин вздохнул, помолчал и, повернув голову в сторону холщовой занавески в глубине избы, крикнул через плечо:
– Эльза! Иди сюда!
Из-за ширмы, скрывающей вход во вторую половину избы, тут же выскользнула женщина средних лет в цветастых одеждах, от которых в груди Инны все сжалось: такие же наряды он помнил с раннего детства, – их носила его мать. Светло-зеленое платье с красной узорчатой оторочкой на подоле, рукавах, воротнике выглядело совсем не повседневным. Волосы аккуратно собраны и спрятаны то ли под платком, то ли шапочкой, напоминающей капор. При свете лучины деталей было не разобрать.
– Эльза, у нас гость. Приготовь ему постель здесь. Сеновал не лучшее место для него сейчас. Поживет пару дней, пока рана не затянется. Тебя как зовут? – Хозяин снова обернулся к Инне.
– Инна. Сын Пауля. Но мне нельзя задерживаться здесь… – Инна пытался робко возражать, хотя и понимал, что упорство в его положении не совсем уместно.
– Тебе нельзя в таком виде в Мариенбург. – Он снова повернул голову к жене, – Эльза, починишь ему одежду, что можно починить. А нательную рубашку достань новую, мою. Пусть переоденет. – Эльза молча кивнула головой и скрылась за ширмой.
Хозяин снова помолчал, уставившись взглядом в столешницу, потом взглянул на Инну и продолжил:
– Не вижу в тебе зла, хоть и неправильно ты пришел в мой дом. Но за попытку украсть ты уже наказан. – Он кивнул на перевязанную руку Инны. – Меня зовут Мейнике, жену Эльза. Тебе нужно привести себя в порядок, у тебя вид бродяги. В Мариенбурге тебя схватят и закуют еще на подходе. Завтра дождь кончится, а там – через два-три дня – я поеду в Мариенбург, повезу сено. Поедешь со мной.