Ядерная книга. От Семипалатинска до Дубны

Перемена качества

Новый век требует новых подходов, но нащупать их совсем нелегко. Поэтому возникает соблазн вернуться на проторенную дорогу и продолжать посыпать голову пеплом. Это просто, но неплодотворно. И, главное, невозможно. Человек по своей природе не может скорбеть вечно. Память – да, а вот «вечная скорбь» – архетипическая фигура, мирской человек на эту роль не предназначен… Или соблазн запретить. Помня о Чернобыле, можно запретить АЭС, помня о Хиросиме – все ядерные исследования. А можно поступить как японцы, на чьи головы дважды упали атомные бомбы. В Японии хватило решимости и ума сказать бесповоротное «нет» ядерному оружию. В Японии достало мудрости и духа сказать «да» мирному атому. Япония соединила отрицание с приятием, протест с созиданием. Япония, не забывая об ужасах Хиросимы, построила 55 АЭС. Зачем отвергать то, что проявило себя как зло, но что при новом подходе может стать благом, изменив качество?

Возможность перемены качества полигона еще вчера представлялась совершенно немыслимым делом. Сегодня качество меняется, пусть и не так быстро, как хотелось бы глашатаям и адептам атомного века. Он вызревал в муках и, наконец, вызрел. Впереди столетия использования энергии мирного атома – целая урановая эпоха. В нее уже можно заглянуть, говорят продвинутые ядерщики Курчатова. И что же там виднеется? Ни Чернобыля, ни прежнего Семипалатинского полигона в новом урановом веке уже не будет. А что будет? Будут повсеместно распространенные инновационные ядерные технологии, надежные и безопасные. Будет атомная энергетика, превратившаяся в обыденность, на которой не заостряется внимание общества, как сейчас оно, допустим, не фокусируется на гидроэлектростанциях.

Позиция японцев в ядерных делах значит много. Крупнейший японский авторитет в этой области профессор Фуджи-Йо утверждает, что атомная энергетика чем дальше, тем больше вовлекается в созидание новой технологической цивилизации, хотя в мировом общественном мнении АЭС пока не реабилитированы. Однако их шансы на реабилитацию год от года повышаются. Вот в этот переломный и, несомненно, интересный момент Казахстан и готовится вступить в престижный клуб держателей мирных ядерных технологий и на равных включиться в рассчитанное на века «созидание новой технологической цивилизации». Если не случится ничего экстраординарного, в реализации программы развития атомной отрасли Казахстана наверняка вознамерятся поучаствовать различные зарубежные партнеры.

Так, уже заявили о готовности к серьезным вложениям японцы, а они, как известно, слов на ветер не бросают. Работы в большой и открытой стране хватит всем, но только к нам, к России Казахстан все-таки ближе. Там, кстати, в этом совершенно уверены.

Второе закрытие полигона

В 2013 году был завершен проект, не имеющий аналогов в мировой практике. Силами специалистов трех стран – России, США и Казахстана ликвидирована инфраструктура ядерных испытаний на бывшем Семипалатинском полигоне. Ее элементы, оставшиеся после закрытия полигона в 1991 году, представляли серьезную потенциальную угрозу распространения ядерных материалов и ядерного терроризма. В результате 16-летней трехсторонней работы эта угроза снята. От возможного попадания отходов ядерной деятельности в руки шантажистов и террористов защищено более 100 килограммов делящихся материалов.

Тесное сотрудничество в этой «чувствительной» сфере трех государств, одно из которых «неядерное», дает интересный и обнадеживающий пример объединения усилий ради достижения общей значимой цели. А начиналась эта совершенно нерядовая история, о которой до сих пор осведомлен весьма ограниченный круг людей, отнюдь не склонных к широкой пропаганде своих успехов, почти как шпионский голливудский триллер, в котором «хорошие парни» должны обязательно победить «плохих парней» и спасти мир от кровожадных маньяков, рвущихся к разрушительному оружию. Правда, с той существенной разницей, что «хорошие парни», и не только американские здесь были, а вот «плохих» – не было. Были растерянные, сбитые с толку, потерявшие ориентиры, больше того, страну и историю, не знающие что делать дальше вчерашние советские парни. На которых нежданно свалилось огромное богатство в виде 600 килограммов высокообогащенного оружейного урана. Для владычества над миром такого количества было явно недостаточно, однако его хватило бы, чтобы поставить земной шар на уши – ведь из этого урана можно было сделать 24 атомные бомбы.

