Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман

Незадолго до заката главная площадь походила на кишащий людьми огромный муравейник, в центре которого темно-багровым пятном выделялась круглая арена.

Все места на многоярусных трибунах были заняты, что, однако, не мешало их энергичному перераспределению между теми, кто успел их захватить, явившись сюда пораньше, и теми, кто пришел слишком поздно, но так или иначе рассчитывали полюбоваться зрелищем, не испытывая при этом тех неудобств, которые неизбежно сопутствовали многим зрителям, вынужденным тесниться в толпе и смотреть представление стоя.

За лучшие места, расположенные ближе к арене, богатые люди платили от двух до четырех денариев. Бедные плебеи охотно уступали за такую плату свои сидячие места. Для них подобные сделки были очень выгодны, если учесть, что дневной заработок наемного сельского рабочего в страдную пору равнялся примерно одному денарию.

Минувший год стал знаменательным и судьбоносным в отношении гладиаторских боев в Риме. Раньше получить бесплатно удовольствие от этого кровавого зрелища можно было лишь в дни больших похорон, у погребального костра, на котором сжигались останки какого-нибудь знатного и богатого гражданина. Пока горел костер, рядом с ним шла беспощадная резня между бустиариями – так назывались гладиаторы, предназначенные для погребальных игр. В остальных случаях пощекотать себе нервы таким представлением приходилось за плату, и беднейшие римские граждане выказывали по этому поводу большое недовольство.

Еще Гай Гракх, будучи народным трибуном, приказал однажды разобрать изгороди, препятствующие проходу на Форум, где давался платный гладиаторский бой, чтобы люди победнее тоже могли полюбоваться зрелищем. Но тогда этот поступок Гракха вызвал сильнейший скандал. Между тем и в сенатской среде все больше говорили об изнеживающем влиянии на римский народ греческой культуры, усматривая в этом причину упадка старинной доблести римлян.

Консул предыдущего года Публий Рутилий Руф, человек широко образованный, учившийся в молодости у самого Панетия258, первым предложил включить гладиаторские бои в программу общественных зрелищ. В своей речи перед отцами-сенаторами он горячо доказывал, что лучшего средства для поддержания в народе боевого духа невозможно представить. Предложение Рутилия было принято. Сенатским постановлением гладиаторские бои были объявлены частью всех, без исключения, общественных зрелищ и устройство их возлагалось на курульных эдилов.

Кстати сказать, Рутилий и его коллега по должности Гней Манлий Максим тогда же решили проводить обучение легионеров с помощью гладиаторских ланист и наиболее опытных гладиаторов. Последние должны были научить солдат самым изощренным приемам рукопашного боя, чтобы противопоставить истинное боевое искусство бешеному натиску кимвров. Правда, даже такая тщательная подготовка воинов не спасла армию Гнея Манлия от поражения в битве под Араузионом: как уже говорилось выше, она почти полностью была уничтожена варварами вместе с легионами проконсула Нарбоннской Галлии Квинта Сервилия Цепиона.

От этого мероприятия консулов больше всего выиграл ланиста Гай Аврелий, содержатель самой большой в Риме школы гладиаторов, потому что он был главным поставщиком преподавателей для проходивших обучение консульских легионов. В благодарность за «особые услуги», оказанные государству, Аврелий получил преимущественное право сдавать внаем своих учеников во время Великих и Плебейских игр в минувшем году, и таким образом обошел соперников по профессии, заработав очень большие деньги, что в свою очередь позволило ему расширить свою школу на Квиринале: число обучавшихся в ней гладиаторов уже приближалось к тысяче, а это, по тогдашним меркам, ставило ее в разряд самых крупных в Италии заведений подобного рода.

Аврелий и в наступившем новом году надеялся сохранить монопольное право на использование своих бойцов. Он добился того, что эдилы купили у него почти две трети гладиаторов из общего числа участников сегодняшних игр. Заодно он получил крупный подряд на поставку строительного леса, предназначенного для сооружения зрительских трибун на время триумфа и зрелищ.

Из-за отсутствия в Риме постоянного амфитеатра Форум был традиционным местом для проведения гладиаторских боев. Летом, когда палило солнце, над головами зрителей растягивалась крыша из парусины. Но нередко устроители игр намеренно приурочивали зрелище к концу дня, учитывая в этом случае страсть римлян к боям в ночное время. Поэтому выступления гладиаторов, начавшись вечером, продолжались ночью. При свете факелов впечатление от них было особенно сильным.

