Душа не выстрадает счастья, но может выстрадать себя

Факел – наподобие нефтяного – горел на балконе целых четыре дня. Установка показала эффективность и экономичность. Начинай серийный выпуск… если найдешь заказчиков. Нашли всего двух. Больше желающих среди домовладельцев не обнаружилось. А вот директора некоторых хозяйств с удовольствием сделали бы заказ – ведь дело очевидно выгодное, животноводческие фермы можно было бы перевести на «энергетическое самообслуживание», отапливать собственным навозом, но совхозная экономика не позволяла потратить ни копейки на что-то постороннее.

Так и распался творческий кооператив. И не только этот. Все фирмы и фирмочки, занимавшиеся внедрением новых технологий, новой техники и изобретений, распались… Причины очевидны: невероятная цена на материалы, ужасные, почти стопроцентные налоги. Воплощать идеи в «железе» стало практически невозможно. Сенин понял – с «железом» надо заканчивать.

Предварительные итоги (материя)

Пять лет трясла Сенина изобретательская лихорадка. Словно тяжелая болезнь, она завладела им целиком, не отпуская ни днем, ни ночью, ни в будни, ни в праздники. Ночные озарения, дневное оформление заявок, сидение в библиотеках, переговоры с экспертами и чиновниками, поиск партнеров и денег, заключение договоров, испытания опытных образцов, доводка, опять испытания… И вот – стоп, машина. На полном ходу дело налетело на непреодолимую преграду. По-видимому, изобретательский этап жизни завершен. Он начинался не по своей воле и не по своей завершился, но, тем не менее, завершился. Надо бы подвести итоги.

Сенин пристально оглядел свою ударную пятилетку, и у него задрожали руки: при беспристрастной оценке результат оказался плачевным. Потрачена уйма сил, времени и семейных денег, а не заработано практически ничего. Квартиры как не было, так и нет, нет и надежд, что она появится, по-прежнему приходится снимать жалкую «двушку» в заштатном городишке за совсем не жалкие деньги. Отношения с женой напряглись, ее здоровье ухудшается, сын лишен отцовского внимания. А главное-то, главное, совсем похолодел Сенин, практически ничего из данного Свыше, оформленного, запатентованного, построенного, испытанного, даже заказанного – не внедрено.

С горечью вспомнил он про загубленный картофелеуборочный комбайн. В этой машине заключались целых четыре новинки: подкапывающее устройство – раз, ботвоудаляющее – два, сортировочное – три, а четвертой новинкой был сам комбайн в целом. Макет подкапывающего устройства клубнеуборочной машины в половину натуральной величины сделали, как ни странно, на приборостроительном заводе – там нашлись умельцы. Испытали. Работает! И хорошо работает. Но приборостроительный завод – не то место, где нужно строить и испытывать сельскохозяйственную технику, категорически заявил в целом благожелательно настроенный директор. Что ж, Сенин через Областной совет ВОИР пробился на профильный завод сельхозмашин. В комиссии было 10 человек. Описательная часть, эскизы и чертежи ее устроили, а сам Павел Андреевич даже удостоился нескольких комплиментов от тех, кто видел явное преимущество его машины над прототипами.

Дошло до обсуждения итогового протокола.

– Ваше мнение, товарищи? – спрашивает председатель комиссии.

– Мнение хорошее, – говорит первый специалист. – Я – за.

– Ваше?

– Отличная штука, – говорит другой. – За.

Третий член комиссии тоже «за». Пятый – тоже. Седьмой – тоже. И все прочие – тоже «за». А вот десятый – против. Аргумент: подкапывающее устройство не справится с типичным российским грунтом. И этот десятый – сам председатель комиссии, он же – главный инженер завода, на котором проходят испытания и на котором, в случае положительного решения комиссии, должны выпускать сенинский комбайн.

– Почему не справится? – возражает Сенин. – Пожалуйста, обоснуйте.

– Я уже обосновал.

– А я уверен, что и подкапывающее устройство справится, и весь комбайн будет работать, – настаивает Павел.

– А я уверен – не будет. Предлагаю закрыть обсуждение.

Члены комиссии встают и выходят. Они явно в недоумении. А Сенин не просто в недоумении, он очень расстроен. Собирает бумаги и тоже выходит. Наваливается беспросветная тоска и усталость, как после проигранного боя на ринге.

– Не переживайте так, – слышит он женский голос, доносящийся словно сквозь слой ваты. Это та женщина, что назвала комбайн «отличной штукой». Она говорит негромко, потому что слова не предназначены для посторонних ушей. – У вас хорошая машина. Но наш главный инженер будет ее топить изо всех сил, потому что сейчас завод выпускает комбайн его конструкции. Вот телефон, обязательно позвоните человеку из Академии сельскохозяйственных наук, он вас поймет. Позвоните, я настаиваю. Успеха!