Но как же выглядит адресованная американской публике завязка истории в изложении самих американцев?

***

В один из снежных дней декабря 1993 года Энди Уэбер (Andy Weber), всего лишь несколько месяцев назад приступивший к исполнению своих дипломатических обязанностей в посольстве США в Алма-Ате, встретился с высоким круглолицым человеком, которого он до сих пор знал только как «полковника Корбатора».

«Энди, давайте прогуляемся», – предложил полковник. Как только они вышли во внутренний дворик, он протянул Уэберу клочок бумаги. На нем было написано: «U-235, 90 процентов, 600 килограмм».

Уэбер быстро подсчитал: 600 килограмм – это 1322 фунта оружейного урана, что достаточно для изготовления 24 атомных бомб. Он скомкал бумажку, положил её в карман и поблагодарил полковника. После нескольких месяцев терпеливого развития контактов Уэбер нашел ответ, который искал.

Клочок бумаги позволял пролить свет на события, грозившие перерасти в острейший нераспространенческий кризис, обязанный своим происхождением краху СССР. С советских времен осталось более полутонны делящегося материала – забытого урана-235. И с этим необходимо было что-то срочно делать.

Впервые о неучтенном уране в Казахстане Уэбер узнал летом 1993 года, когда на него вышел отставной советский офицер подводник Виталий Метте, оставив сообщение для Уэбера через его подручного и автомеханика. Метте сообщил американцу, что хотел бы продать уран Соединённым Штатам. Но он не мог ответить на вопрос, каково обогащение у предлагаемой им партии. Уран хранился на Ульбинском металлургическом заводе (УМЗ) в Усть-Каменогорске. Метте был его директором.

Чтобы завоевать доверие Метте, Уэбер отправился с ним на охоту в горные районы на востоке Казахстана, прилегающие к границам с Россией и Китаем. Уэбер наслаждался баней, ел копченое сало и вместе с Метте и другими русскими замерзал холодными утрами.

В конце поездки Метте вызвался показать Уэберу свой завод в Усть-Каменогорске. «Если не секрет, скажите, есть ли у вас высокообогащённый уран?» – спросил американец.

Метте уклонился от прямого ответа…

***

…Чем не шпионский триллер? «Круглолицый полковник Корбатор (!)», «бывший офицер-подводник Метте», который хочет продать советский уран Штатам – следовательно, то ли предатель, то ли все-таки «хороший парень», ибо действует заодно с американцами, «клочок бумаги» с информацией, за которую какая-нибудь Аль-Каида готова заплатить любые деньги, ну, и конечно, очередной спаситель человечества Энди Уэбер, которого, разумеется, должны играть либо Брюс Уиллис, либо Том Круз… Но сам Энди не виноват, что спустя 15 лет после тех событий лихие американские журналисты превратили в банальный детектив исполненную драматизма историю.

«Дипломат» Уэбер приехал в Казахстан с миссией «Сапфир», заключавшейся в проведении ранних разведывательных действий с целью предотвратить попадание во враждебные руки постсоветских ядерных материалов. В 1993, спустя два года распада Советского Союза, в бывших советских республиках можно было найти высокообогащённый уран и плутоний. И тут журналисты не слишком преувеличивают. Виктор Михайлов, тогдашний министр по атомной промышленности России, летом 93-го сообщил, что у страны накоплено 1200 тонн высокообогащенного урана, больше, чем предполагалось ранее. После этого его выступления, по американским данным, иранцы и иракцы начали охоту за оружейным материалом, пригодным для изготовления атомных бомб, «заполонив всю Центральную Азию и Кавказ своими агентами для скупки». Наверное, и это правда. Мы знаем, что на бывших советских землях процветали незаконный бизнес, жульничество и обман, что можно было сравнительно недорого купить истребитель «МиГ», ракетный комплекс, уран и плутоний – неважно, настоящие, поддельные или просто вымышленные.