Судя по всему, и на этот раз жестокое развлечение должно было закончиться поздно ночью.

День затухал. Солнце скрылось за стеной серых облаков, скопившихся на горизонте. Словно раскаленные в гигантском кузнечном горне неровные края их горели, отбрасывая кровавые отсветы на позолоченные черепицы крыши храма Юпитера Капитолийского, а широкая тень от базилики Семпрония почти полностью накрыла площадь с неумолчно гудевшим на ней скопищем народа.

Возле храма Согласия собрались уже знакомые нашему читателю Гней Волкаций, Публий Клодий, Габиний Сильван и Корнелий Приск, которые с видимым нетерпением поджидали всех остальных, с кем они условились здесь встретиться после окончания ристаний в цирке.

Вскоре явился Лициний Дентикул, державший под мышкой складную игральную доску и явно не терявший надежды скоротать время за игрой в кости до начала зрелища.

Этому страстному игроку суждено было попасть на страницы истории благодаря Цицерону259, который примерно полвека спустя с возмущением вспоминал о нем, как о величайшем негодяе, ибо тот «без всякого стеснения играл даже на Форуме».

Дентикул жил на Велабре и вел праздный образ жизни, целыми днями шатаясь по городу в поисках таких же, как и он сам, любителей испытать в игре благосклонность Фортуны. Его нередко видели в самых дешевых и грязных тавернах, где он не брезговал водиться с отпетым сбродом, лишь бы спастись от скуки, если не находил желающих бросить кости в более приличных местах.

Всеобщую известность он снискал буйными скандалами и потасовками. В отношениях с людьми он был непредсказуем, к тому же отличался огромным ростом и необычайной силой. В кулачных боях он не знал себе равных. Как-то он затеял драку на Бычьем рынке, которая закончилась невиданным погромом, увечьями и даже гибелью нескольких человек, раздавленных в толпе из-за возникшей паники. Дентикул за это привлечен был к судебной ответственности. Его непременно приговорили бы к изгнанию, но благодаря заступничеству друзей и подкупу судей он отделался лишь большим штрафом в казну. Можно было бы не задерживать внимание читателя на личности этого сумасброда, но нам еще предстоит встретиться с ним позднее в один из значимых моментов повествования, когда Дентикул из-за своего неистового нрава едва не навлек на римлян большую беду.

Вслед за Дентикулом пришел Вибий Либон, как всегда жизнерадостный и неугомонный. Он принес с собой деревянные таблички со списком имен гладиаторов, участников выступления, и раздал их друзьям, которые с интересом принялись их рассматривать.

В этот момент показались Минуций и Ювентина, пробиравшиеся сквозь толпу со стороны курии.

Еще утром, перед тем как отправиться в цирк, Минуций вызвал к себе Неэру и объявил ей, что намерен взять Ювентину с собой на Форум, для чего девушку необходимо как следует приодеть.

Старая эфиопка изумилась.

– Как? Ты хочешь вместе с ней присутствовать на зрелище?

– А что тут такого? – с невозмутимым видом спросил Минуций.

– Подумай сам, как отнесутся к этому твои друзья? А если они приведут с собой жен, дочерей? Каково им будет рядом с рабыней? Ведь это будет верх неприличия, настоящий скандал, если свободные римские матроны окажутся в обществе с…

– Особенно если это будут жены Либона и Клодия, – со смехом прервал няньку Минуций. – Эти две жабы рядом с Ювентиной будут выглядеть еще отвратительнее… В стане римлян, избравших себе в консулы простого арпинского крестьянина, – продолжил он философским тоном, – женщины тоже должны состязаться в доблести, а не в знатности и родовитости.

– Значит, ты все это придумал из одного пустого тщеславия? – покачала головой Неэра.