Позвонить Сенин мог только с работы. Телефонов тогда было мало, денег у Павла Андреевича – тоже. Или с почты, а туда надо было ехать. Но все-таки он позвонил. Человек из Академии сельскохозяйственных наук велел отладить конструкцию до блеска, чтобы ответить главному инженеру по существу и привезти ее к нему в Москву.

Отладил. Созвонился. Поехал. На автобусах. С громоздким макетом ехать было очень неудобно. С трудом добрался до места.

– И вот это он забраковал?! – возмутились специалисты Академии, имея в виду корыстного главного инженера. – Без испытаний?! Нет, эту штуку надо испытать и внедрять!

Но оказалось, что испытать комбайн можно было только в каком-то очень далеком совхозе, а добираться до него было крайне неудобно и к тому же недешево. И Сенин не поехал. Потом пожалел, но тогда просто не было возможности. Начальство косо смотрело на его отлучки, а он за место держался – жили бедно, денег вечно не хватало.

Неудачу с картофелеуборочным комбайном он пережил тяжело, пожалуй, тяжелее других неудач, потому что не проиграл в честной конкурентной борьбе, а был выставлен за дверь, оскорблен и унижен. Его небесные подсказчики и покровители защитить его не смогли, и, по сути, не его, а начатое ими же самими дело. Наверно, не в их власти отменить действующие на Земле свои, отличные от небесных, законы, предположил Сенин. Неужели же исправить их не могут даже Высшие Силы? Неужели же корыстные людские интересы на Земле важнее всех прочих интересов и потребностей, например, потребностей общего блага? Если так, то ситуация просто безнадежна, потому что подавляющее большинство людей руководствуется в первую очередь собственными, личными интересами.

А если так, с предельной ясностью понял Сенин, то все предложенные через меня замечательные вещи, которые, по замыслу Высших Сил, должны украсить и облегчить земную жизнь, совсем не нужны. И, что особенно грустно, не нужны очень многим – ведь они ущемляют интересы тех, кто не хочет ее облегчить и украсить. А самое печальное в том, что они не нужны тем, кто, казалось бы, обязан украшать и облегчать нашу общую жизнь просто по долгу службы, кто принимает решения, должные увеличивать общее благо. Строительным начальникам ни к чему механический каменщик, им выгоднее эксплуатировать каких-нибудь гастарбайтеров, платя тем копейки; начальникам коммунальным ни к чему многофункциональный уборочный агрегат, они за мизерную плату наймут дворниками бесправных приезжих. Именно личный корыстный интерес свято блюдет большинство чиновников, от которых зависит политика в области новых знаний и новых технологий. И если личный интерес противится их продвижению, то горе новшествам. А заодно и тем, кто хочет обогатить ими нашу не слишком красивую, щедрую и счастливую жизнь.

Высшие Силы, передававшие мне замыслы изобретений, действовали, понятно, совершенно бескорыстно, осмысливал события пятилетия Сенин. Они творили Добро, как оно видится там, «наверху». Вроде бы, мы должны с благодарностью принять их дары и поскорее использовать их себе на радость. Но на деле все получается не так. Люди не спешат делать Добро, наоборот, в нас-то и гнездится Зло.

Предварительные итоги (дух)

После фиаско сенинских внедренческих дел Голос не выходил на контакт больше двух месяцев – видимо, ждал, когда Павел разложит все по полочкам, подведет черту под предыдущим этапом жизни и созреет для вступления в следующий. Не сомневаясь, что рано или поздно Посланец объявится, Сенин ждал его появления с унынием. Ну, получит он идею еще одной машины, ну, услышит обычное «ты должен», но сделать ничего не сможет, это просто не в его силах… Очередной дар обернется очередным разочарованием. А он устал от разочарований. Устал играть ту странную роль, которую ему навязали… Почему на нее был назначен человек неподготовленный, почему ответственное дело поручили сельскому мужику без достаточного образования и кругозора? Почему не избрали для посредничества кого-нибудь другого – образованного, разностороннего, пробивного? Загадка! Она не давала Сенину покоя, он бился над ней каждый день, но разгадать не мог.

Вернуться бы в спорт! – думал он с тоской. Тренировать мальчишек, зарабатывать тем, что умею. В том мире все просто – тренировки, выступления, там решает мастерство, характер и сила… Явится Голос – попрошусь назад, в свою жизнь, ведь эта, которой живу сейчас, не моя, чужая… Или уже не совсем чужая? – вдруг щелкнуло в голове у Сенина. А та, моя, уже не совсем моя?..

Чего было в избытке в той, прежней жизни – так это физической силы. С двенадцати лет Павел ходил ворочать по совхозным нарядам вместо матери. Родители над детьми не тряслись, не отгораживали от нелегкого деревенского быта, приучали к работе. Есть у матери наряд в совхоз – поезжай ты, Пашка. И он ездил. Веники резать, сено на вилах носить. Дело, вроде, простое, а уметь надо. Над ним взрослые посмеивались. Вернее, не над ним, а так, зубоскалили:

– Ну, Сенины, потеряли совесть, детский труд эксплуатируют!

