Триокала. Исторический роман

Ювентина быстро огляделась. Эта крошечная комната напоминала тюремную камеру. У стены была узкая кровать, а рядом с ней, у изголовья, стоял круглый дельфийский столик. Пол, впрочем, устилал дорогой цветастый ковер.

– Гостевая табличка, действительно, от моего друга Сальвидиена, – заговорил Видацилий. – Но вот что я скажу тебе, красавица. Мне нужно убедиться в том, что ты не подослана ко мне римлянами. Если не объяснишь толком, почему ты здесь и чего тебе нужно, то приготовься к самому худшему.

Ювентина трепетно вздохнула.

– Ты не веришь мне. Что я могу сказать? Только то, что я беглая рабыня и сама скрываюсь от римлян. Несколько месяцев назад я убежала из Рима. Меня объявил в розыск претор Рима Луций Лициний Лукулл…

Видацилий посмотрел на нее с недоверчивой усмешкой.

– Сам претор? – переспросил он. – Это что же такое можно было натворить, чтобы сам римский претор занялся такой юной особой? – медленно произнес он. – Может быть, ты хотела поджечь Капитолий?

– Если наберешься терпения и выслушаешь меня, то, может быть, поверишь моим словам, – сказала Ювентина, стараясь говорить спокойно. – Четыре месяца назад я стала рабыней римского всадника Тита Минуция. Ты, наверное, слышал о недавнем мятеже рабов близ Капуи? Минуций сам его подготовил. Он купил в кредит оружие и убедил своих собственных рабов поднять восстание против римлян. Надо сказать, что этот молодой человек относился ко мне с сочувствием и не раз говорил мне, что я достойна лучшей участи, чем быть рабыней тех негодяев, которые владели мной до него. Незадолго до восстания я уговорила его помочь Мемнону и пятерым его товарищам совершить побег из римской гладиаторской школы. С Мемноном я познакомилась еще прошлым летом и полюбила его всей душой. Я была готова на все, только бы вырвать его из этой тюрьмы для смертников. У Минуция тоже был свой расчет относительно Мемнона, который обещал ему помочь в бегстве к пиратам на Крит…

– Это интересно, – оживился Видацилий. – Ты хочешь сказать, что высокородный римский всадник Минуций собирался войти в предосудительное сообщество эвпатридов моря?

– Мемнон говорил мне, что Минуций в случае неудачи восстания хотел бежать на Крит, куда не в состоянии была бы дотянуться до него рука римского правосудия.

– Это было бы весьма благоразумно с его стороны, – усмехнувшись, произнес Видацилий. – Руки коротки у римлян, чтобы распоряжаться на Крите, как у себя дома… Но продолжай, я слушаю тебя.

– Минуций при подготовке побега гладиаторов продумал все до мелочей, приказав своим рабам устроить для них тайник с оружием и одеждой на пути их бегства. В общем, побег удался. Правда, стражники из школы Аврелия настигли нас близ Альбанского озера, но гладиаторы обратили их в бегство. Они убили в схватке с ними десять человек и завладели их лошадьми. Это помогло нам спастись. Вскоре весть о случившемся дошла до Рима и, видимо, наделала там много шума. Как потом стало известно, сенат приказал претору Лукуллу провести строгое расследование и организовать поимку беглых гладиаторов. Я тоже была объявлена во всеиталийский розыск. Претору стало известно, что я пособница побега гладиаторов… Не стану утомлять тебя рассказом о наших злоключениях во время бегства. Скажу только, что близ Таррацины я чуть не умерла, заболев горячкой. Мемнон сказал товарищам, чтобы они следовали дальше, а сам остался вместе со мной в чаще леса. Я выжила только благодаря его самоотверженному уходу. Когда болезнь немного отступила, Мемнон и я добрались до Кайеты, где нас и приютил на время этот славный старик Сальвидиен. Нашим товарищам-гладиаторам удалось благополучно добраться до кампанского имения Минуция, который вскоре поднял восстание. Мемнон и я прибыли в его лагерь, когда он уже одержал три победы над ополчениями из Свессул, Ацерр и Капуи. Минуций показал себя блестящим военачальником, действуя отважно и предусмотрительно. Силы его росли с каждым днем. Прибывший из Рима претор Лукулл собрал пятитысячное войско против трех с половиной тысяч кое-как вооруженных рабов, которыми располагал тогда Минуций. Однако претор потерпел сокрушительное поражение. Его войско было рассеяно. Преторский легат, девять центурионов и восемьсот солдат попали в плен. После такой удачи Минуцию нужно было бы идти походом на юг Италии, чтобы переправить войско в Сицилию, как ему советовали некоторые рассудительные люди, но он не хотел уходить из Италии, строя свои честолюбивые планы. Он предполагал, что с наступлением лета кимвры пойдут на Рим, который окажется в тяжелом положении. Минуций рассчитывал к этому времени собрать огромную армию рабов и двинуть ее на помощь Риму. Я знаю, что он в глубине души надеялся заслужить прощение у сената, когда Рим будет осажден бесчисленными варварами. Он мечтал о славе изгнанника Фурия Камилла, освободившего город от галлов. Поэтому он остался в Кампании, заперев Лукулла в Капуе и осадив соседний город Казилин. Все-таки он был римлянином. По-настоящему возглавить дело рабов он, по-моему, не собирался…