– Как ты не поймешь, старая! Мне нужно кое-кому напомнить, что я приобрел очень дорогую игрушку, не пожалел на нее больших денег. Я хочу, чтобы весь город узнал, что Минуций заплатил за девушку больше, чем претор Лукулл за своего ученого грамматика. Может быть, после этого мне смелее будут давать взаймы…

– Ах, мой господин! Ты и так весь в долгах и…

– Довольно, помолчи ради всех твоих черномазых богов! Лучше поразмысли, во что бы нам одеть ее, нашу куколку…

– О чем тут думать? – проворчала старуха. – Вон твоя Никтимена оставила сколько всякого тряпья! Там есть совсем новое гальбиновое платье. Никтимена его почти не носила. Оно ей было тесновато, а Ювентина еще не успела растолстеть, как эта обжора…

– Ну-ка, попридержи язык, – строго остановил Минуций старую няньку. – Если ты думаешь, что я навсегда порвал с Никтименой, то ошибаешься. Впредь говори о ней уважительно.

Когда Минуций ушел, Неэра принялась за дело: достала из сундука в летней спальне господина упомянутое платье из гальбина и другие вещи, принадлежавшие раньше его любовнице.

Все это она унесла в свою комнату, после чего позвала Ювентину.

Ювентина, по характеру уравновешенная и сдержанная, не выказала ни удивления, ни радости, когда Неэра сообщила ей, что сегодня она должна будет сопровождать господина на Форум и – о, счастливица! – увидит настоящий бой гладиаторов. Такое зрелище было доступным лишь свободным римским гражданам, их женам и детям. Старуха с неподдельным завистливым вздохом добавила, что сама была бы непрочь хоть одним глазком посмотреть на гладиаторов.

Опасения Неэры, что с платьем придется повозиться, оказались напрасными. Когда Ювентина предстала перед ней в чудесном нежно-зеленом гальбине260, одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, как оно хорошо сидит на ней и как ей идет.

Неэра была чрезвычайно довольна этим обстоятельством, избавившим ее от лишних хлопот.

– Великолепно, превосходно, – приговаривала она, со всех сторон оглядывая девушку. – Ни убавить, ни прибавить. Слов нет, как хорошо…

В тот момент, когда Ювентина набросила поверх платья огненного цвета лацерну, дверь приоткрылась, и в комнату осторожно заглянул Пангей.

– А, заходи, заходи, – пригласила его Неэра. – Вот, полюбуйся-ка! Не правда ли, замечательно?

Юноша, войдя в комнату и увидев Ювентину в роскошном наряде, волшебно озарявшем ее природную красоту, словно прирос к месту от восхищения и долго молчал.

– Божественно! – наконец, вымолвил он.

В час после полудня из цирка вернулся Минуций.

Он был в прекрасном настроении, так как сделал удачные ставки при забегах колесниц и выиграл тысячу сестерциев. Осмотрев Ювентину в ее новых ярких одеждах, он выразил полное удовлетворение ее видом, отметив только отсутствие у нее украшений.

Потом он пообедал и лег спать, приказав разбудить его около крайнего часа261.

Неэра, чтобы ничто не потревожило покой господина, выпроводила из дома всех рабов, которые во главе с Пангеем отправились в ближайшую харчевню угостить себя праздничным обедом.

Неэра и Ювентина в это время занялись выбором украшений.

Проснувшись, Минуций завернулся в белоснежную тогу и поверх нее надел греческую хламиду бирюзового цвета, носимую в ту пору завзятыми щеголями.

Неэра вывела к нему из своей комнаты наряженную Ювентину.

– Царица! – произнес Минуций, с довольной улыбкой глядя на девушку.

Через минуту они вышли из дома. По пути молодой римлянин наставлял Ювентину:

– Что бы ты сегодня ни услышала от меня или от моих друзей, сохраняй спокойствие. Постарайся забыть, что ты рабыня. А ну, голову выше! Гляди смелее! Грудь вперед! – командовал он ей, словно центурион новобранцу. – Девушка ты красивая, но этого мало. Нужно, чтобы в одной только поступи твоей чувствовалась сама богиня…

– Кажется, я догадываюсь, – решилась сказать ему Ювентина. – Как и вчера, когда ты поразил своих друзей на пиру, пообещав уплатить за меня умопомрачительную сумму денег, так и теперь я нужна тебе для того, чтобы ты по-прежнему мог их дразнить…

– Ты очень сообразительна, – усмехнулся Минуций. – Впрочем, сегодня ты мне понадобишься в качестве номенклатора262…

– Номенклатора? – удивилась девушка.