Энди опасался, что странный подводник Метте вполне может оказаться таким «продавцом воздуха». Когда Уэбер в первый раз доложил начальству о своих контактах с ним, ему ответили: «Многие считают, что это афера». Что ж, пришлось идти на риск. «Если вы хотите, чтобы мы отнеслись к вашему предложению серьёзно, вы должны ответить на вопросы о величине обогащения и общем количестве урана», – надавил он на Метте… и вскоре получил из рук полковника Корбатора ту самую записку, а получив, немедленно отослал телеграмму-каблограмму в Вашингтон. Через месяц, в январе 1994 года помощник министра обороны США Эштон Б. Картер поставил задачу «собрать команду и вывезти эту штуку из Казахстана, делая для этого всё, что потребуется» и отвел на операцию месяц. Провести ее должна была сверхсекретная «команда тигров», в состав которой входили люди из разных американских ведомств.

Операция, как утверждают американцы, была одобрена и в верхних эшелонах власти Казахстана при условии соблюдения самой строгой секретности. Взамен Уэбер получил разъяснения по поводу хранившихся на Ульбе 600 килограммов урана. Оказывается, он предназначался для одного из проектов атомных субмарин, прекращенного в 80-е годы. Проект закрыли, а о высокообогащенном уране забыли… Препятствия к началу операции были сняты, и в марте 1994 года Уэбер и радиохимик из Окриджской национальной лаборатории Гифт с фальшивыми паспортами, выданными казахстанскими компетентными органами, отправились в Усть-Каменогорск.

На комбинате они испытали шок. Доступ в помещение, где хранился уран, преграждал только «амбарный замок времён гражданской войны», большая комната с бетонными стенами и грязным полом была тесно заставлена невысокими – по колено – платформами, прикрытыми фанерными листами. Под фанерой виднелись бочки и канистры, заполненные ураном, отстоящие друг от друга так, чтобы избежать возникновения цепной реакции. Да, это был оружейный уран-235 с обогащением 90 процентов. Придайте ему требуемую форму – и получите бомбу без всякой дополнительной высокотехнологической обработки. Даже не бомбу – десятки бомб… Вернувшись в Алма-Ату, Уэбер и Гифт поспешили к послу Кортни. Тот немедленно отправил телеграмму в Вашингтон, не забыв упомянуть в ней и об амбарном замке. Это послание, считает Уэбер, ударило по Вашингтону «как тонна кирпичей» и подтолкнуло к «единственно верному» решению – как можно скорее выкупить уран и переправить его в Соединённые Штаты. Ситуация, конечно, была более чем скандальной, если не хуже. И в самом деле, как назвать операцию, когда одна страна приходит в другую, чтобы под покровом тайны вывезти к себе оружейные материалы, произведенные в третьей стране и, скорее всего, ей и принадлежащие?.. Но американцев это не остановило. 7 октября 1994 года президент Билл Клинтон подписал секретный указ, одобрявший авиаперевозки урана из Центральной Азии, и на следующий день три транспортных самолёта C-5 взяли курс с авиабазы «Давер» в Делавэре на Турцию, а оттуда вылетели в Усть-Каменогорск.

***

23 ноября 1994 года представители администрации Клинтона публично объявили о завершении операции по вывозу казахстанского урана. Министр обороны Уильям Перри назвал ее «защитой иными методами» и добавил: «Мы поместили этот оружейный материал туда, где он не будет доступен ни для потенциальных покупателей с чёрного рынка, ни для террористов, ни для новых ядерных стран». По завершению операции Вашингтон выплатил казахстанскому правительству 27 миллионов долларов наличными. Cкупая информация о «перемещении», появившаяся в 1994 году в казахстанской и американской печати, стала полным сюрпризом даже для государственных чиновников высокого ранга в обеих странах. А спустя 10 лет в монографии «CTR в Казахстане» – обобщенном отчете по выполнению казахстанско-американской Программы «Совместное Уменьшение Угрозы» (CTR), общественность проинформировали о том, что «перемещение», оказывается, происходило под контролем Международного агентства по атомной энергии. Механизм участия экспертов МАГАТЭ, осуществлявших контроль за операцией, а также порядок и условия вывоза были разработаны в течение 1994 года в ходе двусторонних конфиденциальных встреч.