Ювентина, утомленная долгой речью, замолчала.

– Мы здесь тоже слышали об этом странном мятеже, – задумчиво проговорил Видацилий, – тем более странном, что во главе его был римский всадник из очень знатного рода. Говорят, претор Лукулл распял его на кресте. Это правда? – спросил он.

– Нет, – ответила девушка. – Минуций покончил с собой в капуанской тюрьме.

– Но почему же Мемнон ни словом не обмолвился о тебе и не уведомил меня, что ты можешь появиться здесь? – помолчав, снова спросил Видацилий. – Как ты это объяснишь?

– Он ничего не рассказал обо мне потому, что считал меня погибшей… В ту ночь, когда римляне захватили Минуция с помощью одного предателя, я была в имении его возлюбленной, где все и произошло. Кажется, Минуция заманили в западню благодаря этой женщине. Он ее очень любил. Предатель, отпущенник Минуция, этим воспользовался. Он привел с собой в имение отряд римских легионеров. Римляне перебили телохранителей Минуция, а его самого взяли живым. Меня тоже схватили, но мне и еще одному юноше удалось спастись бегством. Римляне гнались за нами. Мы бросились в реку. Мне удалось добраться до противоположного берега… Потом я узнала от рабов имения, что вернувшиеся в усадьбу римляне хвастались, что убили нас обоих и сами видели, как мы пошли ко дну, пронзенные дротиками. Вскоре солдаты ушли из имения, а под вечер туда прискакали на конях Мемнон и его товарищ Варий, которые каким-то чудом вырвались живыми из битвы под Казилином. Там стоял укрепленный лагерь восставших. Ночью с помощью предателей римляне ворвались в него. Утром все было кончено. Избежавшие гибели Мемнон и Варий ничего не знали о судьбе Минуция. Они приехали на отбитых у римлян конях в имение Никтимены (так звали его возлюбленную), чтобы забрать меня с собой, но им сообщили, что я погибла… А я вернулась на виллу только поздно ночью. Там были все мои пожитки. От виллика я узнала, что Мемнон и Варий живы. Я была вне себя от счастья, но, к сожалению, Мемнон так и остался в уверенности, что меня нет в живых… Вот и вся моя история. Теперь-то ты веришь мне?

И Ювентина с надеждой посмотрела на хозяина гостиницы.

– Не торопись, девушка, сначала мне нужно кое-что выяснить, – в раздумье сказал Видацилий. – Ты и сама понимаешь, что рассказ твой не совсем обычный и не очень связный. Побудь-ка здесь, в этой комнате. И не пытайся кричать или звать на помощь, только себе же хуже сделаешь, – внушительным тоном предупредил он.

Он повернулся к двери, собираясь уходить, но Ювентина остановила его.

– Ответь мне только на один вопрос… Мемнон отправился на Крит? – спросила она.

– Думаю, что он уже там, – сказал Видацилий, немного помедлив. – Корабль, на котором он ушел в море, следовал курсом на Мелиту38, чтобы забрать оттуда ценный груз. Оттуда до Крита пять дней ходу при попутном ветре.

С этими словами Видацилий вышел из комнаты и запер дверь снаружи. Ювентина услышала, как звякнул железный засов.

Она присела на край кровати и еще раз окинула взглядом маленькую комнату. Свет проникал в нее сквозь крошечное окно, расположенное высоко над самой дверью. За стеной, обращенной к трапезной, изредка слышались громкие голоса посетителей, которые подзывали прислужников.