– Я ведь слышал вчера от Волкация, что ты принадлежала ланисте Аврелию и что тебе знакомы многие гладиаторы из его школы. Вот и будешь мне подсказывать, кто из них чего стоит. Раньше я частенько бывал на Квиринале, чтобы перед самыми играми приглядеться к бойцам, оценить их силу и отвагу. Это всегда помогало мне делать верные ставки. Но последние два месяца меня не было в Риме, а состав учеников школы, как ты сама понимаешь, быстро меняется. Вряд ли там много осталось из тех, кого я знавал раньше.

– Это верно, – подтвердила Ювентина. – После Великих и Плебейских игр263 школа почти наполовину опустела. Аврелию пришлось закупать обученных гладиаторов в Капуе и Помпеях. Я никого из них не знаю и, боюсь, не смогу быть тебе полезной…

– Ну, из твоих старых знакомых кто-нибудь да будет обязательно, – возразил Минуций.

В это время они уже подходили к храму Согласия.

– Да поможет мне Юпитер! Глазам не верю! – воскликнул Клодий, который первый увидел Минуция и его спутницу.

– Что такое? – обернулся к нему стоявший рядом Волкаций.

– Исключительное бесстыдство, – кивнул откупщик головой в сторону приближавшейся пары. – Этот поклонник Дианы потерял всякое чувство меры в своей наглости. Если не ошибаюсь, с ним твоя бывшая рабыня…

– В самом деле! – поразился Волкаций.

– Достойная замена! Сначала была капуанская блудница – теперь гладиаторская потаскушка, – съязвил Габиний Сильван.

– Говорите, что хотите, но красота ее бесподобна, – сказал Приск, с искренним восхищением глядя на Ювентину, которая шла, расправив плечи и высоко подняв голову, как учил ее Минуций, и в окружавшей ее толпе не было никого, кто не обратил бы на нее внимания и не проводил бы чувственным взглядом.

Отливавшее бледной зеленью гальбиновое платье девушки было перехвачено в талии широким пурпурным поясом, вышитым золотыми нитями. Стройность ее фигуры подчеркивала ниспадавшая прямыми складками ярко-красная лацерна. Золотом искрились в закатных лучах солнца восхитительные светлые кудри, обвитые вокруг головы изящной и тонкой работы короной из электра с оправленными в него голубыми камешками сапфира.

Минуций, шествуя рука об руку с юной красавицей, подвел ее к благородной компании и сказал с невинной улыбкой:

– Не удивляйтесь, друзья мои! Отныне эта достойная девушка присоединяется к сонму свободных женщин Рима.

– Как? Ты отпускаешь Ювентину? – не выдержав, изумленно спросил Волкаций.

– А почему бы и нет? – с усмешкой взглянул на него Минуций.

– Да потому, – насупился тот, – потому, что, если я не получу от тебя денег в условленный срок, то заберу Ювентину обратно и…

– Ну, уж нет, добрый мой Волкаций! – со смехом перебил его Минуций. – Ювентину ты назад не получишь, так и знай…

– Посмотрим, – угрюмо проворчал Волкаций.

– Так что же! – с нетерпением произнес Дентикул. – Раз все в сборе, давайте решать, где нам лучше всего разместиться. Куда направимся?

– Первые ряды сплошь забиты нобилями, – начал было Приск, но Дентикул тут же возразил приятелю:

– Пусть меня разразят все громы и молнии Юпитера, если я сяду среди этих самодовольных ослов, да еще вот с этим в руках, – выразительно постучал он пальцем по своей игральной доске. – После того, как меня едва не лишили «воды и огня», я стараюсь пореже попадаться на глаза отцам-сенаторам и особенно цензорам…

– Вон там, за Рострами, – сказал Клодий, – полным-полно бездельников с Эсквилина и Целия – ждут не дождутся наших денежек…

После недолгого совещания решено было занять места на ближайшем от Ростр помосте, возвышавшемся перед Семпрониевой базиликой.

Первым туда двинулся Дентикул, раздвигая толпу могучими плечами и зычно покрикивая на встречных, чтобы они дали ему пройти. За приятелем неотступно следовал Приск. Остальные продвигались медленнее, с трудом преодолевая сопротивление людской массы, которая с каждой минутой становилась плотнее из-за множества народа, прибывавшего на площадь со стороны Бычьего переулка и Яремной улицы.

Ювентина отстала от Минуция – ее намеренно оттеснил от него публикан Клодий. С неожиданной ловкостью и силой он привлек ее к себе.