То есть, получается, никакого шпионского триллера? Никаких голливудских штампов? Никакой партизанщины?.. И это, пожалуй, больше похоже на правду, чем красочные журналистские полотна. Да, проект «Сапфир» осуществлялся в рамках программы «Совместное Уменьшение Угрозы», да, Казахстан не вынуждали расстаться с высокообогащенным ураном силой – он обязан был это сделать как неядерное государство. Интересы Казахстана нисколько не пострадали, наоборот, страна «заработала» 27 миллионов долларов наличными и избавилась от немалых расходов на надлежащее содержание «боевых» материалов. К тому же, проект «Сапфир» на этом отнюдь не закончился. На втором его этапе начались поставки в Казахстан из США современного медицинского оборудования, оборудования для госпиталей, аппаратуры для радиологических исследований. Всего американская помощь составила 21 с лишним миллион долларов.

Проект «Сапфир» в рамках программы CTR отчасти пересекался с другим проектом, получившем называние «Соглашение «ЛИЯО». Оно было заключено 13 декабря 1993 года между Министерством обороны США и Министерством науки и новых технологий Республики Казахстан относительно «ликвидации инфраструктуры ядерного оружия», что, по сути, означало ликвидацию испытательной инфраструктуры Семипалатинского ядерного полигона.

К этому дню Полигон стал «бывшим». Последний ядерный взрыв произвели здесь 19 октября 1989 года, когда Казахстан еще был одной из советских республик, так что будущему президенту Н. А. Назарбаеву пришлось проявить недюжинную решимость и настойчивость, чтобы добиться прекращения испытаний. Еще через два года, 29 августа 1991 года, точно в 42-ю годовщину первого атомного взрыва под Семипалатинском, президент уже независимого Казахстана Назарбаев своим указом окончательно закрыл Полигон. Но накопленные за четыре десятилетия проблемы остались. И потребовали незамедлительного и кардинального решения.

***

Что такое Семипалатинский полигон? Безусловно, это уникальный объект. Прежде всего, это объект огромный. Площадь полигона – 18500 кв. км, причем расположен он в трех областях. В Карагандинской области находится 7 процентов территории, в Павлодарской – 39 процентов, в Восточно-Казахстанской – 54 процента. Всего на Cемипалатинском полигоне было проведено 456 испытаний, из них 116 – атмосферных, 340 – подземных.

Для атмосферных взрывов, проводившихся 13 лет, с 1949 по 1962 годы, предназначалось «Опытное поле». Его радиус – 10 км, общая площадь – 300 кв. км. Мощность первого ядерного взрыва составляла 22 килотонны в тротиловом эквиваленте. Первого термоядерного – 400 килотонн. Первые ядерный и термоядерный заряды располагались на башнях высотой 30 метров. В 1953 году был произведен взрыв мощностью 800 килотонн на высоте 1500 м. Наземные и воздушные ядерные испытания, сосредоточенные здесь, внесли наибольший вклад в общее загрязнение и самого Полигона, и прилегающих территорий. Подземные испытания на площадках Дегелен и Балапан велись с 1961 по 1989 годы. 209 испытаний прошли в 181 штольнях. Использовались для взрывов и скважины длиной от 800 до 1500 м.

Бывший СИП – единственный ядерный полигон, который открыт для исследований, в отличие от всех других крупных полигонов планеты. Изучение радиационной обстановки ведется здесь начиная с 1994 года. В первую очередь – предприятиями Национального ядерного центра Казахстана, а также коллаборациями, включающими очень широкий круг различных международных организаций и зарубежных институтов. Наверное, все крупнейшие страны мира в той или иной степени участвовали в исследованиях Полигона – он вызывал и вызывает жгучий профессиональный интерес ученых и специалистов в области радиоэкологии, ядерной и радиационной физики, сейсмологии, атомной энергетики.

А вот тяжесть ликвидации инфраструктуры ядерного оружия, разрушения инфраструктуры ядерных испытаний легла только на три страны: сам Казахстан, и то лишь в пределах, разрешенных его неядерным статусом, Соединенные Штаты и Россию.