Ювентина прилегла на кровать и закрыла глаза. Она чувствовала себя очень усталой, но спать почему-то не хотелось. Морское путешествие она перенесла на удивление легко. Только в первый день плавания дала о себе знать морская болезнь, от которой мучительно страдали многие на корабле, в том числе и Сирт, хотя он постоянно хвастался своим железным здоровьем. В конце плавания среди пассажиров началась паника: пронесся слух, что судно дало течь. Видимо, дело было серьезное, потому что кормчий приказал править к берегу. Когда корабль уткнулся носом в песок, все пассажиры, ругаясь и проклиная кормчего вместе с его кораблем, сошли на берег и побрели пешком в сторону Сиракуз. Ювентина же отчасти была рада этой вынужденной остановке, так как получила возможность искупаться в море.

Местом высадки был небольшой залив неподалеку от так называемого Льва – большой скалы, напоминавшей своим видом львиную гриву. Здесь она впервые за всю свою жизнь окунулась в чистую и прозрачную морскую воду, испытав ни с чем не сравнимое удовольствие.

Ювентине вдруг отчетливо вспомнилась яркая картина детства: она, десятилетняя девочка, купается в Альбанском озере, а мать, присев на серый базальтовый камень в тени большого ветвистого дерева, с улыбкой наблюдает, как дочка весело барахтается в воде, похваляясь перед нею своим умением плавать и нырять…

Но она не позволила этим светлым воспоминаниям овладеть собой. Нужно было думать о настоящем и будущем. Итак, прошло уже более трех месяцев с той ночи, когда она навсегда оставила Рим. Это было каким-то чудом, что она и Мемнон благополучно избежали стольких опасностей. Она должна была умереть в холодном Таррацинском лесу. Она чувствовала тогда близкое дыхание смерти, хорошо помнились ей ее горячечные ощущения и равнодушная мысль, что вот уже конец и она умирает. Но жизнь вернулась к ней. Рядом неотлучно был Мемнон, которого она полюбила с новой силой, безумно и безоглядно…

Глубоко вздохнув, Ювентина стала думать о том, как она будет счастлива, когда снова увидит его. Хорошо, если это случилось бы как можно скорее. Больше всего она опасалась, что Мемнон порвет с пиратами и отправится в Грецию, в Афины, где у него были родственники. Этого вполне можно было ожидать, потому что он однажды говорил ей, что в случае, если обстоятельства не позволят им устроиться в Кидонии, у них появится возможность с помощью его афинских родственников обосноваться в одном из городов Эллады. Мемнон тяготился жизнью пирата и твердо решил покинуть Требация. Он говорил, что, по большому счету, не обязан служить ему до конца своих дней. Из римского плена он вырвался только благодаря Минуцию, Ювентине и Иринею. Правда, Требаций незадолго до этого предпринял неудачную попытку освободить его посредством обмена на захваченного пиратами молодого римского всадника из богатой семьи…

«Если Мемнон оставил Крит, – размышляла Ювентина, – тогда я отправлюсь в Афины. Хватит ли денег на такое путешествие? Можно будет продать что-нибудь из одежды, а также расстаться с золотыми серьгами, оставшимися у меня как память о матери. В крайнем случае, напишу Лабиену и его отцу. Они должны помочь. Отец Лабиена стал намного богаче, сделавшись собственником дома Минуция в центре Рима. Старик, кажется, и раньше неплохо ко мне относился, а теперь, когда он знает, что я спасла жизнь его любимому сыну, не откажет мне в помощи…».

С этими мыслями Ювентина незаметно для себя уснула, но спала недолго. Чуткий сон ее был нарушен чьими-то пронзительными голосами.

Проснувшись, она не сразу поняла, откуда так отчетливо доносятся голоса, но вскоре обнаружила источник звуков, проникавших в комнату. Они доносились через круглую отдушину в стене, которая была обращена к трапезной. Ювентина догадалась, что это было специально сделанное отверстие для подслушивания и подсматривания за тем, что происходило в трапезной. Мемнон как-то рассказал ей о разных ухищрениях, к которым прибегали пираты, чтобы собрать нужные сведения о богатых путешественниках, посещавших «Аретусу», в том числе и о подслушивании их разговоров в трапезной из специальной комнаты. Несомненно, она находилась именно в этой комнате.

Ювентина вскочила с кровати и, приподнявшись на цыпочки, заглянула в отдушину. Глазам ее открылась только небольшая часть трапезной: несколько столов и сидевших за ними людей, одетых в белые тоги.