– Ты сегодня удивительно хороша, сладкая моя, – сказал он ей на ухо. – Послушай, что я тебе скажу. Если не будешь строптива и уступишь мне, я тебя щедро награжу…

И он запечатлел на розовой шейке девушки страстный поцелуй.

В тесноте толпы Ювентина чувствовала себя совершенно беспомощной. Попытка вырваться из хищных рук ни к чему не привела. Одной рукой Клодий прижимал ее к себе, другая рука быстро нашла и властно ощупывала грудь…

– Я закричу, – сдавленным голосом проговорила она.

Это немного подействовало на публикана. Он перестал блуждать рукой по ее телу и несколько ослабил объятия.

– Советую тебе не слишком задирать передо мной свой хорошенький носик, – заговорил он тихо, но внятно. – Ты, видимо, еще не разобралась, в каком положении оказалась. Я тебе сейчас кое-что растолкую… Во-первых, выбрось из головы все то, что наобещал тебе твой новый господин. Хотя он объявил тебя свободной, это ровным счетом ничего не значит. Можешь мне поверить, у него нет и никогда не будет денег, чтобы выкупить тебя. Мне доподлинно известно, что он всем своим кредиторам уже душу заложил. Можешь не сомневаться, скоро ты вернешься к Волкацию. С ним я в конце концов договорюсь о цене, и ты будешь принадлежать мне. Только я один сделаю тебя отпущенницей, если, конечно, будешь со мной ласкова и послушна. Я тебя хочу, и ты будешь моею… Теперь слушай! Назавтра у Волкация вновь затевается игра. Минуций будет там непременно. Так что после полудня тебе никто и ничто не помешает прийти в тот конец Субуры, где она пересекается с улицей Патрициев. Там стоит, если ты не знаешь, большой доходный дом Сервия Антистия. В нем я сниму комнату для наших свиданий. Мой раб будет ждать тебя у входа в дом и проводит тебя… Ты все поняла? Не вздумай меня обмануть. Я не прощаю обид…

Клодий отпустил ее, когда они подошли к базилике, где остановились Минуций, Либон и Сильван, наблюдавшие за тем, как Дентикул и Приск, уже взобравшиеся на помост, договариваются там с простолюдинами, готовыми за плату освободить свои места.

Ювентина поспешила стать рядом со своим беспечным господином, который не обратил никакого внимания на взволнованный вид девушки.

– С тебя причитается, – обратился Клодий к Минуцию. – Я помог твоей красавице благополучно выбраться из этой толчеи.

– За это я приму любые твои условия относительно поединка «провокаторов», – с рассеянным видом отозвался Минуций, рассматривавший в этот момент поданную ему Либоном табличку с именами гладиаторов.

Вскоре Дентикул и Приск, стоявшие на помосте, замахали друзьям руками, давая им знать, что торг успешно завершен и можно подниматься наверх, чтобы занять купленные места…

Глава восьмая

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЗРЕЛИЩА

Продолжение

Минуций усадил Ювентину по левую руку от себя, у самого края помоста. Справа от него расположился Клодий, потом Волкаций и далее все остальные. Отсюда, с высоты четвертого яруса, арена была видна ничуть не хуже, чем с Ростральной трибуны, на которой расставлены были скамьи, предназначенные для консулов, преторов и прочих должностных лиц.

Что касается членов сената, то они вместе со своими семьями разместились на лучших местах слева от Ростр. Право сидеть во время общественных игр отдельно от народа сенаторы получили спустя восемь лет после окончания Второй Пунической войны. Считалось, что сама эта идея была впервые подана Сципионом Африканским, победителем Ганнибала, а тогдашние цензоры воспользовались ею, приказав курульным эдилам выделить для сенаторов первые ряды в цирке. Простые граждане отнеслись к этому новшеству не без ропота. Многие считали, что подобное разделение по неравенству сословий несет с собой вред их согласию и стесняет свободу. Сам Сципион позднее каялся, что такое затеял, признавая, что забвение древних порядков никогда не заслуживает одобрения.

Ювентина долго не могла успокоиться, мучаясь стыдом и бессильным гневом. Тело ее еще хранило прикосновения рук пошлого публикана, а его нашептывания о том, что она все равно будет в его власти, наполняли сердце девушки безысходной тоской и отчаянием.