***

В мае 1993 года военные власти начали передачу объектов бывшего СИП городской администрации Курчатова и вновь созданному Национальному ядерному центру Казахстана. Последние российские офицеры ушли с Полигона в 1994 году. В их числе был и Владимир Максимович Куценко, ныне советник генерального директора Госкорпорации «Росатом». В Москве его быстро разыскал Анатолий Михайлович Матущенко, личность почти легендарная: «атомный сталкер» – член отчаянной команды инженеров-исследователей, проникавших в полости ядерных взрывов, участник ядерных испытаний с 1960 года на Семипалатинском и с 1973 года на Новоземельском полигонах, ветеран подразделений особого риска, ликвидатор-чернобылец, доктор технических наук, профессор, лауреат премии Правительства РФ в области науки и техники, академик Международной академии экологической безопасности, член-корреспондент Российской экологической академии, кавалер ордена Мужества…

Матущенко и руководители Департамента разработки и испытаний ядерных боеприпасов Минатома России полагали, что на перешедшем под юрисдикцию Казахстана Полигоне остались весьма «чувствительные» следы испытаний атомного оружия – шахтные пусковые установки и штольневые объекты в горном массиве Дегелен, отходы ядерной деятельности в виде диспергированного во взрывных опытах делящегося материала и что эти «следы» несут в себе немалую угрозу

Для предотвращения вероятных (пусть только вероятных, но все-таки вероятных!) серьезных неприятностей требовалось их обезопасить. Но что значило «обезопасить»? Это значило провести большую, сложную и дорогую работу силами специалистов России и Казахстана на основе двустороннего Соглашения. В 1994 году денег на нее не было ни у России, ни у Казахстана. Однако тогдашний министр по атомной энергии РФ В. Н. Михайлов сумел обосновать необходимость проекта, получившего название «Колба», в Правительстве России. С казахстанской стороны такая же заслуга принадлежит В. С. Школьнику, в то время министру энергетики, индустрии и торговли Республики Казахстан. От него тоже потребовалась большая настойчивость, чтобы отстоять проект в казахстанском кабинете.

Определяющую роль в принятии решения о начале работ сыграл плотный контакт руководителей. На рабочем уровне свое дело сделали профессионалы, которые правильно понимали ситуацию и могли на нее влиять. Так, А. М. Матущенко стал генератором ряда важных идей, лежащих в базе проекта, и вложил очень много труда в установление плодотворного сотрудничества с тогдашними руководителями Национального ядерного центра РК – генеральным директором Г. А. Батырбековым и его заместителем Ш. Т. Тухватуллиным. Что ж, Матущенко, участник еще самых ранних, наземных испытаний на Полигоне, знал его едва ли не лучше всех, многое помнил и как никто отдавал себе отчет, что нужно делать для приведения его в безопасное состояние.

***

– Я был в команде одним из самых молодых, – вспоминает сегодня В. М. Куценко. – Приняв предложение Анатолия Михайловича и оценив его планы как в высшей степени разумные, включился в работу без промедления. Полигон был мне хорошо знаком, ситуация – известна, причем в разных аспектах. Поэтому мне были поручены вопросы координации усилий участвующих в деле структур – Минобороны, Минатома и других ведомств, обеспечение вместе с Матущенко связи с аппаратом Правительства РФ, доведение рабочих документов до руководителей и исполнителей проекта. Он оформился не сразу и не просто, потребовались многочисленные согласования, «увязки» и «утряски». Они заняли целых три года.

«Колба» оформилась только в 1997 году, – продолжает Куценко. – По 2000 год мы работали на двусторонней основе за счет средств РФ на самых «чувствительных» объектах. Американских средств в этом проекте не было, а у нас в то время с финансами было очень сложно, денег катастрофически не хватало, но, тем не менее, Правительство России не раз прислушивалось к доводам министра В. Н. Михайлова и изыскивало минимально необходимые суммы. Это позволило выполнить намеченные первоочередные задачи…

Третья сторона, США, появилась позже. По словам В. М. Куценко, первые контакты с американцами относятся к 2000 году. О том, что им предшествовало, вспоминает генеральный директор Национального ядерного центра Казахстана в 2005 – 2012 годах К. К. Кадыржанов.