В трапезной раздавалась латинская речь. Почти все присутствующие в ней были римляне из всаднического сословия.

Лицо одного из них, грубое и неприятное, Ювентина сразу узнала.

Это был центурион Марк Тициний, которого она видела на пиру у Волкация в тот памятный день, когда неожиданная прихоть Минуция так резко изменила всю ее жизнь. Ювентина вспомнила, что в тот вечер Тициний просил Клодия помочь ему устроиться в свиту нового претора Сицилии Публия Лициния Нервы. Судя по всему, Клодию удалось выполнить просьбу центуриона.

В то время как прислуживавшие в трапезной рабы расставляли на столах блюда с кушаньями и чаши с вином, римляне крикливыми голосами переговаривались между собой.

За ближним столом двое сотрапезников делились новостями из Рима.

– Оратора Марка Антония едва не притянули в суд за инцест, – говорил один из них. – Люди давно уж приметили: дочь его заневестилась, только наш краснобай не торопится выдавать ее замуж…

– Сплетни, клянусь Юпитером! – с сомнением отвечал другой.

– Весь Рим об этом говорит, но только один свидетель мог бы выложить всю правду…

– И кто же этот свидетель?

– Доверенный раб Антония, которого восемь раз подвергали пытке. Сам Антоний пошел на это, пригласив в свой дом множество свидетелей из уважаемых в Риме людей.

– И что же?

– Молчал раб, не хотел давать показания против своего господина…

– А каково теперь жене Антония! Ведь стыдно людям на глаза показаться…

– Так ей и надо! Сама-то она никогда не корчила из себя никому недоступную Пенелопу.

– Только не упоминай Пенелопу, когда говоришь об этой толстой жабе! Пенелопа и после смерти Одиссея была отменной бабенкой, если Телегон, сын Одиссея и Кирки, женился на ней и потом имел от нее детей…

Со стороны дальних столов до Ювентины доносились резкие голоса. Там, не стесняясь в выражениях, ругали постановление сената о союзниках.

– Рабы – это наша собственность. Кто возместит нам их стоимость? – кричал высокий сухопарый старик, неряшливо завернутый в тогу.

– В Риме, кажется, все с ума сошли от страха перед варварами! – вопил другой римлянин с лицом, искаженным яростью. – Из-за этого постановления, неслыханного по своей наглости, рабы толпами убегают из имений… А кто будет пахать и сеять, разбрасывать удобрения? Кто станет убирать урожай?

Остальные собеседники разразились негодующими возгласами:

– Пусть Марий сам закупает себе рабов на деньги из своей нумидийской добычи!

– Его прихвостень Нерва убеждает всех, что боится гнева сената, хотя он должен больше бояться нас, которые его будут судить в Риме по окончании срока его полномочий.

– Верно! Уже в этом году суды отнимут у сената и передадут их нам, всадникам. Нужно напомнить об этом Нерве, если он не образумится.

– Возмутительно! Сенаторы хотят за наш счет пополнить вспомогательные войска! Во время войны с Ганнибалом за рабов-добровольцев хотя бы обещали владельцам возместить их стоимость!

– Вспомогательные войска из рабов! Клянусь двенадцатью богами Согласия! Неужели мы, свободные, пали так низко, что стали доверять свою безопасность презренным рабам! – громким голосом сказал один из посетителей, сидевший за одним из столов спиной к Ювентине, которая с удивлением узнала голос говорившего – она узнала бы его из тысячи других.

Это, несомненно, был голос публикана Клодия, с грубой наглостью преследовавшего ее в Риме четыре месяца назад.

– Надо положить конец этому беззаконию, иначе скоро все мы останемся без рабов, – продолжал Клодий. – Косконий верно подметил, что в Ганнибалову войну государство выкупало рабов, обещая выплатить за них все сполна после победы, а ныне всех нас просто ограбили…

Со всех сторон раздались яростные голоса:

– Грабеж, да и только!..

– Как будто мы не римские граждане, а какие-нибудь грекосы!..

В этот момент Ювентина услышала звук отодвигаемого дверного засова.

Она отпрянула от слухового отверстия и села на кровать.

Дверь открылась, и в комнату вошел Видацилий, а вслед за ним показался седоволосый человек, в котором Ювентина с изумлением и радостью узнала Квинта Вария.

– О боги! Варий! – закричала она.

– Возможно ли? – воскликнул фрегеллиец. – Неужели это ты? Ювентина! Глазам не верю! Жива!..

Ювентина бросилась к нему на шею и в порыве радости несколько раз поцеловала.