Но мать не могла разорваться. На ней держались дом и семья. Отец – плотник, каменщик, маляр, на все руки мастер, то и дело запивал, вернее, пил безбожно. (И все мужики вокруг пили. И пьют по сегодняшний день.) Когда не пил, голова соображала дай Бог, душа открывалась настежь, мог дом построить и резьбой украсить, мог последнюю рубашку снять и отдать тому, кому нужнее. А когда пил, грезились зеленые черти… Как-то сенинский котенок забрался на чердак, а спуститься боялся. Пашка полез за ним. Отцу почудилось, что на чердаке – бес, орущий по-кошачьи, он мигом вскарабкался по лестнице, схватил сына и сбросил вниз. Павел упал, как кошка, на четыре точки, удачно приземлился на руки и на ноги, ничего не сломал, не отбил, но испуг пережил страшный и с той поры стал заикаться.

Поначалу он заикался так сильно, что слова не мог вымолвить. Из-за этого учеба в пятом классе пошла на спад, хотя до этого Пашка учился хорошо, все знал, всегда тянул руку, а вот физическая сила стала быстро прирастать. Учась в шестом классе, он осиливал ребят из десятого. Мало того, перебарывал отца, а тот был очень сильным. В школе Павел один боролся с двумя-тремя старшеклассниками. За водой на колодец ходил не с двумя, а с четырьмя ведрами. На вилах поднимал столько сена, что ручка деревянная ломалась…

И поведение его изменилось: начал драться. Его тянуло к тем, кто был на два-три года старше, с ними казалось интереснее, а они гнали. Дадут пинка под зад – «ну, пошел отсюда!» А Пашка ногу захватит, бросок, и обидчик лежит… Так вот и отучил пинаться.

Когда Павел учился в седьмом классе, семья в поисках лучшей доли переехала на юг, в шахтерские края. В городе, где осели, работали спортивные секции. Сенин пошел в самбо. Побарывал всех, считался самым перспективным. У него многое получалось – захваты, броски, болевые приемы. Но спортзал, где занимались, закрыли на ремонт. Самбо отпало, и по совету знакомого Павел пошел в секцию бокса. Тогда он уже учился в восьмом классе. Кулаками бить не умел, только царапался. На бокс пришло 15 человек новичков, тренер поставил их в пары, чтобы посмотреть на каждого и отсеять совсем уж неспособных. Сенина оставили.

Секция была сильная, были в ней и мастера спорта, и кандидаты в мастера, не говоря уж о разрядниках. На первых порах Павлу доставалось, ходил с разбитыми губами, с расквашенным носом, но все-таки втянулся, вжился в бокс. Мастером спорта стал в 18 лет, то есть, очень рано.

Его жизнь состояла из тренировок, соревнований и драк. Учеба занимала немного места, и в конце концов Сенин запустил ее настолько, что оставаться в школе после восьмого класса не было никакого смысла. Ну, ушел, а куда деваться? Работать еще рано – пацаненок. Поступил учиться на тракториста-машиниста широкого профиля. Училище находилось в 150 километрах от города, уезжал туда на шесть дней, в воскресенье приезжал домой, ходил в секцию бокса.

Училище Павел закончил, хотя занятий посещал мало. В основном, наводил порядок среди товарищей-шалопаев. Кроме того, приходилось постоянно разбираться с местными: они все время обижали ребят из училища, а те все время обижали местных. Дрались «куча на кучу». С каждой стороны участвовало сотне по полторы бойцов, не меньше. Сенин мог в одиночку разбросать человек двадцать…

Услышав как-то о том, что «добро обязано быть с кулаками, иначе оно никогда не одолеет зла», он решил, что, наводя порядок в училище, разбираясь с местной шпаной, делает именно это – активно творит добро кулаками. И потом, став взрослым, семейным человеком, не упускал случая окоротить какого-нибудь хама или хулигана. Сенин колотил их не просто так, а принципиально, в соответствии со своей жизненной и гражданской позицией. Бывало, выбрасывал из автобуса пьяных дебоширов, будучи уверенным, что сотворил благо. Он не понимал, почему расстраивалась жена. «Что, тебе больше всех надо?» – чуть не плача говорила Тамара. Но как же так: двое-трое парней отнюдь не богатырского телосложения задирают пассажиров, хамят, матерятся, курят, а все молчат. Как же тут не вмешаться? И Сенин обязательно вмешивался. Предупреждал, а если не понимали предупреждений, бил профессионально, чтобы отключились, просил водителя остановиться, выкидывал их вон. Ехали дальше. «Молодец!» – хвалили Павла женщины, а Тамара переживала, и не зря: его действия в этом случае находились на грани уголовно наказуемых. «Добро с кулаками» часто выходило за пределы закона.