Похоже, Клодий знал, о чем говорил, да и без слов Клодия было ясно, что Минуций разорен. Неэра ей весь день твердила о том же. Правда, вел себя Минуций с удивительным присутствием духа. Он никак не походил на впавшего в уныние и потерявшего последнюю надежду должника. Видимо, что-то его поддерживало. Ювентина терялась в догадках. Может быть, Минуций действительно отдал в рост большие деньги капуанским менялам? Или он само воплощение легкомыслия, жалкая душа, которая живет одним днем и одними лишь приятными впечатлениями?

«О, боги! За что мне такая напасть? Мало, что ли, натерпелась я от изверга Аврелия? Дайте мне хоть искорку надежды, хоть какой-нибудь просвет в этой подлой жизни! Пусть не увижу я свободы, но сделайте так, чтобы я осталась у Минуция», – молилась она про себя, и ей хотелось плакать.

О Минуции она слышала раньше, когда еще жила в доме Аврелия. Как-то она прислуживала за столом во время званого обеда, на который Аврелий пригласил нескольких владельцев гладиаторских школ, таких же, как и он сам, грубых и неотесанных мужланов. Все они, заговорив о Минуции, нещадно его ругали. «Мать его, – кричал Аврелий со злобой, – мать его выпечена из муки самого грубого сабинского помола, а замесил ее грязными от лихоимства руками меняла-вольноотпущенник из Трех Таверн, где он смолоду убирал навоз на конном дворе! А вы посмотрите, сколько в нем гонору! Как он кичится знатностью своего рода!». Гости Аврелия, не скупясь на крепкие словечки, поносили Минуция за скандальную связь с гетерой, за разнузданные оргии и разврат, царящие в его доме. Говорили также, что Минуций самым недопустимым образом распустил и избаловал своих рабов. Последних часто видели слоняющимися без дела по улицам. У них и деньги водились. Они их добывали, подрабатывая в Эмпории во время срочных разгрузок судов, и поэтому имели возможность посещать таверны и даже развлекаться в дешевых лупанарах. Сотрапезники Аврелия возмущались тем, что Минуций не держит в своем доме лорария. «Потакать рабам, – говорил один из них, – давать им волю жить, как им заблагорассудится, – это значит, объявить всем фамилиям нечестивую войну». – «Да, да! Лучше, когда раб плачет, хуже, когда он смеется», – повторяли остальные известную римскую поговорку.

Зато от рабов Аврелия Ювентина слышала, как они хвалили Минуция за его милостивое обращение с рабами, сетуя на жестокость своего господина, который за малейшие провинности приказывал сечь их розгами и подвергал пыткам в гладиаторском карцере. Они считали, что любые пороки Минуция по сравнению с его человечностью не имеют ровно никакого значения.

Ювентина, страстно ненавидевшая Аврелия за все пытки и издевательства, какие она перенесла по его воле, не могла с этим не согласиться. И когда накануне вечером домоправитель Волкация, позвавший ее в триклиний и сообщивший, что не Клодий, а Минуций договорился с хозяином о ее покупке, она, помимо большого удивления, испытала чувство, похожее на ликование.

Минуций в ее представлении не шел ни в какое сравнение с Клодием и Волкацием еще и потому (это для нее тоже многое значило), что он был молод и хорош собой, но главным было, конечно, то, что она, как в тот момент рисовало ей воображение, разом избавлялась от двух зол: от возможности оказаться по милости господина-сводника в каком-нибудь гадком притоне или в доме Клодия с его свирепой женой…

Мало-помалу Ювентина взяла себя в руки и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, окинула взглядом шумящее и волнующееся море зрителей, которые уже начинали выражать нетерпение, аплодисментами и криками требуя начала представления.

Однако скамьи на Рострах, где должны были разместиться должностные лица и устроители зрелища, пока пустовали.

Ланисты гладиаторов, чтобы занять толпу до прихода консулов и прочих магистратов, выпустили на арену «лузориев» и «пегниариев» – так назывались потешные бойцы, начинающие гладиаторы, еще не прошедшие полную боевую подготовку. Зрители в шутку называли их бескровные выступления «холодной закуской».

«Лузории» были вооружены деревянными мечами и небольшими круглыми щитами, а их противники, «пегниарии», держали в руках плети и палки.