Она сразу начала его расспрашивать о Мемноне.

– Я простился с ним двадцать дней назад, – быстро заговорил Варий. – Он торопился попасть на Крит. Будем надеяться, что он жив и здоров…

– Расскажи, как вам удалось спастись? – нетерпеливо спросила девушка.

– Прости, Ювентина. К сожалению, я очень спешу. Меня ждут, боюсь опоздать. Мне предстоит поездка в другой город по очень важному для меня делу. Когда вернусь, поговорим обо всем. Я не нахожу слов… Какая радость для Мемнона! Это просто чудо! Прости, но я должен идти. Мы еще увидимся… обязательно увидимся.

Варий повернулся к Видацилию и сказал ему:

– Этой девушке ты можешь полностью доверять. Не сомневайся. Все, что она тебе рассказала, – сущая правда.

Затем он снова обратился к Ювентине и произнес с чувством:

– Благодарение богам! Я так рад, Ювентина… за тебя, за Мемнона!

Он обнял девушку и, еще раз пообещав навестить ее, быстро вышел из комнаты.

– Теперь я спокоен, – сказал Видацилий, и морщины его сурового лица немного разгладились.

– Но как ты нашел его? – взволнованно спросила Ювентина, которая еще не совсем пришла в себя после неожиданного появления Вария.

– Это было нетрудно. Я послал за ним на Племмирий одного из своих рабов с просьбой срочно навестить меня. Я знал, где он остановился по прибытии в Сиракузы. Мемнон успел познакомить меня с ним и уверил, что на него во всем можно положиться. Я и раньше о нем слышал. Кто из нас, италиков, не помнит имени квестора Фрегелл Квинта Вария, возглавившего восстание против Рима?..

Глава пятая

Преторский эдикт. – Леена. – Возвращение Вария

На следующий день у пританея в Ахрадине выставлен был еще один альбум. Это был эдикт претора Сицилии. В нем подробно разъяснялось, какими правилами претор будет руководствоваться при освобождении рабов согласно постановлению сената. Провозглашалось, что сенатусконсульт39 о союзниках касается лишь рабов, которые до продажи в рабство являлись верноподданными союзных с Римом царей и тетрархов. К этой категории относились и проданные в рабство за долги свободнорожденные выходцы из Италии. Лица, попавшие в рабство по приговору суда за совершенные преступления или за участие в мятежах, освобождению не подлежали.

Первое судебное заседание претор провел в ахрадийском пританее, возле которого на площади собралась огромная толпа стоявших в очереди рабов, прибывших в Сиракузы из разных мест.

В этот день Нерва заседал почти до наступления сумерек и успел освободить не менее восьмидесяти рабов.

Между тем быстро нарастал приток рабов из самых отдаленных областей. Их можно было различить по ветхой и грязной одежде, деревянным сандалиям и почерневшим от солнечного загара лицам.

Можно было подумать, что весть о сенатском постановлении облетела всю Сицилию едва ли не за один день. По всем дорогам, ведущим к столице провинции, поодиночке и группами спешили обездоленные, самовольно покинувшие поместья своих господ и преисполненные надеждой получить свободу посредством преторской виндикты40.

В последующие девять дней еще несколько сотен рабов получили свободу. Правда, всех освобожденных при этом обязывали принимать присягу на верность Риму с последующей службой во вспомогательных войсках союзников. Из них по приказу претора были составлены первые две когорты, подлежавшие отправке в Рим. «Союзников римского народа» временно поместили в старом зимнем лагере для римских легионеров неподалеку от Шестивратия, как назывались северные ворота города. Солдат в лагере уже не было, так как по приказу сената все отряды, состоявшие из римских граждан, еще в минувшем году покинули провинции, где они несли службу, и возвратились в Рим, чтобы пополнить легионы, готовившиеся к войне с кимврами.

Хотя собравшимся в Сиракузах рабам очень не нравилось, что после освобождения они будут привлечены к военной службе и, возможно, в самом скором времени примут участие в опасном походе против кимвров, все они без исключения находились в радостном возбуждении, предвкушая близость желанной свободы.

Между тем претор Сицилии с каждым днем убеждался в верности предсказаний своего отпущенника Аристарха. О том, что происходило на собраниях конвента римских граждан, ему подробно доносили Тициний и Клодий.