***

– Когда бывший Семипалатинский испытательный полигон перешел под юрисдикцию Казахстана и оказался в зоне ответственности Национального ядерного центра, – говорит Кайрат Камалович, – нам понадобилась вся доступная и недоступная информация об этом чрезвычайно сложном, во многом таинственном и грозном объекте с тяжелой репутацией, ибо никакая ответственность невозможна без достоверного знания о том, за что отвечаешь. Знание помогает решать проблемы, незнание их порождает. Особенно опасным представлялся недостаток информации по горному массиву Дегелен, где проходили интенсивные подземные испытания ядерного оружия. На них приходился основной объем взорванного на Полигоне вещества.

Проблема Дегелена то и дело напоминала о себе в спорадических исследованиях, придавая им мощный импульс. Она хорошо осознавалась на разных уровнях, но не решалась. Однако в 1998—1999 годах наметился перелом. Нам в НЯЦ удалось, наконец, приступить е ее решению.

За год до этого, в 1997 году, я был назначен директором Института ядерной физики в Алма-Ате. В январе 1998 года мы втроем – я, мой первый заместитель Адил Тулеушев и Толеу Туркебаев, возглавлявший в ИЯФ исследования по физике твердого тела, – отправились в деловую поездку США. В числе наших научных интересов было ознакомление с американским ядерным полигоном в Неваде, что должно было помочь нам найти подходы к повышению безопасности полигона «Лира» на западе Казахстана, вошедшего в сферу ответственности института. За три недели мы посетили многие национальные лаборатории США. В Лос-Аламосской лаборатории нас представили доктору Зигфриду Хекеру, 12 лет занимавшему престижный пост директора этого всемирно известного центра и только что его покинувшему по собственному желанию. Хекер был пятым или шестым директором после Оппенгеймера (к сожалению, не помню точно) и часто полушутливо говорил, что он командовал в Лос-Аламосе 12 лет, а Оппенгеймер – только три. Теперь Зиг отвечал за международные связи лаборатории как советник нового директора. Это тоже служило поводом для тостов и шуток.

Первой зарубежной организацией, с которой Хекеру в новом качестве пришлось устанавливать связи, был Национальный ядерный центр Казахстана. Он долго расспрашивал нас о ситуации в атомной отрасли страны вообще и о Семипалатинском полигоне, в частности. Мы были поражены, что о Полигоне американцы знали все или почти все. Заместитель начальника полигона в Неваде генерал Дон Лингер, приехав впоследствии в Курчатов, сказал, что знает здесь каждый камень, но раньше и представить себе не мог, что его нога ступит на землю Семипалатинского ядерного центра. Так же выразился и Хекер.

В этот наш визит я пригласил американцев посетить Курчатов и «Лиру», подведомственную мне как директору ИЯФ. Семипалатинский полигон к алматинскому институту не относился, но до переезда в Алма-Ату я был в Курчатове заместителем и первым заместителем генерального директора НЯЦ и мог рассказать о бывшем СИП. К тому же ИЯФ уже плотно занялся изучением радиационной обстановки на его территории.

Приняв предложение, Хекер прямо во время нашего визита решил как можно скорее приехать на «Лиру», к нам в ИЯФ и попросил организовать ему официальное приглашение в Курчатов. По возвращению в Казахстан я согласовал этот вопрос с тогдашним генеральным директором НЯЦ Ю. С. Черепниным. Приглашение подтвердил и сменивший его Ш. Т. Тухватулин.

Наш визит в США и ответный визит З. Хекера я считаю переломными событиями в изучении радиоэкологической обстановки на бывшем СИП и вообще в Казахстане. Хекер – очень известный и авторитетный специалист, один из создателей атомного оружия нового поколения в США, высокая боеготовность которого достигается и поддерживается без ядерных испытаний. Это очень важно с точки зрения поддержания режима нераспространения в условиях, когда идея всеобъемлющего запрещения ядерных испытаний становится все более популярной в мире. Благодаря этому Хекер был одно время советником президента США.