Сицилийская знать, большею частью римские всадники, владельцы латифундий, съезжалась в Сиракузы целыми депутациями из различных областей провинции. Они приходили в преторский дворец, уговаривая Нерву прекратить освобождение рабов. Одновременно наместника провинции засыпали анонимные письма, в которых было больше угроз, чем просьб. В ответ Нерва усилил охрану своей персоны и каждый день являлся в пританей с отрядом вооруженных до зубов легионеров из преторской когорты.

Жадность землевладельцев приводила претора в ярость. Похоже, они больше рассчитывали на грубый шантаж и угрозы, чем на подкуп.

– Проклятые скряги! – сетовал Нерва в очередной беседе с Аристархом. – Они думают, что напугают меня своими анонимными писульками. Нет, я скорее их всех разорю! Передай Публию Клодию, чтобы он намекнул конвенту о том, что Нерва равнодушен к угрозам, но не равнодушен к деньгам. Пусть раскошеливаются, мерзавцы! Иначе очень скоро из вифинцев и каппадокийцев я составлю по легиону, а потом возьмусь за сирийцев, – грозился претор.

* * *

Ювентина все эти дни проводила в своей маленькой тесной комнатке.

Днем она не выходила наружу, опасаясь попасть на глаза Клодию, Тицинию или еще кому-нибудь из римлян, кто мог бы признать в ней объявленную в розыск беглую рабыню из Рима.

Каждый вечер в летней трапезной собирался сиракузский конвент римских граждан, и ей невольно приходилось слушать обо всем, что говорилось на их бурных собраниях.

Голоса Клодия и Тициния, которые постоянно присутствовали на заседаниях конвента, раздавались особенно часто. Оба они, как поняла Ювентина, специально подливали масла в огонь и подбивали собрание собирать деньги для дачи взятки претору, с тем чтобы тот прекратил разбор всех «рабских дел».

С Сиртом она встречалась ежедневно после заката солнца. Тот обычно поджидал ее на тропинке, тянувшейся от гостиницы к морю вдоль крепостной стены. Верный слуга рассказывал ей о городских новостях, о толпах рабов, стекающихся каждый день на площадь в Ахрадине и выстаивающих огромные очереди перед пританеем, где претор вершил свой суд.

Видацилий пообещал Ювентине при первой же возможности устроить ее на корабль, следующий на Крит, и даже оплатить проезд.

– К Мемнону я всегда хорошо относился, и мне приятно будет оказать ему любую услугу, – говорил он.

О хозяине «Аретусы» Ювентина многое знала из рассказов Мемнона. Видацилий долгое время служил на кораблях Требация, близким другом которого он был еще со времени трибуната Тиберия Гракха. В Риме оба они были бедными пролетариями и в числе первых примкнули к движению реформатора, а после того, как Тиберий был убит оптиматами, бежали в Малую Азию, где им пришлось участвовать в войне на стороне Аристоника. После того, как Аристоник был разбит и захвачен в плен, Видацилий последовал за Требацием на Балеарские острова, откуда римские изгнанники в течение ряда лет совершали свои набеги на берега Италии. Но римляне в скором времени захватили Балеары, превратив их в свою новую провинцию. Эскадра Требация вынуждена была уйти на Крит, дорийские общины которого были еще достаточно сильны, чтобы противостоять хищным устремлениям Рима. К тому времени Видацилию было уже шестьдесят три года, и морская служба стала ему в тягость. Требаций предложил ему обосноваться в каком-нибудь приморском городе. Архипирату выгодно было иметь своих людей на берегах, окружавших все Внутреннее море. Его состарившиеся друзья жили даже в портовых городах Африки. Это были его глаза и уши. Видацилий избрал Сиракузы. Бывший пират, появившись там, выдавал себя за уроженца Сабинской земли. Жил он неприметно, стараясь не попадаться на глаза римлянам, из которых кто-нибудь мог признать в нем старого гракхианца. Впрочем, по истечении двадцати лет мало оставалось римлян, сохранивших враждебную память о братьях Гракхах. Напротив, весьма многие, особенно те, кто был помоложе, считали их борцами за правое дело. Видацилий не раз слышал из потайной комнаты, как хвалили обоих реформаторов в трапезной на собраниях конвента римских граждан. Особенно с горячим одобрением вспоминали Гая Гракха, отнявшего суды у сената и передавшего их всадническому сословию. Поэтому Видацилий меньше опасался, что его разоблачат как участника мятежа Гая Гракха и Фульвия Флакка, чем как пособника и соглядатая архипирата Требация Тибура, которого ненавидели и боялись все римляне.